Решение номер три (сборник)

Владимир Михайлов, 2005

Когда стреляют пушки, стучат клавиши компьютеров, шуршат казначейские билеты – колдуны и маги помалкивают, просто потому, что здесь, в мире, населенном прагматиками и атеистами, их нет и быть не может. Но куда тогда могла исчезнуть целая планета, не оставив по себе и следа? Почему ходят упорные слухи о каких-то таинственных формулах управления реальностью, якобы найденных полвека назад монахом-математиком? И чем объяснить потрясающую, удачливость самого богатого мошенника современности, как не вмешательством потусторонних сил? Или причины в другом? Тогда в чем? В сборник вошли произведения: • Методика Наюгиры • Триада куранта • Джокеры Марса • Игра в звуки • Отработавший инструмент отправляют в переплавку • О спорт, ты… • Дом • Ревность • Решение номер три • День после соловьев, год седьмой • Хождение сквозь эры

Методика Наюгиры

— Каждый человек имеет право убивать и быть убитым, — медленно, как бы с затруднением выговорил Горбик.

— Что-что? — не понял Изольд. — По-моему, ты заврался, профессор. Какой-нибудь хвостик тебя подвёл — ты его расшифровал не в ту сторону.

— Да просто пришла ему пора сострить, — высказал свое мнение и Кромин. — У них, лингвистов, остроты такие — специальные, только для внутреннего пользования…

Горбик не обиделся. Он вообще обладал характером спокойным и миролюбивым.

— С хвостиками все в порядке, — откликнулся он невозмутимо. — А перевёл я совершенно точно — насколько вообще перевод может быть адекватным. С любого языка на любой, он всегда приблизителен. Дело в том, что каждое слово многозначно, основной смысл тащит с собой целый ворох обертонов, и они в разных языках не совпадают по причине различного прошлого, национального характера, да мало ли…

— Господин учитель, — прервал его Кромин, — позвольте выйти? Живот схватило, клянусь просторами сопространства!

— Сколь серы особи, с которыми я вынужден общаться! — вздохнул Горбик, картинно разведя руками. — Я умолкаю. Погрязайте и далее в своём невежестве, о презренные рабы материального мира!

Кромин засмеялся. Его было очень легко рассмешить. Если только он не был занят делом. Дел, правда, каждый день было много.

Изольд же оставался совершенно серьёзным. Как и всегда. И не позволил разговору уйти в сторону.

— То есть, если я тебя правильно понял, это и в самом деле у них где-то записано?

— Если бы «где-то» — полбеды, — сказал Горбик. — На террану название этого источника переводится как Конституция, Основной закон. По которому, надо полагать, и живёт это не весьма процветающее общество.

— Ну-ка, повтори, что у тебя там получилось? — попросил Кромин. Смеяться ему почему-то расхотелось.

— Каждый человек имеет право убивать и быть убитым, — повторил профессор лингвистики, едва ли не единственный на Земле специалист по наюгире — языку, на котором на этой планете и разговаривали.

— Очень занятно, — покачал головой Изольд. — Это заставляет меня вспомнить, что у нас имеется оружие. Где оно, коллега Кромин?

— В багаже, где же ещё.

— А багаж?

— В процессе доставки. Ещё вопросы?

— А почему… — начал было Изольд.

— А потому, — ответил Кромин, не дожидаясь продолжения, — что в чужой монастырь со своей пушкой не ходят.

— Фу, коллега! — упрекнул Горбик. — Подобный жаргон в нашей академической среде…

— Примите мои искренние извинения, профессор, — и Кромин изящно поклонился.

— Извинения приняты. Тем не менее, надеюсь, что, усваивая их язык, вы не станете особенно налегать на сленг. Нам важно прежде всего освоить литературный вариант…

— Можете быть спокойны, профессор, — сказал Изольд. — Именно так мы и намерены поступать. Не волнуйтесь.

— Не могу сказать, что я чрезмерно взволнован. Однако хотелось бы, чтобы наш багаж оказался здесь как можно скорее. Насколько я помню, по программе моя первая встреча с аборигенами должна начаться менее чем через час, — а мне не во что переодеться; не хотят же они, чтобы я предстал перед здешней научной элитой в таком виде!

И Горбик провёл ладонями по дорожному комбинезону, надетому ещё на Терре, перед посадкой на корабль; комбинезон и вправду выглядел не очень презентабельно: в нём лингвист провалялся в противоперегрузочном коконе всё время разгона, прыжка, выхода и торможения. Дома он не рискнул бы показаться в таком виде даже собственной семье.

— Все мы выглядим не лучше, — рассеянно отозвался Кромин; тон его свидетельствовал, что это его не очень-то и волновало. — Ничего, всё будет в порядке. Нас отвезут в полагающиеся нам по контракту квартиры, багаж наверняка окажется уже там, потом, естественно — ванна, небольшой отдых, и уже после этого — знакомство с местными достопримечательностями. Железный ритуал, который соблюдается везде, — а уж я-то не впервые в такой ситуации. Научный обмен — святое дело.

Тем более что мы оказались первыми представителями инопланетной науки в этом мире. Уверен, что сегодня нам предстоит ещё и банкет в нашу честь; надеюсь, что никто из нас слишком не увлечётся горячительными напитками. Если они тут есть, конечно. А уж с завтрашнего дня начнётся обычная работа: лекции, студенты, в свободные дни — экскурсии, ну, и всё такое прочее.

— Что касается банкета, — сказал Изольд, — я буду очень жалеть, что на нём не окажется Муллавайоха: за столом он бывает неподражаем. Интересно, почему…

И снова Кромин не дал ему договорить.

— Потому, магистр, что таковы правила первого визита. Муллавайоху придётся наматывать виток за витком целую неделю; как правило, именно такой срок требуется для того, чтобы мы смогли убедиться: все в порядке, все пункты контракта выполняются.

— Разве бывает иначе? — с сомнением в голосе спросил Изольд.

— Жизнь полна неожиданностей, — ответил Кромин.

— Не хотелось бы, чтобы эти неожиданности произошли с нами, — отозвался Горбик. — В частности — чтобы мне пришлось в таком виде…

* * *

Он не договорил, потому что единственная дверь карантинного помещения, в котором они находились после посадки, беззвучно скользнула вверх, складываясь гармошкой, и перед прилетевшими предстали три человека; точнее — три обитателя мира Наюгиры; впрочем, отличить их от представителей многоликой земной расы смог бы, пожалуй, только весьма образованный и очень опытный гуманолог.

Трое остановились, едва переступив порог; несколько мгновений длился обмен испытующими взглядами: у хозяев и гостей складывалось первое впечатление друг о друге. Ничего удивительного: переговоры вели и контракт заключали совсем другие люди и другие наюгиры.

Вошедшие были примерно одного роста и телосложения, и одеты были почти одинаково — если говорить о фасоне: они носили неширокие брюки, темно-серые длинные, до колен, свободно падающие и лишённые рукавов — кафтаны, что ли, или, может быть, следовало назвать их всё-таки жилетами? — под которыми виднелись рубашки с глухими стоячими воротниками — у двоих салатного цвета, у третьего — белого. Приглядевшись, можно было заметить, что у наюгиров в зеленоватых рубашках ткань одежды была погрубее, рыхлая, а не гладкая, отсвечивающая, как у третьего. Черты их лиц тоже казались более грубыми. Во взглядах этих двоих ничего нельзя было прочесть, кроме сдержанного любопытства, желания побольше увидеть и запомнить. В отличие от них выражение на лице третьего наюгира постоянно менялось. И, судя по живой мимике, чувства и настроения его тоже были весьма подвижны. Это подтверждали и руки главы делегации, явно с трудом сохранявшие спокойствие. Двое его помощников несли каждый по объёмистой, хотя, похоже, и не очень тяжёлой сумке. Теперь оба опустили свою ношу на пол. Достаточно было беглого взгляда, чтобы земляне поняли: к их багажу сумки эти никакого отношения не имели.

Немая сцена длилась лишь несколько мгновений; затем абориген в белой рубашке мягко двинулся вперёд, к землянам, остальные же двое остались стоять у открытого дверного проёма. Остановившись в двух шагах, наюгир приподнял руки, обратив раскрытые ладони вверх; на лице его возникла исполненная доброжелательности улыбка, тонкие губы широкого рта шевельнулись, и он заговорил, переводя взгляд поочерёдно с одного из прибывших на другого и третьего.

Изольд и Кромин вопросительно глянули на Горбика, ожидая перевода. По напряжённому, нахмурившемуся лицу коллеги они поняли, что их спутник серьёзно озадачен.

— Что такое? — спросил Кромин вполголоса. — Неприятности?

Горбик поднял брови, поджал губы прежде, чем ответить так же негромко:

— Ничего не могу понять. Вроде бы это наюгира, но то ли у него дефект речи, то ли это какой-то диалект… Улавливаю общий смысл, но и только. Кажется, обычная протокольная речь: поздравляет с прибытием и тому подобное. Но…

Профессору пришлось прервать самого себя: наюгир умолк, улыбка его чуть изменилась, выражая теперь искренний и глубокий интерес к тому, что скажет ему землянин.

Вздохнув, Горбик заговорил, тщательно, раздельно произнося каждое слово, каждый звук. И с каждым произнесенным словом лицо слушавшего выражало всё большее удивление. Мало того: даже в неподвижных взглядах его свиты мелькнули какие-то огоньки: усмешки?

Тем не менее Горбик произнёс весь заранее заготовленный текст. Когда он умолк, наюгир, чья улыбка теперь снова выражала доброжелательство с какой-то примесью, быть может, сожаления и даже извинения (это последнее могло, впрочем, лишь показаться), произнёс ещё несколько слов, точно так же не понятых профессором, как и вся предшествовавшая речь. Затем, не поворачиваясь к стоявшим у двери, наюгир приподнял правую руку и чуть шевельнул ею.

В следующее мгновение стоявший у двери справа подхватил с пола свою сумку, приблизился к Горбику, вновь опустил свою ношу на пол, кивнул головой (что, возможно, должно было означать вежливый поклон) и, пятясь, вернулся на своё место.

Наюгир, которого можно было, пожалуй, назвать руководителем комиссии по встрече и размещению прилетевших (так, во всяком случае, окрестили его про себя земляне), указал Горбику на сумку и произнёс ещё несколько звуков. По сопровождавшим их жестам можно было — на этот раз — без труда понять, что он предлагает профессору раскрыть сумку и извлечь то, что в ней находилось. Горбик вежливо улыбнулся в ответ, кивнул и, нагнувшись, попытался выполнить указанное действие. Правда, с замком он справился не сразу, и белому воротничку пришлось помочь землянину в этом. Замок, оказалось, открывался очень легко, хотя и непривычно: его даже не нужно было трогать, но найти и нажать две кнопки, находившиеся на противоположных торцах сумки; просто, но неожиданно.

Видимо, не ожидая более помощи от землянина, руководитель встречи собственноручно извлёк из сумки что-то красное, мягкое, блестящее, сложенное в несколько раз. Встряхнув, развернул. Это было нечто вроде мантии — традиционной, профессорской, какие и на Земле кое-где носили по сей день. Вслед за мантией последовал головной убор — высокий цилиндр без полей, такого же, что и мантия, цвета. И, наконец, какой-то свиток — и тут же показал жестами, что разворачивать его не нужно, а весёлой улыбкой — по-видимому, то, что свиток этот, как и всё прочее — всего лишь традиция, и их не следует принимать всерьёз. Тем не менее он сам накинул мантию на плечи Горбика, помог продеть руки в широкие рукава и водрузил на голову профессора цилиндр — правда, немного косо, так что Горбику пришлось поправить головной убор самому. Мятый корабельный комбинезон скрылся под мантией, и теперь Горбик выглядел даже как-то сверхпрофессорски. Стоявшие у двери двое исполнителей «ролей без слов» одобрительно кивнули и несколько раз переступили с ноги на ногу; чёрт его знает — может быть, в этом мире именно так выражалось одобрение.

Полюбовавшись на Горбика, наюгир изобразил обеими руками несколько округлых жестов, явно не означавших ничего, кроме удовлетворения; затем руки очень плавно вытянулись в сторону двери — и это, надо полагать, было приглашением выйти из карантина и отправиться куда-то — куда следовало.

