Сны

Воскресения Давыдова

Книга для тех, кто устал от стремительного темпа современной жизни. Легкий рассказ о чистой любви, зародившейся в невероятных обстоятельствах.

Глава 2

Чудным солнечным утром щебетали прекрасные птицы, и нежный лесной воздух окутывал сонную Аню. Она поняла, что вернулась в свой сон и так обрадовалась этому, что не удержалась и воскликнула — ««Ура»!

На него-то и прибежали Татьянка с Катериной.

— Барыня, что случилось? — говорили они наперебой, запыхавшимися голосами. Аня знала, что они не поймут ее радости, и поэтому ей ничего не оставалось, как сказать, что приснился замечательный сон, и теперь она в наилучшем настроении.

— А-а-а…, — загадочно протянула Татьяна и, толкнув в бок Катерину, попросила ее помочь перелить воду в кувшин. От аккуратного переливания воды бабочки из радужных брызг так и не разлетелись по комнате, но Аня не расстроилась и уже сама с удовольствием нырнула за ширму, скинула с себя ночную рубаху и забралась в таз.

Водица была чудная. Взвизгнув от ледяной стужи, Аня взбодрилась и проснулась каждой клеточкой своего тела.

«Утро вышло замечательное», — думала Аня и поспешила к шкафу. На этот раз она уже знала, что в нем есть и что ей очень хочется сегодня надеть. Катеринка опередила ее на пути к шкафу, подскочив к нему, она достала оттуда три платья: синее и два белых с лентами и кружевами разного цвета. Но того, которое так хотела Аня, не было.

— Катюш, — сказала она, — а достань-ка мне то яркое светло-зеленое с мелкими цветочками, хочу его сегодня надеть. Настроение яркое, весеннее.

Катерина достала Анне желаемое платье и помогла ей одеться. Платье было хоть и яркое, но нежное. Круглый, не слишком глубокий, вырез обрамляли белые и светло-зелёные кружева в три ряда, сменяя друг друга по цвету. Пышные недлинные рукава с отделкой из лент и малюсеньких бантиков придавали ему особый шарм. Завышенная талия и двойной подол до самого пола, который заканчивался кружевами того же рисунка и качества, что и на декольте, только гораздо шире. На нижнем ярусе белые, а на верхнем, что выше как раз на ширину кружева, светло-зеленые. Все платье было усыпано мелкими белыми цветочками, что создавало ощущение воздушности и кружевности…

— Что-то ты сегодня тихая, — начала Аня вдруг, — у тебя все хорошо?

— Да не обращайте на нее внимания, — махнула рукой Татьяна, — ей от Марьи Петровны уже с утра попало, подносы барские пороняла. Ой, и шуму наделала, Марью Петровну чуть удар не хватил.

— Да ладно тебе, — чуть не плача, сказала Катерина, — Марьюшку больно жалко, перепугалась она сильно.

— Ох, наша Марья Петровна, — с нежностью покачала Аня головой, и, как бы встрепенувшись, продолжила, — Татьянушка, заплети мне в косу эти ленты, как ты умеешь. — Подошла к зеркалу и, взяв в руки светло-зеленую и темно-зеленую ленты, села перед зеркалом и начала сама себе волосы расчесывать. Татьяна, подойдя к ней и взяв ленты, стала от самой макушки как-то интересно переплетать волосы то одной лентой, то другой. И так это ловко у нее получалось, что, когда она закончила, получилась очень красивая коса: большая с рисунком из ленточек. Закончив работу, Татьяна взяла маленькое зеркало в красивом окладе с одной резной ручкой и поднесла его сзади, чтобы Аня смогла рассмотреть косу. Получив от Анны одобрение, она одним махом перелила из таза в ведро ту воду, которой окатили сонную Аню и пошла из комнаты. Катеринка прискоком побежала догонять Татьяну, прихватывая по пути полотенца и ночную рубаху Ани.

Когда они ушли, Аня, встав с пуфа, так потянулась руками вверх, что поднялась на цыпочки. Опустив резко руки вниз и громко и весело выдохнув, она подбежала к окну и подставила лицо яркому солнышку.

