Перелётный словарь для почтовой вороны

Владимир Старшов

Автор просит не думать о нём плохо, он не пьяница. Это всё лирический герой, такой-сякой, иногда и чокнешься с ним. Но ответственность за его грехи снять с автора никак невозможно. Стихи окликают поэзию исповедью. И не важно, файлы это или письма в папирусных свитках. Прав Пастернак, книга всего лишь «кубический кусок горячей, дымящейся совести.» Надо только подобрать слова. А словарей теперь, как будто, мало, и – не успеваем…

«Бурёнки, беспризорницы, нет пользы в огурцах!..»

Бурёнки, беспризорницы, нет пользы в огурцах!

Вприпрыг хромаю Северьян Бурьянычем в сердцах, —

эх, Северьян, «в оркестре первый козопас»,

улыбка виноватая, косматое лицо,

ты где теперь, сутулый старый контрабас,

и там бубнишь о чём с похмельной хрипотцой?

Дурёхи волоокие гурьбой бегут в кусты,

я розгой не свистал и не крутил хвосты,

и выбирал пастушеское слово,

в глаголах сторонясь чрезмерной простоты,

и, всё-таки, одна в претензии корова.

Гонимая, она вдруг прыгнула как язь,

огромная, на воздухе вся извиясь,

с оглядкой долгой в человеческой обиде,

красноречивее обиды я не видел.

Как я посмел, к ней с хворостиною, с угрозой,

и разве не признал среди коров чужих дворов —

её, соседскую корову Розу,

достойнейшую из коров.

Она же по-соседски с телёнком приходила,

о новый сруб слегка чесала свой крестец,

под окнами в ромашках приятельно бродила,

слизнула мыло с рукомойника как леденец,

зато лепёшки оставляла в меру, —

смотрите же, подруги, на козла и лицемера,

не человек, а просто страшный крокодил,

я и хозяину скажу, чтоб мимо не ходил!

Я говорю ей, как сказал бы Северьян: «Простите, Роза,

я озверел маленько от труда и прозы,

и в коллективе Вас я не узнал немножко,

но я Вас очень-очень, Роза, уважаю,

не хочете ли, Роза, Вы картошки,

мы нынче, Роза, тоже с урожаем.»