Вирус

Влад Длиннов

2020 год. Планету охватывает эпидемия загадочного вируса, симптомы которого похожи на обычную простуду. В разных уголках мира от неизвестного заболевания гибнут люди. Учёные пытаются найти вакцину и выяснить, что вызвало вспышку смертельной инфекции. В это время власти эвакуируют из заражённых городов здоровых людей, а больных – оставляют в изоляции. Уцелевшие сбегают из карантина и отправляются в опасное путешествие, чтобы узнать страшную тайну о вирусе, уничтожившем почти всё население Земли. Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 7

В сиреневом свитере от Massimo Dutti я похож на сливовое дерево — медсестра говорит, что встречала такую модель на страницах журнала Vogue. Она закатывает рукав моей мятной рубашки до локтя — новинка от Tommy Hilfiger превращается в гармошку.

— А сейчас сожмите ладонь в кулак. Вот и отлично! — говорит медсестра и вонзает мне в вену прибор, похожий на насос для откачки нефти. Отворачиваю голову, зажмуриваю глаза.

На следующий приём я прихожу в поло Lacoste цвета фламинго — медсестра говорит, что оно отлично сочетается с лабораторными колбами.

— Вам очень идёт! Я видела такие футболки на распродаже.

В очереди все смотрят на мой плащ от Pierre Cardin, сшитый для королевских приёмов или для проходки по красной ковровой дорожке во время дождя. Приталенный, но свободный, сотканный из успеха, воодушевления и веры в себя, отталкивающий воду, вспышки фотокамер и зависть толпы, плащ без иммунитета к реальности: обтирать больничные стены в Pierre Cardin — это особо тяжкое преступление, террористический акт в мире моды.

— Слышал анекдот про парня, который перепутал похороны с благотворительным балом?

— Где-то здесь вечеринка по случаю коронации принца Чарльза?

— Ты думаешь, что попал на проект «Подиум»?

От стены отваливается кусочек плитки, выкрашенный в голубой больничный оттенок, хрупкий и влажный — в коридоре практически нет вентиляции, в окно хлещет лучами солнце.

Закруглённые манжеты, накладные карманы — рубашка от Maison Michel пропитывается потом, брюки приклеиваются к дерматиновому покрытию — ощущение, будто тонешь в болоте. Немые вопросы пациентов повисают в воздухе, отслаиваются от стен, растекаются по полу:

— Ты пришёл лечиться или открывать звезду славы имени себя?

— Здесь проводят обследование или снимают интервью Ларри Кинга?

— Это больница или обложка журнала Elle?

Чтобы отвлечься, достаю телефон и печатаю сообщение: «Шанталь, как дела?»

В очереди к Виктору передо мной — человек десять, раздавленные и прозрачные, как пластиковая посуда, паломники, бродившие веками по пустыне, а сейчас скользящие взглядом по пальмовому принту моих туфель. Моя новая целевая аудитория, наблюдающая за мной исподлобья, сверкая улыбками мародёров:

— Это больница, а не показ от Victoria’s Secret.

Где-то в глубине коридора — за доской объявлений, в толпе бездомных, в мишуре окровавленных бинтов — врачи ведут под руки пожилую женщину. Она отбивается от них, упираясь ногами в пол, распрыскивая свой морфологический яд:

— Отпусти меня, мохнорылый вымесок!

Я снова достаю телефон, проверяю, не ответила ли мне Шанталь. От стены отваливается ещё один кусочек кафельной плитки, не привлекая к себе никакого внимания. Пожилая женщина из больничного холла продолжает сопротивляться:

— Я буду жаловаться вашему начальству!

Она кричит:

— Я позвоню в бюро по правам человека.

А потом она кричит:

— Туберкулёзный проститут!

К женщине подбегает охранник, он пытается схватить её за руки, а она отрывает от его ремня рацию и подносит к губам:

— Тухлодырый соплежуй, как слышно? Как слышно?

Медсёстры в белых пижамах слетаются в больничный холл, как мотыльки на смертную казнь от лампы, они разрывают на части верблюжье пальто, в которое замотана пожилая женщина, распаковывают её кокон, увязая по щиколотку в сыпучем прахе застиранного кружевного белья, обхватывая запястьями её желейные подмышки.

Чтобы отвлечься, я снова достаю телефон и печатаю: «Шанталь, угадай, кого я встретил в больнице?»

Представление в больничном холле заканчивается — буйную пациентку уводят со сцены, на полу, рядом с регистратурой, остается лежать её лисья шапка, пальто из верблюжьего меха — визитная карточка моих тревог, инфицированное сожалением и страхом, мой новый дресс-код, новый стиль. Я подбираю пальто с пола и иду за медсёстрами.

