Негерой (воспоминания о неслучившемся)

Владимир Щедрин, 2022

«То, что вы сейчас читаете, дорогой коллега, друг, единомышленник, товарищ и брат (просьба ненужное зачеркнуть) – не повесть, не детектив, не роман. Это ничто или нечто, чего никогда не было и не могло быть. То есть, другая, то ли параллельная, то ли перпендикулярная реальность по отношению к нашей, где мы крутимся, суетимся, грешим и каемся…»

© В. Щедрин, 2022

100-летней годовщине создания Службы внешней разведки (СВР) Российской Федерации посвящается

То, что вы сейчас читаете, дорогой коллега, друг, единомышленник, товарищ и брат (просьба ненужное зачеркнуть) — не повесть, не детектив, не роман. Это ничто или нечто, чего никогда не было и не могло быть. То есть, другая, то ли параллельная, то ли перпендикулярная реальность по отношению к нашей, где мы крутимся, суетимся, грешим и каемся.

Все это как-то спонтанно, перетекло на бумагу из того самого высшего информационного потока. В нем, как считают люди осведомленные, все давно написано, отредактировано и даже соблюдены синтаксис и орфография. Просто он, этот поток, открывается не всем и не всегда. А если и открывается, то, как правило, очень скупо, медленно и натужно. Спасибо, хоть так.

Агент не вышел на связь…

Ах, какая невидаль для спецслужбы! Просто событие вселенского масштаба! Свистать всех наверх и объявлять мобилизацию! Коммунисты, вперед!

Если без шуток, то невыход агента на связь — обыкновенная рабочая ситуация. И даже если не состоялась запасная встреча, то тоже не надо пускать слюни, грозить резидентуре расстрелом у развернутого знамени посольства и рвать бланк срочной шифровки дареным к юбилею «Монбланом» с золотым пером.

В разведках мира такое время от времени случается и трагедии из этого никто не делает. Так что паниковать по этому поводу глупо. Пустяки, «дело житейское», как говаривал Карлсон, любимый персонаж моей маленькой дочурки. Просто надо продолжать работать. Москва, однако, задергалась, напряглась…

Произошло это событие как раз накануне ноябрьских праздников. Не кстати, ох, не кстати! Наш любимый Сан Саныч, боевой генерал — вся грудь в орденах, тело — в шрамах от шпионских пуль, лет десять бессменно и весьма эффективно руководивший своим доблестным отделом, даже с лица спал. Бедного старика затаскали по кабинетам больших еще более пожилых начальников. Вызывали даже на Лубянку, держать ответ перед Самим.

Генерал терпел трепку на высшем уровне, как безусый старлей нагоняй от комбата за пьянку, и по уставу отвечал на каверзные вопросы. От него добивались всего лишь банального признания, что это лично он не доглядел, вверенный ему отдел «накосячил» по-взрослому и, скорее всего, заглотнул большую подставу. Попутно его обвиняли в том, что он поторопился раздать «пряники» своим операм за успешную вербовку.

В былые-то времена, при Лаврентии Павловиче, не к ночи буде помянут, всем давно уже надавали бы по башке или другим чувствительным местам. И самому Санычу тоже, несмотря на былые заслуги и седину. Да, прокололся, старикашка, видать, нюх совсем потерял, — злословили коллеги у него за спиной. Может, пора ему освободить свое генеральское кресло для молодых? А таких «молодых» и не очень, мечтавших о лампасах, было вокруг пруд пруди, только свистни… Но времена наступили другие, слава Богу.

Итак, агент «Гектор» не вышел на связь… Да мало ли почему твой любимый помощник не пришел в кафе «Элефант» или к трем березкам в африканской саванне? Может, живот прихватило, в аварию попал? Или с женой поругался и нечаянно задушил ее, а заодно и любовницу в порыве страсти? А вдруг бандиты зарезали за то, что не дал закурить в темном переулке? Страшнее, если местные или заезжие рыцари плаща и кинжала застрелили в порыве пролетарской ненависти.

Последнее, наверное, отпадает. Убийство агента в наше время — форс-мажор. В любой разведке любой страны. Трупы валятся десятками на асфальт только в кино про Джеймса Бонда и его однофамильцев. Чтобы убрать чужого агента, нужны уж очень веские причины. Например, месть или предупреждение тем, на кого работал агент: не суйтесь, мол, на чужую территорию. В любом случае — это объявление необъявленной войны. И кому оно надо?

Скорее всего, это банальный «съем», думал я. А «съем», как объясняют отечественные знатоки истории спецслужб, на языке контрразведки есть «негласное задержание объекта, когда тот в силу разных причин должен неожиданно исчезнуть для своих близких, друзей и коллег по работе. Если же «снимаемый» подозревается в связях с иностранной разведкой, его пропажа должна остаться в тайне от его хозяев. Хотя бы на первое время».

В моей голове рождались жуткие картины, причем одна страшней другой. Например, ЦРУ захватывает нашего помощника в Иерусалиме. В том, что именно американцы стоят за исчезновением «Гектора» я не сомневался ни минуты. На территории дружественного США Израиля организовать «съем» агента — пара пустяков. Потом его вывозят куда-нибудь, скажем, на базу в Гуантанамо. Обрабатывают по полной программе — наркота, психотропка и прочие медицинские «вкусняшки». И наш герой «поплыл», запел как соловей и сдал всех с потрохами. Расскажет как миленький даже о том, чего не знает! Осуждать его за это, видимо, не следует. Он ведь не Жанна д’Арк, чтобы стоически выносить все моральные и физические издевательства иерархов католической церкви Франции, безуспешно пытавшихся доказать связь бедной девушки с Дьяволом, а не с Богом.

Далее дело техники. «Гектора» привозят в Нью-Йорк и на полях очередной сессии Генеральной Ассамблеи ООН он «по собственной инициативе» дает интервью международным СМИ. Растирая слезы, текущие по впалым щекам, жалостливо рассказывает, как его — пламенного борца за свободу и независимость Лоренсии (это в далекой Африке) монстры из КГБ взяли жилистой рукой за кадык и силой вынудили работать на них. И вот теперь, осознав, что подлинную демократию его многострадальному народу несут не кубинские и советские штыки, а добрый Запад во главе с дядей Сэмом, он решил остаться где-нибудь в Мадриде или Лиссабоне. Оттуда продолжит бескомпромиссную борьбу против Советов и их сателлитов из Варшавского договора, беспардонно грабящих африканский континент.

Прочувственная речь «Гектора», конечно же, будет неоднократно прерываться аплодисментами, сопровождаться демонстрацией многочисленных фальсифицированных фотографий встреч «коварных русских шпионов с наивным африканцем». Настоящих фоток у америкосов нет точно. Мы с моим коллегой Пашей проколов в работе с агентом не допускали, действовали четко. Да и Центр нас жестко контролировал.

Фокусниками из ЦРУ на суд публики обязательно будут представлены и топорно изготовленные расшифровки записей бесед «кровожадных агентов КГБ с «Гектором», где бедняге, конечно же, ставится задание «замочить» президента Лоренсии «секретным» ледорубом. Или отравить политбюро правящей партии в полном составе, а заодно все колодцы в Лузанвиле (это столица Лоренсии) и его окрестностях.

Фотки и пленки цэрэушники подберут, конечно, самые говенные, где ничего не разберешь. Подлинных ведь нет! Мы с Павликом, вроде бы, строго следили за тем, чтобы не «засветить» ценный источник, пылинки с него сдували. Но, «при современном развитии печатного дела на Западе», как говаривал незабвенный Остап Бендер, «сляпать» такие фальшивки профессионалам из Лэнгли проще пареной репы.

Страшное орудие убийства — миниатюрный ледоруб, которым якобы снабдили «Гектора» чекисты-людоеды, обязательно издалека предъявят похолодевшей от ужаса публике. Громогласно объявят, что это самая последняя секретная разработка, произведенная в недрах тайных лабораторий КГБ. Ледоруб складной, легко помещается в сигаретной пачке! Изготовлен руками советских политических заключенных на «подземном военном заводе в Златоусте-16». Зал взорвется от возмущения и гнева. Никто из присутствующих даже и не разглядит, что на обратной стороне ручки орудия преступления аршинными буквами будет выбито: «made in…». Да и кого это волнует…

Все мои мысли были только о «Гекторе». Конечно, я рассуждал со своей маленькой — впрочем, как посмотреть — колоколенки заместителя резидента КГБ в Кабралии. Это была моя вторая длительная загранкомандировка, в которой работать довелось уже в Южной Америке под прикрытием первого секретаря советского посольства.

Не переставая, я задавал себе один и тот же мучавший меня вопрос: зачем уничтожать чужого агента? Если слегка перефразировать великого китайского Сунь Дзы, то разведка — это искусство обмана. Так чего убивать? Следите за ним, переиграйте. напугайте, купить попробуйте, наконец! Но что ж вы, говнюки, в живых людей стреляете?

Итак, наш агент «Гектор» не вышел на явку в Иерусалиме.

Ну, не вышел и не вышел. При других обстоятельствах плюнули бы и растерли. Но у нас-то все случилось иначе. Во-первых, «Гектор» был не просто агентом, а ценным агентом, и поэтому стоял на контроле… у самого Юрия Владимировича. А если такого уровня источник «потерялся», то жди десятибального урагана в Ясеневе, раздачи «слонов» всем бойцам «невидимого фронта», имеющим хоть какое-то отношение к этому, и обязательного поиска «стрелочника».

Во-вторых, для встречи с «Гектором» был задействован наш нелегал, специально отряженный на мероприятие из Европы. Но, как говорится, пришла беда — открывай ворота: уже в зале прилета аэропорта Бен-Гурион он четко срисовал невесть откуда взявшуюся «наружку». Почему появились «топтуны» из знаменитой Шин-Бет? Неужели, где-то «прокололся» сам или кто-то «сдал» из своих? Еврейцы-красноармейцы, «севшие на хвост» нашему орлу, вели себя предельно корректно и ненавязчиво. Он подумал даже, а, может быть, это рутинная дежурная проверка местной контрразведки? Но в голову все равно полезли разные тревожные и нехорошие мысли. От них обычно только, пардон, холод в промежности и бессонница.

Постепенно наш человек успокоился: его вела всего одна бригада наружного наблюдения на автомашине — четыре мужика и вертлявая бабенка. Доехав до гостиницы, нелегал оставил вещи в номере. Тут же вышел в город, «любезно» дав коллегам с другой стороны баррикад, которых он обнаружил еще и в лобби отеля, спокойно покопаться в своих вещах. Что делать — у каждого своя работа!

Потом он зашел в многолюдное кафе и, не дергаясь, неторопливо пропустил пару кружечек пива. Да и «топтунам» местным нелегал хотел дать передохнуть и утолить жажду. Уж очень жарко было на улице! А хлеб свой насущный они, бедные, добывают каторжным трудом. Сбивают себе ноги в кровь в любую погоду. Молодец, нелегал! Настоящий гуманист. Просто гордость за таких берет!

Действительно, «наружка» вскоре ввалилась в кафе всем кагалом, расположившись в дальнем углу, и стала жадно лакать «Коку». Видимо, получив сигнал по радио от своих коллег, шмонавших в гостинице чемоданы приезжего и не нашедших ничего любопытного, бригада походила за ним еще минут двадцать, для очистки совести, и бросила.

Дивертисмент с «наружкой», о котором нелегал в тот же день сообщил своим кураторам из Управления «С», только подлил масла в огонь, разгоравшийся в Лесу. Ситуация в целом здорово осложнилась и запуталась. Теперь по тревоге «в ружье» была поднята еще и нелегальная разведка, а это — грозная сила…

Хотя я был тогда в Кабралии, на другом континенте, но о беде с «Гектором» узнал практически сразу — через сутки. В воскресенье ночью в резидентуру пришел «срочняк» из Центра, а уже к вечеру понедельника нам дополнительно сообщили кое-какие подробности о происшествии — правда, незначительные. Молодцы, конечно, коллеги, оперативно и профессионально сработали, собрав со всего мира по крохам нужную информацию. А меня «дернули» в самом срочном порядке, как на пожар, в Москву. Конечно, куда ж там без меня в Белокаменной! Просто не с кем поговорить!

Почему вызвали меня и Контора не пожалела денег на внеплановый билет через полмира, я не удивился. Агента «сделал» именно я в своей первой командировке в Лоренсии. «Гектор» был моим выстраданным детищем, моей гордостью, моей, до сегодняшнего дня, лучшей вербовкой. Но сколько здоровья он мне стоил, сколько, змей ползучий, попил моей оперской кровушки, прежде чем согласился нам помогать! Это — отдельный рассказ.

Агент честно сотрудничал с нами несколько лет. Сначала со мной — без сучка и задоринки, просто идеально. Потом с моим сменщиком Пашкой и тоже образцово-показательно. За это время он успел рассказать нам много интересного и поучительного о власть предержащих в своей красивой (хотя, может, и не очень — кому как) стране, недавно освободившейся от колониального ига. Регулярно информировал о кознях империалистов в Африке. О планах Запада помешать моей Родине, несшей, как пафосно писала газета «Правда», «освобождение и свет коммунизма угнетенным народам Черного континента». Другими словами, «Гектор» был очень востребован, поскольку от него бесперебойно поступали актуальные и закрытые разведданные. В Центре им были очень довольны.

