Монохром. Он хоронит себя…

Владислав Слободянюк

Гегемония мрака, отчаяния и реалий современности. Город, сковывающий в рамки сотни тысяч людей. Но среди них есть те, чьи отчаянные судороги в луже буйства города все же были замечены. Похожие и одновременно с этим очень разные. Добро пожаловать в Монохром.

Беги

Раскаты грома и синевато-белые разветвления молний прорезали чёрное, налитое свинцом и ртутью, давно не видевшее солнца небо. Стёкла задрожали, словно кто-то на заброшенном людьми заводе запустил дремавшую веками машину, испускавшую сгустки неведомой тёмной энергии, которые в свою очередь распадались на миллионы крошечных осколков, образуя в последствии то, что мы зовем проделками природы. Все вокруг пульсировало, вливая вместе с грозой тысячу оттенков и новых цветов, тысячу невидимых ранее картин и тысячу уникальных и по-своему ужасающих звуков. В ветхое окно падал тусклый луч света уличного фонаря. Его было сложно разглядеть из-за плотной стены непрекращающегося ливня и порванной полупрозрачной кружевной занавески, которая от сквозняка, протискивающегося через расщелины подоконника, колыхалась в комнате, по-своему виду и атмосфере не отличавшейся от уличных окрестностей города.