— Анюнька! — услышала она со двора радостный восклик, — спускайся, завтракать будем вместе. Открыв глаза, она увидела машущего руками отца и, как всегда, скачущих вокруг него трех гончих. Он к ним относился с особой отеческой теплотой, они это чувствовали и платили ему верной нежностью.

Аня весело выскочила из своей спальни, и почти вприпрыжку сбежала с лестницы вниз. На ее шумный бег уже собрались радостные собаки, встречая ее скулением и прыжками. Вошел в дом и не поспевающий отец. Чтобы прекратить баловство разыгравшихся собак, которые чуть не валили Аню с ног, ему было достаточно кашлянуть с недовольством, и они виновато разбрелись по сторонам.

Крепко обняв любимую дочурку и поцеловав ее в лобик, он спросил ее, как спалось и не приснилось ли ей чего страшного. «Надо же, как будто знает», — подумала Аня и не стала тянуть с ответом,

— Снилось, тятенька, какая-то неразбериха и суета одна, но, когда я проснулась, благодаря такому ласковому солнышку, настроение сразу стало великолепным.

— Ну и на том хорошо, — облегченно вздохнул Иван Гаврилыч и, обняв за плечо Аню, повел ее на террасу, — ты же не против опять позавтракать на улице? Там такая погода чудная. Не хочется упускать момент.

— Конечно же, не против, — сказала Анна и широко улыбнулась. В ответ отец прижал ее еще сильнее, и так они и вышли на террасу.

Выйдя на улицу, они остановись, чтобы полюбоваться видом. Все существовало как будто само по себе, и деревья росли так свободно, словно их никто не сажал, и хозяйственные постройки, сами выросли как грибы из ниоткуда, и люди, занимающиеся дворовыми работами, сами знали, куда им идти и что им делать. Но при этом во всем чувствовалась хозяйская волевая рука, которая была и указом, и помощью, и защитой.

— Барин, чего двери загородил, подносы сам хочешь таскать? — Вдруг прервала Марья Петровна Анины размышления о хозяйстве. Так с барином можно было разговаривать только ей.

— Прости, прости, хозяюшка, не подумал я, — стал оправдываться Иван Гаврилыч перед своей крестьянкой, будто нашаливший малец перед матерью. Марья Петровна в этот момент хладнокровно прошла до стола и поставила тяжелый поднос. Обернувшись и утерев лоб рукавом, она с открытой и нежной улыбкой ответила:

— Бог простит, Иван Гаврилыч. Все, можете садиться за стол, а я пока чай заварю из молодых трав, которые девушки вчера собрали, — сказав это, она пошла в дом, приложив руку тыльной стороной к пояснице. Это было ее обычное положение руки при ходьбе с пустыми руками.

Марья Петровна столько времени проводила на кухне, что придумала целую систему, как отдохнуть, не отдыхая. Если что-то взбивала венчиком в миске, она прикладывала локоть на стоящий рядом со столом шкаф и укладывала туда голову, резала все только сидя за столом, положив при этом ноги на маленький, стоящий под столом, табурет. В храме все знали, что левый угол проема в притвор занимать нельзя, там стоит Марья Петровна. Она прислонялась к углу спиной, подложив под поясницу руки, а иногда даже, когда совсем была уставшая, клала голову на этот угол и так молилась.

Марья Петровна была на особом счету у Ивана Гаврилыча, потому что после смерти Татьяны Семеновны, матери Анны, она помогала ему во всем, что касалось воспитания дочери.

Заморских учительниц Иван Гаврилыч не желал выписывать, чтобы те не испортили светлую голову ребёнка своими просветительскими штуками. Образованием Ани занималась тётка, а бытовым вещам училась Аня у рукодельницы Марии Петровны. Она была вдовой и снова замуж не собиралась, хоть и сватались к ней мужчины, даже не маленького достатка.

Ивану Гаврилычу тоже представлялись разные дамы, так как мужчина он был видный и без дурных наклонностей, имел чин приличествующий двору доходную усадьбу с 5 деревнями и просторную квартиру в Петербурге.

Птицы не переставали щебетать наперебой с разговорами людей, выполняющих работу на дворе и так же, как и люди бегали по нему с разными веточками и букашками. Было забавно видеть, как они обходят, друг друга, не боясь и не мешая.

