7 хвостов одиночества

Влад Костромин

Сборник содержит рассказы, написанные на XI Чемпионат прозаиков Литкульта, XII Чемпионат прозаиков ЛитКульта, XIII Чемпионат прозаиков ЛитКульта, конкурс «Convertere» ЛитКульта, Упоротый конкурс ЛитКульта 2022, Упоротый конкурс ЛитКульта 2023; конкурс абсурда сообщества «Леди, Заяц & К»; СИ конкурс «Нео-нуар 2023», конкурс «Каска Зорро» «Квазара», конкурс «Черная метка 2021» «Квазара»

Тест

Наш генеральный директор, в простонародье Барин, Галимзянов Абдурахман Юакирзянович, несмотря на ФИО выглядит как чистокровный русак, но вот поведение… Выдумщик, самодур и сумасброд, если не сказать больше. Недавно решил возродить пионерские традиции и еще не успел наиграться с этой блажью. Поэтому на утренней «линейке», на которую с недавнего времени в длинном коридоре выстраивались все сотрудники фирмы, я с чистой совестью дремал. И, как оказалось, совершенно напрасно.

— Лавр, — окликнул меня Барин, одетый в алый пионерский галстук поверх строгого костюма и алую пионерскую пилотку.

— Здесь, — автоматически отозвался я, думая, что Барин вновь затеял перекличку. — Всегда готов!

— Что здесь? — Барин остановился напротив, вперившись мне в глаза злым взглядом поросячьих белесых глазок. — К чему готов?

— А что Лавр?

— Так-так-так, — Барин отступил на пару шагов, чтобы обозреть меня всего и сразу и задумчиво постучал палочками по болтавшемуся у живота барабану: тук-тук-тук. — Значит, для товарища Лавра мои слова все равно что собачий лай, который носит ветер. Так-так-так, — и палочки предательски поддержали: тук-тук-тук, — не слушаем руководителя.

— Почему же? Все я слушаю…

— И что я сказал?

— Лавр, вы сказали Лавр.

— А перед Лавром?

Я растерянно молчал, с тоской понимая, что сегодня оказался жертвой очередного заскока Барина.

— А сказал я, товарищ Лавр, — торжественная барабанная дробь, — что всех завтра ожидает тестирование методами триголологии.

— Чего? — я с трудом удержал челюсть, позорно норовившую упасть к груди.

— Того, товарищ Лавр. Новейший метод, — обернулся к стоящему позади своему заму Евгению Леонидовичу Скабинцу, по виду вылитому монголоиду, одетому в галстук, пилотку и пионерским горном в руке.

— Триголология посредством голограммы, возникающей при облучении объемной многофакторной фигуры УФ-лучом, — торжественным голосом отчеканил Скабинец, — позволяет вскрыть скрытые мысли и способности.

Про мысли зама мы все знали и без триголологии — он отправил в декрет уже третью секретаршу и не пропускал ни одной юбки в компании.

— Понятно, Лавр? — прищурился Барин.

— Понятно.

— А если понятно, то с тебя завтра и начнем. Готовься. Твоя тема теста — творчество художника Василия Понуждевского. Будь готов! — вскинул руку в пионерском салюте.

— Всегда готов, — уныло ответил я, вскидывая руку в ответном салюте.

— И учтите, это всем говорю, по результатам тестирования будут сделаны выводы о соответствии занимаемым должностям и уровню оплаты труда.

Барин, стуча в барабан, удалился в свой кабинет. Следом шел Скабинец гугниво мучая ни в чем не повинный горн и наши уши. Сотрудники, возбужденно гудя, будто пчелы в разоренном пьяными ворами улье, разбрелись по рабочим местам. Перспектива непонятного триголологического тестирования оптимизма не внушала никому. Мне тем более. Усевшись за рабочий стол, первым делом запустил браузер и забил в поисковую строку «художник Понуждевский». Неожиданностью стало сообщение: «По вашему запросу ничего не обнаружено». Это оно как? Это как же получается, простите-извините? В мировой паутине нет этого художника? Что же мне теперь делать? Как сдавать злосчастный тест? Не в библиотеку же идти?

Всплыв на экране, угрожающе-багрово запульсировало новое сообщение: «Согласно распоряжения Генерального директора — Старшего вожатого доступ к информации по темам триголологического теста запрещен. За разъяснениями Вы можете обратиться в дирекцию по безопасности». Я в досаде плюнул под ноги и свернул бесполезный браузер. Судя по эмоциональным возгласам коллег по офису, подобное сообщение адресовалось не мне одному. Да, дела… Захотелось сходить в курилку и покурить, но до ближайшего регламентированного перекура было еще полтора часа, точнее, час сорок семь минут. Я с тоской принялся за работу.