Я проснулся на раскладном диване в собственной и единственной комнате, едва сумев пошевелить конечностями. От моих попыток вернуть задубевшее тело в прижизненное состояние, диван издал страшный скрип, начавший постепенно приводить в работоспособность и ослабевший слух. Глаза открывались с трудом, через силу… Будто каждое веко являлось железобетонным засовом, который практически невозможно было отворить в таком состоянии. Когда все же получилось, то взору предстала мучительная размытая картина плавающего океанического окружающего мира, искажавшегося помутнением рассудка и немыслимым гудением внутри головы. Вскоре слух вернулся ко мне полностью, и я услышал шипящие звуки работающего радио, голос из которого казался таким мучительным, будто диктор говорил, извиваясь в предсмертных припадках и агонии. Голова с трудом повернулась в левую сторону и это сопровождалось отчетливым хрустом затекших шейных позвонков. Вскоре хруст вновь был заглушен очередным рёвом не унимающегося грома. Рука протянулась к веревочке светильника, висящего прямо над головой. И в тот момент это казалось недосягаемой вершиной. Стиснув зубы до скрежета я тянулся, шевеля пальцами как идущий ко дну утопленник, плененный ихтиандром. Когда все же удалось добраться и потянуть вниз долгожданный объект, сразу раздался противный щелчок, но светильник не отреагировал. «Чёрт подери, опять нет света» — я со злости ударил кулаком в стену, от чего пласт извести от неё отслоился и с треском разлетелся о плинтус за диваном. Тогда же и получилось с трудом сесть. Нащупав недопитую бутылку виски, я трясущимися руками открутил пробку и впился губами в горлышко. Впился так, как впиваются влюбленные мужи в губы своих любимых дам. Оставшиеся глотки напитка приятно обжигали горло, согревая все внутри. Наконец-то я встал на ноги и припадая на правую ногу побрел к тумбочке, спотыкаясь о бутылки и разбросанные личные вещи. Открыв тумбочку, а точнее вырвав её основание, я припал к полу и нащупал свечу, которую я зажег стальной подаренной зажигалкой. Огонёк от свечи резко осветил пространство, и я машинально закрыл рукой глаза, пытаясь оградить себя от вездесущих лучиков, исходящих от горящего огня. Привыкнув, я взглянул на свечу, пламя которой начало исполнять завораживающий танец, время от времени выбрасывая искры из центра. Я подошёл к покосившемуся зеркалу, висевшему там уже нет один десяток лет и заглянул туда. Во что я превратился… расстегнутая рубашка с разорванным рукавом, залитые кровью капилляры в глазах, стянутые вниз мешками. Трехнедельная щетина, а скорее борода, оказавшаяся разбитой бутылочной розочкой. Длинные немытые волосы, свисающие на лоб словно сосульки, которые я мигом пригладил назад, проведя рукой ото лба к затылку. «Беги» — утвердил мне кто-то изнутри. Я упал на сгнивший паркет и схватился за лицо. Хотелось рыдать, причём рыдать так, чтобы со слезами вылить всю боль и страдания, что накопились в одном исхудавшем теле за тридцать лет. Хотелось опустошить себя от несбывшихся желаний, от амбиций молодости, тёплых воспоминаний и людей, засевших плотно в памяти, как старый добрый кусок семейной драмы. «Беги» — громче повторял мне голос. Я уткнулся лицом в тот же паркет, почувствовав краем губ песок и пыль, скопившуюся тут за немалое количество времени. Хотелось просто уснуть, уснуть здесь и сейчас, но я исключал такой вариант. Спать пол жизни. Пить пол жизни. Быть мечтателем, романтичным юнцом, перспективным человеком, а прослыть слабохарактерной бездарностью, существуя десяток лет под гнетом гнилого общества, давивших моральных устоев и пустых надежд. «Беги!» — голос набирал обороты. И я хотел. Хотел бежать, но силы оставляли меня. Будто стая огромных москитов высосала у меня всю тягу к жизни: все эмоции, чувства, мечты и планы. Разбитый маленький человечек, маленькая часть гигантской цепочки, маленькая, но взаимозаменяемая. Заменённая давно более совершенной, более приспособленной частью. Умирающий муравей среди необъятного муравейника, в котором не видят собрата, из которого медленно уходит жизнь, ставя его на канат между небытием и существованием. «Беги» — кричал голос, с характерным звуком проникая в самые забытые участки сознания. Я перевернулся на спину и посмотрел вверх… так хочется в прошлое. Туда, где тебя ждали, словно праздника или религиозного поста, где ты был уважаем и где тебя ценили. Туда, где взгляд любимых людей пустынным солнцем выжигал тянущиеся из-под земли клешни чудовищ, собиравшихся в глубинах разума. Но нет. Крах, тлен и бессмыслица. Мы лишь крохотные создания, барахтающиеся в безграничном море, что зовется жизнью. Мы и есть тлен. Барахтаемся до тех пор, пока судорога не выломает с корнем руки и ноги, после чего глядя на отдаляющееся солнце под водой пойдём ко дну. «Беги!» — истошно вопил мне голос, от чего я вскочил на ноги и уперся о стену, пытаясь вызвать рвотный позыв, кашляя и беспрестанно втягивая отяжелевший воздух. «Беги! Беги же!» — последнее, что я помню перед тем, как упасть рыбой о лед, распластавшись до утра на том же гнилом паркете.

Я стоял на переполненном людьми вокзале. Солнце робко освещало все вокруг, пытаясь скрыть следы от ночной грозы. Толпа суетилась, приобретая вид того самого муравейника. Звуки и своеобразные «голоса» отправляющихся поездов говорили о том, что жизнь вне четырёх стен кипит полным ходом. Я поправил лямку вещмешка, сильно сдавившего мне плечо и посмотрел в складное зеркало. Гладко выбритое лицо освещалось солнцем, отдавало свежестью и вернувшейся юностью, короткие волосы были уложены набок, а глаза вновь приобрели блеск. Я в последний раз обернулся назад, провожая город перед тем, как зайти в поезд. «Прощайте старые проблемы, прощайте все.» — я улыбнулся краем губ и влетел в вагон, после чего занял место у окна. Я обрёл себя. Наконец обрёл себя. Я бегу. Плевать куда, все равно, что меня ждёт вне этой злачной системы, вне этого котла. «Беги» — затухающе шептал голос. Меня провожали пейзажи города и уехав за его пределы я вздохнул полной грудью. Бегу.