Время наступает

Владимир Свержин, 2007

Новые приключения сотрудников Института Экспериментальной Истории! В игру вступает новый агент – мастер боевых искусств Руслан Карханов по прозвищу Кархан, под легендой скифа-телохранителя работающий при дворе вавилонского Балтасара. Перед вами – крайне необычное дело о подозрительной огненной надписи, возникшей на стене пиршественной залы. «Мене. Мене. Текел Упарсин!» Время наступает! Какое время? Когда наступает? И вообще – можно ли доверять переводу ловкого юного авантюриста, нахально выдающего себя за пророка Даниила? Кархан, заинтригованный бойкостью Даниила, решает понять, с кем все-таки имеет дело… и приходит к совершенно неожиданным выводам!

Глава 1

Все дороги идут из прошлого, но не все ведут в будущее.

Всемирный атлас больших дорог

Серый песок, раскаленный днем так, что обжигал ноги даже сквозь кожаные подошвы сандалий, милостью бледного бога Сина теперь остыл и даже почти не шуршал под гудящими от усталости ногами. Пустыня была ровной, точно ячменная лепешка, снятая с раскаленного бока тандыра — вкопанной в землю хлебной печи. Пыль, взметаемая проснувшимся чуть свет ветром, днем копила жар, обжигая своим прикосновением.

Намму брел, по щиколотки увязая в песчаном море, стараясь разглядеть вдалеке хоть какой-то намек на человеческое жилье. Днем он уже видел стены домов, притаившихся в тени финиковых пальм, и, невзирая на боль и усталость, долго бежал к ним, пока окончательно не выбился из сил и не упал, вспугнув притаившуюся в пыли кобру. Намму лежал, чувствуя лицом, как перекатывается, обтачивая кожу, вечно текущий песок, и кровь стучала у него в висках, словно могильщик, лениво ковыряющий заступом в каменистой почве яму для его последнего ночлега. Когда же Намму оторвал наконец лицо от раскаленного песчаного противня, горизонт был чист, и только пара ухеелей — мелких драконов-падальщиков кружила над ним, высматривая, достаточно ли мертва добыча. Намму, вспомнив мерзкий, крючковатый, острый, словно обсидиановый скол, клюв ухееля, сотню его мелких зубов, в клочья раздирающих еще теплую плоть, с омерзением вскочил на ноги и что есть сил замахал руками. Драконы недовольно спикировали, едва не цепляя крыльями его лицо, и унеслись прочь искать менее суматошный обед.

С той поры он шел и шел, не чувствуя ни боли, ни усталости.

Унылая равнина на горизонте сменилась выщербленной, точно старый нож, полоской далеких холмов. Намму заплакал, растирая по щекам едкую влагу слез, удивляясь, что ему есть еще чем плакать, и чувствуя, что спасен. Там, на холмах, росли деревья, в тени которых наверняка ютились глиняные хижины пастухов и тех, кого царь Валтасар, сын Набонида, великой милостью своей не стал лишать жизни за совершенные преступления, а лишь изгнал на границы своих земель. Намму знал, что здесь эти люди зачастую сбиваются в шайки, чтобы грабить идущие в Вавилон караваны. Но ведь он не караван, кому нужны его лохмотья?! К тому же смерть от меча или стрелы казалась ему предпочтительнее гибели в безбрежной песчаной жаровне. Мог ли теперь он рассчитывать на что-то лучшее?

С тех пор как месяц назад ворота Ниневии захлопнулись за его спиной и стражники, положив оперенные стрелы на витые тетивы луков, бдительно следили, чтобы он бежал от городских стен без остановки, кого интересовала его участь? Кого занимала судьба жалкого фигляра, забавляющего базарную толпу фокусами и трюками, а чаще не брезгующего ни чужой монетой, ни хитроумным обманом простофиль… Справедливость восторжествовала!

Намму закусил до крови губы и прибавил шаг.

«Я спасен! — праздничным барабаном стучало в его голове. И эта мысль была, точно ветер, выдувающий затхлость и сор. Все мрачные опасения улетучились вмиг, точно не было их вовсе: — Я спасен! Быстрее! Быстрее!»

