Ты плыви ко мне против течения (сборник)

Владислав Бахревский

Каково это после жизни на Памире, где ездил на яке и дружил со снежным барсом, а книжной премудрости до 13 лет тебя обучал родной дед, ученый-гляциолог, оказаться в обычной городской школе, среди замотанных, не всегда справедливых учителей и хулиганистых учеников, готовых лишний раз подшутить над новичком? Однако Агею, герою одноименной повести, удается справиться с трудностями, не утратить веру в себя и завоевать уважение окружающих. Герою повести «Культяпые олени» тоже непросто. Талантливый ученик школы резчиков, он недоволен своими работами, сомневается в собственном таланте, мучаясь вопросом: как достичь точности изображения, не превратившись в заурядного копииста, сохранив в произведении искусства ощущение тайны и чуда? С волшебным восприятием мира жителями села с поэтичным названием Кипрей-Полыхань сталкивается и молодая учительница начальных классов. О том, как ей самой удалось «научиться летать» и сохранить эту способность у своих учеников, рассказывается в повести-сказке «Кипрей-Полыхань». В книгу включены также рассказы, написанные в разные годы. Для среднего и старшего школьного возраста.

© Бахревский В. А., 1964, 1980, 1988, 2017

© Курбанова Н. М., иллюстрации, 2017

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2017

О слове среди слов

Я — сын лесничего, а мама у меня — дочь мельника. Рос на лесном кордоне, а со второго класса жил в поселке Старожилово, недалеко от мельницы. На кордоне у меня было всего три книги: томик стихов Пушкина, «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя и русские сказки в изложении Алексея Толстого. Чуть позже — «Детство Никиты». Эти книги я читал и перечитывал с пяти лет, но уже с года отец читал мне романы.

Школьником я любил сказки Гофмана, книги Гайдара и Кассиля. Гайдара мы не только читали — мы были тайными тимуровцами. Знакомясь с другими ребятами, задавали всего один вопрос: «Ты за Зою, за Матросова?» Наше детство — война, наше отрочество — голод, но Родину мы любили беззаветно. Да только лжи, даже от государства, даже от Сталина не терпели. И именно мое поколение писателей отвергло придуманную литературу.

Альберт Лиханов, Юрий Качаев, Анатолий Домбровский, Гена Цыферов — все мы дети войны и были записаны в детские писатели, потому что первые наши книги о нас самих, о пятилетних, о первоклашках…

И наперекор любимым книгам детства мы писали не о пионерских лагерях, не чушь о том, как мальчики и девочки сражались против немцев, а жизнь. Писали правду, которую власть не любила. Взрослые книги цензура резала, а нашу правду, детскую, не трогала.

О себе могу вот что еще сказать: никогда не стремился огорошить читателей и критиков жестокой действительностью. Одно знаю твердо: выживать народ умеет, но жить в счастье тоже надо уметь. Это тоже наука.

Самым важным для себя и своего слова считал проникновение в чудо. В чудо творения. О чуде я и говорил всю жизнь. О чуде травинки, о чуде запаха молока, когда гонят по селу стадо, о чуде родника — подставил ладони, и Волга у тебя на ладонях. Помню упавшую звезду на Весёлом кордоне и сурка на Памире: мы целый час смотрели друг на друга. А расцветшая верба над рекой Кан, на родине Юрия Качаева, в морозном январе?

Меня считают и историческим романистом. Хотя моя первая историческая повесть «Хождение встречь солнцу» — случайность. Издательство «Молодая гвардия» предложило написать о первопроходцах. Вспомнил на Чукотке мыс Дежнёва, обрадовался: есть возможность побывать на краю нашей земли.

Остальные романы о XVII веке писал уже с осознанной целью. Во-первых, узнать жизнь церкви, чтобы потом создать книгу о патриархе Тихоне, во-вторых, развеять миф о ботике Петра Великого, с которого якобы начался наш флот. На самом деле Россию от Белого моря до Чукотки, Камчатки, Охотского моря и Амура создали не ботики и фрегаты, а наш кораблик-коч и землепроходцы. То, что русские мореходы умели всегда, европейцы сделали только в 1930 году: Ф. Нансен для похода на Северный полюс получил от корабелов Норвегии «Фрам» — корабль в виде ореха. Такой корабль не могут раздавить полярные льды.

И еще одно. Я не думал писать книги о ключевых событиях нашей истории, но они сами меня находят.

Много чего не пришло пока к моим читателям. Четверть века назад тираж моих книг превышал полтора миллиарда. Слово становилось, может быть, и сутью души иных детей. Теперь сказанное и запечатлённое слово похоже на звезду в туманности Андромеды… Существует, но неосязаемо. Но нам надо помнить: у слова природа особая, творящая. Говорят, мы видим звезды, сгоревшие миллионы лет назад. Слово надежнее даже звезд. Оно у Бога, но оно наше.

Владислав Бахревский