Переглянувшись, все трое двинулись к выходу. Наюгир, однако, повернувшись к остальным двум, раскинул руки широко, как бы преграждая путь, и произнёс что-то, забыв, — или делая вид, что забыл — что издаваемые им звуки для гостей так и остаются поистине звуком пустым. Однако и жестов было достаточно, чтобы понять: приглашение покинуть карантин относилось к одному лишь Горбику, прочим же следовало остаться здесь и ещё подождать — неизвестно, чего. Правда, у них на этот день никаких дел предусмотрено не было — в отличие от Горбика: видимо, потребность в овладении терраной, языком мира, приславшего сюда трёх специалистов, была тут настолько велика, что профессора сразу же включили в работу. Их же задача была противоположной: обучиться под руководством здешних преподавателей наюгире и увезти это знание домой. Известно, что без языка нет общения, а без общения невозможны никакие отношения между странами — кроме разве что войн. Но воевать никто вроде бы не собирался: все известные людям миры были не менее цивилизованы, чем сама Терра, иными словами — хотя бы наполовину от желаемого.

Прежде чем выйти, наюгир подал знак другому сопровождающему, и вторая сумка была незамедлительно поднесена и поставлена перед остающимися. Белорубашечный указал на неё пальцем, взмахнул руками, словно что-то на себя надевая, потом поднёс палец к большой круглой кнопке рядом с дверью. Кромин кивнул и повторил те же движения — в знак того, что всё понял. Наюгир улыбнулся.

В дверях Горбик остановился на миг, обернулся и помахал своим коллегам рукой.

Они ответили ему тем же.

Когда дверь, приглушённо прошелестев, опустилась за ушедшими, оставшиеся ещё с минуту глядели им вслед. Они вдруг почувствовали себя странно расслабленными, исчезло желание что-то делать, двигаться, разговаривать. Изольд даже зевнул — сладко, протяжно.

— Ну, ну, — проговорил Кромин, преодолевая лень. — Что-то с нами этакое происходит?

— Последствия перелёта, вероятно, — предположил Изольд.

— Наверное. Ладно, отдыхать будем ночью — если только их ритмы совпадают с нашими. Увидим. А пока — давай-ка распотрошим этот узел. Нелепые одеяния какие-то, а?

— Традиции обогащают жизнь, — сказал Изольд наставительно.

— Это смотря какие. Как это у них нажимается? Ага…

Сумка послушно распахнулась.

— Нет, это не то. Видно, мы на профессоров у них не тянем.

— Ничего удивительного, — согласился Изольд, расправляя вынутую из сумки одёжку. — Он же приехал, чтобы обучать, а мы — учиться. Так что мы тут — всего лишь студенты.

— Угу. Давай-ка облачимся — думаю, этого они от нас и ждут.

Он принялся стаскивать с себя корабельный комбинезон. Остался в одном белье.

— А вдруг зайдёт какая-нибудь местная дама?

— Ну и пусть дама; нам вроде бы стесняться нечего, у нас всё на месте и в исправности…

Изольд поморщился. Он не любил разговоров на игривые темы.

Кромин натянул тугие штаны, вынул из сумки рубашки, одну бросил Изольду.

— Наряжайся, коллега.

— Не люблю красного цвета, — сказал Изольд. — Боюсь, со вкусом у них не всё в порядке.

— Пусть это будет самым большим разногласием. — Кромин надел безрукавку, оглянулся в поисках зеркала; его не оказалось. — Ну, как я на твой взгляд?

— Ты ослепителен, — сказал Изольд серьёзно. — На погибель местным красавицам.

— Если только язык жестов у них такой же, как у нас. Как полагаешь — долго нам придётся осваивать их мову?

— В бытовом плане — думаю, овладеем быстро. Наверняка же у них есть какие-нибудь методики ускоренного обучения. Ну, а если говорить о тонкостях — жизни не хватит. Мы и своим родным не владеем во всём его великолепии. — Изольд переодевался, с опаской поглядывая на дверь: он был человеком стеснительным. — Брюки тесноваты, по-моему.

— Ничего, растянутся. Мне тоже так сперва показалось, но вроде нигде не давят.

— Да, похоже. — Изольд окинул Кромина взглядом. — А что это у тебя там такое?

Кромин в это время пристраивал что-то у себя под новой рубашкой. Какую-то плоскую коробочку, которую он извлёк из нагрудного кармана комбинезона.

— Да так — мелочи жизни. Пригодится для занятий.

— Диктофон? А я вот не догадался.

— Ничего: наверняка обеспечат. Ну, готов?

— Наше оставим здесь?

Кромин секунду подумал:

— Имущество казённое, не станем им разбрасываться.

Изольд затолкал комбинезоны в сумку, закрыл её, поднял. Кромин подошёл к двери, нажал большую кнопку и целую секунду не отпускал. Возможно, он жал бы на неё и дольше, но дверь взлетела именно через секунду, и двое в зелёных рубашках — но не те, что приходили с распорядителем, или кем он там был, — ступили на порог.

Повинуясь жесту, земляне вышли из карантинного помещения. Сразу же за дверью у Изольда вежливо, но настойчиво отобрали сумку.

— По-моему, нас грабят, — спокойно сказал Кромин. — У тебя там не осталось ничего компрометирующего?

— Что у меня могло быть такого?

— Мало ли: вдруг забыл презервативы?

Изольд, похоже, обиделся. Или обиделся бы — будь у него время на это. Но двигаться пришлось быстро, едва ли не бегом — по длинному коридору вперёд, туда, где за прозрачной дверью сиял солнечный день.

* * *

— Цивилизация, — пробормотал себе под нос Кромин, закончив осматривать своё новое жильё. — Ничто не забыто, всё предусмотрено заботливыми хозяевами… Почти президентский люкс.

И в самом деле: отведенная ему территория состояла из трёх, по его расчёту, жилых помещений, обставленных мебелью, очень похожей на привычную, домашнюю; он подумал даже, что кровати, столы, стулья, диваны и всё прочее было, возможно, скопировано с родных образцов специально для них — чтобы прилетевшие чувствовали себя если и не совсем как дома, то, во всяком случае, как можно ближе к привычному быту. Хотя на Земле, откровенно говоря, у Кромина такого не было: чтобы и десятиметровый бассейн кроме обычной ванной, и зал — не зал, но достаточно обширная комната с тренажёрами на любой вкус, а ещё — информационный уголок, как он его назвал, — два экрана, каждый занимал без малого всю стену, оба они образовывали угол, так что поначалу Кромину показалось было, что это просто угловое окно, за которым — не совсем обычный, но всё же несомненно городской пейзаж при обозрении с достаточно высокой точки: кровли, улицы, маленькие движущиеся фигурки жителей, машины — отсюда, с высоты птичьего полёта, неотличимо напоминавшие то, что давно стало привычным на Земле, да и не только там…

— Сильно смахивает на Федерацию Гра, — пробормотал Кромин для собственного сведения. — Подражают? Но не может же быть, чтобы до такой степени. Очень знакомый перекресток, и здание тоже…

Он постоял ещё с минуту, наблюдая, и вдруг картина исчезла, мгновенно сменилась другой — и это было уже морское побережье, широченный белый пляж, размашистая дуга бухты, зонты, люди — лежащие, идущие, купающиеся; длинное, обтекаемое судно близ горизонта, несколько голубых птиц в воздухе — впрочем, может быть, то были тоже люди, снабжённые летательными приспособлениями, очень похожими на крылья, — рука невольно потянулась за биноклем, которого здесь, понятное дело, не было… Всё это виделось тоже сверху, а кроме того, картинка перемещалась справа налево — словно бы Кромин и сам летел вдоль белой полосы прибоя.

— И это я где-то уже видел… Ну да, конечно!

Только тут Кромин понял, что это не окно, а ещё через пару минут убедился в том, что окон здесь и вообще не было — хотя свет был как бы нормальным, дневным, а то, что поначалу показалось ему окнами в других помещениях, тоже принадлежало к миру электроники. Кромин не очень удивился, как ни странно, — только усмехнулся и покачал головой, продолжая расхаживать по причудливо спланированным комнатам, плавно, а иногда и неожиданно переходившим одна в другую — без единой двери. Перемещаясь с места на место, он вроде бы искал что-то, что, по его мнению, обязательно должно было здесь быть — но искал ненавязчиво, не вертя головой, не пялясь на что-то, но лишь бегло взглядывая и отпечатывая увиденное в памяти. Кое-что он, как ему показалось, нашёл — но убедиться в этом можно было, лишь проверив, — а сейчас делать это было бы преждевременно. Кромин не переставал улыбаться, порой покачивал головой, как бы восхищаясь, как если бы играл роль провинциального увальня, попавшего в столицу, для жаждущих развлечения зрителей; Кромин спинным мозгом чувствовал, что таковые имеются, — не хватало, впрочем, уверенности, что именно развлечься им хотелось, а не чего-то другого.

Наконец освоившись с обстановкой, в которой ему предстояло находиться, как он полагал, не день и не два, Кромин решил было навестить коллегу Изольда — его апартаменты находились тут же, на этом этаже, дверь с той же площадки, только не соседняя, а через одну; всего дверей на этаже было три, как он запомнил. Ничего не скажешь — предусмотрительно… — не мог не согласиться он. Ну что же — зайдём, слегка отпразднуем новоселье.

Кромин заглянул в бар; там оказалось немало всякого, вкусы землян были учтены — а может быть, и они тоже совпадали со здешними? Физиология-то, похоже, одна, значит, и химизм похожий, тогда и алкоголь производит на тех и других одно и то же действие.

Придирчиво разглядывая бутылки, смахивавшие очертаниями то на рыцарскую башню, то на минарет, то на военную ракету, и — одна — даже на трижды перекрученный бараний рог, хотя нет (он всмотрелся), на самом деле то была змея, свернувшаяся спиралью и стоящая на хвосте, голова ее была поднята вертикально, шейный капюшон раздут — как у кобры, в распахнутых челюстях торчал зверёк, вроде мыши; он оказался пробкой. Подивившись на сосуд, Кромин выбрал, однако, другой, имевший нормальную бутылочную форму. Откупорил, понюхал — всё правильно, это и нужно было. Сунул бутылку в объёмистый карман лапсердака, как Кромин про себя иронически называл выданное хозяевами одеяние (хотя у настоящего лапсердака рукава имеются), и направился к выходу.

На этом, однако, его визит и закончился. На двери не было ни малейших признаков хоть какого-нибудь устройства для открывания — ни ручки, ни кнопки, ни скважины замочной, ни пульта — ничего. Она была гладкой, как только что залитый каток, ухватиться, чтобы потянуть на себя, было не за что, а на вежливые, хотя и не самые слабые толчки дверь не реагировала. Выйти просто-напросто было невозможно — если не использовать взрывчатку или слесарный инструмент, которых тут, естественно, не оказалось.

Убедившись в том, что в данное время он наглухо изолирован от окружающего мира, Кромин, однако же, не воспринял это как трагедию; судя по выражению лица — не очень даже и огорчился. Насвистывая песенку, он вернулся в свой райский уголок — так он назвал условно своё жильё, — возвратил бутылку туда, откуда взял, ещё минуту-другую полюбовался на экраны, где картинка успела смениться, наверное, раз десять; зевнул, потянулся: все-таки нужен ведь человеку отдых — тут тебе и перелёт, и столько новых впечатлений… Багаж был ещё до его прихода доставлен сюда, всё в целости и сохранности. Только «Марины» не было — как говаривали в морской пехоте, — милой девушки, калибр — одиннадцать, в магазине — сорок пять, подствольник с кумулятивными пирожками, лазер — не только для прицеливания. Любимица личного состава, незаменимая в ближнем бою, она исчезла, как и весь боезапас, как и нож из того же репертуара — при лёгком нажиме пересекается полуторадюймовый трос из химически чистого железа. Впрочем, Кромин подозревал, что их конфискуют, и с этой мыслью успел смириться. Тем более что не это было в багаже самым важным. Он извлёк из чемодана всё для туалета, а также пижаму. Несессер отнёс в ванную и там же переоделся в пижаму, как бы случайно повернувшись в ту сторону, откуда, по его соображениям, за ним приглядывали; пусть полюбуются на его достоинства. Внутренне он смеялся, но лицо оставалось сонным — могло показаться, что сил у него достанет только-только добраться до постели.