Наконец Намму добрался до огромных валунов, вроде тех, о которых рассказывал заезжавший в Ниневию с товаром грек-иониец. Он говорил, что на островах его прародины живут громадного роста чудовищные люди с единственным глазом посреди лба и что эти ужасные страшилища мечут в приближающиеся корабли такие вот камни, желая отправить на дно тех, кто дерзнул нарушить уединение киклопов, как он их называл.

Намму без сил опустился наземь, прислоняясь спиной к прохладному обломку скалы, и невольно усмехнулся. Быть может, впервые за последние недели. То, что в далеком море было призвано нести гибель, здесь, в море пустынном, обещало ему жизнь. Но едва коснулся он земли, поросшей невысокой хилой травой, как явственно услышал поблизости угрожающий скрежет челюстей одного из вездесущих ухеелей. Затем раздалось хлопанье зазубренных кожистых крыльев — падальщик отгонял от добычи нежеланного гостя. Намму подхватил лежащий неподалеку булыжник и вновь поднялся на ноги. Ухеели трусливы и не нападают, видя, что жертва выше их ростом. Правда, обычно они держатся парами, так что всегда можно ожидать нападения со спины. Однако, яростная защита заставляет зубастых трупоедов улепетывать, не слишком упорствуя в желании одолеть столь крупную и неспокойную добычу.

Намму обошел огромный валун, держа руку с камнем на отлете, готовый в любой миг опустить свое весомое оружие на костистую в крупных шипах голову дракона. Чуя приближение двуногого, падальщик все сильнее скрежетал зубами и возмущенно фыркал, выпуская зловонное дыхание из упрятанных под кожистыми наростами ноздрей. Наконец человек увидел ухееля вблизи. Тот был стар и одинок. Бросив грызть лежащее на земле тело, он жался к скале, не желая вступать в бой и в то же время сознавая, что, возможно, больше ему никогда не опередить своих более молодых и ловких сородичей и, стало быть, никогда не видеть желанного куска мяса. Намму потряс над головой занесенным камнем и громко крикнул, отгоняя падальщика. Сейчас он сильно пожалел, что не имеет с собой копья. Кожа с головы и шеи дракона высоко ценится доспешными мастерами. Нет ничего лучше для изготовления поножей и оплечий. Ни меч, ни стрела не возьмет их. Но взлетающего ухееля несложно поразить копьем в брюхо, где кожа мягче всего. Возможно, чувствуя недобрую мысль, шипоголовый летун бросил на чужака полный ненависти взгляд ярко-алых глаз и тяжело взмыл в едва светлеющее небо.

Намму перевел глаза с дряхлеющего стервятника на его неподвижную добычу. Это был мужчина средних лет, возможно, даже сверстник Намму. Нога его была вывернута и нелепо торчала в сторону. Вероятно, несчастный не удержался на склоне и, упав, сломал колено. Одежда его — длинная рубаха, подпоясанная кушаком, была грязна и местами разорвана. Намму опустился перед трупом на колени и начал развязывать кушак в надежде отыскать припрятанные монеты. Он напоминал себе старого ухееля, все еще кружившего над ним.

Монет в кушаке не оказалось. Да и сам пояс уже никуда не годился. Намму тихо выругался сквозь зубы и полез в лежавшую поодаль суму: ячменная лепешка, тыква-долбленка. Он поднес ее к уху и встряхнул — внутри еще плескалась вода. Забыв обо всем, Намму зубами вынул пробку и жадно припал губами к краю фляги. Наблюдая за обидчиком, ухеель с возмущенным клекотом отгонял того, кто лишил его законной трапезы, а теперь еще и не спешил воспользоваться ею сам. Этих драконов не зря именовали псами Таммуза.^[2] Их мощные челюсти способны перемолоть любые кости. Вцепившись в жертву, они съедают её без остатка, чтобы потом доставить душу умершего в царство мертвых, Шел, где, по преданию, они обитают.