Как в тумане еле дотянул до перекура. Воровато оглянувшись (многие на фоне новых правил курить на работе перестали, а не которые бросили вовсе), встал с кресла и вышел в коридор. Курилка была на седьмом этаже, наш офис — на восьмом. Спустился по лестнице. Поднес болтавшийся на синей ленте на шее электронный пропуск к электронному замку (время нахождения в курилке, как и в туалете, строго фиксировалось и при превышении оговоренного правилами внутреннего распорядка регламентированного порога начинались вычеты из зарплаты). Дернул за ручку — дверь осталась неподвижной. Что за дела? замок глючит? Провел пропуском по считывателю еще раз.

— Табак не дело для детских рук, — невольно заставив вздрогнуть, сообщил ехидный голос Барина из динамика системы противопожарного оповещения.

— Твою пионерию! — я со злостью пнул дверь.

— Стоимость ремонта, товарищ Лавр, вычтем из зарплаты, — злорадно оповестил динамик. — Иди лучше к тесту готовься, позор пионерии.

— Вот же урод!!! — с ненавистью прошептал я и пошел обратно в офис.

В голове кипел бурун из сумрачных мыслей. Вверх из мутного клубка всплывала мысль об убийстве Барина. Задрал, сцука!!! Возле двери офиса поджидали два хмурых здоровяка-«беза» в шортах, гетрах, светло-голубых рубашках, красных пилотках и галстуках. За ними прятался худолицый заместитель директора по безопасности по кличке Штирлиц.

— Ломаем народное добро? — тонко улыбнулся Штирлиц, приторно-участливо заглядывая мне в глаза.

В отличие от него здоровяки смотрели с какой-то просто зоологической ненавистью.

— Ничего я не ломал, — угрюмо пробурчал я, с трудом перебарывая желание зарядить Штирлицу с правой в челюсть.

— Ложь не к лицу пионеру! — патетически закричал Штирлиц, вскидывая руку в салюте.

Не выдержав, я рванулся к нему, но амбалы были наготове и, защищая шефа, перехватили мой порыв, скрутив, хотя и не без труда (одному я крепко зарядил в глаз).

— За такое и в юмористической газете «Ротозей» можно прописать, — Штирлиц вытер клетчатым платком со щеки мой плевок и озабоченно покачал головой. — Да что там «Ротозей». За такое недостойное поведение на совете отряда могут и галстук снять.

— Да пошел ты со своей пионерией!!! — сорвался я. — Я увольняюсь к чертям!!!

— Не выйдет, — Штирлиц спрятал платок в карман шортов. — От нас так просто не уходят.

— Вход рубль, выход — два, — подтвердил один из громил, затягивая на моих вывернутых за спину руках пластиковые наручники.

— Я бы его придушил бы нафиг! — злобно сказал второй, тот, которому досталось в глаз. — Подкулачника проклятого!

— Нельзя, Коля, — вздохнул Штирлиц, — нельзя без суда. Мы же советские пионеры, пример детям всего мира, а не какие-нибудь хунвейбины.

— И не чайнканшисты, — угодливо поддакнул второй громила.

— Верно, Петя. Правильно линию партии понимаешь, — одобрил Штирлиц. — Буду рекомендовать тебя в звеньевые.

— Вы тут все больные на голову, — выкрикнул я. — Вас же лечить надо!

— Смотри, а то самого вылечат, — Коля больно ткнул меня в ребра.

— Электричеством, — поддержал Петя, блеснув знанием классики и широкой белозубой улыбкой, и, сделав шаг мне за спину, почти нежно ударил меня по левой почке.

Я раздраженно лягнулся, угодив Пете по голени. Петя огорченно зашипел и врезал мне уже от души. Я едва не закричал от боли, кипятком обжегшей почку.

— Сильно не бейте, — нахмурился Штирлиц. — Нам его еще тестировать. Вот после теста от души оттянитесь.

— Я из него имена всей подпольной контрреволюционной террористической организации выбью, — Коля потряс у меня перед лицом увесистым кулаком с татуировкой «Коля» на костяшках.

— А я имена всех фашистов-сообщников, — мечтательно сказал Петя и отвесил мне не сильный, но обидный пендель.

— Не дергайся, контрик, — Коля толкнул меня в плечо, — успеешь еще в петле наплясаться.

Я видел по глазам безопасников, что они вовсе не шутили, а поддались всеобщему безумию, занесенному в коллектив Барином. Что же делать?