Агент не успел проработать и полгода, как им заинтересовались в ЦК нашей родной Коммунистической партии. Внимание ребят со Старой площади привлекало то, что мой красавчик «Гектор» мог своевременно добыть даже самую «суперсекретную» и «архиважную» информацию. А с ней, как тогда казалось некоторым умным головам с очень гибким позвоночником из окружения Генсека, можно было смело предстать пред его светлы очи. Например, о реакции бушменов, вышедших в ночь поохотиться на буйвола (очень уж, бедолагам, кушать хотелось) на исторический доклад Леонида Ильича Брежнева очередному съезду КПСС.

Такие телеграммы от моего агента всегда шли на ура, с грифом «срочно», за что я получал благодарности от шефа и едкие комментарии от коллег. Подписывая депешу в Москву, резидент обычно радостно потирал руки, приговаривая: «Молодец, Серега, знай наших! Вашингтон молчит, Париж молчит, а мы из своего медвежьего угла «ласточку»! Пусть Ильич в Кремле порадуется. Да, и в родном Лесу, может быть, нас ласковым словом помянут».

Ах, как любили на Старой площади такие «ласточки»! Получив их, бежали наперегонки по длинным коридорам, устланным строгими ковровыми дорожками. Толкались локтями, чтобы первым доложить вождю, что, мол, идеи коммунизма озарили своим сиянием далекий «Берег скелетов» в одном из последних оплотов колониализма в Африке.

«Парни» лет под пятьдесят в строгих пиджаках, идеально накрахмаленных белых рубашках и скромных галстуках темных оттенков наперебой спешили сообщить наверх (Самому!), что босоногие борцы за независимость Нузанги оценили брежневский доклад по достоинству. Лунной ночью, сидя у костра за вкусной буйволятинкой, вырывали «нетленку» друг у друга из рук. Зачитали важнейший документ эпохи до дыр. Потом детально его обсудили и на собрании своей племенной партячейки единогласно одобрили.

Был, говорят, один гад, воздержавшийся. Но он не в счет. Что возьмешь с несознательного и политически неграмотного служителя культа — местного шамана! Аксакал был к тому же туговат на ухо, а годков ему перевалило глубоко за сотню. Любил, мерзавец, импортную «огненную воду», а также пощеголять, особенно перед молоденькими соплеменницами, в набедренной повязке и военном френче с золотыми пуговицами, подаренном ему лично Вильгельмом Вторым. А, как известно, побывал Кайзер в этих местах еще в начале прошлого столетия.

По сообщению КГБ, бушмены в Нузанге полностью законспектировали все мудрые мысли из доклада Брежнева. Ловя недоуменный взгляд Ильича (а кто это, где это?), терпеливо разъясняли любопытному кремлевскому старцу, ну, это там, где очень жарко и дикие папуасы живут на пальмах. Но в тех краях урана прямо под ногами валяется немерено, да и камушки-самоцветы диковинные в изобилии имеются.

Надо бы их атаману нузангскому для борьбы с тамошними расистами оружия подбросить, да и дензнаки с портретами мертвых американских президентов ему не помешали бы в обмен на камушки. При упоминании об алмазах дремлющий Генеральный оживлялся, помнил, что дочурка их шибко жалует.

А какой у бушменов бешеный интерес проявился к «Малой земле» и «Целине»! Даже письмо на шкуре убитого льва накатали в Стокгольм (откуда только адрес взяли!), чтобы гениальному автору немедленно Нобелевскую премию по литературе дали. Правда, причитающееся денежное вознаграждение или его эквивалент в «огненной воде» туземцы попросили перевести на счет их вождя в швейцарском банке. Да, любят и ценят Генерального в знойной Африке (пустячок, а Деду приятно), пели сладкоголосые Сирены со Старой площади.

Одним словом, когда от «Гектора» приходила депеша, повод порадовать кремлевского долгожителя радостной новостью, да и лишний раз напомнить о себе у них был железный. Как известно, гонцов, приносящих благие вести государю, на Руси всегда жаловали.

Примерно так рассуждал референт международного отдела ЦК Шумский, докладывая информацию от «Гектора» лично Ильичу. Может, правда, шуба какая-нибудь соболья с царского плеча перепадет (ха-ха!). Ну, не шуба, конечно, а долгожданное повышение по службе или на худой конец новая квартирка в строящемся в Кунцеве цэковском домишке. А то ведь как они втроем намаялись, сердешные, жить в тесноте-то. С женой, дочерью и котом в маленькой 5-комнатной светелке в Сивцевом Вражке уж который год друг о дружку терлись…

Супруга Клавка всю плешь Шумскому проела: попроси у Генерального новый терем, да попроси… В старом, де, нам уж совсем невмоготу стало. А тут еще любимая дочурка Катька зятька какого-то безродного домой с улицы притащила. Голосит, что, мол, любовь у них с первого взгляда и до гроба… Ну, по правде говоря, привела не с улицы, а из МГИМО, где учится с ним на факультете международных экономических отношений. Но все равно безродного! Отец у него, так себе — торгпредишко какой-то, то ли в Италии, то ли в Испании. А мать — простая медичка, заведующая отделением кардиологии в «Кремлевке». Разве о такой партии они с Клавой мечтали для своей кровинушки? Хоть и дура она у них полная, да и рожей не вышла. Видать, вся в мать! Слава Богу, что хоть через полгода молодые разбежались…

Но, что было особенно ценно, «Гектор» регулярно получал весомую информацию о ситуации в странах Юга Африки. Добывал он ее виртуозно, через дружбанов из руководства национально-освободительных движений Черного континента, героически боровшихся с оружием в руках за свою независимость. Вместе с ними наш агент когда-то «учился военному делу настоящим образом» в лагерях на территории только что получившего независимость Алжира. Ведь совместное ползание на брюхе по горячим сахарским пескам, а в редкое свободное время ухлестывание за не менее горячими бедуинками, сближает, да еще как!

Правда, иногда благоухали юные девы (и не очень юные) в зависимости от количества динаров в кошельке курсанта, отнюдь не розами или «Шанелью № 5», как любил «Гектор». И с праздничными туалетами у них было не комильфо — на большого любителя. Да простит меня всемогущий Аллах за столь дерзкое высказывание в адрес гордых дочерей Сахары!

С берберами, туарегами и арабами в Алжире мой чернокожий друг общался на изысканном французском, потому что в юности успел худо-бедно закончить Сорбонну. На всю оставшуюся жизнь он сохранил особый парижский лоск и любовь ко всему французскому, но, увы, не к самим французам. Про них «Гектор» говорил, что ребята они в принципе неплохие. Только, вот, жмоты редкостные, каких еще поискать. «Совершенно точное определение», сказал бы по этому поводу один крупный российский политик сталинской школы.

Такая дружба «не ржавеет» никогда, решили мы, и никаких секретов между боевыми товарищами быть не может, что собственно блестяще доказал на практике мой лоренсийский помощник. Информация, передаваемая «Гектору» его африканскими соратниками-революционерами во время их регулярных визитов в Лузанвиль, ставший оплотом национально-освободительной борьбы, потекла в Москву полноводной рекой. Поэтому в Ясеневе, в узких кругах посвященных, о моем суперагенте легенды ходили.

Югом Африки тогда интересовались все разведки мира — как — никак последний оплот проклятого апартеида и расизма на планете. Однако эти самые диковинные на слух русского человека словечки — апартеид и расизм — были такими сладкими и одурманивающе приятными, когда сам с ними столкнешься, да еще и на вкус их попробуешь…

А чего ж в них такого плохого? Просыпаешься ты, например, в собственной двухэтажной вилле в престижном районе Претории. Вокруг благодать божья, птички райские поют в кронах деревьев, повсюду свисают гроздья сиреневых цветов жакаранды. Личный повар-африканец, который с шести утра колдует на кухне, подает в постель свежевыжатый сок из тропических фруктов, яичницу с беконом, жареные тосты с твоим любимым апельсиновым джемом и, конечно же, чашечку ароматного кофе «Арабика»…

Покончив с завтраком, ты, сладко позевывая, выходишь босиком в сад на идеально подстриженную лужайку с изумрудной травкой и дивными цветами (обихоженную садовником-африканцем, между прочим, на ногах с четырех утра). Вразвалочку приближаешься к бассейну и, лениво потянувшись, плюхаешься в воду. Она кристально чистая — это старательный служка-африканец, еще рано утром, выловил сачком на длинной ручке все листики и травинки, нападавшие в бассейн за ночь. Потом горничная — африканка в кокетливой белой наколке (хлопочет по дому с пяти утра) подает тебе отутюженный костюм и ты садишься в отполированный до зеркального блеска автомобиль (тоже дело рук чернокожей прислуги), чтобы ехать в офис. Ну, что? Кайф? Нравится такая житуха? И почему, объясните мне, этот апартеид не защищать от посягательств местных туземцев, начитавшихся Маркса, Энгельса и Ленина…

Упрямые буры, оставшись в международной изоляции, сдаваться не собирались. Оберегали как зеницу ока действительно построенный у себя дома, главным образом руками чернокожих, земной рай, но, увы, «only for whites». Наверное, каждому свое. Как говаривал наш пламенный трибун революции В. В. Маяковский: «Белый ест ананас спелый, черный — гнилью моченый». Может, он был и прав. Что делать, на всех желающих на нашей маленькой голубой планете Эдемов не напасешься…

Справедливости ради, надо признать, что и сами буры были ребята не промах, по-своему любили свою новую африканскую родину. Кстати, не такую уж и новую. Ведь первые голландские переселенцы ступили на эту благословленную землю, омываемую двумя океанами, еще в середине XVII века.

Буры в массе своей парни активные, смелые, работящие. Как они на заре ХХ века лихо «накидали» гордым сынам туманного Альбиона в ходе англо-бурской войны! Попадали бедным солдатикам королевы Виктории прямо в глаз с первого выстрела из своих допотопных кремневых ружей. Кстати, и в регби хваленых англосаксов часто драли! А какое у них вино дивное! Правда, пожрать буры любят и выпить не дураки. Совсем как мы. Но чревоугодие и пьянство хоть и грех, однако не самый страшный и легко прощаемый Богом.

В общем белое население ЮАР готовилось отстоять свои блага и привилегии любой ценой. Поговаривали даже, что безбашенные юаровские вояки подсуетились и, вроде, в кооперации с израильтянами сварганили собственную атомную бомбу. А это уже не игрушечки!

В Тель-Авив моего любимого «Гектора» занесло во главе небольшой делегации недавно освободившейся от колониального ига Лоренсии, с очень сложной и сугубо конфиденциальной миссией. Надо было срочно решать, с кем дружить. С добрыми сынами Авраама, предлагавшими даже безвозмездную военную помощь в виде поставок вооружения в обмен на сущую безделицу — поддержку африканцами Израиля в ООН — или с Палестиной и другими «прогрессивными арабскими странами, избравшими социалистический путь развития». Примерно так писала газета «Известия» в те времена. При этом провожавший «Гектора» в загранпоездку советский посол в Лузанвиле Авилкин настойчиво рекомендовал выбрать второй вариант.

Польза от дружбы с израильтянами, вроде бы была очевидна. Халявные (не путать с халяльными!) танки, пушки и прочее железо, конечно же, позарез были нужны молодой республике для защиты от алчных и беспокойных соседей, рассуждал «Гектор». Однако он отдавал себе отчет в том, что евреи наверняка пришлют бэушное, устаревшее оружие. Именно так делает их старший заокеанский брат, пафосно впаривая под гордо реющим звездно-полосатым флагом всякий ненужный хлам своим «горячо любимым» партнерам из разной там Африки, Азии и прочей Латинской Америки.

С другой стороны, думал «Гектор», дареному коню в зубы не смотрят. Какой же идиот подарит коня с хорошими зубами! А вот, что касается арабов, тут все посложнее. Конечно, солидарность прогрессивных сил в борьбе с мировым империализмом и нехорошим (но таким далеким и не совсем понятным сионизмом), как призывали палестинские братья на недавних переговорах в Лузанвиле, вещь, видимо, важная и благородная. Однако из нее кафтан не сошьешь и не накормишь ею голодных лоренсийцев. Но и наказ могущественного советского посла Авилкина (член ЦК КПСС, не хухры-мухры!), мол, дружить только с арабами, забывать не стоит. А то ведь Кремль может обидеться и краник помощи из СССР перекрыть. Короче, со всех сторон сплошной геморрой, вздыхал «Гектор».

Перед отлетом агента мой коллега в Лузанвиле Павел тщательно проинструктировал его, на что надо обратить особое внимание при сборе нужной нам информации в Тель-Авиве. Рассказал в очередной раз, как желательно себя вести в ходе поездки, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания окружающих, каких сюрпризов можно ожидать от тамошних спецслужб и вообще много всякого интересного и полезного.

Естественно, особое внимание было уделено инструктажу по поводу условий явки. «Гектор» парень был ушлый, схватывал все налету, да и боевое прошлое, когда гонял колонизаторов по джунглям во время борьбы за независимость (чаще, правда, по его рассказам, бывало наоборот) пригодилось.

Как мы потом установили, в соответствии с Пашиными инструкциями в день встречи с нелегалом агент позавтракал в Тель-Авиве в отеле «Хилтон» вместе с остальными членами делегации. Затем, заявил коллегам, что до начала переговоров в Кнессете хотел бы пройтись по святым местам, где ступала нога Иисуса. Все знали, что «Гектор» человек набожный, ревностный католик. Революционные власти этого вроде бы не одобряли, но никто из членов делегации своему патрону возражать не стал.

После полуторачасовой проверки на пешем маршруте (молодец, в точности как учил Паша!) наш агент взял такси и поехал в Иерусалим к месту предстоящей явки. «Хвоста» за собой не обнаружил, хотя, как мы потом выяснили, он был, да еще какой «пушистый». А дальше… Дальше бедный «Гектор» как в воду канул! На явку с нелегалом в обусловленное время не вышел, не вернулся он и в «Хилтон». Просто взял и под землю провалился!