— О, ветер влажный подул. — прервал своей фразой Анино наблюдение, почавкивающий Иван Гаврилыч, — знать, дождя надо будет ждать.

— Нужен уже дождик, — включилась в беседу Аня — деревьям умыться надо, полям всходы напоить. А какой воздух станет…

Аня завела от удовольствия глаза. На что Иван Гаврилыч рассмеялся и добавил

— Н-да, мечтатель ты знатный. Вон уже сколько насочиняла. Кабы ни твой возраст, сидеть бы тебе еще в девках. Мне сегодня надо будет со Стефаном к деду Филиппу заехать. Каких-то он трав по заказу Марьи Петровны уже заготовил. Тебе ничего у него спросить не надо?

Дед Филипп был местный травник. Никто не знал сколько ему лет. Жил он уже очень давно, но был бодрым и здоровым. Умудрялся даже с молодёжью в горелки играть. Слава о нем разнеслась на многие версты вокруг. Со всех соседних селений приходили к нему люди за целебными травами от разных недуг.

— Нет, тятенька, мне дедушка в прошлый раз много дал трав, а у меня почти ничего не болело, — ответила Аня, подбираясь к рыбному пирогу.

— Ооох, чаек знатный. Молодцы девоньки, вчера на славу листочков, цветочков насобирали, — продолжил тему трав Иван Гаврилыч. — Мне даже не нужно из города чай аглицкий везти, у нас тут вон какие плантации вкусностей, — сказал он это прихлебывая травяной чай из широкой чашки. — Хотя нет, — добавил он — там вкус другой, да и что скажет Пётр Лукич. И так меня «деревней» кличет, сам как будто в деревне не живёт, — ухмыльнувшись отвалился на стул Иван Гаврилыч.

— Да-а-а, Пётр Лукич знатный шутник. Как он тебе тогда лошадь ряженую прислал, — засмеялась Анна, — а кур крашеных на Пасху.

— Да помню, как дворовые бабы этих кур перепугались, — ответил Иван Гаврилыч, — поди знай чаво от него на Троицу ждать.

Усадьба Петра Лукича стояла совсем недалеко от усадьбы Ивана Гаврилыча. Они дружили ещё при жизни Татьяны Семёновны, а после её смерти Пётр Лукич все время старался подбодрить друга то шуткой, то розыгрышем. Это он подарил тех 3 гончих, что почти всегда вились возле Ивана Гаврилыча, и это он приучил его к охоте, так как сам был охотник заядлый. Жизни себе не представлял без неё, и разговоры все сводил к ней. На все всегда находилась история, которая случалась непременно на охоте.

Иван Гаврилыч же, хоть и увлекся этим занятием, но страсти убивать зверят, как он говорил, он не испытывал.

— Ну что ж, тятенька, хоть повеселишься, — продолжала Аня, — а то весь в трудах.

Тут пришел Стефан и сообщил, что коляска готова и можно ехать в деревню.

— Ну вот и ладненько…, — сказал Иван Гаврилыч, допил спешно чай, помолился, чмокнул Аню в лоб, пожелав ей добрейшего дня и отправился за Стефаном.

Стефан был очень образованным человеком. Барин позаботился дать ему образование в городе, так как увидел в нем способности. Стефан же, обучившись, не остался в городе, а решил всячески помогать Ивану Гаврилычу в ведении хозяйства. Он был человеком порядочным, добрым, но не словоохотливым. Всё про всех знал, но терпеть не мог сплетни и сам их не разносил. Его очень любили и уважали крестьяне.

Аня, доев, помолилась, взяла несколько тарелок и пошла на кухню, чтобы сказать, что можно убирать со стола. Зайдя на кухню, она увидела привычную картину: Марья Петровна у рабочего стола. В этот раз она увязывала принесённую с усадебного огородика зелень в пучки, а вокруг в присущей им суете скакали две, как будто помощницы — Катеринка и Татьянка. Одна набирала пучки из зелени, лежащей в корзинах, а другая вешала у двери на специальные крючки готовые связанные венички.

— Ой, барыня к нам заглянула, — сказала Татьяна, не отрываясь от процесса создания травяных веничков.

