Дорогая, а как целуются бабочки?

Владислав Филатов, 2011

Роман «Дорогая, а как целуются бабочки?» охватывает период с 1945 по 2011 год. Эта книга о нашем с Вами современнике, который начал свою жизнь в сороковых годах теперь уже прошлого века в стране, которой сегодня на карте нет. Книга основана на реальных событиях, но все персонажи вымышлены, а возможные совпадения случайны.Автор рассказывает о жизни обыкновенного человека, который родился после войны. Он и его друзья являются непосредственными наследниками войнов-победителей.Книга повествует о жизни молодых людей, которые взрослеют и меняются под силой внешних обстоятельств. В романе любовь соседствует с ненавистью, дружба – с предательством. Семейные отношения превращаются в ад…Книга рассказывает о любви главного героя к французской девушке и о том, почему два любящих человека так и не смогли соединиться…

Глава 6

«Меховой воротник, чтобы согреться суровой русской зимой, глаза голубые, волосы взлохмаченные…Это тебе, возможно, напомнит кого-то… Что касается меня, то я не намекаю абсолютно ни на кого, — напишет Катрин на оборотной стороне открытки с репродукции из серии «Пацаны». Антонио Гонзалеза.

Гонзалезский «Пацан» не просто похож на Катрин, он ее точная копия. Те же голубые глаза, тот же овал, те же припухлые губы с ямочками в уголках…

Эту ее открытку я получу в конце 69-го. А пока — начало, самое начало этого поворотного для меня года. О существовании Катрин я даже не подозреваю, и у меня опять — проблемы, и опять их автор — женщина.

Да, да — та самая Татьяна, в объятиях которой я зализывал раны, нанесенные Анной.

Как это пишут в плохих романах? «Ничто не предвещало беды».

Беды не предвещало ничто. Напротив, все сулило одно наслаждение. Танькины мать с отцом в тот вечер опять куда — то отчалили, сестрица работала в ночь, и мы завалились в эту их двушку. И сначала дарили друг друга ласками, потом пили на кухне чай, а потом в дверь позвонили.

— Родители? — спросил я подругу одними губами.

— Нет, — дернула та головой, впихнула меня в комнату и, толкнув на диван, потушила свет — посиди.

Двери прикрыла. Но двери были со вставками из стекла, и человека, которого она провела мимо этих дверей, я видел, не смотря на мутность, стекол, отчетливо, и я этого человека узнал. Это был Коля. Молодой, высокий и довольно симпатичный жеребец, который, как и все мы, слонялся вечерами по нашенскому «Бродвею». Николай был известный ловелас и жил под лозунгом: всех девушек не перелюбишь, но к этому надо стремиться.

— А не дурак ли ты, кадет? — спросил я себя. Хлопнула входная дверь, впорхнула Таня и плюхнулась рядом.

— Кто это?

— Ой… ну… знакомый.

— Чего ему?

— Ну… про подружку приходил спросить. Ты ее не знаешь.

Из всех подруг пассии я действительно знал только одну. Ту, с которой мутился Сашка Кузьмин. Я сделал вид, что поверил. Но на следующий день отправился к Игорю, еще одному нашему кадету, который жил в центре и знал всех и вся.

Игорю не надо было долго объяснять, что и как. Игорь взял трубку и позвонил Николаю.

— Здорово, старый конь. Слышь, информуха нужна человеку про одну чувиху. Встретимся?

Встретились в сквере у главной площади города.

— Многостаночница, — коротко, но емко охарактеризовал мою подругу Коля. — Добрая — никому не отказывает. Ну и у «Центральной» ее ребята встречали.

Гостиниц в нашем городе несколько. Одна из них носит гордое имя «Центральной». И не зря. Приезжие, из состоятельных и щедрых, а это в основном гости из южных регионов отечества, предпочитают ее всем остальным, и именно там пасутся наши жрицы любви.

Ну что ты ляжешь будешь делать! Опять — двадцать пять!

Нет, я, конечно, не тешил себя иллюзиями на Танин счет. Но то, что девушка окажется откровенной шлюхой, решающий в койке еще и финансовые проблемы…Вот этого я никак не ожидал. Информация меня, признаюсь, прибила. Буквально расплющила. Все мужчины же собственники. А я к тому же до жути брезглив. По мне хоть через парную девицу пропусти, рядом не лягу, коли буду знать, что кто-то еще, кроме меня, пользуется ее расположением. «Как же Аня? — спросите вы. Аня мне крышу снесла. Таня — другое, хотя, если честно, я даже как — то привязался к ней. И не только телом. В принципе — то человек она неплохой. И она такая…Легкая! Не грузила, понимаете? Но эти ее «факультативные занятия»… Это круто меняло дело.