Вместе с агентом исчезло и исполненное им тайнописью секретное сообщение с ценной информацией, которое загадочно пропавший помощник планировал передать на явке. Оно, конечно, по Пашиным советам была защищено «Гектором» особым способом в процессе подготовки от излишне любопытных глаз, и непосвященный не смог бы прочитать его текст. Но если бы документ попал в руки профессионалов из спецслужб противника, то, скорее всего, случилась бы беда…

О факте исчезновения официального лица, главы делегации Лоренсии было тотчас заявлено в местный МИД. Подняли по тревоге все еврейские спецслужбы. На следующее утро после происшествия израильскому премьер-министру позвонил президент Лоренсии с просьбой ускорить розыск. Несмотря на отсутствие дипотношений между Москвой и Тель-Авивом, был также и секретный звонок из Кремля от Брежнева…

Весь Израиль встал на дыбы в поисках «Гектора», но все безрезультативно. О ЧП пошла утечка, в том числе в «желтую» прессу. Появились разные «следы», что это, мол, дело рук «кровожадных палестинцев». Они, де, не простили Лоренсии заигрывание с Израилем. Ведь несмотря на предупреждения мудрых людей, жадные лоренсийцы безрассудно прибыли с визитом на Землю обетованную. «Наплевали в душу, как Иуда продали за 30 сребреников все самое святое — солидарность угнетенных народов, вековые мечты о справедливости и победе социализма на всей планете, — писали левые бульварные газетенки. — Нет для них ничего святого».

Бедовые журналюги, как обычно, подбрасывали дровишек в костер, смачно обсасывали самые невероятные версии, только мешая работе спецслужб: ограбление, убийство на почве ревности, гомосексуализма, разборки международной алмазной мафии. Этого добра действительно в Лоренсии было как грязи. За бесценные камешки велась ежедневная жестокая борьба, в которой были море крови, выколотые глаза, отрезанные уши, головы, и все прочие веселенькие штучки из арсенала бессмертной «Коза Ностра».

Итак, «Гектор» пропал. Теперь все затаились, ожидают реакции, которая, конечно, последует рано или поздно. Вот ее и ждут. Чтобы точно определить, на какую разведку работал агент, надо посмотреть, кто первым среагирует на его «съем». Логика тут железная…

А мне почему-то вспомнилась моя первая длительная загранкомандировка в Лоренсию. Экзотика круглые сутки напролет! Жара дикая, влажность, сломанные кондиционеры дома и на работе. А кое-где и вовсе без них приходилось обходиться. Малярия, брюшной тиф и даже загадочная проказа сотнями косят людей. Кругом голодный, оборванный народ, но веселый и жизнерадостный. Знай, все поет себе и танцует.

В Лузанвиле в госучреждениях — жадные продажные чиновники, в магазинах — дефицит элементарных товаров ширпортеба и продуктов. Гостя, принесшего в дом свеклу или луковицу, сразу с почетом сажали в красный угол избы, под образа. В столице постоянные перебои со светом, водой, газом, но это уже мелочи…

На собраниях нашей «профсоюзной» организации в посольстве (так шутники из административного отдела ЦК КПСС в целях конспирации окрестили партячейки во всех диппредставительствах за рубежом, чтоб враг не догадался, что мы почти все здесь коммунисты) посол Авилкин пламенно призывает «стойко переносить все трудности и т. д и т. п.» Мы ведь «советские и, мол, вообще скоро с братской помощью СССР Лоренсия внутренних и внешних врагов разобьет и все будет хорошо».

А, собственно, у кого хорошо? — иногда приходил в голову каверзный вопрос. У экселянса и сейчас все вроде неплохо… Живет со своей послицей как столбовой дворянин, в ус не дует. Рядом с посольством, на работу можно приходить в халате и домашних тапочках. Палаты — просторные, трехэтажные, мечта любого колонизатора в Африке! Раньше в них размещалась гостевая резиденция какого-то крутого западного банка. Челяди домашней — целый двор — так и снуют, туда, сюда, аж в глазах рябит.

К столу барскому ежедневно в изобилии личный повар подает свежие овощи и фрукты, мяско парное. Это наши военные советники спецбортами из провинций доставили. На обычной машине простой смертный дипломат туда не доберется, Лузанвиль пока еще в блокаде. Услужливый представитель Минрыбхоза не забывал, что послу фосфор требуется, подбрасывал seafoods и прочую океанскую живность.

Когда в городе случались перебои с водой, фокусник-завхоз Иван Сергеевич (мастер на все руки, в свое время трудился до седьмого пота, как шахтер в воркутинском забое, в Москве в Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса МИД) по щучьему велению неизвестно где живительную влагу добывал и во вместительной цистерне в огромадных количествах привозил в резиденцию посла. Воды хватало на все, даже для бассейна и поливки прелестного садика с зеленой травкой и аккуратно подстриженными кустами восхитительных роз. Словом, рай земной, деревенская пастораль. Вот еще бы прислугу переодеть в костюмы пастушков и пастушек, да шустрых посольских детишек куда-нибудь подальше определить, с глаз долой… А то бегали, чертенята, шумели, идиллию нарушали. Да еще через забор тайком подглядывали, когда барин со своей мадам после трудов праведных в бассейне плескались, водные процедуры принимали.

С другой стороны, спору нет, никто и не говорит, что посол великой супердержавы должен жить в хижине, ходить в рубище, ездить на осле и истязать свою плоть голодом. Да, по сути, Авилкин и сам мужик неплохой. Отличный профессионал, в мудреной проблематике Лоренсии и всего африканского региона разбирался классно.

Судьба у него непростая. В войну партизанил на Украине, был неоднократно ранен. Награжден боевыми орденами. Потом — партработа на Урале, учеба в дипакадемии и успешная карьера в МИДе. Его Елена Ивановна — ему под стать. Тоже фронтовичка, «Беломорины» изо рта не выпускает. Закончила ВУЗ, работала инженером, после войны восстанавливала народное хозяйство…

В Лоренсии мы хронически недосыпали: было много всяких важных, как тогда казалось, дел и делишек, жизнь била ключом. Поначалу часто ловил на себе недоуменный взгляд Маруси — обещал ведь, дорогой, показать «жемчужину» Африки, а где мы с тобой оказались? Потом привыкли. Все быстро «слюбилось-стерпелось». Многое компенсировал ласковый океан, полный рыбы, кровожадных атлантических акул, мурен и прочей морской нечисти. Роскошные безлюдные песчаные пляжи, высоченные дюны, каких больше нигде не увидишь, багровые закаты. А, главное, что помогало выжить — «как молоды мы были, как искренне любили…»

Тогда каждый прожитый день казался значительным, важным, полезным. Иногда приходила в голову шальная мысль, что надо бы как-нибудь сесть перед чистым листом бумаги и написать для еще не родившихся внуков своим стареньким “Паркером”, купленным на стажировке в уютном европейском городишке, самый интересный в мире рассказ о героях и негероях невидимого простому обывателю фронта. Но, каюсь, не сел. Чернила кончились, да и после ежедневных приключений сил хватало только доползти до постели.

А, видимо, зря не сел. Кто еще напишет об исчезнувшем или убитом агенте, помянет его тихим добрым словом? В общем, как там у Габриеля Гарсии Маркеса: «El coronel no tiene quien le escriba».

Нет, страна-то была замечательная и по-своему уникальная. Наверное, ее можно было даже полюбить. Я посещал Лоренсию до начала революционной катастрофы дважды. Накоротке, в составе советских делегаций, в скромной должности помощника шефа протокола и переводчика. В то время африканская колония, пять веков прожившая в тисках рабства, потихоньку поднималась с колен и закипала. Мы присматривались больше не к тем, кто имел вес и был тогда у власти, а к тем, кто хотел эту власть взять у колонизаторов. С нашей помощью, конечно. Без нас — никуда. И без кубинцев. Почему-то сейчас кажется, что лучше бы без. Присмотрелись мы в итоге очень пристально, но к тем ли? Время покажет…

Знакомый журналист из весьма солидного военного издания рассказал как-то смешную историю о том, как получил выволочку от одного главпуровского генерала за статью о Лоренсии, которая тогда была у всех на слуху. Генерал человек неглупый и уважаемый (дослужиться до генерала в Главном политуправлении Советской Армии и Военно-морского флота — непросто было) топал ногами и чуть-ли не кричал, что мол, соображать надо, что пишите, товарищ журналист! Тем более про народ братской Лоренсии, который героически борется под знаменем марксизма-ленинизма, как заявил на съезде Леонид Ильич Брежнев. Понимать надо! Чувствовать конъюнктуру и политический момент! Как же вы работаете вообще у себя там!? Да за такие вещи!.. Да я! Да мы! Да вы!..

В общем, сидел бедолага-журналист, посланный своим начальством всего-навсего забрать у генерала статьи, отрецензированные командирской мыслью и китайской ручкой с золотым пером, как в окопе при бомбежке. Сидел и думал: вызывать обладателю штанов с красным лампасом скорую или просить секретаршу накапать дяде валерьянки грамм двести? А, может, валить по-тихому из кабинета, пока дядя с «беспросветным» погоном на красивом кителе не присвоил журналисту-майору скромный чин капитана.

А всего делов-то было — обхохочешься! Все солидные издания того времени получали «красный» и «синий» ТАСС — распечатки переводов статей и заметок из основных газет и журналов мира. На них стоял «спокойный» гриф ДСП — для служебного пользования. То есть, не для всех. Читали этот ТАСС руководители — очень невнимательно — и некоторые приближенные. А всем и не нужно! Не стоит будить низменных страстей населения, персонала и личного состава.

Для мастеров плагиата это была просто козырная синекура и халява: заимствуй сколько хочешь — никто не проверит. Ну, а если сделал ссылочку, типа «как пишет зарубежная пресса», то к тебе вообще никто никогда не подкопается.

Военный журналист вычитал то-ли в «красном» то-ли в «синем» кладезе информации интервью одного из лидеров оппозиции Лоренсии. Так себе интервью, проходное, как сказали бы люди опытные, ничего особенного, без видимого вранья, без обещаний и конкретики. Но журналист подумал и вместо дебильных вопросов высокооплачиваемого западного писаки вставил собственные, с подковыркой. Интервью приобрело совсем другой тон и окрас. В новом формате оппозиционер (кстати, выпивоха, наркоман и бабник — хороший мужик, одним словом) стал выглядеть не белым и пушистым, а садистом и, мягко говоря, человеком недальновидным и глуповатым.

Вот эта статья из разряда «фэнтези» и попала в руки к главпуровскому генералу — члену редколлегии военного издания. Генерал вскипел, как тульское чайное чудо — мгновенно, мощно и продолжительно. Оказывается, внушал генерал то бледнеющему, то краснеющему майору, мы, (то есть, СССР и КПСС в частности, с опаской рефлексировал майор), может такое статься, и ошиблись, ставя все на нашего друга-поэта-вождя-лидера-коммуниста. Поставили бы на другого вождя-лидера-империалиста, глядишь — не прогадали бы. Но партия сказала — на коммуниста, значит, так тому и быть!

Майор был молод по сравнению с генералом и в тех ставках участия принимать не мог чисто физически. Зато он давно научился краснеть или бледнеть по заказу, в зависимости от ситуации, потому что часто имел дело с начальством не всегда адекватным, сильно выпивающим или даже придурковатым. Знал также журналист, что руководство — любое — редко может орать больше двух минут без остановки, тем более не по делу.

В итоге через несколько минут, когда военный дядька в «клоунских» штанах выпустил свой главпуровский пар и немного утомился (не молод был уже), майор в паузе признал свою «такую непростительную ошибку». Пообещал «никогда впредь» и если вдруг что, то сразу и только здесь, никогда и всегда, спасибо, «разрешите идти», «тащ генерал».

У себя на службе майор от журналистики особо распространяться о полученном «пистоне» не стал. Да никто и не задавал вопросов. На статье резолюция стояла не матерная, как любили во времена Сталина, а вполне печатная — «не пойдет» или что-то в этом роде. Кто ж будет спрашивать главпуровского генерала, почему он статью «забодал», то есть, искать приключений на свою жопу? Генерал, кстати, тоже майора не вспоминал, после того, как оторался в собственном кабинете и, кто знает, может даже испытал своего рода политоргазм от глумления над младшим по званию…

В общем, присматривались мы, присматривались к разным борцам за независимость Лоренсии, «душили, душили», как говаривал милейший Шариков из «Собачьего сердца», да все, вероятно, напрасно. Лучше б страной любовались, честное слово. Ведь было, на что посмотреть! Как шикарно, например, выглядела столичная набережная Лузанвиля, наверное, лучшая и самая чистая транспортная артерия столицы! Я любил ездить по ней, даже без дела, просто так. Одному из вечно торчащих там полицейских я был обязан своего рода дружбой. Такой своеобразной, ты мне, я — тебе, но все же дружбой.

Я тогда «положил глаз» на молодого американского «дипломата» из Лэнгли, недавно приехавшего в командировку в Лузанвиль. Мы познакомились шапочно на приеме по случаю очередного успешного взятия Бастилии, у наших милых друзей-лягушатников. Пылкий американский юноша сразу привлек мое внимание своей беспардонной напористостью и бестолковой прытью. Носился по залу как сумасшедший сперматозоид, суматошно и бессистемно приставая к присутствующим дипломатам и другим гостям. Пытался со всеми обменяться визитками, предлагал «дружить семьями» и вообще выглядел глуповато и смешно. Цэрэушное начальство, видимо, чуть-чуть переборщило с инструктажем молодого, но амбициозного шпиона перед отправкой в Лоренсию, внушив ему, что в Центре ждут от «защитника демократии быстрых и блестящих вербовок». Ополоумев то ли от жары, то ли от выпитого виски, он и бросился, как в омут, выполнять полученные ценные указания своих боссов.