Он и добрался до неё, откинул покрывало и одеяло, критически поглядел на простыню, даже пощупал, поморщился для порядка и лёг, ещё раз сладко зевнув. Натянул одеяло на голову — видимо, дневной свет мешал ему уснуть. И задышал равномерно.

Минут пять прошло. За это время Кромин успел медленными, сантиметр за сантиметром, движениями — такими, что одеяло оставалось неподвижным — вынуть из кармашка пижамы и перенести к глазам тонкую пластинку, вроде кредитной карточки. На самом же деле любой врач опознал бы в ней всего лишь сердечный стимулятор, простенькую электронную штучку.

Опознал бы врач — и ошибся. Хотя это тоже была электроника, но совсем другая; временами, впрочем, тоже способствующая сохранению здоровья. Держа её перед глазами (лежал Кромин на правом боку, повернувшись лицом к стене), нажал одну из четырёх кнопок, что находились в нижней части пластинки. Кнопка зажглась тусклым белым огоньком. Порядок. Он нажал вторую. И она тоже засветилась — но не так сразу, и огонёк её был куда тусклее. Однако был всё-таки. «Далеко они его загнали, — подумал Кромин о профессоре Горбике. — Наш этаж вроде бы третий — точно, третий, а он где-то — под самой крышей. Но тем не менее он в порядке, и багаж тоже получил».

Теперь можно было и в самом деле поспать в ожидании дальнейших событий. Кромин и уснул — быстро и спокойно.

* * *

Спал он долго и безмятежно; никто не потревожил его весь остаток дня и всю ночь, а сам он не проснулся ни разу, хотя дни здесь были на четверть длиннее привычных, земных, и ночи соответственно тоже. Столь долгое бездействие было для Кромина необычным; не исключено, что такой глубокий сон чем-то поддерживался — излучением нужной частоты, быть может. Зато проснулся он свежим, бодрым, хорошо отдохнувшим и готовым к действию. Попытался вспомнить, что ему снилось — с этого Кромин обычно начинал свой день, к снам он относился серьёзно, — но память ничего не подсказала. Наверное, сон был слишком глубоким. Кромин решил не придавать этому большого значения, хотя какой-то маячок в подсознании так и остался включённым и не позволял забыть о пусть и лёгком, но всё же сбое в управлении сознанием.

Когда у двери прозвучал нежный, мелодичный звонок, предупреждавший, как Кромин сразу догадался, что кто-то намерен нанести ему визит (то было именно предупреждение, вряд ли кто-нибудь собирался испросить его разрешения, поскольку дверь открывалась только снаружи), Кромин успел уже проделать все утренние процедуры и одеться. Из вежливости он облачился во всё то, что было им выдано вчера, хотя с большим удовольствием воспользовался бы своими, привезенными с Земли вещами. Если он чего-то и не успел из утренней программы, так это — послать в адрес своих товарищей проверочный сигнал, как сделал это накануне перед сном; но в этом большой беды не было: и Горбика, и Изольда он рассчитывал увидеть за завтраком, время которого, по его ощущениям, настало. С ничего не выражавшей улыбкой на губах, обязательной при официальных контактах, Кромин вышел в просторную прихожую и остановился как раз в тот миг, когда дверь начала, как было здесь принято, уходить вверх.

На пороге стоял тот самый, в белой рубашке, что встречал их вчера, и так же его сопровождало двое; только на этот раз то были не рабочего вида ребята с отсутствующим взглядом и в зелёных воротничках, но совсем другие: два человека в таких же алых мантиях и цилиндрах, в какие вчера облачили Горбика перед тем, как увезти куда-то за несколько километров. Они шагнули вперёд все разом, как по команде. И распорядитель сказал:

— Разрешите приветствовать вас, доктор Кромин, и выразить надежду, что вы хорошо отдохнули после столь нелегкого путешествия.

Продолжая всё так же официально улыбаться, Кромин кивнул и ответил:

— Благодарю вас; всё было чудесно, и я чувствую себя великолепно.

И только тут сообразил, что прекрасно понял всё то, что сказал ему вошедший, а тот, в свою очередь, ничуть не хуже разобрался в его ответе. Иными словами — что распорядитель заговорил с ним на терране, легко и свободно, без малейшего акцента, и даже интонации его, вся манера разговора показались очень знакомыми.

Да, конечно: потому что то были интонации и манера профессора Горбика, который для того и прибыл сюда, чтобы познакомить наюгиров с доселе неведомым им языком Терры.

* * *

— Я просто потрясён, — выразил Кромин вслух своё удивление.

Да это, наверное, можно было понять и по выражению его лица — хотя оно изменилось лишь на миг, и чтобы уловить это мгновенное изменение, следовало быть специалистом; здесь же если такие и имелись, то вряд ли разбиравшиеся в земной вазомоторике. Однако Кромин и не собирался скрывать удивления: не изумись он, это показалось бы неестественным, а он ведь был человеком откровенно-простодушным — или, во всяком случае, таким ему следовало выглядеть.

— Неужели вы способны за один день — да нет, что я, — за одну ночь до такой степени усвоить язык — далеко не самый простой на свете! И фонетика, и интонации, не говорю уже о словаре. Воистину, у вас потрясающие способности!

Белорубашечный улыбался с достоинством, как человек, сознающий, что хвалят его по заслугам. Но когда все они прошли в первую из комнат, которая вполне могла служить гостиной, уселись в кресла и распорядитель заговорил — смысл его слов оказался противоположным:

— Нет, уважаемый доктор, я никак не могу принять на свой счёт ваше восхищение: мои способности ничуть не поднимаются над средними — во всяком случае, в области языков. Нет, нет. Дело не во мне и ни в ком из нас; дело в методике усвоения. — Он дважды кивнул, совсем как терранин, хотя — по наблюдениям, сделанным другими людьми в другое время — это движение головой как знак согласия не было свойственно наюгирам. — Эта методика передачи знаний в любой области практикуется в нашем мире уже многие столетия, и о её результатах имели возможность судить представители многих цивилизаций — всех, с кем мы устанавливали нормальные отношения. Замечу попутно: мы устанавливаем их далеко не со всеми, ни в коем случае не со всеми… Теперь пришла ваша очередь испытать наши способы и оценить их по достоинству, и решаюсь уверить вас заранее: у вас овладение нашей наюгирой — а ведь именно за этим вы прибыли сюда — вряд ли потребует больше времени, чем ушло у меня на детальное ознакомление с терраной, вашим прекрасным языком.

— Просто не могу поверить!

Кромин сказал это совершенно искренне.

— Придётся, друг мой, придётся!

Хоть бы раз он сбился, остановился в поисках нужного слова, неправильно построил фразу… Но нет: говорит совершенно, как Горбик. Куда лучше, наверное, чем сам Кромин.

— Конечно, — сказал Кромин вслух, — я всегда был самого высокого мнения о профессоре Горбике как о преподавателе. Но ведь получается, что за эту самую ночь он успел овладеть этой вашей методикой и тут же воспользоваться ею, чтобы передать вам свои знания! Что, она настолько проста?

— В ней действительно нет ничего сложного. Да, собственно, преподавателю и не приходится овладевать ею специально, это происходит как бы само собой… Да, кстати, о преподавателях: эти два господина, оказавшие мне честь сопровождать меня к вам, — они тоже преподаватели, как и профессор Горбик, и смею заверить — прекрасные знатоки наюгиры, как литературной, так и просторечной, и так далее. Тот, что сидит справа, передаст свои знания вам, доктор Кромин, второй же — вашему коллеге, доктору Изольду. Собственно, я и пригласил их посетить вас, чтобы вы познакомились, посмотрели друг на друга…

— Наверное, нам ещё не раз придётся общаться с ними?

— Н-ну… вообще-то это не является обязательным.

— Однако… Простите, как я должен к вам обращаться?

— Я всего лишь ректор этого учебного заведения. Но вы хотели что-то сказать?

— Хотел сказать, что догадываюсь: передача знаний под гипнозом? Но может ли этот известный способ приводить к таким прекрасным результатам?

— Наша методика несколько отличается от упомянутой вами. Хотя… есть, пожалуй, и определённое сходство. Одним словом — у нас принято, чтобы отдающий знания и воспринимающий их знакомились перед тем, как произойдёт сама передача. Это, если угодно, ритуал, традиция — у нас их много… Но у нас ещё будет время поговорить об этом и, наверное, о многом другом. А сейчас позвольте мне пригласить вас позавтракать со мною.

— Простите, а мои друзья и коллеги?

— О, доктор Изольд, разумеется, будет с нами. Мы посетили его перед тем, как прийти к вам, а сейчас отправимся завтракать все вместе.

— А профессор?

— Профессор Горбик, к сожалению, не сможет присоединиться к нам. Он сейчас очень занят подготовкой к своей работе. Это, знаете ли, довольно кропотливое занятие.

Это было Кромину известно. Тем не менее он старательно удивился.

— Я полагал, что все мы будем работать рядом…

— Нет, такого условия в ваших контрактах нет. И это было бы крайне неудобно, потому что место изучения чужих языков у нас никогда не находилось и не находится вблизи того места, где происходит передача наюгиры.

— Что, тоже традиция?

— Да, разумеется, разумеется. Но потом вы, конечно, сможете увидеть его, мы дадим вам такую возможность, мы в ней никогда не отказываем. А пока — напоминаю: завтрак ждёт нас, и доктор Изольд, я уверен, очень проголодался.

Ректор встал. Кромин успел сказать:

— Одну минуту. Надо же завершить знакомство.

И повернулся к тому в мантии, что был представлен ему как его преподаватель в ближайшем будущем:

— Я очень рад познакомиться с вами и обещаю не пожалеть сил для того, чтобы работать со мной вам было как можно легче.

Профессор смотрел на него, не улыбаясь и не моргая, только брови его чуть дрогнули. Не сразу он раскрыл рот, чтобы произнести три или четыре слова. На наюгире.

— Что… они ещё не прошли обучения терране?

— Им это не нужно, — проговорил распорядитель спокойно.

— Но как же…

— Вы всё поймёте сами. Несколько позже. Сейчас скажу только, что усваивать террану, как и любой другой язык, имеет право лишь ограниченное количество наюгиров. Те, кому это действительно может понадобиться в работе. А вовсе не каждый желающий.

Он произнёс несколько слов на наюгире, и оба преподавателя разом встали и первыми направились к выходу.

— Прошу вас, — и распорядитель указал на выход. Жест его (отметил Кромин) остался чисто наюгирским — медленным, широким, плавным.

— Благодарю. Я и в самом деле проголодался не менее, пожалуй, чем мой коллега.

— Надеюсь, — сказал ректор, — что завтрак вас не разочарует.

Проходя в дверь, Кромин споткнулся о выступавший порожек и чуть не растянулся на полу; распорядитель-ректор вовремя поддержал его, хватка белорубашечного была уверенной и сильной, свидетельствовала о хорошо развитой мускулатуре — хотя по беглому впечатлению этого и не сказать было. Кромин покрутил головой, удивляясь собственной неловкости. Сказал:

— Слишком долго спал, наверное.

— Просто устали, — предположил ректор. — Ничего, мы вас поставим на ноги.

Нет, терраной он успел овладеть в совершенстве; видимо, Горбик и на самом деле был незаурядным педагогом: методика методикой, но решает дело в конце концов тот, кто ею пользуется.

Так, во всяком случае, подумал Кромин.