Намму отложил в сторону опустевший сосуд и вновь сунул руки в суму: пергаментные свитки и папирусы — ничего полезного. Впрочем, он вздохнул, быть может, в богатом Вавилоне и на этот товар найдется купец. Он перекинул суму через плечо и вновь усмехнулся.

Съеденное приятно тяготило желудок. Хотя, признаться, подобных лепешек он мог проглотить еще так штук пять, и хорошо бы не таких сухих и твердых, как обветренный камень, а мягких и свежих, только-только с горячего бока тандыра. Но как бы то ни было, двигаться стало легче, и сейчас он торопился дойти до ближайшего пастушьего жилья, покуда солнце хищным глазом не глянет вниз из зенита. Мог ли он подумать еще пять лун назад, что так вот будет влачиться по пустыне к обглоданным каменным ошметкам гор в поисках самого малого: еды, воды и убежища. Совсем недавно жизнь казалась ему если не беззаботной, то определенно забавной.

С тех пор как персы, вкупе с вавилонянами, разрушили его родную Ниневию, минуло уже более семидесяти лет, и город понемногу оживал, вновь наполняясь купцами и приезжей знатью, как выздоравливающий больной прежними силами. Конечно, теперь это была совсем не та Ниневия, о которой рассказывал отцу его дед. Теперь и следа не осталось от златопылающей столицы грозной ассирийской державы. Но память о временах невиданного богатства и могущества была еще жива, и — глаза Намму сузились, в уголках их появились острые лучики — и ему от былой славы перепадали немалые доходы. Еще недавно Намму считался халдейским жрецом-магом, посвященным во многие тайны, которые он хранил тем неукоснительнее, что на самом деле не ведал ни одной.

К чему ему были все эти секреты бытия, созерцание хода светил и познание души камней и злаков. Местные жители и без того верили его россказням о путешествии в мир теней, где души умерших открывали ему сокровеннейшие тайны, на ходу придуманные им самим.

Не так давно в окрестностях Ниневии он встретил богатого перса из свиты самого Кира Великого. Тот, прослышав о славе халдейского мага, поинтересовался, не поведали ли духи ассирийских царей минувшего, где схоронены их несметные сокровища. Легенды о спрятанных в последние дни перед нашествием мидийцев грудах золота и драгоценностей Намму слышал с детства. Однако видеть воочию кого-либо из тех, кто нашел хоть что-нибудь действительно ценное, ему не доводилось.

«Конечно», — ответил на вопрос Намму, придавая лицу вид мрачной загадочности. Он не ведает точно, где спрятаны сокровища, но то, что они есть и воистину бессчетны — сущая правда. От луны до луны знатный перс кормил Намму изысканными яствами и поил хиосским вином, а он между тем содержательно проводил время в общении с духами и в подготовке к решающему действию.

Однажды утром, сидя в тени пальмы, потягивая вино из золотой чаши, он, подозрительно оглядевшись по сторонам, тихо объявил заказчику, что дух Тиглат-Паласара III открыл ему тайну заветной сокровищницы. Сам Намму не может туда идти, ибо такова была воля духа. Но за вознаграждение готов указать персу местонахождение тайника. Он даже отвел того к расщелине в скале, сквозь которую в глубине пещеры были видны кожаные мешки, наполненные монетами, драгоценная утварь и блистающие каменья. Перс без промедления выдал ему требуемую сумму и, отмахнувшись от предостережения, что духи надежно стерегут свои клады, зашагал к указанному проводником тайному лазу. Его не было два дня, как, впрочем, и Намму. Когда же охотник за сокровищами мертвецов наконец увидел солнце, руки его тряслись и голова была абсолютно седой. Он не пожелал рассказывать, что видел в подземелье, и вскоре покинул Ниневию.

Во всех деталях о том, что ждало несчастных в пещере, мог бы поведать сам Намму, но и он хранил молчание. Расплатившись с друзьями и знакомыми за взятые у них блюда и кувшины, он стал поджидать новую жертву.