Ко мне янки подлетел с решительным видом, горящими глазами, едва не затоптав стоявшего рядом маленького худенького советника из посольства Китая. В укромном уголке бара мы с ним мирно обсуждали важный по нашему общему мнению политический вопрос: достоинства водки «Маотай» и ее влияние на развитие советско-китайских отношений.

Даже не извинившись перед обомлевшим посланником Поднебесной, америкос хлопнул его со всей дури ладонью по спине, но в толчее получилось даже чуть ниже. Изобразив на своей роже, видимо, самую радушную улыбку, залопотал: «Hi! I’m Jone, from United States embassy».

Мелкий китаец, наверное, даже не услышал задорного представителя американской дипломатии, потому что поперхнулся виски с колой. Бокал с коктейлем он держал в правой руке, и после наезда атлетически сложенного Джона, совершив полет шмеля, выплеснул часть содержимого на свой дорогой галстук (на вид — от Карло Висконти). Дальше советник перешел на родной ему язык великого Конфуция, видимо, изрыгая самые страшные проклятия в адрес Госдепа США и всех его секретарей, включая самого первого — Дж. Джея. В итоге китаец надолго выбыл из беседы, оставив меня наедине с разгоряченным Джоном.

Еле сдерживая приступ смеха, я обменялся с америкосом визитками и быстренько вернул его на грешную лоренсийскую землю, совершенно серьезно заявив, что безмерно рад встрече с представителем США. Однако, продолжил я с ноткой печали в голосе, дружбы у нас не получится, так как я предельно занят в своем посольстве, а в свободное время не играю ни в теннис, ни в сквош и ни во что другое, что обычно предлагают мои американские коллеги-дипломаты. Мой визави как-то сразу сник и растерялся. А я, воспользовавшись паузой, отошел к китайцу и помог ему зализать раны, нанесенные бесцеремонным янки.

С момента того знакомства я стал потихоньку приглядывать за Джоном, периодически «водил» его по еще малознакомому ему городу. По возможности ненавязчиво пытался засечь, где он бывает, с кем встречается, как проводит уик-энды.

В тот день я выехал из посольства с большим запасом — провериться спокойно, выпить чашечку кофе и успеть «сесть на хвост» Джону при выходе из небольшого рыбного ресторана, где подающий большие надежды юный американский шпион любил «ланчевать» по будням.

Все было так безмятежно, спокойно… Океан, хоть и Атлантический, вел себя не шумно, словно мой любимый Тихий. Еду наслаждаюсь. Красиво, аж слезы душат.

Справа по курсу приближалось главное украшение набережной — бывшая резиденция генерал-губернатора. Четырехэтажный особняк XVIII века, сооруженный в колониальном стиле, с портиками, колоннами. Гениальное творение пока неизвестного мне, к великому сожалению, но — видно же — искусного архитектора располагалось между двумя, построенными уже в наше время, небоскребами-уродцами из стекла и бетона.

Солнце слегка золотит верхушки пальм, потерявших свой былой лоск и пышность. Какие-то они стали неухоженные, нестриженные, немытые… А что вы хотите? Зачем стричь деревья, мыть улицы с шампунем, как при проклятых колонизаторах? Революция в Лоренсии уже несколько лет пожинает плоды своей победы. Значит, можно превратить роскошный вход в небоскребы, отделанный каррарским мрамором, привезенным из-за трех морей, в общественный сортир. Наказывать не будут — некому. Бывшие хозяева разъехались и сидят в своих Мадридах, Лиссабонах и Парижах — долой их всех! Как сказал местный партийный лидер-вождь-бог, «борьба продолжается, победа будет за нами!». Это, конечно, здорово. Вот только бы знать, над кем победа и когда? Над пальмами, что ли? Они, похоже, уже сдались…

Еду не быстро, плавно, никого не трогаю. И вдруг как черт во сне вырастает, как бы сейчас сказали «афро-африканец», такой весь ладный, сытый, то есть нормальный негр и делает мне недвусмысленный знак остановиться…

Сержант Жозе Вентура де Ларго из отдела дорожного движения теперь уже Народной полиции заступил на дежурство пару часов назад и уже истомился от жары и безделья. Он любил не эту набережную, а ту, прежнюю. Такую шикарную, вымытую, словом, колониальную, какой когда-то была и вся его страна.

Раньше здесь всю ночь напролет, вплоть до раннего утра сновали туда-сюда дорогие машины, развозя из расположенных поблизости баров и ресторанов разного рода деловых да гуляк. Толпами, как стадо слонов, убегающее от пожара в буше, возвращались домой подвыпившие на приемах дипломаты — ну просто золотое дно для дорожной полиции! И семейный бюджет пополняется и отчетность в участке образцовая. Сейчас набережная пуста, как и бумажник Жозе. Даже дворники не выходят трудиться — а зачем? Вива ля Революсьон! Делать здесь «честному» полицейскому абсолютно нечего.

Жозе лениво покопался в кармане брюк в поисках курева. Вытащил пачку дешевых кубинских сигарет без фильтра «Populares» — хоть какая-то польза от присутствия посланцев с Острова Свободы. Правда, острые на язык лоренсийцы уже успели их прозвать за ядреный сигарный табак, продиравший аж до анального отверстия, «Nucleares». Обнаружив, что пачка пуста, раздраженно скомкал ее и швырнул под ноги (урны уже давно были украдены). Сигареты, ставшие почему-то неподъемно дорогими при родной народной власти, закончились. Бутерброды с самым дешевым сыром (при буржуях на такой даже уличные коты не смотрели) давно съедены. Кстати, теперь Жозе уже не ругался, когда жена любовно укладывала скромный завтрак в пустую кобуру от его кольта. А зачем брать пистолет на дежурство, если Дядюшка Сэм не поставляет больше боеприпасов в страну победившего социализма? Одним словом, кругом беда, грустно думал Жозе. А сколько было надежд на светлое будущее без колонизаторов…

Прислонясь в давно облюбованном теневом закутке к стене резиденции генерал-губернатора, он начал потихонечку клевать носом, но задремать так и не смог. Грустные мысли лезли в голову, тесня и толкая друг друга. И это в такой погожий денек!

Недавно стукнуло 49 годков. А чему собственно радоваться? Чего достиг? Начинал-то при колониальных властях хорошо, когда по протекции родного дяди, служившего поваром у итальянского посла, поступил в школу полиции. Отучился ни шатко, ни валко. Получил сержантские лычки и женился. Красавица Луиза родила ему пятерых очаровательных дочек, которых сегодня никто не хочет брать замуж, нет приданого. Зарплаты считай нет, навара нет, даже патронов нет!

Завидев мчавшуюся легковушку, номера которой казались издалека черными, Жозе немного оживился. Остановлю, подумал, поговорю с человеком, а, может, и срублю немного деньжат, если повезет.

Нет, у меня не «ёкнуло сердце» как у хулигана из стихотворения бессмертного Сергея Михалкова. Мне стало даже интересно, почему меня — «дипломата» останавливают. За мной — никого. Значит — не «ведут». Скорости не превышаю, ну, может, чуть-чуть, километров на тридцать не больше. Что ж мне по обочине тащиться? Так радаров-то нет пока в народном африканском хозяйстве — не завезли. Короче, ехал я уверенно и безопасно, как учили инструкторы в моей лесной Бурсе — дай им Бог здоровья!

Только наши московские менты вылезали обычно в такую рань на дорогу, чтобы добыть малость бабла своим детишкам на молочишко. Может и этот — загорелый эмигрант из Солнцева, усмехнулся я, аккуратно притормаживая. Остановился так, чтобы оказаться не вровень с гаишником, а чуть не доезжая: пусть оценит мои красные посольские номера.

Он, видимо, оценил, потому что слегка «подобрался», пока двигался к водительской дверце. Заходил он со стороны солнца, словно коварный «мессер» на наши бомбардировщики, чтобы я пощурился немножко. Я пощурился и тоже попытался оценить его. Новенькая светло-зеленого цвета форма, оставшаяся еще от колонизаторов. А вот ботинки уже от новой власти — слегка поношенные, но блестят ослепительно. Брюки и рубашка отглажены — женат, наверное, не сам же гладил. Кокарда на фуражке сияет просто неприлично. Форма сидит почти идеально, ну, может, чуть-чуть «в облипон». Но эти ребята такой фасон любят, или просто парень не отказывает себе покушать, раз финансы позволяют. Больше всего меня порадовало, что в кобуре не было ствола. Пустячок, а приятно!

Приоткрыв окно, я строго уставился на «гаишника» — не всем нравится, когда на тебя смотрят в упор из машины с дипномерами. — Извините, сеньор! — Мент сразу все понял и про мою машину и, наверное, про меня. Он побледнел. Кто жил в Африке, тот знает, какое это удивительное зрелище — «побледневший негр», но быстро взял себя в руки. Вытянулся как струна, с трудом втягивая «пивной животик», и лихо отдал честь.

Подумалось, молодцы все-таки колонизаторы, что привили аборигенам уважение к «белым обезьянам», как они ласково называли европейцев за глаза. До конца открыв окно и выставив по-армянски локоть наружу, я решил взять инициативу на себя и прервать его не начавшиеся объяснения.

— Офицер! — Начал я сурово. Передо мной был не офицер, конечно, а обыкновенный сержант, немолодой, причем, слегка (прости меня любимая гордая африканская страна!) придурковатый или слишком наглый, раз остановил посольскую машину без видимой причины.

— Я что, нарушил правила? У меня важная встреча в президентском дворце, — вдохновенно врал я — и если опоздаю по вашей милости хоть на минуту, гарантирую вам большие неприятности!

Пару раз судорожно открыв и закрыв рот, словно жирный тунец, вытащенный на берег, сержант задышал чаще, напрягся и выпалил:

— Нет, сеньор. Как можно! Просто я подумал: сегодня такой яркий солнечный день, а вы едете без солнцезащитных очков. Это же опасно!

Я офигел, если не сказать хуже. Не страна, а сказка не к ночи будь помянутых братьев Гримм. Сейчас он спросит, как я спал? Был ли стул сегодня? Не мучает ли отрыжка после ланча? Ты кто, дядя, хотелось спросить? Врач-психолог или гаишник? Ну, хорошо. Если у вас тут такие приколы в ходу, ладно, потерпим, жаль что раньше не пришлось столкнуться. Но, может, это такой вот экзотический способ «нагнуть» иностранца? Ну, что ж? Конечно, почему бы и нет?

Про себя решил — настучу в местный МИД обязательно. Узнаешь у меня, как трезвого русского капитана КГБ, сука, останавливать!. Я не мог сходу разгадать эту загадку. Мне становилось все интереснее, захотелось немного повыступать.

— Сержант! (Хватит поощрять бесстыжего копа перспективой офицерского погона). Вообще-то солнце мне никогда не мешает. Ни днем, ни ночью. Я — слепой!

Тут уж негр совсем обомлел, даже как-то изменился в лице и стал меньше ростом.

Не знаю, понял ли мой прикол гаишник или нет. Он нервно моргнул, слегка поклонился и совершенно серьезно произнес:

— Тогда счастливого пути, сеньор! Прошу вас, будьте предельно внимательны!

Я кивнул. Ну, а что? Не обниматься же с ним? На часах не было еще 9 утра. Словно сдавая экзамен на права, я посмотрел в зеркало заднего вида, включил левый поворотник, затем первую и не быстро, но и не медленно выехал в крайний ряд. Машин не было.

Перед тем, как тронуться, я вытянул левую руку и почти коснулся ладони полицейского. У меня в кулаке была зажата купюра небольшого достоинства, что очевидно заметил сержант. Я чуть разжал пальцы и купюра, как живая, перекочевала в кулачок (не кулачок, конечно, а прям-таки, кулачище) моего, как я надеялся, нового друга. Ну, чистый фокусник, а не полисмен!

В зеркало было видно, что «гаишник» даже не смотрит в мою сторону. Наверное, ошалел от радости или ищет новую жертву, чтобы остановить за слишком тугой узел галстука.

Даааааа… Высокие отношения тут между участниками дорожного трафика, думал я. Нет, «спасибо» за купюру я от сержанта не ждал, а вот на благодарность какую-нибудь мелкую в будущем рассчитывал. Не раз позже, проезжая мимо его поста, «хлебного», как оказывается, при любой власти, я подружился с сержантом Жозе Вентурой. Угощал его сигаретами. Дядя любил «Кент» в мягкой пачке, наверное, контраст нравился — пачка белого цвета. Бывало баловал русским шоколадом — 5 девок — пять плиток плюс коробочку конфет супруге Луизе. Иногда ссужал немножко денег.

— О, сеньор! Как я вам благодарен! У нас опять задерживают зарплату, но я все долги обязательно вам верну! Обязательно! Верьте мне! — Лопотал обычно растроганный Жозе.