* * *

На столе было пять приборов; пятым участником оказался, как и следовало ожидать, Изольд — тоже выспавшийся и даже разрумянившийся со сна. Блюда были лёгкими, трудно понять — рыба то была или мясо, а может быть, и ни то ни другое — синтетика какая-нибудь, всё — воздушное, словно взбитое, но сытное — голод утолили быстро. Запивали из высоких бокалов непрозрачным напитком цвета кофе с молоком, но вкус оказался совершенно другим: смахивал на очень лёгкое пиво, в голову не ударяло, но настроение постепенно делалось бодрым и приходило ощущение, что всё в полнейшем порядке, и дальше дела пойдут так же успешно; хотя, если подумать, что они с Изольдом тут такого успели? Горбик другое дело: не ударил в грязь лицом, не посрамил терранской лингвистики, за одну ночь обучил ректора — и, надо думать, не его одного. Но ничего: и они оба себя ещё покажут…

Меньше всех ел и больше всех говорил ректор. Оба здешних преподавателя воздавали завтраку должное, но в разговоре не участвовали — потому, наверное, что вёлся он, по необходимости, на терране, которая (Кромин это запомнил) учёным мужам оказалась ненужной. В общении эти двое участвовали разве что глазами — часто и внимательно всматривались в будущих учеников, каждый в своего, а встретившись с землянами взглядом, лишь улыбались. Кромину показалось, впрочем, что улыбки эти были протокольными, обязательными, шли от ритуала, не от души. Возможно, подумал он, их беспокоит, сумеют ли так же лихо, как Горбик, перемахнуть через планку — а её терранский профессор поднял весьма высоко. В своих лингвистических способностях Кромин вовсе не был уверен, пока он, кроме терраны, знал всего лишь три языка — эморский, иссорский и Федерации Гра и овладевал ими в своё время не быстро и с усилиями. Но, может быть, пресловутая здешняя методика и в самом деле способна творить чудеса?

Он спохватился: обдумывать можно будет и потом, сейчас главное — слушать.

–…Нет, — говорил тем временем ректор, отвечая на заданный Изольдом вопрос. — Для овладения той технологией, за которой вы к нам и прилетели, вовсе не нужно проводить время на предприятиях и испытательных полигонах. При её передаче мы пользуемся всё той же методикой, и результат всегда стопроцентный.

(Чисто терранское выражение; у наюгиров — это и раньше было известно — исчисление было двенадцатиричным, куда более удобным, чем разошедшееся ещё в давние времена с Терры по большинству миров десятиричное.)

— Но видеть не менее важно, чем…

— О, разумеется, вы увидите. Но это будет уже как бы последний мазок; вы будете видеть, до конца понимая, отдавая себе полный отчёт в том, что именно происходит на ваших глазах; мало толку, если вы смотрите и ещё не понимаете…

Неудобно, решил Кромин, вовсе не участвовать в разговоре. Приличия требуют…

— Если не секрет — каково наше расписание на этот день и ближайшие последующие?

— Разве это может быть секретом? После завтрака вы покажетесь врачам…

— Наше здоровье вызывает сомнения?

— Ни в коем случае. Однако для усвоения знаний по нашей методике организм должен быть приведен в определённое состояние: его восприимчивость, концентрация внимания, открытость памяти… Медики просто помогут вам обрести нужную форму.

Изольд, видимо, не любил врачей; во всяком случае, легкая гримаса, возникшая на его лице, позволяла сделать такой вывод. Она не осталась незамеченной.

— Не волнуйтесь: практически это не связано ни с какими грубыми вмешательствами… Да вот я сам могу послужить живым примером: перед тем как перенять знания у вашего коллеги, я общался с теми же самыми врачами, которые примут вас, и, как видите, нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти, да и физическое моё состояние не оставляет, как говорится, желать лучшего…

Это Кромин мог бы подтвердить — если бы возникли сомнения.

— Итак, врачи; а затем? — спросил он.

— Несколько часов вы будете совершенно свободны: разумно будет, если вы используете время, чтобы прогуляться по окрестностям — потом у вас может просто не остаться времени для этого, ваша научно-техническая программа весьма насыщена. Мы предлагали несколько растянуть её во времени, но ваша сторона не согласилась: видимо, на Терре очень нужны вы — или наши технологии. Так что вам придётся работать в поте лица.

— Наверное, у вас накопился немалый опыт по передаче технологий? Ведь во многих областях Наюгира является лидером.

(Вопрос был с двойным дном: известно было, что Наюгира практически не передавала своих технологий никому; Терра была едва ли не первой.)

— Ну, Федерация Гра тоже претендует на приоритеты — хотя… Но это, кстати сказать, неважно. Мы достаточно богаты, чтобы не торговать нашими технологиями — как и техникой. Так что ваш мир в этом отношении является, могу смело сказать, привилегированным. Хотя вряд ли вы сейчас можете оценить это в полной мере.

— Нет, отчего же, — не согласился Кромин. — Мы весьма в этом заинтересованы — можете судить хотя бы по быстроте, с какой нас направили сюда. Мне только не совсем ясно: почему?

— Почему — что?

— Почему именно нашему миру предоставлено такое преимущество?

Ректор усмехнулся.

— Ну… решение было принято не сразу. Были и противники такого предпочтения. Но сторонников оказалось больше. Почему? Мы внимательно изучили вашу историю — и нашли в ней много общего с нашим собственным прошлым. Правда, с определённого времени развитие у вас и у нас пошло по разным путям; но вы ещё можете вернуться к тому перекрёстку и выбрать другой путь. Для этого вы должны быть намного сильнее, чем сейчас. Таков ответ на ваш вопрос в самом общем виде. Вы удовлетворены?

Кромин не был до конца удовлетворён. Но подумал, что сейчас не время погружаться в исторические изыскания.

— Да, благодарю вас.

Преподаватели тем временем закончили завтрак. Они одновременно поднялись, отошли на четыре шага, остановились.

— Встаньте и вы, — негромко подсказал ректор. — Это очень важно. Ритуал прощания…

И поднялся сам. Кромин с Изольдом последовали его примеру.

Преподаватели разом, словно солдаты по команде, повернулись к ним. И низко, в пояс, поклонились.

— Вы тоже… — Это было сказано едва слышно.

И склонился сам. Терране повторили движение за ним — хотя и не так синхронно, как сделали это двое наюгиров.

Распрямившись, преподаватели — опять-таки вместе — произнесли несколько слов на наюгире. Повернулись. И ушли.

Оставшиеся, по приглашению ректора, уселись снова: видимо, время, отведенное для завтрака, ещё не истекло. Похоже, что намеченного распорядка здесь, на Наюгире, придерживались строго.

— Итак, — спросил ректор, — есть ли у вас какие-нибудь вопросы? Мы располагаем некоторым временем.

— Наверное, мы ещё не раз будем затруднять вас вопросами — во время обучения, — сказал Изольд. — Но сейчас у меня слишком мало информации, чтобы о чём-то спрашивать.

— Мелочь, — проговорил Кромин, — но мне просто любопытно. Ведь наш коллега профессор Горбик знал ваш язык, — вроде бы знал, он, во всяком случае, считал, что знает, — а когда вы впервые посетили нас в карантине, вы, по-моему, никак не могли понять друг друга. Это и на самом деле было так?

— Это своего рода недоразумение, — ответил ректор с готовностью. — Он изучал наш язык, как я догадываюсь, только по письменным источникам. И произносил так, как написано. Наш же язык исторически преобразовывался так, что произношение не раз менялось, орфография же оставалась прежней. Если угодно, тоже традиция. Да вам, наверное, и ранее приходилось сталкиваться с такими явлениями: пишется одно, говорится другое.

— Да, и у нас на Терре бывало такое, — согласился Изольд.

— Это он рассказал вам, как изучал наюгиру дома?

— Это моё умозаключение. Ваш коллега не мог мне рассказать этого: ведь тогда я ещё не владел терраной.

— Ну, а после того, как вы уже заговорили? Неужели вы больше не встречались с ним?

Ректор лишь отрицательно покачал головой.

— Но почему? Разве не интересно было бы…

Ректор жестом прервал Кромина, чтобы сказать:

— Это было невозможно.

— А когда сможем увидеться с ним мы?

Ректор совсем по-земному пожал плечами:

— Это будет очень нелегко. Видите ли, в вашем мире вы, быть может, и равны; но у нас он принадлежит к донорам знаний, вы же — к воспринимающим. А по нашим установлениям, общение между теми и другими может быть только на деловой основе — но вам ведь не нужно, чтобы ваш коллега преподавал вам террану?

— Опять традиции, — пробормотал Изольд. Ректор услышал.

— Если угодно, да. Однако время нашего завтрака истекло. Благодарю вас за весьма приятное общество. Гуляйте, наслаждайтесь пейзажами. Когда захотите вернуться в ваши помещения — затруднений не будет: снаружи двери открываются самым простым образом. Нажмёте на пластинку — и вы дома. Но пока побудьте здесь: к вам придут, чтобы пригласить к докторам. Скоро.

Он коротко поклонился и, чётко ступая, направился к выходу.

Уже вдогонку ему Кромин послал последний вопрос:

— А что говорили нам наши преподаватели, когда прощались?

Ректор обернулся на ходу:

— То было одно из основных правил нашего мира.

— Какое же?

— Каждый имеет право убивать и быть убитым.

— Надеюсь, — проговорил Изольд, слегка нервничая, — это имеет отношение только к вашим гражданам?

— Гражданами Наюгиры являются все, находящиеся на её поверхности. Так что не беспокойтесь: ваши права защищены законом точно так же, как, например, мои.

Сказав это, ректор скрылся в коридоре.

Кромин даже не попытался спросить его, каким образом можно будет открыть дверь изнутри — если такое взбредёт в голову. Не было нужды: он успел уже понять, как это проще всего сделать. Это — к вопросу о пользе дверных порогов.

* * *

Врачебный осмотр они прошли быстро и без лишней суеты. Прежде всего им наголо обрили головы; Изольд, у которого волос оставалось не так уж много, и он потому ими дорожил, выразил словесный протест — его, естественно, не поняли: медикам террана, видимо, тоже была ни к чему. Кромин посоветовал не противиться: в конце концов, если они приехали сюда за знаниями, то цепляться за свою причёску вряд ли имело смысл: цена явно не самая высокая. Изольд вздохнул и лишь грустно смотрел на сбритые пряди. Сам Кромин ничего против не имел: у него волос имелось в достатке, и он знал, что новые вырастут ещё гуще. Лишь бы голова оставалась на месте.

Что же касалось собственно осмотра, то Кромину показалось, что был он достаточно поверхностным: ничего не брали на анализ, зато воспользовались множеством датчиков, чьи показатели, видимо, суммировались в компьютере — но возникавшие на дисплее символы терранам ничего не говорили. Врачи обменивались краткими репликами — то была, разумеется, по-прежнему непонятная наюгира. Потом испытатели и испытуемые перешли в другой кабинет, там аппаратура не походила на первую, датчики тоже выглядели по-другому, похоже, каждый из них не просто снимал токи, но тут же и пропускал их через встроенный микрокомпьютер; а впрочем, это лишь догадки были, основанные на терранских аналогиях, — на самом же деле назначение маленьких матовых полушарий, накрепко присасывавшихся к голове, могло быть и совершенно иным.

Закончив налеплять датчики, обоим терранам на головы надели мягкие обручи с небольшими экранами, располагавшимися прямо напротив глаз. Потом приборы загудели, приняв нагрузку. Кромин…

…Кромин открыл глаза, глубоко вздохнул. Несколько секунд соображал — где он и почему. А, да, осмотр. Всё там же, в кабинете. На почти горизонтальном кресле. Экрана больше не было, как и датчиков. Ощущения? Лёгкая усталость, даже приятная, как после… ну да, после этого самого. Пульс в норме. Время? Он справился у своих внутренних часов. Ерунда какая-то. Не мог же он просидеть тут без малого сутки. Кромин слегка повернул голову; на соседнем кресле Изольд сидел и тоже хлопал глазами, пытаясь прийти в себя. У Кромина подкорка показывала, что времени было — на два часа меньше, чем когда начался осмотр. Ага; значит, они и в подкорку залезли и перевели мои часы на местное время — тогда всё понятно. Лихо работают. Теперь следовало вести себя так, как поступает человек, вернувшийся с прогулки домой и обнаруживший, что дверь дома открыта настежь — хотя ключи всё время были у него в кармане, и комплект их был единственным, пальцы с папиллярными линиями и радужку глаза тоже никто вроде бы не заимствовал — и тем не менее… Остаётся только проходить комнату за комнатой, вспоминая, что где стояло и где лежало и велик ли недочёт. Так он и сделал. Нет, ничего не вынесли. Хотя и трогали: кое-что смещено. Ну, а сейф им удалось найти и вскрыть? Кромин сосредоточился. Нашли. Но вскрыть не удалось. И на том спасибо. И однако уже то, что они это хранилище обнаружили, обещает некоторые осложнения. Ну, ладно. Вроде бы все процедуры закончились?