За вечерним пивом в харчевне у рынка он порою невзначай проговаривался, что горы золота лежат буквально под ногами, но, увы, все никак не сыщется смельчак, готовый их достать. Смельчаки тут же находились и аккуратно платили за пиво, обед и за то, что жрец укажет им путь к вожделенному сокровищу. Обратно халдейский маг провожал их уже абсолютно бесплатно, несолоно хлебавших и изрядно утративших веру в собственную храбрость. Все было прекрасно, покуда не явился этот…

Как говорил старик-отец: «Намму, делай все, что тебе заблагорассудится, но пусть те, у кого в руках власть и сила, глядят сквозь тебя. Помни, что полуденную тень не сечет бич и не волнует царский указ!»

Он не додумал начатую мысль. Пестрая вереница минувших дней, растаяв, уступила место дню нынешнему. Над рощей смоковниц, видневшейся чуть поодаль, вился сизоватый дымок, какой обычно поднимается над костром, когда пастухи поджаривают на вертеле молодого барашка. Голодный демон в желудке плотоядно заурчал и впился когтями в нутро, стараясь вывернуть его наизнанку. Намму заторопился в отчаянной надежде присоединиться к утренней трапезе.

Накормить и напоить странника — непреложный закон приграничья. При этом никто и никогда не станет расспрашивать у гостя, откуда тот прибыл и куда держит путь. Быть может, именно строжайшему соблюдению этих простых, но самой жизнью продиктованных законов и обязаны пастухи безопасному сосуществованию с двуногими волками и бескрылыми коршунами.

Путь к костру не занял много времени. Вскоре меж ветвей замаячило обложенное камнями огневище. Вокруг него в расслабленных позах лежало несколько человек. Намму остановился и насторожился. Что-то не так. Не похоже, чтобы пастухи так увлеклись созерцанием пляшущей в пламени саламандры, что не видят и не слышат ничего вокруг. Что-то не так! Он настороженно огляделся, прислушиваясь и силясь понять, что заставило тревожно биться его сердце. Ну конечно! Тишина. Ни лая собак, ни звука голосов, ни блеянья овец в загоне. Он приблизился, осторожно ступая, стараясь не спугнуть хрустом сухой ветки нависшую тишину.

От картины, открывшейся его взгляду, Намму передернуло. Он судорожно прикрыл рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. Все пастухи как один были мертвы. В груди каждого из них торчало по длинной легкой тростинке с золотисто-красным оперением. Намму выдернул одну из них. Угловатый бронзовый наконечник хищно блеснул, выпуская кровь из раны. «Персы», — чуть слышно проговорил изгнанник, вновь оглядываясь по сторонам.

«О, Мардук, владыка судеб, многомудрый и справедливый! Чем же могли не угодить царю царей и попирателю непокорных бедные пастухи?» Над головой вновь раздался до отвращения знакомый недовольный скрежет вечно голодных ухеелей. Он задрал голову. Парочка крылатых обжор кружила над кострищем. Вдали, оттуда, где, по его расчетам, тек Евфрат, неслись еще два трупоеда. Намму знал, что обычай велит обложить каменьями мертвые тела, ибо души тех, что попадают в чертог Таммуза в когтях ухеелей, обращаются в неупокоенных призраков, демонов ночи, насылающих дурные сны и смертную тоску. Однако времени для последней услуги, которую человек может оказать человеку, у него сейчас не было. Внезапная мысль точно кипятком обожгла его сознание. Судя по тому, что костер еще горел, персы не успели далеко уйти, значит, драконы, недовольно описывающие круги над рощей, наверняка привлекут их внимание. Ведь не будь здесь кого-то, кто мешает падальщикам наброситься на пищу, твари бы уже давно набивали себе брюхо дармовой поживой.

