Кровь на мантии. Документальный роман

Владимир Сергеев, 2017

Владимир Кириллович Сергеев – писатель, журналист и ученый, кандидат исторических наук, доктор социологических наук, действительный член Российской Академии социальных наук и Академии литературы; окончил факультет журналистики МГУ им. М.Ю. Ломоносова, прошел путь от корреспондента до главного редактора, от старшего научного сотрудника до директора института, автор более трехсот научных работ, двух поэтических сборников и трех романов; лауреат премии РАН им. М.М. Ковалевского и международной литературной премии «Литературный Олимп». Остросюжетный документальный роман «Кровь на мантии» повествует о судьбах людей и самой России времени правления последнего российского императора Николая II, о дворцовых перипетиях и трагических событиях конца XIX – начала ХХ веков, приведших к падению монархии и гибели Великой Российской Империи.

Роковая охота

Не в свои сани не садись.

Русская пословица

Мало кто задумывается над тем, как много в большой, мировой истории зависит от случайных, на первый взгляд, да и на самом деле, совершенно незначительных событий, в то время как они, эти случайности или микроскопические в масштабе, скажем, одной человеческой жизни события способны самым роковым образом влиять не только на судьбы людей-букашек или даже самых великих людей, а и на судьбы целых государств и даже, страшно подумать, целых цивилизаций…

Вот за каким лешим, спрашивается, сырой промозглой осенью 1894 года понесло императора российского Александра III на охоту в Беловежскую пущу? Что ему не сиделось дома, в родном и уютном Царскосельском дворце или в Гатчине? Ведь как отговаривала своего Сашку умудренная опытом и знающая все болячки венценосного супруга лучше собственных его заботливая женушка Мария Федоровна!

— Ну куда тебя несет в этакую прескверную погоду! Совсем ты себя не жалеешь! Забыл, чем обернулась твоя последняя охота? А я тебе напомню: после нее, проклятой, ты два месяца провалялся в постели, застудив себе все, что только можно. Врачи еле выходили. А уж как я-то переволновалась!.. Но тебе, видно, все равно, тебе ни себя, ни меня не жаль. Опять не сидится на месте.

Так вот, что хочешь со мной делай — ругайся, ори, можешь даже меня поколотить или в монастырь сослать — ты же император! — а на этот раз я тебя никуда не отпущу. Потому как мне нужен супруг живой и здоровый…

Но ведь не послушался упрямец Саша своей любящей, заботливой и мудрой супруги, улизнул-таки на охоту. И что же из этого вышло? — А ничего хорошего.

Конечно, в дебрях Беловежья, в белорусских сырых чащобах, мотаясь в погоне за зверьем по топям да болотам, император промок до последней нитки и продрог до самых костей. И как ни лечили его егеря традиционным русским сорокаградусным снадобьем, не помогло. Домой, в Питер, он вернулся совсем хворым. Сразу слег. Его бил озноб, зашкаливала температура, временами он даже терял сознание и бредил.

— Эх, Санечка, Санечка, дурья твоя башка, что же ты с собой сделал! — плакала у его постели верная жена.

Засуетились доморощенные и срочно выписанные из-за границы медицинские светила. Они в один голос советовали срочно отправлять своего пациента на лечение в Германию или, на худой конец, во Францию. Однако болезнь стремительно прогрессировала, императору становилось все хуже, и к тому времени, когда к поездке наконец все было готово, стало ясно, что император не перенесет столь дальнего пути.

— А ну как не доедет, преставится в дороге — кто будет отвечать?! — шептались светила. — Нет уж, пусть остается здесь, в России, — и будь что будет.

Поэтому вместо заграницы всей всполошившейся семьей и всем консилиумом отправились в Ливадию, в надежде, что здешний целебный морской воздух и усердные старания врачей все же поставят императора на ноги.

Однако ни ливадийский климат, ни усердная суета глубокомысленных эскулапов не помогли. Императору становилось все хуже и хуже. Он угасал прямо на глазах, почти ничего не ел, сильно исхудал, цвет лица стал землистым. Ни днем, ни ночью не прекращались боли, и он лишился сна. Не помогали никакие снадобья. Отказали почки, все его тело ужасно опухло, и он уже не мог самостоятельно передвигаться. Всем вокруг и ему самому теперь было абсолютно ясно — конец уже близок.

Почуяв близящуюся тризну, из Германии, из своего гессенского захолустья, прискалила будущая невестка императрицы Алиса Гессен Дармштадтская, в которую угораздило по уши влюбиться ее с Александром отпрыска — Ники.

— И что он нашел в этой гессенской замарашке! — дружно дивилась вся романовская семья.

Но сколько ни отговаривали его, сколько ни увещевали — все впустую. Уперся молодой цесаревич, словно баран на новые ворота.

— Хочу Алису, и все тут!

Вот и приперлась она в Ливадию в самый неудобный, самый трагический момент.

Расталкивая врачей и челядь, она пробирается к постели умирающего. Пытливо заглядывает в глаза, стараясь разглядеть, долго ли еще ждать, когда наконец отдаст Богу душу император, а значит, того заветного часа, когда ее обожатель Ники сам займет его место на троне, а сыграв с ним свадебку, и она, нищая германская провинциалка, станет императрицей российской. Да разве ж могла она себе такое представить еще совсем недавно, тогда, когда в сиротском девичестве ей приходилось довольствоваться лишь овсяной кашей по утрам да донашивать платья приютившей ее английской королевы Виктории, изнывая от тоски и одиночества на острове Уайт.

Здесь, в России, она пока еще никто, но, как и положено бедной сиротке, Аликс действует напористо, сразу, с места в карьер, начинает плести интриги, поучать своего, как она уже успела понять, незадачливого женишка, настраивает его против матушки и прочей родни.