Он оторвал спину от кресла, уселся, потом спустил ноги на пол; манжеты, которыми он был пристёгнут к подлокотникам и подножке, кто-то уже позаботился расстегнуть. На его движения никто не обратил внимания, не попытался помешать. Все врачи — участники осмотра собрались вокруг компьютера и — судя по интонациям — довольно круто спорили, тыкая пальцами в символы на дисплее, кривые разной пологости и разноцветные пятна. Вывод из этого пока можно было сделать только один: наюгира оставалась для Кромина — и Изольда тоже — закрытой книгой, да и вообще ничего нового ни в памяти, ни в сознании своём Кромин не обнаружил. Значит, — заключил он, — вложить в него ничего не вложили; что же тогда: скопировали нечто? Может быть — но там всё в порядке. Скорее всего — просто, так сказать, унавозили почву для посева, который ещё предстоял. Это, однако, не могло пройти бесследно: если что-то изменилось в Кромине, он обязан это почувствовать, он достаточно хорошо владел и телом своим, и сознанием. И он занялся инвентаризацией, пока врачи всё спорили, причём то один, то другой искоса поглядывали на него жёлтыми наюгирскими глазами.

Нет, не вложили и не забрали; что же тогда? Кое-что немного перестроили. В этом Кромин убедился очень быстро. Сейчас — очнувшись — он чувствовал себя в кабинете совсем не так, как перед началом осмотра. Тогда — с опаской воспринимал окружающее, сейчас — очень доброжелательно, это относилось и к помещению, и к врачам, и ко всей этой аппаратуре, и — шире — ко всем тем наюгирам, с которыми пришлось здесь встретиться, к ректору в первую очередь, а что касается преподавателей, то к ним он сейчас испытывал чуть ли не какую-то нежность, без малого, как к братьям родным. Да и ко всей Наюгире: прекрасная планета, чудесный мир, исключительным везением надо считать то, что ему удалось попасть сюда. А уж как только он овладеет здешним языком — почувствует себя наверняка совершенно счастливым!.. Вот какое настроение владело им сейчас, он и в самом деле так чувствовал — и в то же время как бы наблюдал всё это со стороны, из глубины самого себя, из укромного уголка, где нормальный, здравый, рабочий взгляд на мир сохранился в первозданном виде. Сейф оказался надёжным, ничего не скажешь. Но вести себя сейчас следовало естественно, то есть — повиноваться чувствам, симпатиям, желаниям, стремиться к овладению языком и всеми другими знаниями, которые им намерены здесь дать.

И к тем, которые не намерены дать, — тоже.

Это была реплика уже из тёмного уголка. Из сейфа.

Ну что же, так и поступим.

Кромин не встал, а вскочил с кресла, улыбаясь, оглаживая медиков нежным взором, столкнувшись с которым, на лету ломались неуверенно-подозрительные взгляды одних врачей и тонули столь же радостные — других, не столь бдительно настроенных. Кромин подошёл к Изольду, тоже вдруг разулыбавшемуся, хлопнул по плечу, потянул за руку:

— Подъём, коллега. Нам ещё предстоит прогулка. Ручаюсь — это будет удивительная прогулка по романтическим тропкам, сквозь прекрасные заросли, вдоль голубой реки с золотистым песком берегов…

Ничего этого они ещё не видели Кромин с Изольдом. Но почему-то уже твёрдо знали, что всё так и будет, всё они увидят — и придут ещё в больший восторг. И разом — как солдаты по команде — двинулись к выходу.

Их никто не остановил, хотя спинами оба ощущали провожающие их взгляды. И Кромин не видел, конечно, спиной, но знал, что один из врачей сейчас же — не успеют двое скрыться из глаз — поднесёт к губам коробочку связи и предупредит — чтобы их, не дай бог, не потеряли из виду. Потому что главное-то ведь ещё только предстояло.

* * *

— Прекрасный мир, — сказал Изольд с неожиданной для него проникновенностью. — Можно только позавидовать, не правда ли? Хотя бы вот это: на Терре нас бы давно уже комары заели, а тут — ни единого, словно их и в природе нет. Побочные следствия применения эногара, я полагаю.

— Эногара?

— Есть тут у них такой минерал.

«Странно, — подумал мельком Кромин. — Он вроде бы чистый лингвист, как и Горбик. При чём тут минералы?»

Они медленно шли по тому самому песочку, по самой кромке вдоль голубой речки, приглушённо бормотавшей что-то на интернациональном языке воды. Здание, из которого они недавно вышли, возвышалось в сотне метров справа, чёрт-те-сколькоэтажное, упирающееся в небеса, высоченное и такое же голубое, как и вода, и должно было, казалось, диссонировать с окружающей дикой (впрочем, неплохо, похоже, выдрессированной) природой; однако не воспринималось таким и не давило самим своим присутствием, но напротив, дополняло и совершенствовало всё остальное — наверное, благодаря хорошо продуманной архитектуре. Хорошо было здесь, честное слово, хорошо. И воздух был сладок, душист и — возникало впечатление — даже целебен.

— Мир — конфетка, — подтвердил Кромин. — Но чего-то мне ещё не хватает… Ага! Понял. Хочу выкупаться!

И правда — здесь было тепло и безветренно, да ещё и безлюдно, так что купаться можно было в натуральном своём виде.

— Блестящая идея! Давай!

Они разделись мгновенно и кинулись в речку — с шумом и брызгами. Течение было не быстрым, под стать равнинной ленивой речке, и не помешало переплыть на тот берег и сразу же — обратно, и снова туда, и ещё раз — обратно. При этом они совершенно не устали. Да и как-то нелепо было бы уставать в таком райском местечке. Но, когда вылезли наконец и растянулись на прогретом песочке, такая лень вдруг охватила обоих, что одеваться, возвращаться, заниматься чем-то показалось противоестественным, а главное — ненужным.

— Благодать… — пробормотал Кромин, переворачиваясь на другой бок; теперь он оказался спиной к Изольду, но всё ещё можно было вести пустой, ни к чему не обязывающий разговор — от нечего делать. — А хорошо, что они нас выбрали в союзники. Мы и на Терре можем навести такую красоту. Вот получим технологии…

— Да, — откликнулся Изольд, не поворачиваясь; голос его поэтому доносился словно откуда-то издалека. — Ты, кстати, какими технологиями занимаешься на Терре?

— Да разными, — ответил Кромин не сразу. — Телеакустикой в последнее время… до того — телеметрией в общем. Ну, и всякими прочими…

Сказав это, он помахал рукой около уха, словно отгоняя муху или комара; насекомых тут, однако, не было. Отгонял же он мысль — нет, даже не мысль, а скорее назойливое и неприятное ощущение, исходившее, видимо, из того самого уголка его мозга, что остался незатронутым при медицинском осмотре.

— Что это у тебя там? — спросил Изольд.

— Да так — что-то в голове…

— Не в голове. На спине — между лопатками.

— Да ничего — что там может быть?

— Может — не может, а есть. Дай-ка, я посмотрю… — Изольд с кряхтением поднялся на четвереньки, приблизился, протянул руку.

— Ой! — отозвался Кромин на неожиданную боль. — Ты что, живодёр по совместительству? Зачем царапаешься?

— Уж потерпи. Сейчас, сейчас… Как прилипло, а? — Изольд сосредоточенно сопел, Кромин лишь покряхтывал от боли. — Ага, есть. На вот, полюбуйся…

И он поднёс на кончике пальца чуть ли не к самым глазам Кромина маленький кружок, с таблеточку седатива, шершавую, цвета человеческой кожи, сделанную из непонятного материала: пластик не пластик, но что-то в этом роде.

— Я сначала решил, что это кто-нибудь вроде пиявки — прилипла в воде. Но это не живое. Это, очень возможно…

— Ну-ка, повернись спиной, — прервал его Кромин.

— Думаешь?..

— Это — лошадиное занятие. Что думать, если можно посмотреть.

— Вот, гляди в своё удовольствие.

Кромин глянул.

— Ага. Твоя очередь страдать…

Минуту спустя они рассматривали и вторую бляшку. Потом Кромин вырыл в песке ямку, положил таблетки туда и аккуратно засыпал, примял песок ладонью.

— Датчики, — сказал Изольд уверенно. — Когда это они успели нас пометить?

— Пока мы там храпели в креслах, понятно. Так, на всякий случай — чтобы не терять нас из виду. И слышать, понятно.

— Так и оставим их здесь?

— Они всё равно слышали, что мы обнаружили датчики. Если мы их прилепим туда, где они были — это будет подозрительно. Естественно для нас — удивиться, обидеться и отделаться от непонятных вещей. Поскольку это означает недоверие с их стороны, мы же прибыли к ним без всяких задних мыслей.

Кромин снова помахал рукой: задние мысли, только что им упомянутые, теперь уже бурно вихрились в мозгу. Крутились вокруг одной точки: значит, тот врач, что поспешил звонить кому-то, не о том сообщал, что терране отправились на прогулку: это датчики и так показывали. Что же потребовало столь срочного доклада?

Так или иначе, загорать им расхотелось.

— Пошли, — сказал Кромин. — События, как говорится, назревают.

— Как думаешь: у Горбика всё в порядке?

— Хочу надеяться. Выясним в доме. Есть там у меня хитрая коробочка. Спросим у неё.

— Пошли.

Коробочки дома, однако, не оказалось. Хотя всё прочее сохранилось в неприкосновенности. Те, кто изъял прибор, сработали очень профессионально.

— Будет очень весело, — такое умозаключение сделал Кромин перед тем, как Изольд удалился в своё помещение.

— Когда, интересно, они начнут обучать нас?

— Пожалуй, даже скорее, чем собирались.

* * *

И в самом деле: за ними пришли уже через полчаса — по местному, то есть минут через двадцать по терранскому отсчёту времени.

Против ожидания, их провели не в какой-то учебный класс, лабораторию или другое помещение научного назначения. Они шли уже знакомым путём и вскоре оказались в той же столовой, где завтракали с ректором несколько часов тому назад. И он снова присутствовал там — а вот преподавателей не было. Пока, во всяком случае.

Они расселись за столом на тех же местах, какие занимали во время первой трапезы. Ректор выглядел столь же спокойным и доброжелательным, каким был с утра. Он улыбался.

— Волнуетесь? — только и спросил он, когда терране заняли свои места.

— Разве есть повод? — вопросом же ответил Кромин, не изображая, впрочем, излишнего удивления.

— Совершенно никакого, — успокоил их ректор. — Я спросил потому, что сейчас вы впервые встретитесь с нашей методикой; в жизни каждого из вас это — очень важное событие.

— Надеюсь, мы выживем? — поинтересовался Изольд, весело улыбаясь; глаза его, однако, оставались серьёзными.

В ответ ректор лишь рассмеялся — похоже, очень искренне.

— Наши врачи не обнаружили у вас никакой серьёзной патологии, которая позволяла бы опасаться за ваше здоровье. Есть, — он, словно спичкой по коробку, чиркнул взглядом по лицу Кромина, — есть небольшие аномалии, но они не помешают…

— Вы хотите сказать, что аномалии в моём здоровье? — невежливо прервал его Кромин.

Быть может, ректор и ответил бы на столь прямой вопрос. Но уже появились официанты. Каждый из них нёс на маленьком подносе объёмистый бокал, даже кубок скорее, наполненный почти до краёв непрозрачной и густой жидкостью — похожа она была на фруктовый сок с мякотью. Кубки были накрыты салфетками. Официанты поставили кубки перед каждым из терран. Затем появился третий, тоже с подносом, на котором возвышался, однако, простой бокал с красной жидкостью. Ректор взял бокал. Поднял.

— Время и вам поднять кубки, — проговорил он неожиданно торжественным тоном. — И выпить — за ваши грядущие успехи.

— А вы пьёте что-то другое? — не без подозрения молвил Изольд, безуспешно разглядывая на просвет свой бокал.

— Разумеется. У меня — просто вино. Откровенно говоря, хорошее. Но у вас ещё будет время попробовать его.

Кромин понюхал свой бокал.

— Не сказал бы, что пахнет привлекательно.