Если эта мысль пришла в голову ему, то воины Кира, лучшие в обитаемом мире, который эллины называют Ойкуменой, без сомнения, поймут незамысловатый знак в небе. Намму весь обратился в слух. Ему показалось, что издали доносится конское ржание. Так ли это было или нет, он не желал выяснять и бросился опрометью подальше от ухеелевой добычи. Он бежал, не разбирая дороги, не всегда успевая перескочить через попадающиеся на пути камни. Намму падал, вскакивал и снова бежал. Он мчался, точно к ногам его внезапно приросли крылья. Сумка, полная свитков, колотила его по бедру, и он бы скинул ее, когда бы нашел в себе достаточно смелости, чтобы остановиться.

Берег Евфрата показался столь неожиданно, что он едва успел остановиться, удерживая равновесие, чтобы не рухнуть в воду. Синяя с прозеленью, та плескалась под ногами, маня к себе желанной прохладой, обещая утолить жажду и даровать отдохновение телу. Пальцы Намму сами собой впились в узел старого кушака, он начал было развязывать его и вдруг невольно замер, уставившись в одну точку. Совсем неподалеку от того места, где он вышел к реке, кипела работа. Сотни людей с заступами долбили землю у самого берега. Другие грузили в большие корзины смешанную с камнями землю, третьи куда-то тащили выкопанное, затем вновь возвращались за очередной ношей. Вокруг землекопов, то там, то здесь, пешие и конные, красовались персидские воины в характерных кожаных шапках.

Намму упал между камней, стараясь, как учил его отец, превратиться в змею, вылезшую погреться на солнце, довольную жизнью и оттого не желающую ни показать себя, ни даровать смерть ближнему. Удалось это или нет, но занятые подневольным трудом землекопы не обратили на него ни малейшего внимания, а стражу, вероятно, больше заботило, чтобы работники не разбежались. Благодарение Мардуку, они попросту не заметили его. Удостоверившись, что персы не спешат отрядить всадников на его поимку, Намму стал тихо отползать, продолжая в душе и сознании своем оставаться длиннохвостым аспидом, вылезшим погреться на солнце.

Огромные, выше ливанского кедра, Ламассу — крылатые человеко-быки — грозно взирали на чужаков, смеющих приблизиться к воротам могущественного Вавилона. Когда-то отец Намму рассказывал, что халдейские маги, желая захватить город, прельстили богатой добычей двух чудовищ из племени Ламассу, обитавшего у незримого устья Гидаспа.^[3]

Неуязвимые для копий и стрел, эти чудовища буквально в считанные минуты растоптали войска прежнего властителя «Божьих врат».^[4] Но когда дело дошло до обещанного вознаграждения, маги тайными заклинаниями обратили Ламассу в камень. С тех пор в знак могущества халдейских царей они поставлены немыми каменными привратниками у стен великого города. И лишь когда последний наследник венца этой династии кровью смоет леденящие слова заклятия с каменной груди недвижимых стражей, они вновь обретут свободу.

Правдой это было или нет, Намму не знал. Так рассказывал ему отец — старый мудрый Абодар, который даже смерть долгое время обводил вокруг пальца, пока та, наконец, не застала его пьяным и спящим. Намму еще раз с опаской поглядел на каменных гигантов. Их бородатые лица были полны угрозы, так что ему стоило труда не отвести взор.

Позади грозных стражей виднелись проезжие ворота, куда медленно втягивались запряженные быками повозки. Животные недовольно косились на драконов и львов, украшавших стены Вавилона. Но те в своей мертвенной гордыне не желали сдвинуться с места, чтобы расправиться с упряжными животными.

— Стой, куда?! — Стражник в кожаном нагруднике с коротким, но увесистым копьем преградил дорогу Намму. Еще несколько его собратьев искали тени у задней ноги Ламассу, пристально наблюдая за происходящим. Фигура бородатого оборванца не внушала им доверия. В Вавилоне хватало и своих нищих.

— Ведаешь ли ты, с кем говоришь? — Бродяга из-под густых нависших бровей метнул гневный взгляд на глупца, преградившего ему путь.

Намму стоял гордо выпрямившись, лицо его было сурово и надменно. И хотя сейчас длинная черная борода самозваного мага не была уложена по моде ровными спиралями, а развевалась по ветру, — это лишь придавало изможденному страннику более грозный вид.