Понятно, что он мало, чем мог мне помочь в шпионских делах, в отличие от своего шефа — начальника районной полиции, с которым познакомил меня позднее. Для этого пришлось неожиданно «потерять» местные права, а душка-шеф, которому меня представил Жозе, за скромную по нашим меркам мзду через два дня сварганил мне новую «ксиву». Все оставались довольны друг другом еще очень долгое время…

Мне было велено явиться домой из Кабралии с соблюдением строжайших мер предосторожности. Козе было понятно, что ЧП с «Гектором» — дело рук вражеских спецслужб. В этом с самого начала ни у кого из посвященных не было ни капли сомнения. Вот только каких — американских, английских, французских? И они, садюги, ждут сейчас нашей ответной реакции. Может, и не нашей, а чьей-то другой. Ведь факт сотрудничества «Гектора» с нами противником, скорее всего, не установлен. Ни я, ни Пашка, вроде бы, не «прокалывались», да и сам агент вел себя очень осмотрительно.

«Грубое» обращение со своими помощниками, если это даже примитивное похищение (а вдруг, убийство!) в любой разведке мира обычно не прощают. В ПГУ, например, действуют железные законы: «Сам умри, а агента сохрани» и «Око за око, зуб за зуб». Иначе нельзя, раздавят!

Значит, реакция на варварский поступок рано или поздно последует. Как правило, очень жесткая и ее обязательно ждут. Чтобы понять, «чьих» был агент, противник внимательно следит, кто первым «задергается».

Готовя по указанию Центра экстренный вылет из Кабрали, где я к тому времени отработал уже почти три года в качестве заместителя резидента, пришлось в посольстве и дипкорпусе напустить туману. Об истинных целях моего вызова в Москву знали, кроме меня, двое — шеф и шифровальщик. Я взял грех на душу, «разболтав» по секрету всем знакомым, что нам надо срочно быть дома в Союзе у постели умирающего деда жены, очень богатенького Буратино. А как же иначе, вдруг сказочное наследство уплывет в руки более шустрых наследников! Наскоро состряпанная легенда подействовала и многие стали смотреть на меня и Машу, кто с плохо скрываемой завистью, а кто и с уважением.

Кстати, дед, горячо любивший свою единственную внучку, действительно помер, но где-то лет через десять после описываемых событий. Царство ему Небесное! Заслужил, ведь судьба у него была нелегкая: пережил гражданскую, раскулачивание казаков на Дону и Кубани, страшный голод 30-х. Геройски воевал в Отечественную, получив тяжелое ранение под Прагой. А сыновей каких воспитал! Один — летчик-испытатель, герой Советского Союза. Младшенький — доктор наук, профессор.

После смерти дед оставил внучке Маше целое состояние: маленькую хатку в кубанской станице, старенький мотоцикл «Урал», на котором гарцевал до 85 лет, и видавшее виды двуствольное ружье Тульского завода. Из него старичок устраивал салюты по случаю рождения внуков и правнуков, пугая местного милиционера. Да еще перепало 500 целковых «гробовых» и штук 15 кур, которых старик очень любил, холил и лелеял до самой смерти.

К Машиному мужу (ко мне, то есть) дед во время наших нечастых визитов относился с пиететом. Как же, единственный дипломат в семье (про мое шпионское ремесло дед не знал). Жаль только не чистокровный казак! Мать-то нашенская, из станицы Крыловской, а отец чуток подкачал — москаль. Не смертельно, лишь бы жил с внучкой, как они с покойной Дарьей, душа в душу, да казачат нарожали побольше.

Любил старина со мной, ученым человеком, разговоры всякие разговаривать, но исключительно про международное положение. Обращался ко мне всегда с подчеркнутым уважением. Мол, а скажите мне дорогой, Сергей Иванович, правду ли наши казаки гутарят, что скоро война будет с Америкой или германцем. Деликатно так, стесняясь, спрашивал, правильно ли понимает диковинное на Кубани слово «альтернатива», услышанное по телевизору в программе «Время». Мне, безусловно, льстило такое внимание к собственной персоне. Но и усмешку вызывало. Как же, нашел дед великого дипломата, без совета которого Андрей Андреевич Громыко и шагу ступить не может. Мое первое посещение кубанского деда состоялось в первом отпуске. А в посольстве в Лоренсии-то я тогда занимал скромную должность атташе. Но для деда она звучала гордо, примерно как есаул….

Ну, в общем, легенда с наследством сработала на все сто процентов. Но, на всякий случай, полетели мы с Марусей домой по сложному маршруту через Мехико, Франкфурт-на-Майне, Варшаву. Береженого Бог бережет, сказал резидент, приобняв нас на прощание. Примерно таким же запутанным маршрутом, петляя как заяц по первой пороше, прибыл в Белокаменную из Лоренсии напуганный Пашка.

В Москву мы с Марией прилетели рано утром. В Шереметьеве нас встречал мой близкий друг и коллега Вовка на своем потрепанном «Москвичонке». С порога обрушил на нас шквал вопросов: чего, мол, прикатили в отпуск в этакую рань, по нашей зиме, что ли, соскучились, придурки (за окном уже лежал первый снег). Вежливо так осведомился о нашем здоровье, самочувствии наших детей и близких.

Соблюдая протокол, дурашливо спросил, какие погоды нынче стоят там, за океаном, о видах на урожай в Кабралии сахарного тростника. Продолжая дурачиться, поинтересовался, почем на тамошнем рынке колониальные товары. Я мгновенно, как мы с Вовкой любили, парировал суровым голосом: «Если ты, убогий, хочешь узнать, что тебе, козлиной голове, привезли в подарок, то какие ж с фронта гостинцы!» Фраза, конечно, не моя, Михаила Александровича Шолохова из «Тихого Дона», но Вована она впечатлила и не надолго заставила замолчать.

Пустая квартира негостеприимно встретила нас застоявшимся затхлым воздухом и толстым слоем пыли на всем. Неудивительно, даже родителям велено было не сообщать о нашем внезапном приезде. Привыкшая и не к такому бывалая Маруся, пошатываясь от усталости после тяжеленного перелета, незаметно для окружающих, чуть ли не вставляя спички в глаза (почти двое суток в воздухе), мгновенно стала наводить в квартире марафет.

Пока я доставал из багажа привезенные Вовке и ребятам из отдела небольшие презенты (известно какие — вискарь, заморские сигареты и знаменитый кофе), жена быстренько протерла стол и, как заправский Кио, расстелила волшебную скатерть-самобранку. Откуда все взялось! Выпили по-быстрому — коллеге надо было возвращаться на службу.

Каюсь, но этого времени мне с женой с лихвой хватило, чтобы сплоченным дуэтом навешать Вовке лапши на уши по поводу свалившегося на нас наследства. Для подтверждения легенды Маруся даже стала заказывать по телефону билеты на ближайший рейс до Краснодара.

Удовлетворивший свое естественное любопытство коллега, довольный привезенными дарами, попрощался и выскочил из дома, заедая на ходу благородный двенадцатилетний «Чиваз» извлеченным мудрой Марусей из неведомых закромов мускатным орехом.

Мера предосторожности простенькая, но в наших условиях нелишняя. Хоть и холодно сейчас за окном, но мужественные и неподкупные гаишники иногда вылезают из берлог, оберегая покой советских граждан на дорогах. Конечно же, в случае чего Вовка мог отбиться от алчных стражей порядка. В его нагрудном кармане, согревая душу, лежала красная книжица — волшебная комитетская «ксива». Иногда она выручала лихача, любившего, как и все русские, быструю езду да еще и подшофе. Но это, если у мздоимца с полосатым жезлом хорошее настроение и нет в роду родственников, репрессированных в 37-ом году кровавой ЧК, хихикнул острый на язык Вован.

Проводив друга, мы рухнули в кровать, которую хлопотунья Маруся непонятно когда к моему удивлению ухитрилась застелить свежим бельем. И забылись богатырским сном до следующего утра.

В МИД, слегка проверившись по пути от греха, я прибыл на следующий день аккурат к 9.00, прихватив сувениры для своих немногочисленных старых знакомых и приятелей со Смоленки. Встретили меня радушно, с объятиями, дружескими похлопываниями по плечу и благодарностью за привезенный колониальный товар. Потом — те же вопросы: почто внезапно приехал? Те же ответы — сказочное наследство.

Далее обязательный заход в кабинет к моему «любимому» тамошнему начальству. С вручением стандартных гостинцев, дежурными, но теплыми улыбками и пустыми вопросами. Имена и отчества друг друга вспоминали с трудом. Жаль, такие милые люди, а видимся редко.

Потом я по-тихому слинял из МИДа. Прошелся пешочком по любимому до комка в горле Арбату (мои детство и юность, как-никак) и к обеду образовался в Конторе, как и было приказано. Меня ждали, конечно, но встретили не особо торжественно, без пафоса.

Что нового мог я рассказать о своем агенте? За последние три года я встречался с ним всего несколько раз — в Аддис-Абебе, Дакаре и дважды в Португалии. «Гектор» приезжал туда по делам своего ведомства, тоже, между прочим, иностранных дел, где он служил в ранге одного из заместителей министра. Я — по делам своего, в составе каких-нибудь делегаций на переговорах по важнейшим международным проблемам. Ну, например, «выращивания бананов на Гавайских островах».

Встречи с ним проводились накоротке. «Случайно» сталкивались где-нибудь в пустынных коридорах отеля на встречных курсах. Место и время, естественно, согласовывалось заранее. Быстренько заходили за угол: он мне желанную папочку со свеженькими документами, а ему в ответку такую же с иностранными дензнаками. И все, разбежались. Времени сесть, по душам поговорить, как когда-то в Лоренсии, не было — кругом местная и иностранная контрразведки всех цветов и оттенков кожи. Дай Бог ноги унести.

Кстати, прибывшего в Москву из Лузанвиля инкогнито Пашу мы, посовещавшись с Марусей, решили на период «смутного времени» и поиска в Центре «крайнего» разместить у себя. Тем более, что все его домашние остались в Лоренсии. Так спокойнее! У нас мальчонка будет «одет, обут и накормлен», под присмотром всегда, на коротком поводке. А то мало ли какие фантазии могут прийти в его кудрявую головушку. Парень он из себя видный, упакован по последней моде, да вдобавок все карманы забиты чеками «Внешпосылторга».

Каждый божий день после возвращения из Леса и плотного ужина говорили мы с Павлом только о нашем «Гекторе». Других тем, как вы понимаете, у нас просто не находилось. Жена тихонько беззлобно ворчала: «Накурили-то, хоть топор вешай». Однако опустевшие бутылки меняла на полные безропотно. Понимала, умница, что у нас в душе творится!

Когда в 70-х, отучившись на одном из факультетов нашей разведбурсы, я пришел в Ясенево, меня определили в направление Куркова. Старшие товарищи сказали, что мне повезло. Мол, мужик он толковый, опытный, а главное всегда стоит горой за своих ребят. Направленец долгих разговоров со мной не разговаривал, не до меня было. Молча привел в соседний кабинет, открыл дверь без стука и, немного оробевшего, подтолкнул внутрь.

— Иваныч, нашего полку прибыло. Принимай молодое пополнение. Прошу любить и жаловать. — В кабинете сидели за рабочими столами и лихо строчили на пишущих машинках два мужика. Один — помоложе, с виду всего лишь лет на пять старше меня.

— Слава, — представился он, слегка привстав, и, дружелюбно улыбнувшись, протянул широкую ладонь. Тому, кто оказался Иванычем, было лет 40–45. Он бросил на меня короткий изучающий взгляд. Скупо процедил: «Привет, как сам?». Пожал руку и, не дожидаясь моего дежурного ответа на свой дежурный вопрос, вновь уткнулся в машинку. Слава с хитрющими глазами и широченной доброй улыбкой на лице вышел из-за стола, обнял меня за плечи и пафосно сказал: «Старичок, если бы ты знал, как мы тебя ждали…». Направленец и Иваныч безмолствовали!

Я тогда еще абсолютно здоровой печенкой, не отравленной вредным импортным алкоголем, тоскливо почувствовал неумолимое приближение беды. И она не заставила себя долго ждать. Не разжимая цепких объятий, Славка подвел меня, вернее сказать, подтащил мое безжизненное тело к большому металлическому сейфу, угрюмо стоящему в углу кабинета. Поколдовав немного над ключом, жестом фокусника, достающего из цилиндра кролика, приоткрыл одну створку. Оттуда на меня, как Ниагарский водопад, полились потоки каких-то документов, подшивки иностранных газет, папки-скоросшиватели, материалы ТАСС и всякая фигня.

Спиной уловив на себе негодующий взгляд направленца (что же у тебя, раздолбая, за бардак в сейфе!), Слава поспешил его успокоить, мол, это все несекретные… Удивительно, но не одна бумага не упала на пол, так ловко Славик плечом перекрыл льющийся из сейфа могучий поток, к счастью, действительно несекретной документации. Иваныч, комментируя ситуацию, мрачно изрек:

— Ну, Слав, везет тебе. При старом-то режиме тебя за такое «образцовое» ведение делопроизводства знаешь куда отправили бы? Не за бугор круасаны заморские жрать, а поближе. Туда, куда Макар телят не гонял! Это еще при самом удачном раскладе…

Но Славика в этой компании, как я понял, почему-то любили и даже позволяли милые шалости и даже дерзости. Но все в меру. Улыбнувшись какой-то удивительно обезоруживающей лучезарной улыбкой, от которой в кабинете стало светлее, он игриво произнес:

— Дяденьки-командиры, простите засранца, Христа ради! Не сердитесь, война все спишет!

Я восхитился мерзавцем, во дает прикурить! В присутствии таких особ за словом в карман не лезет. Вот бы мне так!