День клонился к вечеру, когда я позвонил в эту ее двушку. Было часа, наверное, четыре, но, судя по мордашке, и торчащей из под халата ночнушке «любимая» только-только встала.

Родители, видимо, были дома, потому что принимала она меня на лестничной клетке. Сладко жмурясь, потянула ко мне припухшие со сна губы. Не найдя моих, уставилась удивленно. Я передал ей привет от Коли. Опустила глаза, но ни слова в ответ.

Ну, — сказал тогда я, приблизившись к ней вплотную, — счастья тебе в личной жизни. Нежная и удивительная. Прощай. Писем не надо.

***

Лето. Лето 69-го. Американцы высаживаются на луну, а я еду во франко-советский лагерь. Шурик подсуетился. Точнее сказать, суетились мы вместе, но информацию к размышлению раздобыл Кузьмин.

— Слушай, есть возможность месяц провести среди прекрасных француженок. Лагерь. Франко-советский. Половина — наших, половина — «ихних». Нет, старичок, не Париж. Пока не Париж — Казань. Ты к братушкам через «Спутник» мотался? Вот и Казанью «Спутник» занимается. Нужны парни. До 24-х и с языком. В смысле лет, и в смысле с французским. Если эти парни не мы, то кто же?

Ну, разумеется, это были мы. В чем быстренько убедили Аверьянова. Того самого, что проверял меня на идеологическую прочность Болгарией.

— Ну, ты знаешь Игнатов как действовать

— А то, — с воодушевлением ответил я главному по международным связям, и мы рванули с Саньком по инстанциям — оформление путевок в отечественный международный лагерь мало отличалось от оформления загранки. Мы прошли все инстанции влет, получили путевки, сели на авиалайнер и через час были в Казани. Но надо было еще до лагеря добраться. Лагерь в тридцати километрах от столицы Татарской АССР, рейсовые автобусы все уже ушли, а таксисты требуют оплатить не только дорогу туда, но и обратно. «Два конца», — это у них называлось.

« Я ж — пояснял таксист, — оттудова порожняком пойду». Один говорит: «оттудова», другой, третий… «Но мы тоже — не дети Рокфеллера», — говорю я Саньке, вглядываясь в него пристально и понимаю, что есть способ за «оттудова» не платить.

«Depuis quelques jours je vis dans le silence…, — начинаю напевать, гипнотизируя приятеля.

«Шербурские зонтики». Мы сходили с ума по Женевьеве (Денёв там была совсем молоденькой), девчонки нашей группы по Ги (его играл итальянец Нино Кастельнуово). И все вместе по сахарным мелодиям Мишеля Леграна.

— Игнат, ты перегрелся?

— Александр, вам никто не говорил, что вы чертовски похожи на Кастельнуово? Ну, просто одно лицо. Случаем, не кузен? Ну, так будете им!

— А почему не ты?

Потащил приятеля к витрине ближайшего гастронома. Мы отразились там в полный рост. Потертые джинсы, растянутый свитер. Это я. Элегантный, насколько позволяли тогдашние технологии фабрики «Большвичка», костюм, зонт — трость, выменянный у джазового меломана на пластинку «Дюка Эллингтона», выменянную на билет в московский театр «Современник». Это Саня.

— Ну, ты тоже можешь сойти за «ихнего». Хиппи там. Или клошара.

— Из-за клошара не станут устраивать международного скандала. А из-за директора франко-советского лагеря легко.

Сашка приосанился, я тормознул волжанку с шашечками. За штурвалом — молоденький татарчонок.

— Вот, — киваю на изображающего иностранца Кузю, директор франко — советского лагеря, я его переводчик, добрось до базы.

— Два конца, — кидает паренек коронную фразу казанских таксистов.

— Ты — комсомолец? — перехожу на конспиративный шепот?

— Ну?

— Завтра же о твоем возмутительном предложении станет известно в райкоме, горкоме, обкоме, а также ЦК ВЛКСМ И я не уверен, что с лишением тебя премиальных инцидент будет исчерпан.

— Садитесь, — сдался паренек.

Загрузились — беседу меж собою ведем. Разумеется, на французском.