— Вы совершенно правы. Но это вовсе не веселящий напиток. То, что содержит ваш кубок, можно назвать одним словом: метод. Тот самый. Напиток очень полезный, так что смело можете выпить его — за ваше здоровье и за ваше знание.

Терране переглянулись; Кромин едва заметно пожал плечами.

— Что ж, — сказал он. — Мы вам верим.

— Если даже и не вполне, — усмехнулся ректор, — питьё от этого не станет менее полезным. Ну, итак… — И ректор поднёс свой бокал к губам, медленно выцедил вино и причмокнул от удовольствия.

— Пьём, — решительно сказал Кромин. И медленно, глоток за глотком, осушил свой кубок. Изольд последовал его примеру.

— Пфуй, — сказал он, ставя пустой кубок на стол. — Если бы не боязнь обидеть хозяев, я откровенно сказал бы, что давно мне не приходилось пить такой пакости.

— Бывает хуже, но реже, — охотно подтвердил Кромин.

И в самом деле: питьё оказалось солоноватым, с каким-то сырым запахом и привкусом чуть ли не свежей крови.

— Ничего удивительного, — проговорил ректор. — Это род лекарства, а они не всегда бывают сладкими. Но сейчас вы сможете погасить неприятные ощущения во рту.

И действительно — официанты уже приближались снова. Но на этот раз они несли такие же бокалы с красным вином, какой перед тем был подан ректору. Впрочем, его не обнесли и на этот раз.

— А теперь, — провозгласил он, — за успех наших общих дел!

— Может быть, стоило бы обождать преподавателей? — подумал вслух Кромин. — А то получится как-то невежливо. Всё-таки от них ведь всё зависит.

Ректор неожиданно засмеялся — громко, искренне.

— Вам пришлось бы ждать их очень долго, — выговорил он сквозь смех. — Вино успело бы прокиснуть. Нет уж, давайте выпьем сейчас.

Не оставалось ничего другого, как последовать его приглашению.

Вино и в самом деле оказалось превосходным.

Но Кромин, смакуя напиток, явственно ощущал во рту неожиданный привкус горечи.

Он знал, что это — не от вина. И попытался сообразить: от чего же?

Однако уже накатывал неожиданный сон — подминал, мягко давил, соблазнял тишиной, свежими простынями, мягкой подушкой…

* * *

Рано или поздно всему приходит конец — и сну тоже.

Кромин проснулся в своей постели. Открыл глаза. И увидел над собою — близко — чьё-то лицо. Наюгирское. Смутно знакомое. Сделал мгновенное усилие, чтобы вспомнить.

— А, доктор. Здравствуйте.

Странно: язык как-то непривычно ворочался во рту. После давешнего угощения, что ли? Но память сработала точно: наюгир, склонившийся над ним, был одним из врачей, проводивших осмотр.

— Здравствуйте, доктор Кромин. Поздравляю вас.

— Благодарю. Только — с чем?

Дьявол: выходит, врач тоже выучился терране? А ведь тогда и виду не подал…

— С тем, что вы прекрасно заговорили на наюгире, нашем языке. По произношению вас не отличишь от коренного жителя столицы.

— Ах, вот как?..

Нельзя, конечно, произносить такие слова. Нельзя показывать кому бы то ни было, что ты чем-то удивлён, что воспринял что-то как неожиданность. Но на этот раз остановить рефлекс не удалось; видимо, что-то в голове и на самом деле разладилось. Однако ошибку нужно исправить.

— Выходит, внушение во сне — в нём и заключается ваша методика? Дело знакомое. Правда, результаты говорят сами за себя.

С каждым словом язык во рту прыгал, артикулируя незнакомые звуки, всё легче и естественней. Результат действительно заслуживал восхищения.

— Нет, ничего похожего, ваше предположение ошибочно. Но об этом вы ешё успеете поговорить. А сейчас — давайте-ка посмотрим, как вы себя чувствуете.

— Прекрасно чувствую, доктор, прекрасно.

— Мне тоже так кажется. Однако моя обязанность — убедиться в этом. Нет-нет, не вставайте. Аппаратура не потребуется, всё, что нужно, у меня с собой.

Он раскрыл на краю кровати чемоданчик. Несколько инструментов и портативный компьютер, только и всего.

— Сядьте, пожалуйста. Свесьте ноги…

Нормальный осмотр, которому можно не уделять серьёзного внимания. Сейчас самое время подумать. Если медикус прав и во сне Кромин не подвергался никакому внушению, тогда знание языка вошло в его память — каким же образом? С тем солёным пойлом, которым их угостили накануне?

— Скажите, доктор, а как себя чувствует мой коллега?

— Доктор Изольд? Столь же благоприятно, как и вы. Знаете, я очень этому рад. Потому что правота оказалась на моей стороне.

Ох, тщеславие, тщеславие. Это оно заставляет порою сказать лишнее. Хотя — что взять с врача, его ведь не учили скрывать свои мысли.

— А что — ваши коллеги считали, что мы не сможем усвоить язык? Не хватит способностей?

— Наклоните-ка голову — к правому плечу, вот так… Ухо по-прежнему отличное. Теперь к левому… Прекрасно. Нет, я бы не сказал, что это были мои коллеги. Хотя такие мнения звучали и в нашей среде. Но мы основывались как на чисто физиологических, так и на моральных соображениях, а они… Теперь будьте любезны снова прилечь, да, на спину. Меня интересует ваша печень.

— С ней что-то не в порядке?

— Надеюсь, что нет; тем не менее, это один из немногих органов, расположенных и действующих у вас несколько не так, как у наюгиров. Откровенно говоря, увидев её, я был удивлён: мы выглядим настолько близкими друг к другу, но вот печень — и почки тоже, кстати… Но, возможно, то был просто частный случай, аномалия — это и среди нас случается. Это было, кстати, одной из причин, по которой несколько моих коллег высказывались против применения методики к вам.

— Именно ко мне?

— К терранам вообще. Я же считал, что это не повод. И, как видите, оказался прав. Хотя печень ваша… — сейчас врач внимательно глядел на дисплей своего компьютера, — действительно столь же аномальна, как и та, другая… Но вы ведь понимаете: мы не могли быть полностью убеждены — ведь та печень, как и весь организм, не подвергались воздействию методики, так что мы могли только предполагать — а вот сейчас я уже почти совершенно убеждён в том, что применение метода не оказывает на терран никаких отрицательных воздействий — как и на нас самих. Ну, всё, доктор Кромин, я очень рад найти вас в прямо-таки оптимальном состоянии.

И врач принялся убирать свои инструменты в чемоданчик.

— А вас не волнует, — поинтересовался Кромин, — что ваша откровенность в разговоре со мной может кому-то не понравиться?

Он уже почти уверен был, что его вопрос не вызовет удивления — напротив, окажется вполне понятным.

Врач лишь приподнял локти в стороны; терране в таких случаях пожимают плечами.

— Почему? Нас вообще никто не слышит…

— Ну, ну, — иронически проговорил Кромин (хотя на наюгире это прозвучало, конечно же, совсем иначе).

— Уверяю вас. Есть нерушимое правило: когда врачебный осмотр проводится по месту нахождения больного, вся контрольная аппаратура отключается. Сейчас — тоже.

— Соблюдение врачебной тайны? — Кромин постарался, чтобы это прозвучало как можно ироничнее. Нужная интонация возникала как-то сама собой: он и в самом деле овладел языком, как родной терраной.

— Да; и это очень серьёзно. Ведь если мы, допустим, находим у пациента серьёзную патологию, и это не останется абсолютной тайной, то в конце концов это может дойти и до него самого и подействует на его психику. Он поймёт, что состояние здоровья выводит его из числа тех, на кого распространяется Первый закон. А это для наюгира — очень тяжёлый удар.

Первый закон? Рискнём предположить…

— Каждый имеет право убивать и быть убитым?

— Видите, даже вы уже успели усвоить это.

— С нашей, терранской, точки зрения быть убитым — не такое уж завидное право.

— Потому что вы не понимаете. Каждый счастлив отдать свою жизнь на благо Наюгиры. И каждому становится горько, если он лишается этой почётной возможности.

— Ага. Не к этому ли относятся те моральные возражения ваших коллег, о которых вы говорили?

— Нет, разумеется, вовсе не к этому. Коллеги сомневались: соответствует ли нашей морали — наделять таким мощным оружием, как наюгирский язык, существ из других миров — вот как вы, например; существ, ещё не усвоивших нашего мировоззрения. Ну, и кроме того — в процессе работы имело место некоторое нарушение традиционных ритуалов; однако мои единомышленники и я убедили всех в том, что ради такого необычного случая можно пойти и на некоторое отступление от правил. Кстати, вопрос о мировоззрении относился именно к вам: что-то в вашем сознании оставалось для нас неясным.

— Теперь-то, надеюсь, вы во всём разобрались? — усмехнулся Кромин.

— Возможно; но когда я направлялся к вам, эта запись находилась ещё в процессе расшифровки.

— От души благодарю вас, доктор, — сказал Кромин. — Вы помогли мне разобраться очень во многом.

Он встал с кровати; сладко потянулся.

Печень печенью, подумал Кромин, но о нервной системе он ничего такого не сказал. Будем надеяться, что она в общем совпадает…

— Я очень рад… — начал врач.

Нервная система сработала исправно: отключилась после первого же профессионального удара — твёрдым ребром ладони по переносице. Удар пришлось сдержать — чтобы не убить медика наповал: с ним ещё было о чём поговорить.

Кромин быстро оделся. Разорвал простыню и на всякий случай связал свою жертву по рукам и ногам. Заткнул рот. Убедился, что врач, находясь в отключке, дышит исправно. Очень хорошо.

Он раскрыл чемоданчик, перебрал инструменты. Среди них не было ничего, похожего на механизм для открывания дверей. Ладно, не страшно: мы воспользуемся вот этой длинной штуковиной — для чего бы она ни предназначалась в наюгирском здравоохранении. Где там заходит за порог язык защёлки — ясно помнилось со вчерашнего.

Кромин без труда отворил, а вернее — поднял дверь. Высунув голову, огляделся. Было пусто. Одна дверь — справа от него, одна — слева. За какой из них — Изольд?

Этого он не знал и решил подчиниться интуиции.

На этот раз она подвела, ещё не оправившись, как видно, после применения здешней методики. Дверь легко взлетела вверх — и прямо за ней оказался наюгир. Один из тех, что вчера сопровождали ректора, — но может быть, просто очень похожий на тех крепкой фигурой и спокойно-пустым взглядом жёлтых глаз. Оружие в его руках — то ли большой пистолет, то ли маленький автомат — было направлено прямо в грудь Кромина. Ага: десантный излучатель. Импульсный. Производство Федерации Гра…

Импульсы запоздали на долю секунды: возможно, стрелок не сразу сообразил: можно ли стрелять в человека, не обладавшего правом быть убитым. Подвела низкая правовая подготовка. А когда он нажал на клавишу, Кромина перед ним на уровне импульса уже не было: нырок в ноги вооружённого, захватить, рвануть на себя — не выпуская лодыжек из рук, чтобы не позволить противнику извернуться в воздухе, сгруппироваться, как следует… Голова глухо ударилась о пол. Вырвать оружие. Рукояткой — по голове; тут миндальничать уже не приходится. К счастью, оружие было хорошо настроено — импульс прозвучал просто как приглушённое «пуф». Кромин прислушался; не слышно было, чтобы бежали на выручку. Ну и ладушки. Добить? Нет, лишнее. Связать? Вполне уместно. Но сначала осмотримся в помещении.

Он пробежал по комнатам с оружием на изготовку. В прихожей — пусто. В первой, что поменьше, — то же самое. Обстановка была как две капли воды похожа на то, что он видел вокруг себя, находясь в отведенных ему апартаментах. Вторая, та, что с экранами…

Здесь обнаружилась неожиданность. Это помещение было раза в два больше — за ним виднелось как бы начало второй такой же квартиры. Нет, не начало: ещё одна спальня, такая же, как та, в которой он проснулся совсем недавно. И человек лежал там на кровати. Некто в медицинской униформе. Быстрее к нему!