В ответ на дерзкую реплику Курков загасил сигарету, виртуозно выматерился в адрес Славы, в то же время как бы намекая пострелу, что его юмор понравился и вышел. Мы остались втроем. Театр одного актера — Славика — продолжал моноспектакль для одного благодарного зрителя — Иваныча. Слава правой рукой вновь открыл сейф. Удивительно, но бумаги больше не вываливались. За ними я даже разглядел стройные ряды картонных коробок (мне со страху показалось штук сто!) с делами на агентуру. Левой рукой юный юморист сунул мне под нос какой-то документ (позднее я узнал, что он закреплял передачу мне совершенно секретных дел, ранее числившихся за разгильдяем Славой) и ручку. Далее произнес ласково, но с такими металлическими нотками в голосе, что у меня закололо в правом боку. «Мамма Мia! Аппендицит мне же вырезали в 9 лет», — похолодел я от ужаса!

— Подпиши вот здесь.

Я рассчитывал, что этот процесс должен был занять у нас недельки полторы, не меньше. Хотел было прямо сказать об этом шустрому Славику, но в горле пересохло и из него вылетели какие-то нечленораздельные звуки.

— Да-да, — сказал изверг нетерпеливо, — правильно, подписывай тут. И указал царственным перстом! Пребывая в состоянии грогги, под холодным гипнотизирующим взглядом кобры, то бишь моего нового коллеги, я против своей воли несмело взял ручку. И… поставил роковую закорючку на своем, как тогда мне казалось, смертном приговоре.

Но это, по варварскому сценарию посвящения меня в рыцари, еще не было концом мучительной пытки. Молниеносно выхватив подписанный акт, Слава, явно любуясь документом, поцеловал его и аккуратно положил в красивую сафьяновую папку для бумаг. И только после этого из его уст торжественно прозвучала финальная фраза. Настал кульминационный момент!

Произнесена она была мастерски, голосом незабвенного Гамлета из монолога: «Быть или не быть…». Всякие там ричарды бербеджи, лоуренсы оливье, василии качаловы, иннокентии смоктуновские и прочие корифеи сцены отдыхают! Мало того, Слава, по системе Константина Сергеевича Станиславского сопроводил ее картинным жестом, указав на сейф. Придя на секунду в сознание, я подумал: «На этот раз могут отдыхать Кузьма Минич Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский с известного памятника на Красной площади». А изрек Слава торжественно поистине гениальные слова:

— Серж, дорогой, теперь это все твое…

Вновь впадая в полуобморочное состояние, я услышал за спиной хриплый смешок Иваныча. Теряя последние силы, как подкошенный сноп рухнул на стул. За все оставшееся до конца рабочего дня время я не проронил ни слова, впав в полный ступор. Рассуждал о своей горькой судьбинушке, тупо уставившись в газету «Юманите».

Привиделся начальник отдела генерал Саныч, который срывает с меня эполеты перед строем коллег. Голосом Левитана он зачитывает приговор: «За утрату совершенно секретного документа…» Перед глазами мелькнули лесоповал, где я стою с топором в руках. Очаровательные пейзажи ласковой заснеженной Колымы, ставшей мне на долгие 25 лет родным домом. Еще подумалось с облегчением: «Хорошо хоть не расстрел. Слава Богу, в 70-е живем…».

Тупо уставившись в одну точку, я не замечал происходившей вокруг меня суеты. Сновавшего как шатл между нашим кабинетом и кабинетом Саныча направленца, приносящего и уносящего все новые шифртелеграммы из и в Туранию. Строчащего без перерыва «срочняки» с рекомендациями тамошнему резиденту Иваныча, который засыпал пеплом свой шикарный голландский пиджак из «Березки», прикуривая одну сигарету от другой. Он выпивал чашку за чашкой крепко заваренный услужливым Славой йеменский кофе.

Мне было невдомек, что весь отдел стоит на ушах — на севере Африки в Турании происходит попытка захвата нашего посольства толпой разъяренных туземцев. Они, понимаешь, протестуют против ввода наших войск в Афган!

Было ясно, что по мановению волшебной палочки мгновенно политизировавшиеся «борцы за демократию», еще недавно бегавшие по Сахаре за отбившимися от стада верблюдами, вряд ли представляют себе, где находится Москва, а где Кабул. Да это и неважно: их щедро финансировала и грамотно направляла праведный гнев умелая рука из Вашингтона, а может Парижа или Лондона. Скоро мы об этом узнаем точно, а пока главное — выстоять.

На следующий день моя обида на Куркова, Иваныча и Славу сама собой прошла. Направление по-прежнему напоминало дурдом, в котором отключили свет и канализацию. Кризис в Турании не миновал, но тамошняя резидентура держалась геройски. Все носились как угорелые с какими-то бумагами в кабинет Саныча и обратно. Сновали по разным этажам. Беспрерывно звонил телефон и шли переговоры с коллегами из других подразделений. В кабинете накурено было так, что глаза лезли из орбит. Рекой лился кофе, уже не йеменский — ангольский, но тоже чертовски вкусный. В этом броуновском движении, если присмотреться, присутствовала своя внутренняя логика. Была четкая система разделения труда. Каждый знал, чем ему заниматься в данный момент.

Скоро и для меня нашлась ответственная работа. Сначала я сбегал в буфет за бутербродами. Судя по зверскому аппетиту, было понятно, что хлопцы по домам не расходились. Работали всю ночь. Я даже почувствовал какую-то вину за то, что сам мирно продрых в своей теплой постельке. Поэтому следующее поручение — отнести шифртелеграмму на визу начальнику соседнего отдела — выполнил быстро и качественно. Только-только начиная въезжать в ситуацию, я ухитрился даже самостоятельно толково ответить на пару каверзных вопросов, возникших у генерала. Иваныч, увидев визу на телеграмме, и спросив меня, какие вопросы он задавал, скупо процедил: «Молодец. Может, и будет из тебя толк…».

Через недельку-другую я уже чувствовал себя в ставшем родным кабинете как рыба в воде. Славка готовился к выезду в длительную командировку в красивую самобытную страну и был уже, как у нас говорят, «на выданье». Поэтому торопился с передачей мне всех дел по этой самой стране, которую я и начал курировать. Фразу «теперь это все твое» Славке простил. Сам потом не раз ее говорил с важным видом желторотым цыплятам, только закончившим Бурсу, которым передавал дела. Слава толково натаскивал меня на кураторство, терпеливо объясняя круг моих обязанностей. Но времени на меня, да, честно говоря, и опыта у него было маловато.

Основная нагрузка по моему перевоспитанию (старшее поколение помнит Аркадия Райкина и его знаменитое: «А теперь забудьте все, чему вас учили в институте») легла на Иваныча. Постепенно он стал мне старшим братом, другом, наставником и отцом родным. Учил меня буквально всему: как говорить по телефону закрытой связи (это тоже искусство!), как готовить документы, грамотно вести порученные мне дела на агентуру, как находить подход к злым начальникам.

Как-то раз Иваныч произнес умную фразу, запавшую в мою молодую, жаждущий приключений и подвигов голову. Впрочем, он всегда говорил почти афоризмами. «Источников, — сказал дядька-наставник, задумчиво глядя в окно, будто пробегая мысленно свою абсолютно успешную и героическую работу в поле, — никогда не бывает много». Не поспоришь. Тем более, с таким мудрым аксакалом, за которым в Конторе тянулся шлейф легенд, отчего становилось не по себе. Разговоры с ним — язык не поворачивается назвать наши встречи лекциями — как правило, проходили один на один. В разных местах и в различных ситуациях…

Как бы сказали сегодняшние барды, Иваныч ни чем не выделялся в толпе. Собственно, это и было его главным отличием — средний рост, средний вес, средний возраст. Ни родинок, ни тем более родимых пятен, ни лысины. Довелось однажды прочитать инструкцию по приему на службы в органы НКВД, датированную аж 1938 годом. На удивление умная инструкция, особенно в части требований к внешнему виду. Так вот, к дядьке моему не было бы ни одной претензии, хотя когда «железные люди ЧК» писали эту бумагу, он только-только в школу пошел, причем, в начальную, а не в разведывательную.

Ну, это — к слову. Так вот, некоторое время назад мой наставник обмолвился о проблеме поиска источников информации. Говорил о том, как важно, если посчастливилось приобрести агента, не потерять его. Научиться по-настоящему беречь, холить и лелеять сей божий дар. И даже любить! Конечно же, любить! Без любви ничего не выйдет. Но вот только любовь эта должна быть не слепая, материнская, а рациональная.

— Если, конечно, слова «любовь» и «рациональная» хоть как-то сочетаются, — задумчиво произнес Иван Иваныч.

— Надо не только доказывать, сжав кулачонки, что твой — самый-самый, лучше всех на свете, — продолжил наставник, — но и зорко подмечать за ним все, даже на первый взгляд небольшие недостатки и грешки. Особенно чувствовать малейшие нюансы, изменения в его поведении. Для чего это нужно, думаю, объяснять не стоит, — еле слышно проборматал Иваныч.

— Ведь твой источник, твое выстраданное дитя в любой момент может попасть в поле зрения контрразведки. А уж как он там себя поведет, в «гестаповских» застенках… Одному Богу известно. Даже самый надежный, преданный и искренний наш друг и помощник, каким бы он не был стойким, скорее всего, может сломаться как ивовый прутик. Конечно, всегда были, есть и будут ребята мощные и несгибаемые. Но это, скорее, не правило, а исключение. И что мы с тобой, брат Серега, в результате получим и куда попадем?

Я, моргая ресницами (длинными и красивыми, как мне сказала одна прелестница), не поспевая за ходом мыслей философа от разведки, тупо молчал.

— Правильно, Серж. Да ты просто умница у меня. Далеко пойдешь, — ехидно подковырнул наставник. — Все ясно без слов. Получим мы агента-двойника или шикарную подставу. Выбирай, что тебе больше нравится. И куда мы с тобой попадем, тоже понятно. А попадем мы с тобой, мон шер ами, если будем слепо и безоглядно любить своего источника, в самую большую черную африканскую жопу в мире. Я таких после Франции в Африке вдоволь насмотрелся. Надеюсь, что скоро и тебе представится возможность их лицезреть, ну, скажем, где-нибудь в распрекрасной Лоренсии.

Я вздрогнул, представив себя в вышеупомянутой стране почему-то в белом фраке, с томиком Владимира Ильича Ленина в руках и в окружении свирепых папуасов в набедренных повязках, грозно потрясающих копьями.

— Что, боишься? — Продолжал добивать меня наставник, а у самого глаза светятся теплотой!

— Нет, не пойми меня превратно, — поспешил успокоить Иваныч. — Я, старый пень, не желаю тебе серьезных проблем и громких провалов. Как в нашей песне поется: «Если смерти, то мгновенной, если раны — небольшой». Просто я хочу, сынок, чтобы ты поскорее поехал в ДЗК (долгосрочная зарубежная командировка — ред.), вышел в «поле», и попробовал свежей человеческой кровушки. Знаешь, как дивно она пахнет? А на вкус какая! Потом за уши не оторвешь. Это тебе не портвейн копеечный в темном подъезде распивать и девок из общаги ликеро-водочного завода за титьки тискать.

Сказано все было мудро. Но я немного обиделся на старика, даже губешки надул и начал дерзить.

— Во-первых, Иван Иваныч, с того момента как я стал получать зарплату в Лесу, я не только дешевенький портвешок могу себе позволить. В состоянии замахнуться и на бутылочку португальского «Порту», в наших обычных магазинах, кстати, недавно появился. Да вы, поди, в них никогда и не заглядываете! Все больше в валютных «Березках» отовариваетесь. А к простому оперативному народу надо быть ближе, как говорил великий Ленин.

Иван Иванович изумленно слушал мой пламенный монолог и ухмылялся в седые усы. Беззлобно подзадоривал, — давай, мол, Серега, наяривай, руби всю правду-матку.

— Во-вторых, что касается девок, — продолжал я менторским тоном, — то могу их и в кафе «Хрустальное» пригласить, не каждый день, правда. Насчет тискаться в подъезде, то тут вы, дяденька, правы, но не совсем. Ребята говорят, что перед ДЗК должны от Конторы угол свой, какой-никакой обязательно дать. А то ЦК выезд за рубеж «бесквартирным» не разрешит. Враг ведь не дурак, сами учили. Прознает, что я без жилья, а значит ущербный, да и предложит мне уютную виллочку на Лазурном берегу, — решил я продемонстрировать наставнику свою оперативную осведомленность. Теперь про «общагу ликеро-водочного».

— Поет, как известно, написал: «Мамы всякие нужны. Мамы всякие важны!». Но на нас, симпатичных офицериков, даже самые лучшие девки в Москве и области вешаются, когда узнают, что мы — «дипломаты». Только свистни, толпой прибегут — из МГИМО, Тореза, УДН, педагогических и прочих медицинских ВУЗов. Выбирай — не хочу. Хотя, по нынешним-то голодным временам лучше, наверное, чтобы баба твоя в мясном или рыбном отделе Сорокового гастронома трудилась или официанткой в валютном баре гостиницы «Москва».

— Ну, а как же любовь? — робко встрял Иваныч.

— Кака така любовь?

Еще не остыв, с обидой подумал про него: «Да, тебе-то, старый хрен, хорошо. Ты ведь, как в отделе поговаривают, свою квартиру от Службы получил после первой командировки. Да еще в каком районе? Не в Орехово-Кокосово или Северном Измайлово, у черта на куличках, где моему дружбану Вовану недавно дали. А на Смоленской набережной, рядом с гостиницей «Украина»!

