Рассказы

Владимир Ноллетов, 2017

В эту книгу вошли рассказы о самых разных людях и событиях. Есть рассказы о животных, армейские, шахматные. Сюжеты многих рассказов целиком взяты из жизни.

Дедушка Сидоров

Три солдата последнего призыва сидели на табуретках возле коек и полировали пряжки. Новое пополнение прибыло в роту неделю назад.

— Матюхин, за что тебя каптерщик ударил? — спросил одного из них ротный писарь, ища что-то в тумбочке.

— В строй опоздал, — уныло ответил тот и часто заморгал белесыми ресницами.

— Так шевелиться надо! Ходите как сонные мухи. Тебя, Мирославлев, тоже касается.

— Он к Матюхину с первого дня придирается, — вступил в разговор другой солдат, с мужественным и решительным лицом. Он говорил с кавказским акцентом. — А командир молчит.

— Зачем же Улыбин будет соваться? — удивился писарь. — Да он и служит только полгода, мы с ним вместе призывались. Хоть и младший сержант, а для стариков — нуль. — Он захлопнул дверцу и выпрямился. — А ты что, Амиров, учителем был?

— Да. Я в военкомат сам пришел, — угрюмо усмехнулся кавказец. — Считал, что мужчина должен армию пройти…

— Сюда идет, гад, — встревожился вдруг Матюхин, встал и зашел за ряд двухъярусных коек.

Размахивая гимнастеркой, к ним приблизился маленький полный каптерщик, поискал кого-то глазами, очевидно, Матюхина, потом кинул ее на колени Амирову.

— Постираешь, педагог! — И уходя, бросил через плечо: — Чтоб через десять минут как новенькая была!

Кавказец швырнул гимнастерку на подоконник.

— Вы еще Сидорова не видели, — сказал писарь. — Сейчас на гауптвахте сидит. Зверь! Когда заведется — покалечить может.

И словно в подтверждение его слов кто-то крикнул в другом конце казармы:

— Все, молодежь, кончилась ваша райская жизнь! Сидоров с губы возвращается!

Он появился четверть часа спустя, высокий, могучий, красивый. «Старики» оживились.

— С освобождением, Витек! Ну, рассказывай про свои подвиги.

— Да какие там подвиги, — отмахнулся Сидоров. — С лейтенантиком из обоза немного подискутировали.

— Оживленная, видать, дискуссия была, раз ты десять суток схлопотал, — засмеялся каптерщик. Внезапно лицо его стало серьезным: он заметил свою гимнастерку на подоконнике. — Не хочет стирать, салаженок, — мотнул он головой в сторону Амирова.

— Этот лезгин оборзел вконец, — заворчали старики. — Всю дорогу возникает.

Глаза у Сидорова загорелись.

— Который? Вон тот? — Пружинистой походкой он подошел к Амирову и вроде бы лениво поинтересовался: — Говорят, выступаешь много?

Лезгин горделиво откинул голову назад.

— Я чужие гимнастерки стирать не…

От мощного молниеносного удара он вместе с табуреткой полетел на пол. Но тотчас же вскочил и бросился на Сидорова. Второй удар снова свалил его с ног. Из носа потекла кровь. Амиров поднялся, зажал нос рукой и вышел в коридор.

После отбоя раздалось:

— Мирославлев, ну-ка, сообщи, сколько дней дедушке Савчуку до приказа осталось!

Наступило молчание.

— Пусть кто-нибудь другой, — негромко сказал младший сержант Улыбин и возвысил голос: — Матюхин! Сколько дней дедушке Савчуку до приказа?

— Только смотри, чтобы с чувством, — добавил Савчук.

— Дедушке Савчуку до приказа осталось девяносто восемь дней! — истово прокричал Матюхин.

— Вот молодец, сынок.

— Как этого лезгина фамилия? Амиров? — спросил Сидоров. — Амиров, сколько дедушке Сидорову осталось до приказа? — В казарме стало тихо. — Амиров! — В его голосе зазвучала та властность, которая не терпит неподчинения.

— Дедушке Сидорову до приказа девяносто восемь дней! — зло выкрикнул лезгин.