— Ох ты, ахоньки, — всплеснула руками Марья Петровна, — миленькая моя барынька, что-ж ты сама-то тарелки. Кликнула бы Катеринку…

— Я мигом, — бросила зелень Катерина и, утирая руки о подол, поскакала на террасу.

— Стой, подносы забыла, неугомонная. — остановила ее Марья Петровна. Та двумя прыжками подскочила к подносам, взяла средний по величине и умчалась из кухни.

— Вот егоза, — проводила ее взглядом Марья Петровна и обратилась к Анне, — можем чем помочь тебе Аннушка?

— Нет, нет, что Вы, милая Марьюшка Петровна, это я вам помощь свою должна предлагать.

— А что нам тут помогать? До осени горячки не будет. Да и в траве платье твоё красивое марать жалко. Фартук не спасёт его, — сказала Марья Петровна, оглядела Аню с ног до головы и добавила, — красивая у нас барыня выросла. Храни Господь тебя и твою красоту.

Аня улыбнулась и, пожелав Божией помощи, вышла из кухни. В коридоре остановилась в раздумьях, чем заняться и куда пойти. Тут с террасы, неся поднос, появилась Катеринка. Тяжёлый поднос остепенил её прыть, и она шла медленно и осторожно, чтоб не побить хозяйскую посуду.

— Барыня приуныла? — спросила она.

— Нет, — ответила Аня и спросила первое, что пришло ей в голову — а где мои вышивки?

— В кабинете вашей матушки, — сказала Катеринка, уже заходя в кухню.

Аня отправилась в мамин кабинет, эта комната была позади отцовского кабинета по коридору напротив библиотеки.

Когда мама Анны была жива, это была самая оживлённая комната. К маме часто приезжала сестра, приходили соседки. Они устраивали там чаепития и посиделки. С семьёй по вечерам собирались в этом кабинете, чтобы почитать и обсудить какую-нибудь книгу. Именно Татьяна Семёновна занималась усадебным хозяйством, поэтому к ней в кабинет приходили за поручениями и с отчётами о проделанной работе. В свободное время она вышивала или читала, сидя в большом кресле с высокой спинкой, оставшимся от её отца.

Вышивки лежали аккурат на любимом матушкином кресле. Из большого окна, выходившего на южную сторону, лился теплый и уютный солнечный свет, наполняя собой все пространство. Аня уселась в теплое, нагретое солнцем кресло, как в мамины объятья, взяла вышивку и, напевая что-то на французском, начала работу над созданием изящного узора… Время шло, из часов на большом комоде то и дело выплывали фигурки и танцевали свой танец под звонкую мелодию, а Аня вышивала.

Только Аня сделала последние стежки и закрепила нитку, как услышала лошадей и радостный лай собак, было понятно, что приехал папа. Освободив готовый рушник из пялец, она вышла встретить отца. С ним приехал отец Феофан. Он приехал из города, куда ездил в Епархиальное управление за бумагами перед Престольным. Батюшка был высокий, худощавый, с длинной, но аккуратной бородой и невероятно добрыми глазами. Они взглядом своим будто по-отцовски ласкали и утешали любые душевные раны. Он всегда ходил в подряснике, лишь пару раз его видели в штанах люди. Один из них на пожаре ночью, когда горела одна из хозних. Он прибежал в чем был и помогал подавать воду. Будучи бездетным вдовцом, он жил в гостевом доме при усадьбе. Иван Гаврилыч ему всячески помогал и заботился.

Поздоровавшись с Анной, они быстро прошли в отцовский кабинет и долго и живо что-то там обсуждали. Марья Петровна дважды носила им туда подносики с малюсенькими чашечками кофе.

В ожидании обеда Аня прошлась по коридорам и зашла в столовую. Там ее непреодолимо потянула за фортепиано стоявшее в углу комнаты. Сев за него и открыв крышку, она почувствовала невероятную тягу что-нибудь сыграть. Оказалось, что она вполне сносно владеет этим инструментом. Звуки музыки наполнили комнату и потекли реками изыска из дверей и окон, услаждая и наполняя каждого, кто их слышал.

Конец ознакомительного фрагмента.