Я слышу «РАЗРЯД!» и возвращаюсь к Лили, в свою «Зелёную Миндальку». Мы проезжаем плакат с надписью:

«Передумай и сверни с пути, пока не поздно!»

— Знаешь, когда я поняла, что выбрала правильный путь? — спрашивает Лили. И тут же отвечает:

— Когда пошла на приём к психотерапевту.

В руках у Лили бумажный буклет. Она листает страницы с конца, бегло и легко, как глянцевый журнал в салоне красоты. На обложке написано:

«Памятка уцелевшим»

— Психотерапевт взял лист бумаги и разделил его карандашом на две части. Сверху он написал «плюс» и «минус».

Почему-то в этот момент я вспоминаю свою первую встречу с Виктором.

Лили говорит:

— Я-то думала, что плачу за прозрение, а не за урок рисования.

Мы останавливаемся возле аптек, и наша история начинается снова. Лили читает «Памятку уцелевшим» тихо, как и рекомендовано.

Там написано:

«Бродячие собаки». Глава 28

— Представляешь, какое это разочарование? Это как вместо шоколадного мороженого получить на десерт червивое яблоко, — говорит Лили.

Я был у психотерапевта, когда подтвердился диагноз. Я тоже брал лист бумаги, тоже делил его на две части, в одной из них я писал о своих чувствах, рассказывал, какие преимущества даёт мне смертельная болезнь, выводил карандашом:

«Я ценю жизнь, я ценю каждую секунду, тик-точка-так-точка».

— Ха-ха, — говорит Лили.

Я — по-прежнему за рулём «мерседеса», мы скрываемся от убийц и насильников. За нами гонятся вооружённые грабители, руководители наркокартелей и похитители детей.

«Бродячие собаки сбиваются в стаи и снуют по городам в поисках еды. Они готовы разорвать в клочья любого, кто встанет у них на пути».

Конец главы 28. Так написано в «Памятке уцелевшим».

— Нет никаких «плюсиков», — говорит Лили. — Ты умираешь, и в этом нет ничего хорошего.

Лили считает, что в нашем мире есть только борьба за выживание, естественный отбор и депрессия, такая же бесконечная, как зима в Антарктиде.

Лили говорит:

— Оглянись вокруг, ты едва ли не последний, кто остался в живых. И если по пути нам не встретится хоть одна аптека, ты умрёшь к завтрашнему дню.

Лили говорит:

— Ты всё еще видишь в этом выгоду?

Нет ничего хуже смерти.

Смерть ужасна и скучна.

Хуже смерти может быть только человек, притворяющийся, что принял смерть. Никто не готов ложиться в гроб. Никто не готов прощать Господа Бога за то, что он отбирает жизнь, посылает болезнь; рак — это не подарок свыше, как говорят в группах поддержки, рак — это жвачка, на которую ты сел в метро; тебе просто не повезло. Ты просто неудачник со злокачественной опухолью, не нужно видеть в этом божий промысел.

— Не нужно принимать болезнь, — говорит Лили.

Она продолжает листать «Памятку уцелевшим». Там написано:

«Городами правят уличные банды из собак разных мастей и пород».

Лили читает дальше:

«Не зная усталости и пощады, они готовы растерзать любого».

Лили читает и этот кусок текста:

«С пеной в пасти, голодные и худые, способные развить скорость гепарда и догнать любой автомобиль».

— Что это? — спрашивает Лили. — Отрывок из романа? Что значит «с пеной в пасти»?

Я слышу «РАЗРЯД!» и чувствую, как по телу проходят электрические волны, я чувствую, как сердце готовится выпрыгнуть из грудной клетки — так выглядит смерть изнутри. Ничего в ней нет приятного.

Я слышу «РАЗРЯД!» и оказываюсь рядом с Виктором.

На этот раз мы встречаемся в парке аттракционов. Слова Виктора, его доброжелательный тон заглушают крики людей, проносящихся мимо нас на «Смертельной Кобре» или «Скоростном Гигантском Лифте».

Виктор улыбается и протягивает мне намотанное на пластиковую трубочку облако розовой ваты. Я киваю:

— Спасибо.

Виктор говорит:

— Не нужно меня благодарить. Это мне дали на входе в парк.

Я говорю, что рад встретиться на нейтральной территории. Говорю:

— За это спасибо.

Виктор спрашивает, рассказал ли я кому-нибудь о болезни. Говорю:

— Нет. А ты рассказал кому-нибудь, что я болен?

Виктор отвечает:

— Мы не имеем права сообщать о диагнозе пациентов. Ни родственникам. Ни работодателям. Но рано или поздно люди должны узнать. Так тебе будет легче пережить это.

Виктор откусывает от облака сладкой ваты. На его отполированных белоснежных зубах остаются розовые разводы, как следы от помады:

— У тебя есть родственники?