— А спроси, — предлагает Шурик, — че дороги то у них такие раздолбанные?

— Товарищ — обращаюсь к таксисту, — месье смущен качеством дорог. Почему, спрашивает, они у нас такие раздолбанные.

— А уже, — встает на защиту отчизны паренек, — ремонтируют. Того и гляди начнут.

— Ну а машина, почему у него такая хреновая? — продолжает Саня, опять же по-французски.

Когда ГАЗ-21 начали выпускать? В 56-м? «Волга», которая нас везет, была если не из первой, то из второй партии точно.

Я перевел.

— Да вот, — зашмыгал парень носом, — ставлю ее на капитальный ремонт. А мне новую дадут. Обещали.

Минут, наверное, двадцать едем молча. В гору едем, начинается спуск.

— А зато, — нарушает вдруг молчание наш водитель, — длина этого спуска 3 километра.

Сашка ржет, не дожидаясь перевода.

***

Международный лагерь наши разбили в правильном месте. Берег Волги, сосновый бор. Бунгало симпатичные. Такие полубочки на сваях. Территория огорожена сеткой-рабицей, парни у проходной. С комсомольскими значками на лацканах. Из окружкома, как выяснилось.

— А мы, — говорим, — по путевкам.

— Ну, это вы, ребята поторопились. Бунгало только завтра освободятся. Первая смена еще не съехала. Вы эту ночь в гостинице должны провести. Там вам и места забронировали.

— В какой гостинице? Где?

— А мы вас проводим. Нам тоже надо в Казань. Машина ваша?

–Наша, но тут вот какое дело, — говорю окружкомовцам и излагаю сюжет комедии. Ребята не возражают: директор лагеря, так директор. А водила такому повороту событий даже рад: и по комсомольской линии не взгреют, и порожнего прогона не будет.

Въезжаем в Казань. Уже вполне себе ночь, и гостиница на замке. Стучим. Деликатно сначала, потом громче — реакция нулевая. Водила достает из багажника ключ разводной и начинает ключом барабанить. Тоже не сразу, очень даже не сразу, но дверь отворяется. На пороге мужик в тапках и спортивных трико о двух здоровенных в районе колен пузырях.

— Че надо?

— Да вот ребят разместить. У них и места забронированы.

— Администратора нет, местов нет, я ничего не знаю, — мотает взлохмаченной головой мужик и дверью — хлоп у нас перед носом. Слышим по лестнице — топ, топ, топ.

— Да вот же путевки! — орут окружкомовцы. А водила опять ключом колотить.

Мужик назад. И снова: «администратора нет, местов нет…»

— Да ты знаешь, кто тут у тебя под дверьми стоит?! — орет наш таксист. — Директор французского лагеря! Скандала международного хочешь? — и опять в дверь этим своим ключом. Мужик свое: «Никакого директора не знаю, ничего не знаю, местов нет».

Долго они так препирались, комсомольцам, видимо, надоело. — Едем, — говорят, — в окружком. Там у нас диваны, ночь перекантуетесь, а утром — в гостиницу.

Гоним в окружком. Расплатились с водилой, Сашка ему: «Мерси боку» и по-русски, но вроде как бы с акцентом: « Ты очень хороший шофер». Тот аж весь просиял.

Диваны окружкомовские оказались довольно мягкими, и мы отрубились на раз. Приезжаем утром в гостиницу — она полна теми, кому, как и нам, улыбнулась счастье оценить свои лингвистические достижения в трехнедельном общении с непосредственными носителями языка. Кто за день до нас приехал, а кто и за два. Загодя собирали народ. Для чего? А для накачки. Ну, чтобы, значит, объяснить, что есть тлетворное влияние Запада и как с этим бороться. В день по нескольку лекций. О международной обстановке, о язвах капитализма и достижениях нашей родины. Самой яркой оказалась та, где речь шла о форме одежды.

«Вы больно то, — по отечески напутствовал очередной куратор, — на эти их джинсы с футболками не смотрите. И не смущайтесь. Мы советские люди, у нас своя форма одежды. Отличная от капиталистической. Ну, вот как у меня, например: белый верх, черный низ. Жарко — рукава у рубашечки закатал. Похолодало — распустил их обратно.»

— Да, Игнат, — шепчет Санька. — Маловато как то в тебе советского.

— Все претензии к родной текстильной промышленности: и штаны, и свитер, и даже плавки, чтобы ты знал — отечественного производства. Или Прибалтика уже не отечество?

