Кладбище погибших цветов

Владимир Ходаков, 2022

Отто – ветеран войны. Будучи рекрутированным в 10-летнем возрасте, он возвращается спустя 25 лет в родную деревню и понимает, что ему нет места среди мирных людей; кроме того, дом и имущество его покойного батюшки давно принадлежат другим хозяевам. Осознав это, он отправляется в графский замок, чтобы лично просить у его светлейшества землю для разведения скота и мало-мальски спокойного существования среди обывателей. В результате путешествие приводит его в долину – симпатичное местечко между рекой и черными скалами на северной границе графства. И здесь судьба сводит его с загадочным Вафтрудниром – гигантом, трепетно заботящемся о своих прекрасных садах.

Имя мое Отто, в честь покойного батюшки. Хороший был человек. По крайней мере, так считал он сам. Вечно сетовал на свое бедняцкое положение и на то, что война забрала у него всех толковых сыновей. Остался только я, самый никудышный, но опять же с его слов, а не по моему собственному разумению. И меня не миновала участь солдата, в день моего десятилетия за мной пришли графские рекрутеры, всучили батюшке мешок с медяками и увели меня туда, откуда я вернулся лишь к 35 годам. Такая судьба не была исключительной, призыва не удалось избежать ни одному мальчишке из моей деревни, потому ничего особенного я в этом не вижу и не в коем случае не хочу благодаря утраченному юношеству и молодым годам предстать перед вами в выгодном для себя свете. К великой горести, я не успел застать своего батюшку при жизни. Еще больше я жалел о том, что все его имущество (старый дом и дряхлая кляча, не более того) отошли графу, а он распорядился наследством как нельзя скверно: устроил на батюшкиной земле приют для осиротевших солдатских отпрысков.

«Не переживайте, Отто,» — говорил мне господин приказчик, после того как сообщил мне эти невеселые вести. — «Думается мне, граф ни в коем случае не забудет тех, кто верой и правдой служил ему в походах. Жилья в деревне, как вы понимаете, выделить вам никак нельзя, потому как каждая пядь земли пущена на пахоту и на скорейшее восстановление выплаты облагаемого замком оброка. В последнее место я и рекомендую вам немедленно отправиться, и уже оттуда вести свои соискания.»

Делать нечего, сказано — сделано. Конечно, я не поверил ни единому слову лживого чинушки, уж больно довольный и сытый вид имело его багровое округлое лицо с неприятно крупными губами, которыми он то и дело причмокивал. Я собрал свои скромные солдатские пожитки и поспешил выдвинуться к замку. Да и идти, откровенно говоря, было недалеко — три холма, одна река и вот он, графский замок.

В любой другой жизни меня вряд ли даже на милю подпустили к этому месту, но на мое счастье, люди из замковой стражи служили со мной в одной пикинерской роте — Патрик и одноглазый Шульц, лишившийся своего левого ока (которое, как он яростно доказывал любому выпивохе в кабаках, видело много лучше правого) в том же бою, где господин граф потерял в гуще сражений свой любимый меч, освященный самим папой святой церкви. Величайшая утрата для всей кампании и для господина графа, в частности.

Я без труда попал на территорию замка через главные ворота. Местные вполне могли принять меня за странствующего рыцаря, ищущего ночлег и юные девичьи ушки для своих слезливых дамскоугодничьих баллад. Для полного сходства с бродячим благородным бардом мне не хватало самой малости: верного коня, изысканных одеяний, рыцарского меча или расписной лютни. На худой конец, хотя бы малой толики музыкального слуха, куда ж без него.

За все 25 лет службы, сколько помню, на территории замка я был лишь дважды. Оба раза это были торжественные марши в честь малозначащих побед в очередном пограничном сражении. Граф выступал перед людьми, хвалился своей доблестью и доблестью своих сыновей. После чего, по своему обыкновению, объявлял о предстоящем пире для вассалов и между делом упоминал о повышении сборов рожью, мясом и холщиной на нужды армии. Меня такие вести всегда очень радовали. Означало это, что в течение ближайшей недели мы с товарищами знатно попируем тем, что эти бездельники-крестьяне прячут под полы и в глубокие погреба всякий раз, когда военная надобность вынуждает нас расквартировать свой полк в одной из бесчисленных деревень нашего края.