Я, правда, дуралей молодой, тогда еще не знал, что мой скромный наставник, сидевший под журналисткой «корягой» то ли от журнала «Мурзилка», то ли от «Веселых картинок» (ха-ха!), во время своей первой командировки во Францию успел годочек провести в местной тюряге, куда его любезно определила Сюртэ Женераль. К его огорчению, не в президентском номере VIP-блока. А угодил он туда, казалось бы, за детские шалости и невинные проказы. Правда, потом про эти былинные подвиги подробно прописали в первой же нашумевшей книге про КГБ, изданной на Западе. И штатники, и руководство НАТО еще долго его недобрым словом вспоминали и кулаком грозили. Хорошо хоть Иваныч при этом не икал…

Сидение в тюрьме «Санте», как можно догадаться, здоровья моему Иван Иванычу не прибавило. Но юмор он французский оценил: надо же, какие они все парижане веселые ребята, каламбурщики. Ведь «санте» в переводе на язык А.С. Пушкина — «здоровье». Еще мой наставник проникся глубоким уважением к творцу этого нетленного архитектурного шедевра, так украсившего Париж — Эмилю Водлемеру. По прибытии в Москву все книги про него в нашей библиотеке в Лесу перелопатил, даже в «Ленинку» по такому случаю записался!

К сожалению, на кэгэбэшном вертолете с ракетами воздух-земля за бедным Ваней из Белокаменной никто не прилетел. Хотя в Лесу тогда добровольцы на руке очередь записывали, на западный фронт просились, отомстить за коллегу и вызволить его, горемыку, из полона! Однако нашего узника свои в беде не бросили. Вернули его домой без «психических атак» в стиле генерала Владимира Оскаровича Каппеля. Это тот, который принял поистине геройскую смерть в 36-летнем возрасте у разъезда Утай, близ Нижнеудинска, спасая гибнущую армию Восточного фронта ценой собственной жизни. Пресса Белого движения еще написала про него: «геройски погиб, преградив путь красной заразе…»

Обошлось и без ночных массированных ракетно-бомбовых ударов по Парижу. Просто по-тихому, но не без сложностей обменяли нашего героя на какого-то «французика из Бордо», второго секретаря посольства Пятой республики в Берлине. По просьбе председателя КГБ исполнительные подчиненные большого друга СССР Маркуса Вольфа виртуозно прихватили милейшего французского «дипломата» за розовые ягодицы, даже не порвав колготок. Все-таки в дефиците тогда были! А взяли его за то, что он, ух, противный, нагло приставал к нашему дяденьке-полковнику из штаба Группы советских войск в Германии. Шалунишка предлагал вояке «пакетик леденцов и прокатиться на шарабане». А еще товару там всякого диковинного, колониального. Или пиастров заморских, на выбор.

В общем вертолет с красными звездами на борту за Ванюшей так и не прилетел. Зато после возвращения на Родину ему в Кремле вручили боевой орден, а вскорости и ордер на квартирку в престижном районе обломился. Вот так-вот!

— Вот вы, патрон, говорите, что источника надо любить, — примирительным тоном сменил я тему. — А если это — дама? — попытался сострить.

— Гендерные признаки здесь абсолютно ни при чем, — отвечал он вполне серьезно (пришлось потом в словарь лезть, значение слова мудреного узнавать). — Все равно беречь надо, холить и любить. Тем более, если это баба.

— А вдруг она страшнее атомной войны, — начал я провоцировать наставника.

— Ты что, милый друг? Помнишь третий закон Ома: «Некрасивых женщин не бывает…» Вот и следуй ему свято.

— А вдруг дело дойдет до «постели», а я женат? Что начальству тогда докладывать? Врать, что мы обсуждали последние аудиозаписи лютневой музыки XVII века и пили чай грузинский с сушками? — Не умничай, Серж, — спокойно ответил наставник. — Поверь, тебе это не идет. — Помни, что в разведке все или почти все уже было задолго до тебя. В разных вариантах, но было. И с постелями случилось столько увлекательных историй, что даже маститые романисты выстроились бы в очередь, чтобы послушать про разведадюльтеры на самых разных уровнях.

Тему любовных контактов в рамках «работы» наставник, к моему глубокому сожалению, закрыл, но успел поведать, как один наш товарищ «случайно» вербанул достаточно высокопоставленную секретаршу то ли из МИДа, то ли из минобороны в одном живописном афроевроазиатском уголке планеты. Девушка оказалась не только жадной до любви, но и умненькой. Она быстро поняла, что русскому «дипломату» нужны не только плотские утехи, но еще и разные документы о жизни ее маленькой, но гордой страны.

Молодой человек поил даму не самым дорогим шампанским, привозил шоколад и, как говорится, помогал материально, чем существенно, но разумно увеличивал ее ежемесячные доходы. Девушка, к слову, была очень симпатичной, ненавязчивой, но требовательной и темпераментной в сексуальном быту. Учитывая, что у «дипломата» была еще и законная супруга, причем, тоже приятной внешности, то парню приходилось проявлять волю, мужество и, конечно, недюжинную выносливость. Чтобы «соответствовать», он изменил свое питание в лучшую сторону, чем слегка озадачил супругу. Начал регулярно ходить в бассейн, перестал чураться утренних пробежек и пару раз в неделю играл в теннис с коллегами, так сказать, для поддержания формы.

Спорт и протеины помогли. Дело наладилось, информация с высоким грифом секретности потекла бодрым ручейком в Москву. Закончить в тот раз свой увлекательный рассказ про секс-героя разведки Иваныч не сумел, пришлось отвечать на очередной «срочняк». Но никто себе представить не мог даже в самом страшном сне, что эта история вскорости повторится. И с кем? С нашим любимцем Славой в его прекрасной стране, куратором которой был я.

Начало истории вы уже знаете, повторяться не буду. Как всегда вмешался глупый случай. То ли Славик сам сболтнул спьяну кому-то, то ли прознал кто из ближайшего окружения и из зависти стуканул. Так или иначе, но информация о геройских подвигах Славы в постели просочилась в Центр.

Наш Саныч с целым букетом болячек: диабет, ишемия, начальная стадия простатита и грыжа в позвоночнике, приобретенных на фронтах холодной войны, очень запереживал. Похудел, даже в свой любимый теннис играть перестал, бедолага, когда узнал, каким удивительным и до неприличия простым способом его подчиненный — наш Слава — добывает информацию. Да, ценную, да, важную и нужную, именно по этой теме. Но он же — коммунист, офицер, у него семья и ребенок, возмущался Саныч!

— Выделить дополнительные средства этой… — брезгливо, — девке и прекратить вертеп! — приказал генерал нашему направленцу, посчитав вопрос закрытым.

— Вертеп — это кукольный театр, товарищ генерал, — смело, даже чересчур парировал Курков. — А у них там все, похоже, серьезно…

— Вот именно — театр, умник! Прекратить эти представления на сексуальной почве! Пусть денег даст своей… — Обычно деликатный Саныч закрутил головой, будто пытаясь найти на просторах своего девственно чистого стола подходящее определение для иностранной любовницы бедного опера.

— Может, не стоит ломать отработанную схему? — Попытался аккуратно возразить полковник.

— Какая еще схема! — Начал багроветь генерал. — Твой протеже там, понимаешь, секретарш… (смачно, даже с каким-то кайфом употребил непечатное слово), а мы тут терпеть должны такое безобразие? Да они там всей резидентурой теперь по чужим постелям полезут к молодым… (Саныч на этот раз нецензурно отозвался о женщинах легкого поведения)! Куда там смотрит отдельская парторганизация? А если меня на Старой площади спросят, что я им скажу?

Генерал распалялся все больше и больше. Завидует, старый хрыч, подумал его заместитель. И боится за свои погоны — возраст, да и пенсия не за горами… Действительно, что сказать на Старой площади? Если, конечно, спросят. Если эта тема у них актуальна. Сам-то уже забыл поди, каким был «соколом» лет тридцать назад.

Седоватый направленец, на которого собственно и был в основном направлен начальственный гнев, за свои неполные пятьдесят пять лет и не такого насмотрелся. Успел, пострел, побывать, причем, не по своей воле практически во всех «горячих точках». И не в увеселительных турпоездках на борту комфортабельного круизного лайнера! Сначала позагорал на берегу Суэцкого канала в 1956, заглянул на Остров Свободы в 1962. Потом искупался в Тонкинском заливе в 1964. Навестил с дружеским визитом красавицу злату Прагу в 1968. Совершил увлекательное сафари в Мозамбик, Анголу и Гвинею-Бисау в 1975. А закончил все в Афгане в 1979, восхитительным восхождением на Гиндукуш в составе опытных альпинистов международного уровня из Сороковой армии Бориса Громова.

Так вот, Курков молча слушал начальника. Сам-то, вся грудь в Георгиях, но, в отличие от Саныча багажа подковерных интриг не накопил. И часто резал правду-матку, невзирая на чины и звания. Потому, видимо, и оставался пока полковником. Однако на этот раз он решил не засовывать свою бедную головушку в пасть рычащему льву и дальше не спорить. Кстати, горемыка-направленец обожал песни Владимира Семеновича, особенно эту: «Жираф большой, ему видней». Он спокойно себе стоял, незаметно засунув правую руку в карман брюк.

Как потом он рассказал по секрету нам молодым в рамках чекистской учебы на тему: «Поведение оперработника в стрессовых ситуациях», там у него лежал ордер «Внешпосылторга», дающий право на приобретение долгожданной белоснежной «Волжанки» Газ-24. На наш немой вопрос: «А зачем?», он ласково так, поигрывая желваками, с уродливым шрамом на виске совсем по-отечески добавил: «Повторяю для особо тупорылых. Добрющий генерал меня «петрушит» так, что только перья летят. А я стою себе спокойненько, глажу рукой заветную бумажонку, и про себя приговариваю: «Пой, ласточка, пой. А ордерочек — вот он в кармане, фиг отнимешь». Ну, что тут скажешь? Просто гениальный вариант выхода из стресса без захода в него.

Когда генеральский гнев слегка поутих, Курков, как показалось, смиренно, потупив карие очи до пола (во дает, просто мастер-класс какой-то!) вдруг изрек тихим скорбным голосом, будто бы ни к кому не обращаясь.

— А чего орать-то, Сан Саныч, клетки нервные попусту тратить! Нам уже о вечном подумать пора. Все равно ведь все передохнем…

Эта поистине аристотелевская фраза о бренности всего живого на земле произвела эффект разорвавшейся тясячекилограммовой фугасной авиабомбы. Мы все просто остолбенели и с ужасом уставились на генерала, ожидая новых раскатов грома и молнии. Немножко зная босса, мы предполагали услышать оглушительный львиный рык: «Эй, стража, ко мне. Взять его, паскудника. Заковать в железо и в одиночную камеру в Лефортово, на хлеб и воду, пока не подохнет!».

При этом стоящий рядом с шефом один из замов — ни рыба, ни мясо, вообще не имеющий своего собственного мнения ни по какому, даже самому пустяшному вопросу, весь подберется. Сделает шаг в направлении Куркова, сорвет с него эполеты. По-молодецки выхватит из богато инкрустированных драгоценными камнями ножен кривой турецкий ятаган, и услужливо обратится к генералу: «Раджа, позволь я отрублю ему голову?» Увидев легкое покачивание ладони босса с зажатым в ней белым платком, означающее «нет», подхалим вложит клинок в ножны, опустит голову, и трусливо спрячется за спины присутствующих. Возможен, конечно, и такой вариант. Генерал орет:

— Кадровика ко мне, живо! — Говорит ему, так ласково: «А оформи-ка мне этого красавца, быстренько, вечным резидентом в красивый город с таким романтическим названием Камень-на-Оби. Пусть он там свой героизм покажет, да навербует нам бурых медведей побольше!».

Но произошло все с точностью до наоборот. Саныч смирил свой гнев, сдулся как старый футбольный мяч и тихо опустился в кресло. Мы не дышали. Босс, чему-то одному ему известному, мягко улыбнулся и тихонечко стал напевать: «Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для развлечений…», забыв о нашем присутствии.

Первым очнулся Иваныч, который, поддерживая Куркова, и решив вызвать огонь на себя, начал демонстрировать фигуры высшего пилотажа и глубочайшие познания в области психологии генералов. Вытянувшись во фрунт, он рявкнул так, что на нас с потолка штукатурка посыпалась:

— Сан Саныч, я вот интересуюсь: — С финансистами вы сами договоритесь насчет денег?

Хорошо бы тут еще добавить, «Ваш бродь» и ручку облобызать, встав на колено, — подумал я вяло, боясь от страха даже пошевелить затекшими во время разноса членами. Все, теперь пи…ц и моему Иванычу. Ты бы его еще ботинки себе почистить попросил, безрассудный, ты наш! Или водки стакан налить (Саныч беленькую совсем не принимал. Пил только красное чилийское вино, на худой конец южноафриканское или дорогущий вискарь «Чиваз Ригал Роял Салют» в замшевом мешочке).

К моему огромному удивлению генерал опять поступил непредсказуемо! Ровным спокойным голосом произнес:

— Не-а, Ванюш. Сам будешь с ними разговоры разговаривать. Ты ведь умеешь… Составь, голубчик, умненькую бумагу, а я ее подмахну. Только не надо деньгами разбрасываться — скромнее пусть ведут себя… Все. Все свободны. Идите работайте!

Напоследок добил нас окончательно, заговорщицки подмигнув:

— А, может, хлопцы, по пять капель с устатку? — И игриво помахал перед нашими ошалевшими рожами вытащенной из шкафа бутылкой дорогущего чилийского вина. Не дожидаясь от нас ответа, примирительным тоном произнес: «Ну, не хотите, как хотите. В следующий раз значит».