Кромин вовремя остановился, едва не врубившись выдвинутым вперёд стволом излучателя в экран. Что-то словно щёлкнуло в голове, и всё встало на свои места. Конечно же, то было не продолжение этого отсека, но всего лишь экран — такой же, как те, что красовались в его комнате. Только там сменяли друг друга пейзажи и городские виды, здесь же оставалось неподвижным изображение его комнаты с уложенным на постель и основательно связанным врачом. На втором же экране — том, что находился под прямым углом, — виднелось другое помещение, с письменным, наверное, столом и двумя другими, уставленными аппаратурой; гадать о её назначении не приходилось. «Наивный парень, — бегло подумал Кромин о враче, — решил, что ему позволят действовать бесконтрольно…» В середине этой комнаты, реальной, в которой он сейчас находился, напротив экрана, почти в середине помещения, стояло удобное кресло (у него такое тоже было, но он даже не успел им воспользоваться), и на сиденье его валялись здоровенные наушники, каждый из них был снабжён короткой антенной. Всё было, как и следовало ожидать, только оператор не сидел в кресле. Но его надо искать где-то рядом: не охранник же, в самом деле, занимался прослушиванием и просмотром, охранник и есть охранник…

В комнате на втором экране отворилась дверь, кто-то входил. Но смотреть дальше было некогда: где оператор — вот что сейчас самое важное.

Кромин насторожился. И кинулся назад, к выходу. Перепрыгнул через валявшегося стража. Выглянул. По коридору убегал наюгир — пригнувшись, виляя, словно боясь выстрела в спину. Кромин решил обойтись без кровопролития. Наюгиры — коротконогие, бегают медленно, а коридор оказался достаточно длинным, чтобы нагнать и подножкой свалить на пол, а потом поднять за шиворот. Оператор не сопротивлялся, только срывающимся тонким голоском просил пощады. А никто и не собирался его убивать, мёртвый — кому он был бы нужен? Хотя и есть у него право быть убитым… Но вот есть ли у Кромина право убивать? Пусть живёт, живым он ещё послужит.

— Ходи ногами, — посоветовал Кромин оператору — на прекрасной наюгире, разумеется. И подтолкнул в спину — на случай, если тот от страха вообще ничего не понимает. Оператор подхватил полы длинной безрукавки и помчался назад даже быстрее, пожалуй, чем удирал оттуда. Пришлось припустить за ним бегом, хотя и не на полной скорости. А вернувшись в комнату с экранами — пихнуть в кресло, в котором ему и полагалось находиться. Оператор потянулся было и за наушниками, но вот в этом ему было отказано.

— Что ещё можно видеть отсюда?

Хорошо всё-таки, чёрт бы побрал, свободно владеть языком. Да здравствует методика Наюгиры.

— Другой изолятор… где этот — второй.

Речь явно шла об Изольде.

— А, это, значит, изоляторы? И эта секция тоже?

— Нет, это — пост контроля.

— Что ещё здесь есть, кроме изоляторов и постов?

— Многое. Столовая, кладовые, секция связи, помещения охраны и персонала, центр наблюдения — очень многое.

— Охраны много?

— По-моему, человека четыре, может быть — пять.

— На такое здание?

— Они тут никогда не бывают нужны. Они есть только потому, что так велит древняя традиция.

— А что самое важное из всех этих служб?

— Не знаю… — И в ответ на угрожающий жест Кромина: — Наверное, это пост ректора. И ещё — учебный сектор, научный, сектор права, сектор ритуалов…

— Можешь показать?

— Только изоляторы. Остальное — не мой уровень разрешённого…

— Но ты можешь?

Оператор нерешительно кивнул, словно боясь подтвердить свои возможности вслух.

— Что в этом коридоре за стенами? Такой длинный — и всего три двери.

— Там — научный сектор.

— А где пост ректора?

— Самый верхний этаж.

— Коридор можно изолировать изнутри? Запереть?

— Не знаю… Нет, честное слово — не знаю, никогда не думал об этом.

— Ну и зря. Ладно, займёмся делом. Экран слева, когда я вошёл, что-то показывал. Сейчас — выключен. Кто выключил?

— Я управляю только правым. А по левому — к нам выходят начальники. Они могут нас просматривать в любое время, но экран включают только, когда хотят что-то нам сообщить или приказать.

— Они просматривают эту комнату?

— Этот пост, да.

— Кто?

— Командир связи, его помощник… Иногда, наверное, и сам ректор.

— Значит, сейчас они могут за нами следить?

— Конечно.

Кромин огляделся — чтобы ничего не увидеть.

— Где их камера? Не нахожу.

Оператор кивнул на экран:

— Там же, за стеклом — оно поляризовано.

— Можно его выключить совсем?

— Только с их поста.

— А питание?

— Вы же видите — экраны вмонтированы в стену. Шины питания — внутри, в панелях.

Разбить его вдребезги? Ни к чему: всё равно долго здесь оставаться нельзя.

— Отвечай быстро: за вторым изолятором ты тоже смотришь? Как там мой коллега?

— Нет… Мне не поручали. Только за вами.

Так, похоже, развитие идёт по худшему из возможных вариантов.

— Ну-ка, покажи мне… другой изолятор.

Оператор повиновался немедля. Постель со связанным врачом исчезла; вместо неё на правом экране появилась ещё одна такая же комната с экранами. Она была пуста.

— Просматривай все помещения там, одно за другим.

Пока — ничего. Малая комната — пусто. Прихожая — пусто. Дальше оператор замешкался.

— Ну? Давай в темпе!.. Просмотри туалетную.

— Но… так не принято, это неприлично…

— Сейчас я тебя поучу приличиям!

Больше оператор не спорил. Показал. Как и предполагал Кромин, пусто оказалось и там. Оператор тихо перевёл дыхание — похоже, с облегчением.

— Ладно, хватит. Ты слышал что-нибудь о том, что собираются с ним делать?

— Что вы! — искренне удивился оператор. — Кто же станет говорить мне…

— Да не тебе. Но при тебе, может быть?

Оператор быстро задёргал локтями. Кромин почему-то сразу понял, что движения эти означают полное отрицание. Он поверил.

— Тогда показывай мне всё подряд: посты, залы, уголки, закоулки…

— Я не могу, доктор — у меня за это отберут знание! Я не хочу ничего такого…

— Ничего, ты молодой — успеешь заново выучиться. Давай!

Оператор на несколько секунд уставился на Кромина остановившимися глазами; они выражали ужас. Кромин не понял причины такого отчаяния, хотя разгадка была уже близко, настойчиво постукивала в виски. Но сейчас надо было не думать, но действовать.

— Ну?!

Но глаза оператора вдруг потухли, перестали выражать что-либо. Руки бессильно соскользнули с пульта. С губ слетело едва слышное:

— Лучше убейте меня прямо сейчас…

— Хлипок ты, брат, оказался, — с досадой проговорил Кромин. — Ладно. Освободи-ка место. Возьми тот стул. Поставь рядом. Садись. Показывай, как переключать. Всё по очереди, с самого начала.

Оператор действовал, как во сне, робот — и тот проявлял бы больше чувств. Подтащил стул поближе к креслу, сел; показал, как набирались несложные комбинации. Всё оказалось очень просто.

— А теперь сиди тихо, не дыши.

Похоже, парень понял приказание буквально, учащённое дыхание его перестало доноситься до слуха. Кромин даже покосился: не помирает ли? Нет, пока вроде жив…

Он набрал первую из комбинаций.

Наверное, тут обитали сторожа: в продолговатом помещении всего оказалось по пяти: коек, тумбочек, узких и высоких шкафов, пять гнёзд в оружейной пирамиде; только стол посреди комнаты был один на всех. В пирамиде виднелись три излучателя; и охранников тоже было трое: двое спали, один сидел за столом, подперев голову кулаками, бездумно глядел куда-то в сторону — скорее всего смотрел на другом экране какую-то запись. Понятно: четвёртый — на посту внизу, у входа, последний же лежит тут, у входа — и, похоже, ещё не очнулся. Пять человек всего; даже когда начальство поймёт, что ситуация здесь, на этом посту, вышла из-под их контроля — вряд ли оно решится действовать такими вот силами. Наверняка вызовет откуда-нибудь подкрепление. Значит, какое-то время ещё есть. Использовать его получше — вот задача.

Второй просмотр. Пустой обширный зал. Мрачноватый, слабо освещённый. Посредине — что-то вроде постамента — на таких устанавливают на Терре гробы, когда прощаются с ушедшими. Здесь постамент был пуст. Вокруг него, на расстоянии метров трёх, стояли глубокие, удобные кресла. Людей — наюгиров, конечно, — не было. Кромин не стал даже спрашивать, что это за помещение. Ритуальное, скорее всего. Ему оно вряд ли понадобится.

Он включал одно помещение за другим; оператор, по-прежнему едва дыша, сидел с закрытыми глазами: не мог позволить себе смотреть на то, что ему видеть не полагалось. Хорошо их тут воспитали. Это что? Понятно: центр связи. Вот им, может быть, и придётся воспользоваться. Жаль — экран не подсказывает, как туда попасть.

— Эй, парень! Как туда пройти — знаешь?

Оператор — не открывая глаз:

— Я ничего больше не знаю. Ничего…

Спокойно этак выговорил, умиротворённо. Наверное, решил для себя, что жизнь уже кончилась, хотя дыхание ещё не пресеклось.

— А где узнать? Думай! Не то сделаю тебе больно…

Кажется, подействовало.

— Все данные — в помощнике, в памяти.

— Какой тут, к чёрту, помощник?

Но тут же сам сообразил: едва не подвёл чужой язык. Слова «компьютер» у наюгиров нет, есть — помощник.

— Где он?

— В первом расширении.

Расширение — значит, комната. И правда: пробегая, краем глаза заметил там в углу, на столе, что-то похожее.

— Ладно, потом покажешь. Поспи пока.

Только на шестом просмотре Кромин увидел, наконец, то, чего искал.

Нарисовался снова зал, но не такой просторный, как тот, что был с постаментом. И обстановка была совсем другой. Скорее походила на лабораторную. Длинные столы, на них — электроника, посуда; у стены, совсем как на Терре, — прозрачные шкафчики с инструментами. Не слесарными, понятно.

Кромин тихонько просвистел сквозь зубы мотивчик. Странно — не здешний (наверняка ведь здесь и свои песенки были), но привычный, земной.

То было помещение — медицинское — где происходил осмотр. Только людей в нём собралось, пожалуй, больше, чем в тот раз. На всех — докторские балахоны, но у многих под ними виднелись не врачебные комбинезоны, а те же узкие брюки, что и на Кромине были сейчас; похоже — официальная чиновничья униформа, принятая в этом мире.

Но не это было там главным.

Стояли там и те же кресла для пациентов, уже знакомые терранам — они походили не то на зубоврачебные, не то на те, что предназначаются исключительно для дам — хотя в деталях, конечно, далеко не совпадавшие. И в одном из этих устройств полусидел, полулежал безмятежно улыбающийся Изольд с неподвижными глазами, глядевшими прямо на Кромина с оператором. И столь же неподвижная, застывшая, словно вылепленная улыбка виднелась на его губах.

— Эй! — и Кромин помахал коллеге рукой. Но безрезультатно.

Пришлось вывести оператора из оцепенения, угостив крепким тычком — локтем в бок:

— Подъём, молодёжь. Нужна твоя консультация.

Оператор моргнул. Ответил хотя и не очень бодро, но по делу:

— Он вас не видит и не слышит.

— Он же прямо на меня смотрит!

— Он смотрит на экран — но видит там совсем другое.

— Что показывают в таких случаях? Только не говори, что не знаешь.

Парень ответил — не сразу, неохотно:

— Готовят к передаче знания.

— Ему?

— Нет — тогда они были бы в учебном секторе.

— Значит, от него?

— Да.

— Это опасно?

Оператор не ответил.

— Я спрашиваю: в этом есть опасность для него?

В ответ спрошенный пробормотал:

— Каждый имеет право быть убитым.

— Шевели языком — пока он у тебя есть. Это связано с методикой?

— Это и есть методика…

— Ты можешь объяснить подробнее?

— Нет. Нет!

— Почему?

— Мне страшно.

— Но я должен знать! Пока ещё можно что-то предотвратить.

— Это невозможно. Но если хотите… можно увидеть то, что ему там показывают.