Я нерешительно прошагал внешний двор, минуя нестройные ряды низкорослых домишек, маленьких и неказистых, принадлежащих вне всяких сомнений замковой прислуге. Не стоит и сомневаться, что все они тоже бездельники и трусы. Мало того, что заперлись в своих лачугах во время последней решающей битвы, когда враги были практически у них на пороге! Так и теперь, смеют улыбаться, приветливо кивать мне при встрече и вообще вести себя так, словно мы с ними ровня. Особенно возмутился я протянутой руке одного из служек, явно конюха, если судить по густому аромату лошадиного дерьма от его холщовой бесцветной рубахи. Ярость моя была столь велика, что я в момент забыл о робости и быстро преодолел приличный кусок пути, вплоть до ворот внутреннего двора, за которыми и находились покои графа.

«Куда?» — сурово вопрошал меня верзила-стражник в наглухо запаянном на квадратной голове шлеме, напоминающем ведро. Он поудобнее перехватил древко своей алебарды, давая понять, что в случае моего неповиновения, которого я еще никаким образом выказать не мог, или, что хуже, попытки прорваться во внутренний двор, он немедленно пустит свое грозное оружие в дело.

«Я направляюсь к господину графу. К нему у меня чрезвычайно важное дело, которое не терпит отлагательств.»

Не собирался кривить душой, тем более, что с первого взгляда на стражника проникся симпатией не столько к нему самому, сколько к его труду. Честный человек, который соблюдает свои обязанности и верно служит господину. Не то, что эти подлые служки с внешнего двора. Натянули свои фальшивые улыбки и только и ждут, когда ты пройдешь мимо, чтобы бросить косой взгляд или же вовсе — плюнуть в спину.

Стражник с минуту разглядывал мое скромное и никуда не годившееся одеяние, хмыкнул, когда взгляд попал на рукоять затупленного кацбальгера, единственного богатства, заработанного мной за годы службы.

«Пикинер, значит,» — одобрительно кивнул охранник. Наверняка и улыбнулся, но через шлем-горшок я мог разглядеть только его голубые глаза с крупными белками и взгляд, выдающий большого простака.

«Ага.»

«Стало быть, тоже проситель.»

«Тоже.»

Обычно я не так малословен, но в этой ситуации я решил, что лучшая тактика — со всем соглашаться, быть лаконичным и крайне откровенным. Иного способа попасть в замок я не находил.

«Мой тебе совет, Отто», — сказал стражник после того, как я сообщил ему свое имя (он же по правилам не имел права сообщать свое имя каждому встречному, о чем он с искренним сожалением мне и сообщил, я же в свою очередь проникся к нему еще большей симпатией за верность дисциплине). — «Дождись завтрашнего утра. Просителям нынче рады, но лишь до полудня. Граф не любит заниматься делами бедняков после обеденной трапезы, по обыкновению, он коротает день за игрой в шахматы с графиней, что, впрочем, далеко не наше с тобой дело. Во внешнем двору ты легко отыщешь себе кров и ужин, не особенно изысканный, если ты едок привередливый, но достаточно сытный. Здесь всегда рады гостям, особенно ветеранам.»

«Дорогой служивый друг, — отвечал я ему со всей любезностью, на которую был только способен. — Твоя искренняя доброжелательность тронула меня до глубины моей черствой солдатской души. Ты абсолютно прав в своей непоколебимой верности долгу и нежелании никоим образом нарушить покой нашего господина. Я же в свою очередь признаю свою нелепую поспешность. Мне следовало догадаться, что господин граф предпочитает решать вопросы, особенно деловые (а я к нему прибыл именно с таким) в первой половине дня. И тем не менее, как бы голоден и устал не был бы я сейчас, а меня буквально валит с ног к твоему сведению, ни за что не разделю кров с этими проходимцами и откровенными разгильдяями с внешнего двора. При всем уважении к вашим добрым помыслам, я предпочту занять место за стенами замка, игнорируя голод и зверский холод нынешних ночей.»