— Я помню этого Ламассу еще теленком! Долгие годы провел я в уединенной пещере, постигая рост камней и дыхание скал. Я пришел, откликнувшись на зов великого царя Набонида! И вот что будет с тем, кто посмеет остановить меня!

Намму быстро наклонился к земле, подхватил небольшой камешек и сжал его между ладонями. Наземь тонкой струйкой посыпался песок. Стражник отшатнулся, поняв, что помимо воли столкнулся с одним из тех, с кем лучше было не спорить. Быть может, с одним из вечно живущих таинственных магов-служителей Мардука^[5] или еще каким властителем стихий и адептом тайных знаний. Привратник спешно посторонился, освобождая дорогу, лишь крикнув вслед, что Набонида сейчас нет в городе. Об этом Намму знал и сам. Неведомо, в какой части державы находился сейчас ее царь, разбитый недавно армией Великого Кира. Но в самом Вавилоне по-прежнему владычествовал его сын и соправитель Валтасар. Однако, во-первых, Набонид куда больше своего разгульного сына покровительствовал жрецам всех ему ведомых богов, а во-вторых, скажи Намму, что направляется ко двору Валтасара, кто знает, не послал бы начальник стражи с ним сопровождающего.

Пройдя медные ворота, Намму огляделся по сторонам, выкинул из рукава ненужный уже камень и облегченно вздохнул. Горсть песка он всегда носил за кушаком, так еще в детстве научил его отец. Неизвестно, когда и от кого придется убегать, а песок, брошенный в глаза, — отличное средство, чтобы оторваться от преследователя. Но сейчас важнее было другое. Кишки в животе свились, как дерущиеся змеи, и больно жалили друг друга, издавая при этом звуки, непристойные для человека, постигшего волю богов и тайны мироздания.

Намму огляделся по сторонам. В отличие от всех знакомых ему городов — а сколько их было видано в прежние годы странствий! — Вавилон поражал выверенной правильностью своих улиц. Они были ровными, точно прочерченными лучами предвечного Солнца. И в этой прямой четкости недвусмысленно читалась благодать вышнего разумения. Однако сейчас Намму интересовали вовсе не выложенные аккуратно подогнанными плитами улицы и не фризы на стенах домов, порождавшие внутри Вавилона иной, обжитый лишь ветром и духами мир. Он быстро нашел то, что искал: небольшая, но очень аккуратная, как, впрочем, и все здания Вавилона, лавка красовалась по правую руку от него. Сквозная шестилучевая звезда из лазурита над входом недвусмысленно указывала, что здесь обитает выходец из народа эбору. Хотя более полувека назад грозный вавилонский царь Навуходоносор, разгромив далекую столицу этого народа, привел их пленными сюда, на берега Евфрата. По сути, они не были здесь чужаками. В незапамятные времена часть аморейского народа, отринувшая всех богов, кроме Единого, перешла Евфрат и направилась искать землю, где бы могли они разбить свои шатры, пасти скот и молиться небесному Творцу. Оттого их и прозвали эбору — то есть «перешедшие реку». Так что воля царя, по сути, лишь воссоединила распавшийся на части народ, ведь и вавилоняне, и ассирийцы, и эбору — всего лишь разные части аморейского народа. Правда, как говорил старик отец: «Разбитый кувшин доцела не склеить».

В Вавилонии эбору было запрещено владеть землей и скотом. Те из них, кто сумел отринуть рабское ярмо, зарабатывали на жизнь торговлей и ростовщичеством. Насколько приходилось видеть Намму, эбору были ловки и расчетливы, их заведения процветали, зачастую вызывая недовольство у коренных вавилонян и персов.

Однако путнику, издержавшемуся в дороге, необходимо было раздобыть денег на обустройство в городе, караванщику — обменять греческие тетрадрахмы, и потому, проехав городские ворота, очень многие искали дом у ворот, отмеченный сквозной звездой, чтобы продать, купить или поменять.