***

Накачали, по автобусам, и — в аэропорт. За французской частью смены, которая только — только приземлилась. И в лагерь ехали разношерстными такими компаниями: пол — автобуса — наши, пол-автобуса — «не наши». И жили в бунгало интернациональным составом. В каждом — семь коек, на пяти — французы. И мы в первый же вечер — куда? На танцплощадку, конечно же. Кадрить. Француженки, ексель — моксель!

В центре лагеря — надувной такой купол, а под ним — столовая, бар, и вот эта самая танцплощадка. Он тоже на сваях, купол. И вечерами его вот так вот приподнимали, и открывался чудеснейший вид на Волгу…

Я решил соответствовать. Отутюжил брюки, принял душ, достал бритву и помазок…

— Не слишком ли вы перевозбуждены, милорд? — интересуется Санька, наблюдая, как я режу щеки, соскабливая щетину.

— А что вы хотите? «Нева». День прошел и ты вдова.

— Я о буйстве гормонов, милорд. Неуправляемый гормон он далеко заводит.

— Я президент клуба интернациональной дружбы?

— Ну, президент.

— Я должен дружбу крепить?

— А я что ли не должен?!

Ну и двинули мы крепить.Обстановка располагала — кустов там было полно, а у сердца лежало изделия №2. Секса, однако, в тот вечер не было никакого. Даже безопасного. Сначала была какая-то официальщина, а потом… а потом я влюбился.

Джерк. Так назывался новомодный танец, который демонстрировали французы, скользя по деревянному помосту. Такой облегченный рок-н-ролл.

— Скользить, так скользить! — Шура осмотрел контингент и вытащил девчонку по имени Доминик. Ту что, вытащил я, звали Катрин.

Сколько ей было тогда? Семнадцать? Да, черт побери, семнадцать, и это было видно невооруженным глазом. И Саня делал специальные глаза, но Остапа уже, что называется, несло. Стройная, с меня ростом, волосы щекочут щеку и пахнут яблоком.

Жара. Жара стояла, несмотря на поздний час, страшная. И после танца, я помчался в бар принести чего — нибудь холодненького. Возвращаюсь, а возле Кати — Алексей. Один из штатных переводчиков лагеря. И видно, опять же невооруженным глазом, что отнюдь не профессиональные обязанности держат его возле нее. Но нет лучшего стимула, чем препятствие. Сую парню бокалы с трубочками, он от неожиданности принимает, и мы опять танцуем с Кати. Рок-н-ролл помогает сближению.

— Ты нежная и удивительная, — пускаю я в ход тяжелую артиллерию, — я таких, как ты, никогда не встречал, — и к выходу ее. На предмет прогуляться. А она только что такая податливая, вдруг начинает упираться…

— Алеша… Он будет обижен.

— А если я умру? Вот прямо у ваших ног?

Пожимает плечами, неуверенно как-то пожимает, но все равно к этому Алексею… А я стою. Долго стою, прежде чем понять, что музыка кончилась, что в ожидании новой, народ вдоль стенок рассредоточился и посреди зала один только я…

Мадлен. Эту девчонку звали Мадлен. Ростом не высокая, волосы распущены по плечам и грудь… Шестой точно. Заметил я ее еще в порту. Ее невозможно было не заметить. Из наших ее заметили все, и вот эта вот секс — бомба приглашает меня танцевать. Я стою посреди площадки, один, музыканты еще перекуривают, но она кладет мне руки на плечи, и совершенно при этом ясно, что если бы мы с ней развлеклись в кустах, ни наша фемида, ни французская не обвинили бы меня в совращении малолетних. Но я уже не принадлежу себе. Я вдруг опять тот, кем был десять лет назад, когда часами торчал у окошка, что выходило во двор, и ждал, когда во дворе этом появится большеглазая девочка с густющими волосами. Только теперь эту девочку звали Кати и у нее была тень, которую она звала нежно Алеша…

Моей тенью стала Мадлен. Ходила с этими своими вызывающими формами хвостом. Куда я, туда и она. Уцепится за руку и идет. А ходили мы много. У нас сколотилась довольно теплая такая компания. Я, Санька, Олег из Чебоксар, ударник оркестра казанец Равилька, Роже, фотограф, из бедняков, но с замашками лорда (он называл себя плейбой) и Жан Клод. Парень из семьи фабрикантов, но совершеннейший демократ.

Конец ознакомительного фрагмента.