Речь моя, несомненно, произвела на стражника самое глубокое впечатление. Он даже не сразу нашелся, что ответить на мои слова. Дело дошло до того, что он на мгновение, видимо по досадной оплошности, выпустил алебарду из своей руки. Она даже успела какое-то время провести на свободе, стояла у его левого плеча, покачиваясь, и уже готова была упасть, но стражник успел ее перехватить. Даже это неприятное происшествие не смогло очернить чувство моего величайшего уважения к этому человеку.

«Дорогой Отто, уверен, вы глубоко заблуждаетесь! Это что касается ваших суждений о добрых людях с внешнего двора. Вашему нежеланию провести ночь среди них я, само собой, никак помешать не могу. Но! В то же время я не могу допустить, чтобы такой порядочный человек, как вы, прозябали на голой земле, укрывшись вашей никуда не годной курткой, которая, разумеется, не спасет от ночного стылого тумана. От него гниют кости, а еще появляется мигрень. Так и быть… решено! Этой ночью вы заночуете в казарме замковой стражи, на моей собственной постели!»

Верзила крепко прижал к плечу древко своего грозного оружия и степенно кивнул в знак благосклонности.

«Благодарю тебя, добрый стражник, — ответил я и совершил самый низкий поклон, на который был способен. — Я с превеликим удовольствием приму твое предложение. Уверен, я смогу обойтись и без ужина, но между тем с большим удовольствием отведаю солдатской каши из общего котла. В вашу честь, добрый стражник!»

Верзила громко расхохотался и всем своим видом выказывал желание немедленно сорваться с места и сопроводить меня до казарм. В последний момент дисциплина взяла верх над ребячеством, он тихонько окликнул свободного от дежурства товарища, который, устало прислонив лысую голову к древку алебарды, дремал на небольшой скамейке чуть поодаль от нас.

«Будь любезен, проводи Отто до моей постели и окажи ему самый радушный прием. Если удастся, раздели с ним кусок вареной свинины, который полагается мне сегодня на ужин. Ступай же!»

Добрый человек, этот верзила-стражник, ох добрый. Я готов простить ему его простодушие и явное неумение разбираться в людях (речь конечно же о пресловутых конюхах и служках с внешнего двора), но не за сытный ужин и мягкую постель, а за его рвение к службе и чувство долга. С мыслями об этом я преспокойно заснул, положив под голову сложенную вчетверо свою плохонькую куртку. Я проспал точно до первых петухов, и с рассветом направился в замок.

***

Едва солнечные лучи пронзили своим ослепительным светом соломенную крышу казармы, я уже стремглав мчался к внутренним воротам, в надежде успеть до того, как к ним нахлынет толпа просителей. Эти чертовы тунеядцы, только и знают, как обивать пороги господ, выпрашивая жалкие крохи, когда у самих амбары наверняка ломятся от зерна, гниющего из-за нехватки воздуха и места. И они еще смеют приходить — просить у господина графа, когда у честных солдат вроде меня нет ни гроша за душой? Да уж, поистине гнилые людишки.

Как бы я не спешил, обогнать толпу попрошаек мне не удалось. Как пить дать, стоят здесь с полуночи, некоторые разложили прямо на деревянных мостках свои котомки и приглашают остальных разделить с ними завтрак. Но я-то на такие уловки не поведусь, понятное дело. Еще потом выставят мне счет или, того хуже, сообщат графу, что я совершенно бессовестно воспользовался их добротой и наглейшим образом уничтожил все их запасы провизии.