В лавке было многолюдно. И все же ее хозяин — невысокий, лысоватый, с длинной ухоженной бородой, ниспадавшей на округлое брюшко, успевал приветствовать каждого вошедшего, желая здоровья, долгих лет и милости того, в чьей руке нить жизни каждого.

— Мир входящему! — поспешил он навстречу Намму с такой улыбкой, что можно было подумать, будто старые друзья наконец-то встретились.

— Господь единый да пребудет с тобой! — высокопарно ответствовал вошедший, запуская руку в суму и доставая из нее наугад один из пергаментов. — Погляди-ка на это.

Он протянул свиток хозяину лавки. Тот, заученно поклонившись, принял чужую «драгоценность», развернул исписанный ошметок выделанной телячьей кожи и… Глаза его округлились, словно оживший Ламассу неожиданно заглянул в его лавку.

— Входи, входи скорее, — зашептал он, задыхаясь от волнения и переполнявшей радости. — Мы давно тебя ждем. Йоханан, останься в лавке. Илиа, нагрей воду для купания. Мой дом — отныне твой дом.

Толстяк увлек обескураженного Намму в жилую часть дома, начисто потеряв интерес к прочим клиентам. Его подручные поспешили занять место хозяина, однако спиной Намму почувствовал удивленные взгляды.

— Это такое счастье для нас! — не унимался бородач. — Ты устал, отдохни с дороги. Моя дочь Сусанна сейчас подаст угощение и омоет тебе ноги.

Намму устало кивал, лихорадочно пытаясь сообразить, что же такое было заключено в пергаменте, который ошеломленный хозяин продолжал прижимать к сердцу. Дело пахло долгими расспросами, и Намму хотя бы примерно хотел представить себе, что ему следует отвечать.

— Илиа, бездельник, что же ты медлишь?! Беги расскажи, что Он пришел!!!

«О Мардук, судья богов! — из-под тяжелых бровей глядел на суетившегося хозяина Намму. — Что же я скажу этому несчастному, когда выяснится, что я не тот, за кого он меня принимает, а долгожданный Он засыпан камнями у холма на самом краю пустыни?»

Однако… Намму увидел перед собой устланную белыми овечьими шкурами скамью и двух юных чернооких красавиц с чертами лица тонкими и страстными, словно майская ночь. Одна из них держала в руках сосуд для омовений с теплой водой, другая — белый плат.

«Почему бы не подумать об этом позже?» — вдруг пришло в голову усталому путнику.

Спустя полчаса лавка у ворот Иштар была забита народом, который с трепетом взирал, как насыщается долгожданный гость, медленно попивая драгоценное заморское вино и угощая зрелыми смоквами дочерей торговца Иезекии.

От съеденного и выпитого Намму стало клонить в сон. И он уже было приподнялся, радуясь возможности отложить расспросы еще на несколько часов, когда дверь в комнату внезапно распахнулась, и внутрь помещения, расталкивая собравшихся круглыми щитами и древками копий, стали втискиваться стражники. Намму и подумать ни о чем не успел, когда на его плечах и запястьях сомкнулись чьи-то крепкие руки, и воины, невзирая на возмущенные крики толпы, поволокли его на улицу. Там в окружении еще двух десятков грозного вида стражей гарцевал на черном парфянском скакуне один из тех, кому мудрый старик Абодар настоятельно рекомендовал не попадаться на глаза. У Намму тоскливо заныло под ложечкой.

— Это он, мой господин! — указывая пальцем на пленника, в голос закричал один из спутников вельможного наездника. Намму с тоской узнал в нем того самого простофилю, которого он так ловко обманул старым фокусом с рассыпающимся в песок булыжником.

— Я и сам вижу, что он, — насмешливо отозвался всадник. — Ко львам его!

Примечания

2

Таммуз — бог царства мертвых в Вавилоне.

3

Гидасп — приток Инда. В настоящее время — река Джелама.

4

Вавилон в переводе с шумерского — «врата Бога».

5

Мардук — главный бог Вавилонского пантеона, отец и судья богов.