На следующее утро Сидоров был не в духе. Все, кроме стариков, старались не попадаться ему на глаза. Лишь Мирославлев, бледный, хилый солдат в своей всегдашней задумчивости наткнулся на него.

— Куда прешь? — гаркнул тот. — Глаза еще не продрал что ли? Постель мне заправишь! — И пошел умываться.

Несколько секунд Мирославлев стоял как вкопанный, затем отправился следом. В «умывалке» он подошел к чистившему зубы Сидорову и, борясь с волнением, выпалил:

— Во-первых, не обращайся больше ко мне с подобными просьбами, во-вторых, не разговаривай со мной таким тоном. — И тут же вышел.

— Первое отделение второго взвода, строиться! — послышался голос Улыбина.

Мирославлев уже стоял в строю, младший сержант уже командовал: «Отделение…», когда показался Сидоров.

— Подожди, командир, — раздраженно заговорил он. — Ну, деды, совсем вы молодняк распустили. Придется мне их воспитанием заняться. — Он посмотрел на Амирова (тот твердо выдержал его взгляд) и вдруг закричал, надвинувшись на Мирославлева: — А ты, салага, будешь мне каждое утро постель заправлять! И попробуй только, пикни у меня еще!

— Отделение, напра-во! — скомандовал Улыбин. — На выход ша-агом марш!

Вечером в ленинской комнате Сидоров, самодовольно смеясь, рассказывал ефрейтору Савчуку:

— Я ему говорю: «Думаешь, если звездочки нацепил, так гавкать на меня можешь?»

По коридору рота шла строем в столовую. Они ужинать не пошли. Неожиданно дверь распахнулась. На пороге стоял Мирославлев. Глядя в глаза Сидорову, он произнес:

— Ты что, сволочь, не понял? Еще раз будешь со мной так говорить — у-ни-что-жу! — Потом повернулся и догнал свое отделение.

Мирославлев мучился весь этот день. Вновь и вновь вспоминал он с отвращением утреннюю сцену: Сидоров рявкает на него, а он по команде поворачивается и марширует… Невыносимее всего была мысль, что Сидоров пребывает в уверенности, что может безнаказанно вот так кричать на него. Теперь он чувствовал огромное облегчение.

После ужина он минут пять ходил взад и вперед между столовой и забором. «Что будет дальше?» — думал он. Вспомнил Амирова, отбой. Он, Мирославлев, ни за что не стал бы объявлять, сколько дней осталось. В карантине Улыбин начал было покрикивать на него, но встретив отпор, стал относиться к нему не только с уважением, но даже, пожалуй, с симпатией. С Сидоровым такое, конечно, не произойдет. Мирославлев совершенно не представлял, как он собирается «уничтожать» Сидорова, но одно знал точно: так разговаривать с собой он ему не позволит. Ни ему, ни любому другом человеку на земле.

Он пошел в казарму.

Еще идя по коридору, услышал он знакомый голос.

–…Нет, так легко он не отделается. Он у меня пожалеет, что на свет божий появился!

Сидоров стоял в окружении старослужащих и, когда Мирославлев проходил мимо, процедил сквозь зубы:

— Эй ты, ко мне!

Не замедляя и не ускоряя шаг, Мирославлев прошел к своей койке и принялся ее зачем-то поправлять. Наступила напряженная тишина.

И тут раздался дикий рев:

— Ко мне, салага!

Он медленно обернулся. Его враг стоял, подавшись вперед, и налитыми кровью глазами смотрел на него. Так прошло несколько секунд. Вдруг Сидоров сжал огромные кулаки и стал приближаться.

Улыбин шагнул вперед и хотел что-то сказать.

— Отставить, младший сержант! Не дергайся! — остановил его старшина срочной службы Мустафин. Засопел Амиров.

Мирославлев приготовился драться. Драться до тех пор, пока способен будет стоять на ногах. Так бы, наверное, все и происходило, если бы Сидоров не начал, подходя, ругаться. Он ругался виртуозно, подбирая самые оскорбительные слова.

Мирославлева охватил гнев. Слепой, безудержный. Ощутив прилив беспредельных, казалось, сил, он схватил табуретку и с размаху опустил ее на голову Сидорова. В тот же миг гнев погас. Он с ужасом глядел на распростертое у его ног безжизненное тело.