Продраться сквозь толпу просителей у меня бы не вышло, даже будь я размером с боевого скакуна. Большой удачей для меня было встретить знакомого верзилу-стражника (как выяснилось из его сбивчивых объяснений, он провел всю ночь на дежурстве, видимо, надеялся этим обстоятельством заслужить еще больше моего уважения, но я пресек его бахвальскую речь, строго сообщив, что это его прямая служебная обязанность), который своим грозным видом и легким постукиванием алебарды о деревянные доски мосточков без труда расчистил мне путь до дверей графских покоев.

«Здесь я вынужден распрощаться с тобой, дорогой Отто. Помочь внутри я никак не смогу, к тому же я и так оставил вверенный мне пост, разумеется, исключительно от большой дружбы с тобой. Надеюсь, ты сможешь простить мне такую вольность, милый Отто, потому как совесть моя, увы, на такое милосердие не способна. Прощай!»

Я намеревался было тепло проститься со стражником, но вспомнив про его бахвальство и вопиющей дерзости отлучку с места несения службы, удостоил его лишь сухим коротким кивком, развернулся на каблуках, возвещая об окончании нашей беседы, и немедленно вошел в распахнутые ворота.

«Вынужден сообщить, что господин граф хоть и принимает посетителей в такой ранний час, находится в прескверном расположении духа, к тому же живописец который месяц пишет его портрет, от чего господин граф регулярно нервничает. Могу я рассчитывать на ваше благоразумие… Отто, верно? Отто, дорогой Отто! Я ни в коем разе не хочу сказать, что господин граф отказывает вам в аудиенции, лишь хочу убедить вас не расстраивать его светлейшество чересчур… щепетильными или откровенно наглыми просьбами.»

«Ох, ведите же меня к нему», — нарочито громко вздохнул я и махнул рукой в знак согласия на нелепую просьбу канцелярского служки с только-только пробившимися юношескими усиками над верхней губой цвета чернильницы.

Сперва я решил, что господин граф принимает посетителей прямо в опочивальне. Уж больно темными были гардины на величественно вздымавшихся под своды замка окнах, к тому же во внушительного размера зале, куда меня беззастенчиво втолкнул юнец-писарь, была кровать. Я уж было вновь заробел и почувствовал желание немедленно покинуть эту комнату. Но самообладание и выработанная годами службы солдатская стойкость взяли верх, я совладал с собой и даже сделал несколько маленьких, но очень решительных шагов вглубь залы.

«Утречка, любезный подданный», — услышал я из-за большой шелковой ширмы в аккурат по центру помещения властный мужской голос, которой эхом разнесся по комнате. — «Немедленно представься и изложи цель своего визита, будь же краток и откровенен. Ложь моему светлейшеству совсем не по душе.»

Господин граф издал сухой смешок, но так и не показался из-за завесы. Я поспешил назваться и рассказал о притеснениях со стороны деревенских властей, своем желании обзавестись небольшим земельным участком, положенному мне по делам и подвигам моим. Словно бы мимоходом обмолвился о дерзости конюхов с внешнего двора и полном отсутствии дисциплины в рядах замковой стражи. Перебрал в уме все вышесказанное и остался вполне доволен своим емким и вполне подробным докладом.

«Ха-ха-ха! Боги, это так забавно! Нет, милый Отто, я крайне восхищен вашим рвением. Насчет ваших наблюдений — в замке немедленно будет проведена необходимая показательная порка любого стражника, на которого вы укажете. И не вздумайте отказаться от своих слов! Считайте это прямым приказом моего светлейшества. Что же насчет земли… Этим вопросом занимается непосредственно канцелярия нашего короля, к сожалению, вашу просьбу я не смогу удовлетворить. При всем моем уважении к почетной службе пикинерского полка. Ох и задали мы жару неприятелю в той битве, а?»