Мы вывались из кабинета, кстати, совсем не роскошного, а обычного, только побольше наших, в полном изумлении.

«Кто должен вести себя скромнее, насколько скромнее», — шептал себе под нос направленец. И пока ответа не находил.

«Погубим такой классный источник из-за какой-то дури», — подумал в свою очередь Иваныч и пошел составлять бумагу для финансового отдела.

Перед эти мы все трое заглянули к заму. Обычно прижимистый, он неожиданно расщедрился, широким жестом достал бутылку скотча («рэд лейбл», конечно) и пакетик орехов кэшью. Разлил по стаканам, молча выпили. В процессе короткой беседы Иваныч хранил гордое молчание и терпенье, как декабрист «во глубине сибирских руд». Лишь однажды, усмехнувшись, наставник изрек:

— Это мы с Курковым на шефе сегодня домашнюю заготовку испытывали, так сказать «секретное оружие третьего рейха». — И, обращаясь персонально к заму: — А вообще-то мы Саныча все любим. Так ему и доложи. А Славка наш — все равно орел. Весь в меня пошел. Его бы не розгами на конюшне драть за прелюбодеяние, а к ордену представить, хотя бы «Сутулого»!.

Обычно скупые финансисты средства на этот раз выделили без единого слова. Вместе с деньгами в резидентуру пришло «разъяснение», что, мол, источнику надо теперь больше платить. А спать с ним впредь не стоит, так как это несовместимо с коммунистической моралью, честью офицера и семейными ценностями. Инструкцию довели до сведения Славика.

Опер — человек подневольный — на следующее свидание прибыл опять с шампанским и с конфетами. Советское «полусладское» и продукцию фабрики «Красный октябрь», выделяемые для представительских подарков, «дипломат» предусмотрительно на всякий случай оставлял дома на радость жене и ребенку. «Маленькой рыбке», как он ласково величал своего источника, покупались французские напитки и бельгийские сладости. Встретили его как всегда радушно и дали возможность скопировать нужные бумажки (минутное дело!). Однако романтическую часть вечеринки Славик демонстративно запорол, сославшись на срочное совещание у посла. Конечно, 23.00! Самое время для заседаний!

Оставив в прихожей пузатый конвертик с дензнаками, дипломат быстро слинял к неудовольствию, видимо, обеих сторон. Резиденту документы как всегда понравились.

— Вот видишь, брат, — сказал он глубоким душевными голосом своему удачливому оперу. — Может, там, — шеф многозначительно поднял вверх свои поредевшие в схватках с супостатами бровушки, — и правы были: кто-то любит арбуз, а кто-то свиной хрящик… Но все обожают дензнаки в большом количестве. «Твоя», как видишь, не против повышения «оклада».

— Поживем — увидим, — с ноткой злорадства заметил Слава, ровно за день до контакта предупреждавший резидента, также как и направленец — Саныча, что схему не стоит ломать, ну, или по крайней мере еще рано. К тому же Славик сросся с ролью героя-любовника и, откровенно говоря, она ему нравилась.

— Приказ Конторы, он и в Африке — приказ, — строго сказал шеф.

— Мы не в Африке, — огрызнулся уже заматеревший Славка и поехал на встречу, рассчитывая по дороге купить шампанского и конфет.

Через пару недель он опять «отмазался» от секса под другим «убедительным» предлогом — у жены зуб болит, нужно к врачу, машины нет, везти некому… Полная чушь… Однако!

К удивлению аналитиков Центра среди документов в этот раз не оказалось ни одной сколь-нибудь значимой бумажки по сравнению с предыдущими засылами. Так повторилось еще несколько раз, и Москва выразила недоумение вместе с неудовольствием. Резидент долго, на самом деле всего-то час — время поджимало — «чесал репу». Он покряхтел, глотнул вискаря для храбрости, а затем, насколько позволяла бумага, гневно, не сильно выбирая выражений, объяснил придуркам в Центре, что за деньги источник шлет, как видите, только документы ДСП. За секретные странички требует любви (в первую очередь), а также уважения в виде хорошего французского шампанского и приятной беседы до и после. Против повышения гонорара не возражает.

Ответ пришел через день. Очень краткий. Саныч, видимо, консультировался на Старой площади. Контора предложила вернуться к старой схеме получения информации от источника, гонорар не уменьшать, соблюдать еще большую конспирацию и присвоить Славе внеочередное воинское звание.

Я срочно настрочил представление. И уже дня через три-четыре босс стал за глаза называть его, между прочим, с плохо скрываемым уважением, товарищ «секс-майор». А уж коллектив резидентуры-то как ликовал (за исключением его женской половины), радовался за товарища, отстоявшего свое законное право на свободную любовь. Вечно недовольные дамы, правда, единодушно назвали это по-другому — «чистым бл…вом!». Гуляло и все наше направление и довольно долго — Славик в знак благодарности прислал с оказией ящик импортного алкоголя!

Фронтовики говорят, «бомба в одну и ту же воронку дважды не попадает». Никто не предполагал тогда, что нечто подобное может приключиться и со мной. Ан, нет! Случилось и буквально в первой же моей короткой загранкомандировке. Прямо заколдовал что ли колдун какой наше гвардейское направление. Сначала Слава попал, а вскорости я наступил на те же грабли…

Прошло не так много времени, и лапочка Саныч предоставил мне уникальный шанс мир посмотреть, да и язык французский подшлифовать. Командировка (если хотите стажировка) во Францию обломилась неожиданно, на короткий срок, под конкретное мероприятие и «косить» я должен был под журналиста. Увидев нескрываемый ужас в моих глазах (где Михаил Кольцов, а где я?), Иван Иваныч ободряюще хлопнул меня по плечу: не ссы, Серега, прорвемся! В Шереметьево меня провожали верный друг Вован и будущая жена Маруся!

В минкультуры Франции, куда я приехал за аккредитацией на международный кинофестиваль как журналист отнюдь не московского издания, не оказалось моей фотографии. Письмо от газеты было, а фотка потерялась. Вообще-то, ее и не должно было быть, потому что мы фотографию не посылали — так, на всякий случай, мол, сфотографируют если надо на месте.

— Сыграй простачка, включи дурочку — напутствовали меня Курков с Ивынычем, — тем более, что это у тебя гениально получается каждый день. Мы даже уставать слегка от этого начали (хрен вам, а не сувениры из Парижа за вашу доброту!). Поплачься в жилетку лягушатникам, руки позаламывай, в истерике бейся, мол, у нас на Урале без моих корреспонденций о фестивале никак нельзя. Тиражи упадут, надои снизятся и народ в Челябинске глухо тосковать начнет, а может даже роптать станет без отчетов о новинках европейского кинематографа… Включай обаяние, грози в ресторан пригласить какой подешевле, ты ведь голытьба! Но обещай ужин со свежей клубникой…

— Какая клубника! Сейчас март.

— Есть у них у буржуев клубника, — разулыбался Иваныч. — Помнишь анекдот? Француз спрашивает русского: «У вас когда первую клубнику в магазины привозят?» «Ну, — отвечает наш, — где — то в конце июня. А у вас?» «У нас к 6.00 утра».

— А деньги? — Спросил я робко, уже смело рисуя в своем разгулявшемся воображении официантов в напудренных париках и белоснежных ливреях, свечи в серебряных подсвечниках на столах и сказочный ужин с мартовской клубникой со сливками на десерт.

К слову, клубнику со сливками в Москве мне доводилось пробовать только летом и только в банкетном зале Дворца съездов в антракте балета или концерта. В металлическую креманку попадало 4–5 ягодок, не щедро политых сливками. Стоило удовольствие около двух рублей, что было круто по тем временам, и не все тянулись к клубничке, предпочитая пиво и бутерброды с колбасой и сыром.

— А какие деньги у журналиста? — Легко парировал наставник.

— У тебя только командировочные в разумных пределах. Ну, будет немного «подкожных», но тоже не для того, чтобы шиковать. Достань через знакомого продавца (а где ж его взять, любезного?) в Сороковом гастрономе коньячку, икорки, колбаски сырокопченой — сам перекусишь, если что, или гостей в номере угостишь… Если ты, неразумный, такими полезными связями до сих пор не обзавелся, так и быть, дам тебе один телефончик. Да! И не кури там свою «Яву» вонючую! Купи нормальных американских или английских сигарет, чтоб из-за запаха табака от тебя сразу не шарахались.

— Вообще-то я «БТ» курю, — захотелось немного подерзить.

— Кури хоть «Казбек», но туда приедешь — купи американских, не жмотничай… Помнишь, как там у Высоцкого: «Ты смотри, не выкинь фортель — с сухомятки не помри», — засмеялся направленец. — Не помру как-нибудь, постараюсь. Но я хотел спросить, что если вдруг дело далеко зайдет, тогда как?

— А ты не знаешь? Ну, тогда мне звони, и докладывай, что мол, у меня уже одна рука под юбкой, товарищ полковник, так разрешите мне в трусы лезть или можно ограничиться предварительными ласками? Мы тут посоветуемся и выдадим тебе рекомендацию. — Оба полковника смачно заржали, представив, видимо, как я судорожно набираю телефон Конторы по межгороду и докладываю о своих эротических достижениях. Мне стало неловко и неприятно.

— Я серьезно… Ну, правда…

— Что «ну, правда»? Решай на месте, разведчик! Сам. Это работа твоя, хотя звучит несколько цинично, согласен. Единственное, что могу тебе посоветовать, предохраняйся, если сможешь. А то «залетишь», как курсант на генеральской дочке. Вдруг они нам ноту протеста или того хуже — письмо благодарственное… — Мои собеседники снова засмеялись, но уже не так весело.

С какими черствыми и бездушными людьми я вынужден работать, обиженно думал я, летя во французскую столицу. Прибыв в оргкомитет фестиваля, я включил обаяние, простодушие и отчаяние одновременно. Где же моя аккредитация, закатывал я глаза, вот же письмо, вот написано, что фотографии прилагаются. Куда одни делись, мы же их посылали, как же быть? Фестиваль открывается послезавтра, а я никуда не успеваю… Я только что не плакал перед кучей скромных, в целом симпатичных, но строгих девушек, представлявших пресс-службу и службу аккредитации фестиваля.

— Месье, — сжалилась одна худенькая брюнетка, — я сейчас вызову начальника службы аккредитации.

На вид брюнетке было чуть больше 20 лет. Рост — 160 на каблуках. Веса — никакого, темные круги под глазами. Неважно питается, решил я. Гибнет нация, гибнет…

— Подождите пять минут в баре — выпейте пока кофе, — щебетала девочка.

Лучше бы не начальника, а начальницу вызвала, думал я, заказывая кофе и громоздясь на высокую круглую жесткую табуретку. Там, на самом верху, мою скромную просьбу, кажется, услышали. Через несколько минут ко мне приблизилась миловидная (хотелось сказать очень миловидная) с тонкой талией и достойным бюстом девушка с соответствующим «бейджиком» на ладном платьице и с моим аккредитационным письмом в руке. Из надписи на «бейджике» следовало, что именно она и есть на сегодняшний день главная по «тарелочкам», то есть по аккредитации.

— Вы искали меня, месье?

— Да, мадам! Я позволил себе… — Я сполз с неудобного стула и даже не успел поставить чашку с кофе на стойку бара.

— Мадемуазель, — поправила девушка. Я сделал вид, что внимательно смотрю на «бейджик», хотя смотрел на грудь его хозяйки, пытаясь понять, носит она лифчик, или нет.

— О, конечно, мадемуазель… Рени. Я правильно назвал вашу фамилию?

— Правильно. Можно просто Софи. Здесь, — она помахала перед моим носом письмом, — написано, что вы, Сергей, представляете газету и еще два ежемесячных издания?

— Да, все правильно. Видите ли, дороговато посылать сюда из-за Урала от каждого издания по корреспонденту, хотя, конечно, событие, я имею в виду фестиваль, стоит того. Могу я угостить вас кофе?

— Не разорю вашу газету? Здесь кофе недешев. Видите, как мало народу в баре! Ваш брат журналист предпочитает бесплатный напиток там, в кулуарах.

— Ну, что вы, Софи! — Наставления Иваныча тут же вылетели из башки. — Я так вам благодарен за помощь…

— Я пока ничего не сделала. Выпьем кофе чуть позже, после того, как получите аккредитацию.

Софи поискала глазами кого-то в толпе, увидела и подняла руку с моим письмом. «Без лифчика, — определил я. — Между вторым и третьим размером, ближе к третьему».

— Гийом! — Позвала она высокого парня с неопрятными волосами, весь в джинсе и в умопомрачительных по нашим меркам кроссовках. Он подошел.

— Проводи месье в студию к нашим. Пусть сделают фото на аккредитацию. Только быстро, прошу тебя.

Гийом махнул мне рукой и двинулся сквозь набиравшую плотность толпу. Софи повернулась ко мне:

— Идите за Гийомом, он все сделает. Да, и отдайте ему письмо. Как вернетесь, выпьем вашего кофе.

— Давайте лучше пойдем на улицу, тепло ведь, весна. Не то, что у нас…

— Там кофе еще дороже, — понизив голос и прищурив свои темные глазки, игриво произнесла моя спутница.

— Перестаньте меня унижать, Софи…

— Ладно, ладно. Я шучу. До встречи!

Она легко растворилась в толкучке, а я побежал догонять долговязого Гийома. Через 15 минут я повесил на шею сине-бело-красную ленточку в цвет французского флага с пластиковой картой, на которой значилась моя фамилия и название моей газеты.

Конец ознакомительного фрагмента.