— Волоките его на тест, — будто отвечая на мой незаданный вопрос, распорядился Штирлиц.

Пока меня тащили в кабинет психолога, меня просто трясло от бессильной злобы. Будь моя воля, я бы всех этих пионеров к стенке поставил! Вместе с коммунистами и комсомольцами! Психи проклятые!

Занесли в кабинет, швырнули на кресло: некий гибрид зубоврачебного и гинекологического. Сноровисто прикрутили ноги и руки толстыми кожаными ремнями. Сняли с шеи пропуск без которого ни одну дверь в здании не откроешь. Забрали очки. Голову закрепили каким-то металлическим обручем и ушли. Я огляделся: стол, кресло, кушетка. Одну стену почти целиком занимало огромное зеркало — судя по западным фильмам, за ним прятались наблюдатели. Рядом с зеркалом скромно притулилась белая дверь. Открылась белая дверь, в кабинет вошел обаятельный мужчина в белоснежном медицинском халате. На нагрудном кармане сиреневыми нитками было вышито «Айболит».

— Ну-с, на что жалуемся? — улыбнулся доктор.

— На пионеров, мать вашу!!!

— Ничего страшного, это лечится. Не волнуйтесь.

— Тебе тоже в дурке место!!!

— Не волнуйтесь, медицина разберется. И меня вылечат и вас вылечат.

Достал из стола пробковый планшет и лазерную указку. Держа горизонтально, приблизил планшет к моему лицу. Посветил на него указкой.

— Что видите, пациент?

— Сам ты пациент! — огрызнулся я.

И невольно замолк, пораженный открывшейся картиной. Под действием зеленого лазерного луча над доской всплывали объемные разноцветные голограммы: какие-то структурные формы, похожие то ли на далекие египетские пирамиды, то ли на близкий мавзолей Ленина. Какие-то смутно знакомые лица вставали передо мной. Мчались по степи тачанки, плыли по рекам пароходы и баржи, бороздили моря корабли, а небо — аэропланы и дирижабли. По стальной паутине рельсов шли поезда. Танки пересекали минные поля и линии окопов. Пухли от голода люди с почерневшими лицами. Одетые в шинели и кожанки ладно люди стреляли в затылки из наганов людям, стоящим у ряда продырявленных пулями деревянных дверей. Трубили горны и стучали барабаны. Взмывали руки в пионерских салютах и самолеты Осоавиахима, заполненные парашютистами. Бурлил ДнепроГЭС.

За односторонним зеркалом стояло трое мужчин, смотревших то на обездвиженного в кресле, то на графики показателей, выводимых со сканирующего мозг испытуемого обруча на большой монитор над зеркалом.

— Что думаете, Петр Сергеевич? — сняв очки, спросил пожилой мужчина с явно африканскими чертами лошадиного лица и роскошными бакенбардами, одетый в полосатый костюм.

— Пациент просто чудесный, Сергей Викторович, — отозвался мужчина одетый в белый халат с вышитой на нагрудном кармане золотой надписью «Профессор». — Все остальные молча смирились с явно бредовыми требованиями директора, а этот Лаврентий просто какой-то патологической ненавистью воспылал к Советскому строю.

— Думаете, получится? — нервно спросил третий, относительно молодой, с бледным плохо выбритым овальным лицом и с нервным тиком левого глаза, одетый на манер министра средней руки.

— Все получится, Антон Германович, — заверил Петр Сергеевич. — Забросим его, ну… — задумался ненадолго, — скажем в 1938-й годик, к Ежову. Представим будто он, ну, скажем…

— Из Тифлиса, — нервно вскинулся Антон Германович.

— Почему из Тифлиса? Хотя, — профессор благодушно махнул рукой, — пусть будет из Тифлиса. Тифлис, Закавказье. Какая разница? Главное, что подберется к самому и…

— И хана! — Антон Германович ударил кулаком в раскрытую ладонь. — Гений, Вождь, Отец, Творец, Вдохновитель, Организатор, Лучший друг Советских семей, детей и физкультурников, Корифей и прочая и прочая и прочая. Нет ничего!!! И не будет никакого проклятого советского строя! И никто больше не обзовет меня либералом!!!

— Спокойнее, Антоша, — закуривая, остудил коллегу Сергей Викторович. — Все будет хорошо. Исторической персоной станет этот ваш, — выдохнул струю дыма в зеркало, посмотрел на монитор, — Лаврентий Павлович. Дал же бог фамилию, — усмехнулся.

— Фамилия, как фамилия, — равнодушно отозвался профессор. — Нормальная фамилия — Берия. Мне и смешней встречались.