Господин граф громко рассмеялся, и из-за ширмы показалась худая старческая рука, усыпанная перстнями. Я поспешил засмеяться в ответ, хотя не совсем понял, о какой именно битве идет речь. И неужели мы могли встречаться на поле брани? Он говорит со мной, как со старым знакомцем, но никак мы раньше не могли говорить.

Тем временем господин граф отодвинул шелковую завесу и медленно вышел на свет, пробивающийся через узкую полоску пустого пространства между двумя тяжелыми гардинами.

«Продолжим чуть позже, Клаус,» — небрежно бросил он живописцу и потуже завязал пояс на своем изысканно-потрепанном халате пурпурных цветов.

«Прошу у вас прощения, господин граф,» — поспешил извиниться я и склонил голову в знак нижайшего смирения и покорности. — «Не только за то, что прервал ваше занятие живописью, но и за наглость просить у вас лично.»

«Что вы, Отто! Вам ли извиняться? Не смейте думать даже о том, что причиняете моему светлейшеству какие-то неудобства! В конце концов, моей прямой обязанностью в послевоенное время является, непосредственно, восстановление мира, порядка и благоденствия на моих землях. Особенно то касается тех, кто верой и правдой служил мне на поле брани. Верно я говорю?!»

«Верно», — нерешительно ответил я и оглянулся на художника, ища поддержки; последний же в свою очередь не обращал на меня ровным счетом никакого внимания. — И все-таки, господин граф, я рискну своей глупой головой и повторю свою ничтожную просьбу. Мне ведь много земли не требуется, только избу поставить, да забор вокруг нее. Скотину завести, птицу какую-никакую. Если думает ваше светлейшество, что это неслыханные для старого солдата аппетиты, то поглядите, как живут другие просители, что выстроились в ряд следом за мной. Все холеные и изнеженные, едят всю жизнь кашу с молоком, а нашей баланды и не едовали никогда.»

Я прервался и перевел дух, потому как во рту мигом скопилось немалое количество слюны при одной мысли о молочной каше на жирном свежевзбитом масле.

«Ваши притязания, милый Отто, мне вполне ясны и понятны», — задумчиво произнес господин граф, теребя в старых морщинистых пальцах полы тяжелого пурпурного халата. — В самом деле, почему верные мне люди должны прозябать в нищете, как какие-то бесславные бродяжки. Думается мне, я нашел выход из нашей непростой ситуации. Подойдите же, Отто!»

Граф широко распахнул руки и с самой доброжелательной улыбкой, какую я только видел, поманил к себе подбадривающим кивком.

«Не стесняйтесь, Отто, можно еще ближе. Стоп! Достаточно, вы немного пахнете долгой дорогой и бедностью, а это два моих самых нелюбимых запаха. У вас с собой клинок? Что ж, замковой страже придется дорого поплатиться за такого чудовищного рода безалаберность. Нет-нет, ни в коем случае не думаете, что я подозреваю вас в нелепой по сути своей попытке совершить покушение на мое светлейшество. Лучше очистите голову и внимательно выслушайте мое предложение.»

Господин граф громко шикнул, что я немедленно воспринял на свой счет и попятился назад. Только спустя мгновение до меня дошло, что звук предназначался для ушей живописца, который по этому сигналу торопливо собрал свои краски, мольберт и покинул залу через скрытую от моих глаз высоким пологом кровати заднюю дверь.

«Сознаюсь вам в преступлении, милый Отто. При первом ответе на вашу просьбу я позволил себе немного слукавить. Не по злому умыслу или же из соображений расчетливой корысти, но лишь по рассеянности. Что и лукавством-то назвать нельзя, а если брать в расчет мой глубокий возраст — и вовсе простительно. Вы так не считаете? Ну разумеется, вы простите моему светлейшеству этот незначительный проступок, потому как я решил сделать вам, счастливый Отто, воистину королевский подарок!