«Дорогой мальчик! — не зная ни слова по-русски, пишет она ему в дневнике по-английски. — Люблю тебя так нежно и глубоко! — Но сразу же за лаконичным объяснением в любви следуют холодные, расчетливые наставления. Причем без тени уважения к умирающему императору. — Будь стойким и прикажи доктору Лейдену и другому Г. приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать. Таким образом, ты обо всем всегда будешь знать первым. Ты тогда сможешь помочь убедить его делать то, что нужно. И если доктору что-либо нужно, пусть приходит прямо к тебе. Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты — любимый сын отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви свою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты.

Прости меня, дорогой!»

Она жаждет власти. Еще не став женой Ники, еще не взойдя на престол, еще при живом императоре она уже хочет подчинить своей воле все и всех. Она уже начала исподволь, потихоньку гипнотизировать своего Ники.

Император умирал тихо, с улыбкой на исстрадавшемся, но уже потусторонне просветленном лице. Едва слышным шепотом он попросил выйти всех, кто сидел у его одра в усталом ожидании его скорой смерти. Всех, кроме протоиерея Иоанна Кронштадтского и любимой супруги Марии Федоровны, с которой прожил верно и честно недолгую, но счастливую жизнь.

Императрица склонилась над ним и, едва сдерживая слезы, слушала те последние слова, которые, превозмогая боль, едва шептал ей на ухо ее строптивый, непослушный, но горячо любящий и любимый Саша, Сашенька, Александр Александрович Третий.

— Ну вот, Маша, и все. Ухожу я. Прости, что оставляю тебя одну. Не серчай, знаю, моя в том вина, не послушался я тебя. Да, видно, Господу теперь я больше нужен там, чем здесь. А здесь… Уж и не знаю, что будет, как все сложится… Крепись… И Ники воли не давай. Слаб он умишком-то, не осилить ему России. Да и эта… дура… Вижу, оседлает его… Как бы она и всю Россию не оседлала…

Так ты того… Ты спуску им не давай. А как Мишка подрастет — ему передашь Россию, знаю, тот сдюжит… На то моя воля. А этот…

— Да ты, Саша, не волнуйся, не страдай. Все будет хорошо. И ты, Бог даст, еще на ноги встанешь. Мы еще пятидесятилетие твое отпразднуем всем миром. Эх, погуляем!.. — безнадежно успокаивала его супруга.

— Нет уж, видно, отгулял я свое. Без меня отпраздновать придется. Хоть вспомните обо мне добрым словом, а мне там зачтется…

Что-то холодно мне, Маша. Ноги стынут…

А помнишь, как мы с тобой в первый раз встретились? Ведь ты не за меня замуж-то собиралась выходить, а за брата моего, Царствие ему Небесное… А вышло вон как!.. Увидал я тебя и понял: это мое. Мое на всю жизнь. И не надобно мне боле никого. И не было у меня никого, кроме тебя. Тобой одной я был счастлив. И сейчас счастлив. Вот сидишь ты рядом со мной, держишь меня за руку — и мне ничего не страшно… Холодно только… Сердце стынет… Похоже, кончаюсь я, Маша…

Отец Иоанн… помоги…

Иоанн Кронштадтский положил ладонь ему на лоб. Император закрыл глаза, последний раз глубоко вздохнул, и слеза скатилась по его бледной щеке.

— Отошел… — тихо, словно боясь спугнуть наступившую тишину, произнес Иоанн.

— Царствие тебе Небесное, раб Божий Александр. Оно лучше, честнее, чище земного. Там тебе будет хорошо… — перекрестил затихшего императора Иоанн и почти беззвучно зашептал над ним первую заупокойную молитву.

20 октября 1894 года в два часа пятнадцать минут пополудни, сидя в кресле, император Александр III скончался. А уже через полтора часа после его смерти, к тому времени и тело-то его еще не успело остыть, в Ливадийской Крестовоздвиженской церкви поспешил присягнуть на верность освободившемуся престолу его бесталанный двадцатишестилетний отпрыск.

Император умер — да здравствует новый император! — Но что-то теперь будет с великим царством, с покинутыми им подданными?..

Последующие события развивались стремительно. На следующий день в этой же церкви, едва отслужили панихиду по покойному, свершилось обращение германской лютеранки Виктории Алисы Елены Луизы Беатрисы Гессен-Дармштадтской в веру православную. И нарекли ее отныне Александрой Федоровной.

А следом, и месяца не прошло со дня смерти Александра III, страна пышно отпраздновала бракосочетание Ники и Аликс.

Заветная мечта гессенской замарашки сбылась.

«При дворе о ней говорили, что она въехала в Россию на гробе Александра III.» А народу-то что, ему это дело по барабану. Одним императором меньше — другим императором больше. Всего и дел! Так что гуляй, рванина! И гуляла Русь — от теплых до самых ледовитых морей и от царства Польского до чудного острова Сахалин.

А что праздновали-то? — Да начало конца!

Случайность… Незначительное событие… Эта дурацкая охота… И эта преждевременная смерть…

Вот послушался бы Александр свою мудрую супругу, не потащился бы в это хреново Беловежье, не лазил бы по тем гнилым болотам да сырым чащобам — не заболел бы, не слег, не осиротил бы семью и Россию раньше времени, а правил бы ими долго и счастливо, а не вернулся в северную столицу замурованным в цинковый гроб. Не пришли бы его бесталанный потомок и заезжая бестия к власти над великой страной.

Может, и пошла бы российская история по совсем иному, не столь трагичному, а глядишь, и счастливому пути…