Он интересуется:

— Кто твой начальник? Чем ты занимаешься?

То есть как я зарабатываю на жизнь.

Мы проходим мимо рекламного плаката. Он зазывает нас в сырную лавку, которая так и называется: «Сырная лавка». Парень с плаката раздет до трусов, он сидит в гигантском кресле, сотканном из моцареллы, горгонзолы и эмментальского сыра — вся спинка изуродована круглыми отверстиями, парень сидит на куске огромного сырного айсберга, свой нос он демонстративно закрывает большой деревянной прищепкой.

Надпись на плакате гласит:

«Сыр с мятной коркой! Незабываемый аромат!»

Один рекламный плакат сменяет другой.

— Запомни важную вещь, — говорит Виктор, — тебе нужна поддержка. Одному тебе не справиться.

Если верить Виктору, я должен открыться миру, довериться людям, не замыкаться в себе. За семейным ужином я должен организовать пресс-конференцию, устроить небольшой медицинский каминг-аут.

— Впрочем, это твоё личное дело, — Виктор достаёт из чемодана пакет с жирным красным крестом — такие рисуют на машинах скорой помощи.

— Ты же понимаешь, что это должно остаться между нами? — спрашивает мой лечащий врач и отдаёт мне пакет. Оттуда доносится звучанье кастаньет, голос таблеток, стремящихся увидеть белый свет, навалиться друг на друга, опередить соперника и достигнуть цели, как сперматозоиды. Лиловые, золотые и бирюзовые шарики.

Парк аттракционов, в котором мы находимся, зашумлён рекламой и криками людей:

— ААААААААААААА!

Это заставляет задуматься о том, сколько посетителей аттракционов погибает здесь — в парках развлечений. По телевизору, в вечерних новостях, постоянно приводят статистику. Так уж получилось, что я узнаю, чья жизнь прервалась, — случайно и трагично, кто отправляется на небеса прямым рейсом, на красно-чёрном, как постер с Че Геварой, кресле. Я готовлю омлет в кухне и узнаю, кому посчастливилось попасть на сломанную карусель, кто упал с высоты, в кого вонзились металлические прутья, сколько человек получили травмы, несовместимые с жизнью. По телевизору постоянно об этом говорят.

О Вирусе-44 в новостях пока не говорят.

«ААААААААААААА» — это то, как мне хочется ответить Виктору, но я говорю:

— Я не хочу никому сообщать о болезни. Боюсь, что если расскажу, то от меня отвернутся люди, со мной перестанут общаться.

Иногда, думаю, проще стать жертвой несчастного случая — это так же легко, как стереть защитное поле с лотерейного билета, и о тебе с сожалением будут говорить в новостях, ты станешь главной темой выпуска, твоё лицо покажут крупным планом на экране за спиной ведущего.

По телевизору по вечерам я наблюдаю за тем, как цирковой артист падает с высоты на арену, или как пассажир метро попадает под железнодорожный состав, как постояльцы гостиниц задыхаются угарным газом во время пожара, как из шахт достают обгоревшие трупы рабочих. Все они наверняка были здоровыми людьми, они могли пережить меня и любого другого пациента Виктора, и даже ту буйную психопатку из больничного холла. Они излучали счастье, рожали детей и публиковали их снимки в фейсбуке.

Сюжеты из новостей сопровождают меня по всему дому, даже во время сна.

Любая катастрофа, будь то взрыв в самолёте или неудачное падение в аквапарке, возносят меня на пьедестал, делают из меня олимпийского чемпиона по выживанию; в эти минуты я ощущаю своё превосходство. Осознаю своё везение.

Я поднялся на борт совсем другого лайнера, он падает чуть медленнее и эффектнее, стюардессы разносят алкогольные напитки и разрешают курить в туалете. Борт моего воздушного судна может облетать грозовые тучи и разбиваться, как говорит Виктор, «до самой старости».

— Мы не имеем права рассказывать о твоём диагнозе ни соседям, ни друзьям. Но опыт моих пациентов говорит, что лучше открыться.

Виктор сплёвывает в урну розовый комок ваты, в руках у него дребезжит чемодан с лекарствами, мимо нас вверх головой пролетают посетители аттракциона «Безумная Карусель».

Я говорю, что не хочу быть изгоем. Не хочу, чтобы люди воспринимали мой кашель как ядерный взрыв, фейерверк из инфекционных заболеваний, не хочу, чтобы болтали за спиной.

И Виктор спрашивает:

— Неужели ты не понимаешь?

Говорю:

— Что именно?

Виктор отвечает:

— В этом-то и заключается твоя проблема. Чтобы не справляться со своим горем в одиночку, тебе приходится справляться со своим горем в одиночку.