Вам знакома долина между рекой и черными скалам в северной части моего графства? Совсем недавно, не далее, как вчера, я планировал заселить ее прощеных милостью моей ворами и беззаконниками, чтобы они сеяли там рожь и исправно пополняли амбары замка отборнейшим зерном. Сегодня утром я проснулся, умылся и сел завтракать с мыслью, что это дурная затея. Лучше я дарую эти богатые цветущие земли верным подданным. Вы будете первооткрывателем, Отто, только вдумайтесь, как честь вам, именно вам! оказана. В ближайшие месяцы я направлю в тот дивный край колонну переселенцев, у вас же сейчас есть уникальнейшая возможность отобрать себе в долине лучший кусок земли, более того, записать на свое имя!»

Я не верил своим ушам. Мне действительно даруют землю? Еще и где — в краю необетованном, где я смогу установить безраздельно свои собственные порядки?

«Разумеется, вы все так же будете моим подданным, — читая мои мысли, улыбнулся господин граф. — Вас регулярно будут инспектировать мои чиновники, а когда обживетесь, получите нормы на поставки зерна, рыбы и прочего. Но это после, а пока веселитесь и празднуйте, дорогой друг! Теперь вы настоящий землевладелец!»

«Господин мой граф, — дрожащим голосом прошептал я, стараясь изо всех сил удержаться на непослушных ногах. — Словами не передать всю мою благодарность вашему воистину безграничному великодушию и щедрости. Одного лишь прошу — позвольте мне немедленно выдвинуться в путь к своим владениям!»

«Мой секретарь выдаст вам необходимые документы. Ступайте, дорогой Отто! И позовите следующего просителя.»

Забыв о манерах, я со всех ног бросился прочь из графских покоев. Схватил из рук изумленного служки свиток (полагаю, дарственная, грамоте я не обучен, потому не видел ни малейшего смысла задерживаться для ознакомления с документом), пронесся мимо толпы попрошаек и задержался лишь завидев своего знакомца-стражника.

«Как ваши соискания, друг Отто?» — спросил он, почтительно поднявшись со своего места отдыха. На самом деле, я бы предпочел, чтобы он оставался в сидячем положении в разговоре со мной, ведь в ином случае мне приходится неудобно задирать голову вверх.

«Господин граф удостоил меня великой чести, — как можно более непринужденно ответил я, словно речь о чем-то совершенно для меня обыденном. — Я, разумеется, на меньшее и не рассчитывал, ведь мы с господином графом старые друзья и не раз выручали друг друга в пылу сражения. Знакомы вам звуки яростной битвы, дорогой стражник? Когда мечи ломаются, а копья вопят, познав вкус вражеской крови. Нет? Я бы рассказал вам пару захватывающих историй, в которых судьба всего предприятия целиком зависела только от нашей с господином графом смелости, но я тороплюсь немедленно занять земли в долине между рекой и черными скалами в северной части нашего графства. Его светлейшество, а по совместительству (не побоюсь этих слов) мой хороший друг пожаловал мне должность наместника в том диком необетованном краю, потому я намерен в кратчайшие сроки принять во владение вверенные мне земли. К слову, милый стражник, я сообщил графу о вашей непозволительной безалаберности и частичном пренебрежении вашими служебными обязанностями. Быть может, в отношении вас будет проведена прилюдная экзекуция, я бы на ней настоял, будь у меня в запасе хоть лишняя толика времени. Но его, к сожалению, нет. Потому прощайте же! Меня ждут мои земли, моя прекрасная цветущая долина!»

Оставив верзилу размышлять о его ошибках, я поспешил прочь и в тот же час покинул стены графского замка.

***

Путь мне предстоял неблизкий. Через бесконечную вереницу холмов, лишенных каких-либо признаком мало-мальски полезной растительности, помимо, конечно же, вездесущих клевера и бурьяна.

Первый день пути я всячески корил себя за то, что не истребовал с графа кобылу или хотя бы самого захудалого осла. Когда же холмы пошли на убыль, а затем и вовсе превратились в прекрасные, обильно источающие аромат полевых цветов (и клевера, куда же без него) луга, я оставил свои терзания и принялся шагать вдвое быстрее, рассчитывая на исходе другого дня оказаться у границ своих законных владений.

Ранее мне редко доводилось так свободно и непринужденно передвигаться по землям графства. А уж тем более наблюдать столь невинные в своей простоте и непринужденности и девственные пейзажи лугов, обычно вытоптанные, оттого малопривлекательные глазу идущих в арьергарде войск пикинеров. Потому сейчас попытка насладиться зрелищем и внезапно нахлынувшим чувством острой необходимости совершить акт единения с природой вызвали у меня легкое головокружение и (уже не такое легкое) несварение желудка. С некоторым трудом добравшись до опушки редкой тисовой рощицы, я немедленно направился в раскинувшуюся в аккурат у берега реки деревеньку, чтобы найти ночлег и кое-какую еду.

Должен признать, мне несказанно повезло: ближе к закату, справив постыдную надобность в зарослях речного ивняка, я буквально очутился на пороге окраинной избенки местного рыбака со сворой неказистых детишек и достаточно привлекательной, но немного болезной с виду рыжеволосой девицей. Женой она ему не была, что, впрочем, нисколько не мешало косому Шульцу (он немедленно напомнил мне моего боевого товарища без левого глаза) называть непомерно юную для него Элизу «душой» и «дражайшей супругой».

«Вы, Отто, стало быть, военный человек», — кряхтя, прогнусавил Шульц, глядя правым глазом на беснующихся у реки детей, а левым — на подаваемую им кружку темного душистого эля в мои только что тщательно вымытые руки. — Какое положение вы занимали в войске нашего величества?»

Я неспешно распил кружечку-другую, приговорил горку свиных колбасок, поданных Элизой (к слову, наряженной по случаю моего прибытия, не иначе, в особенно сияющий белизной фартук). Лишь после этой трапезы я удовлетворил любопытство рыбака.

«Дорогой Шульц, премного благодарен тебе за радушное гостеприимство. Право, требуется большая смелость, даже самоотверженность, чтобы приютить незнакомца в наше неспокойное время, а? Тем не менее, уважаемый друг мой, тебе несказанно свезло не только не нарваться на жестокого вора-убийцу-проходимца, но еще и собственными глазами увидеть одного из самых близких друзей и верного соратника нашего светлейшества — графа!»

Я выдержал паузу, переводя дух и одновременно дав простофиле-Шульцу переварить услышанную им новость. И прежде, чем он открыл рот, чтобы изойтись раболепными распинаниями, я пресек его попытку заговорить одним-единственным взмахом руки, свободной от кружки с элем, и продолжил.

«Предвижу твой вопрос, мой наивный друг. Почему же граф, который мне ближе брата и отца — настолько мы с ним неразлучны, — отпустил своего друга в путешествие в одиночку? Ведь он не меньше нашего с тобой знаком с непростой ситуацией на землях своих, только-только начинающих оправляться от напастей войны. И не иначе, как на каждом крупном тракте теперь бродят ватаги оборванцев с дубинами наперевес, которым волю только дай — очистят карманы честных путников и глазом не моргнут. Разумеется, друг мой — господин граф, прознав о моем намерении совершить путешествие, немедленно предложил мне отряд всадников в сопровождение, чтобы в должной мере обеспечить мою безопасность и комфорт, само собой. Но! Вынужден я был отказаться, и не столько потому, что не нуждаюсь в защите вовсе, но по большей части причиной моего отказа послужило то, что я не меньше друга моего графа беспокоился о его защите, равно как он заботился о моей. По-твоему, ребячество? Дорогой мой рыбак, тебе, в силу невежества твоего, вряд ли удастся постичь всю высоту и трогательность взаимоотношений близких друзей. Таких, как мы с господином графом. Элиза, дорогуша! Будь так любезна, принеси мне еще своего чудеснейшего эля. И побольше колбасок, если угодно!»

Конец ознакомительного фрагмента.