— Родил наконец-то. Как?

Оператор протянул руку к пульту — медленно, словно преодолевая незримую преграду.

— Хотите двустороннюю связь? Или только слышать их?

— Сначала — посмотреть и послушать.

— Перехожу на третью камеру…

* * *

Экран, мигнув, загорелся снова. Но картинка была уже другой. Кресло теперь виднелось с тыла, от Изольда обозримой осталась лишь макушка, прочие присутствующие тоже были обращены к третьему объективу спинами. Зато экран был виден полностью.

Но на нём не было ничего страшного. Наоборот, очень радостно было смотреть на то, что экран показывал.

Там виднелась та же самая маленькая эстрада, что они заметили во время прогулки. На солнечной поляне. Почудилось даже — нет, конечно, только почудилось, — что повеяло тем ласковым, тёплым, душистым ветерком, какой овевал их тогда.

На эстраде стоял человек. Наюгир, конечно.

Или — не наюгир?

— Крупнее! — скомандовал Кромин. — Ну!

Оператор повиновался. Сработал трансфокатором камеры.

Да. Человек. Если совсем точно — профессор Горбик.

Почему-то он был не в тоге, которую на него напялили в карантине, и без нелепого цилиндра на голове, но в длинной — до земли — белоснежной мантии. На голове красовался венок из каких-то ярко-желтых цветов.

Горбик улыбался и вежливо кланялся тем, кто окружал возвышение. Десятка два наюгиров — одни в безрукавках, другие — в таких же красных одеяниях, как Горбиково вчерашнее. Но кроме этих — взрослых — на лужайке были и дети. Они стояли группками, человек по семь-восемь, при каждой группе находились двое взрослых. И взрослые, и дети неотрывно смотрели на профессора. Потом паренёк, по земным меркам — лет двенадцати, выбежал из своей группы, подбежал, никем не остановленный, к самой эстраде, в следующую минуту взобрался по крутой лесенке. В руках мальчика была корзина с цветами — тяжёлая, судя по тому, как он тащил её.

Мальчик низко поклонился Горбику, и профессор ответил тем же. Потом мальчик заговорил.

( — Звук! — прошипел Кромин оператору. — Ну же!)

— Достославный и глубокоуважаемый профессор! Мы пришли поблагодарить тебя за то, что ты прилетел к нам издалека, чтобы передать нам твоё великолепное знание. Оно — единственное в нашем прекрасном мире и незаменимое…

«Ну прямо Цицерон! — подумал Кромин невольно. — Чешет и чешет без единой запинки, а ведь не простые предложения, сложные. Славно их тут обучают…»

— Мы обещаем тебе и клянёмся, — продолжал между тем юный наюгир, — что усвоим каждую крупицу твоего знания, а когда придёт наше время — так же, как ты сейчас, передадим его другим, тем, кто придёт после нас. И никогда не забудем, от кого мы получили это знание: от тебя! Твоё имя, выбитое на Колонне Славы, никогда не окажется забытым. Да гремит оно вечно!

Продекламировав всё это, мальчик с натугой поднял цветочную корзину. Горбик наклонился и перехватил её. И одновременно все собравшиеся подняли над головой букеты, которыми, оказывается, запаслись заблаговременно. Послышался одобрительный гул. Говорливый мальчик рысью сбежал по лесенке — и тотчас же, один за другим, на эстраду стали подниматься все остальные, и большие, и малые, каждый кланялся и клал свои цветы к ногам профессора, так что вскоре перед Горбиком возник целый холмик.

«Как на похоронах», — подумал Кромин.

На экране всё происходило быстро; лишь две-три минуты прошло, и наверху осталось лишь двое: Горбик — и ещё один, в котором Кромин без труда узнал ректора. Ректор взял Горбика под руку, они неторопливо спустились по лесенке; собравшиеся разделились, образовав живой коридор, по которому двое прошли под всё тот же одобрительный гул, пересекли лужайку и направились к зданию.

На этом запись кончилась.

— Переключи на старую, быстро!

Оператор не возражал, и сразу можно стало увидеть Изольда, как и вначале, в лицо.

Изольд улыбался.

— Ну, как вам это понравилось, доктор?

Спрашивал ректор.

— Это впечатляет, — ответил Изольд. — Трогательно. Я бы сказал даже — чудесно.

— Ну, вот видите!

— Но я ведь, собственно…

Он говорит свободно, непринуждённо, понял Кромин. Похоже, что не находится под давлением. Но к чему всё это вообще?

— Вы хотите сказать, доктор Изольд, что не находите в этом ничего страшного? У вас нет возражений? Вы сами готовы пройти через подобный ритуал?

— Не вижу причин для отказа. Но я хотел бы увидеть и продолжение: вы показали мне, как я понял, ритуал перед передачей знаний; а как происходит сама передача?

— Вы увидите и это; но не сразу. Мы ещё дадим вам время, чтобы все новые впечатления улеглись в вашем сознании; что же касается всех деталей — то, если не возражаете, мы передадим их вам по той же нашей методике.

— Я хотел бы, собственно, своими глазами увидеть весь процесс: начиная от добычи эногара, затем — обработки, технологии применения; ведь именно такими были условия контракта?

«Чёрт, — подумал Кромин, — опять этот эногар? Ах, Изольд, хитрейший муж…»

— Сейчас могу сказать вам лишь одно: всему своё время. Порядок ознакомления с нашей методикой проводится по давно и хорошо разработанной схеме; так что вам придётся ещё потерпеть. Что касается вашего коллеги, доктора Кромина, то с ним дело обстоит непросто: его ещё нужно найти. Потому что в помещении его нет. Возможно, он снова захотел прогуляться… Но мы найдём его в ближайшие несколько минут, и в дальнейшем вы с ним будете проходить все процедуры вместе.

* * *

— Всё ясно, — проговорил Кромин невесело. — Хорошо: выключай всю музыку. И быстро уходим.

— Куда? — спросил оператор нерешительно.

— Там видно будет. Обстановка покажет.

И Кромин повернулся к выходу, не забыв подхватить оружие.

Оператор окликнул его:

— Смотрите…

— Ну, что там ещё у тебя? — И Кромин оглянулся.

Левый экран засветился. На экране виднелся ректор. Теперь он был уже в своём кабинете — сидел за столом. Встретившись взглядом с Кроминым, осуждающе покачал головой:

— Это всё совершенно излишне, доктор Кромин. Хотя бы потому, что вам и вашему коллеге тут ничто не грозило и не грозит.

— А доктору Горбику? Кажется ведь, что и ему ничего не грозило?

— Видите ли…

— Ещё нет, — сказал Кромин. — Но хочу обязательно увидеть. Своими глазами. Так что извините — у меня нет времени на содержательную беседу. Потом как-нибудь…

Он отвернулся. Взял за плечо оператора, не перестававшего кланяться изображению ректора, и вытолкнул его в прихожую и дальше — в коридор.

— Доктор Кромин, послушайте… — донеслось до него из комнаты, где ярко светились оба экрана. — Вы неправильно воспринимаете увиденное вами…

— Да заткнись ты, — пробормотал Кромин. — Эй, парень! Загрузи мне план здания. Хочу понять, как отсюда выбраться.

Оператор без особой охоты сел за компьютер в малом расширении, как это тут называлось. Пробежал пальцами по клавиатуре. Схема возникла на дисплее.

— Молодец, — похвалил Кромин. — Теперь обозначь все выходы.

— На уровне поверхности?

— Есть и другие?

— Есть подземные. И ещё верхние — но для них нужен транспорт, на котором можно улететь.

— Заманчиво, но не годится. Куда ведут подземные?

— По-разному. Почему бы вам не воспользоваться выходами на поверхность?

— Время ушло. Не сказать, что напрасно, и тем не менее… Ближайшее воинское подразделение далеко отсюда?

— По воздуху добраться можно за пять минут.

— Считай, что они уже здесь. Так что с подземными?

— Есть несколько подземных постов — на разных расстояниях. Но ими не пользуются уже очень давно; они возникли, когда в мире было ещё беспокойно — пока всеобщая власть не утвердилась. Не знаю, есть ли там энергия, да и вообще выходы, может быть, давно выведены из строя.

— Ладно, пойду на риск. Обозначь путь — от нашей двери до места, где начинается ход… На каком расстоянии от дома самый ближний?

— Северо-западный? Метров триста…

— Не годится. А самый отдалённый?

— Южный. Три с лишним. Только — оттуда выход на равнину, не под крышу. — Некое предостережение прозвучало в голосе оператора, но Кромин предпочёл не замечать этого.

— Вот и славно, что не под крышей. И вообще — всегда любил южное направление. Показывай. Только задачу ставь с оговоркой: чтобы в обход мест, где можно встретиться с кем-нибудь.

— Вряд ли возможна полная гарантия…

— Найди самую надёжную из всех возможных.

Он внимательно изучил, запоминая, засветившуюся на экране богатую зигзагами кривую, перескакивавшую с этажа на этаж, из одного коридора в другой.

— Сторожевые посты по дороге есть? Хотя — ясно, до сих пор не было. Пошли.

— Но я не…

— Хочешь, чтобы я тебя бросил тут? Ты же не настолько любишь меня, чтобы скрыть, в каком направлении я удалился. Да не трясись ты: я не собираюсь перенимать твоё знание, так что жизнь твоя в безопасности — пока ты со мной. Всё. Побежали.

Чемоданчик с компьютером он не забыл прихватить с собой.

Около выхода Кромин нагнулся, оттаскивая вырубленного охранника так, чтобы он не мешал опустить дверь. Тот дышал равномерно. Всё в порядке.

Миг он помешкал: удлинить путь — вытащить Изольда, захватить с собой?

Но здравый смысл подсказывал, что у него самого очень немного шансов выбраться из всей этой передряги живым. Слишком глубоко он, похоже, залез в некоторые подробности здешнего образа жизни — в те, которые Наюгира вряд ли захочет рекламировать в других мирах. Изольд же, может, и уцелеет: если они всерьёз хотят вести переговоры с Террой, то используют его — тем более что он-то знает ровно столько, сколько ему показывают. Нет, бежать надо, не пытаясь освободить его. Главная задача сейчас — всю собранную информацию перегнать Муллавайоху наверх. А уж дальше — как повезёт.

И Кромин побежал, левой рукой подталкивая оператора, правой — удерживая оружие на изготовку. Лёгкой была машинка, удобной, сподручной. Побежал не к лифтам: путь не лежал через них, а, согласно указаниям компьютера, по запасным, пожарным, служебным лестницам, через коридоры и проходы обслуживания, в одном месте даже — по вентиляционной трубе сквозь два этажа.

— Интересно, — пробормотал Кромин на бегу, — для чего же такие хитрые маршруты заложены в память? Не для меня же, это было бы слишком трогательно.

Оператор услышал, хотя это, собственно, не было вопросом к нему.

— Очень давно… Ещё до накрытия… Когда была опасность внутренних непорядков…

Он выталкивал слова с трудом: бег по переходам и лестницам давался ему не так легко, как Кромину. Похоже, Наюгира давала своим операторам куда более слабую общую подготовку, чем Терра — людям, собирающимся усваивать чужие методики.

* * *

Хотя пришлось однажды всё-таки сделать привал, потому что оператор стал по-настоящему задыхаться и бежать больше не мог, до входа в нужный туннель они добрались без приключений. Остановились перед невысокой сводчатой дверью; Кромин постучал по ней костяшками пальцев, металл отозвался низким гулом. Он дёрнул за ручку, потом толкнул дверь — безрезультатно.

— Чёрт — заперто…

— Раскройте компьютер. Или лучше дайте — я. — Похоже, оператор на какое-то время стал и правда серьёзным союзником.

— А что — там указан код?

— Это ведь служебный аппарат; в нём есть всё, что относится к Зданию. В частном, понятно, не было бы, пришлось бы пробовать вероятности.

Не пришлось, к счастью: дверь исправно отворилась, едва нужная комбинация была найдена и задействована. Они вошли в подземелье.

— Только не забудь запереть дверь!

— Тут автоматика.

— А заблокировать можно? Чтобы открыть её стало затруднительно.

— Попробую.

Это заняло немного времени.

— Теперь — вперёд, не останавливаясь.

Оператор только порывисто вздохнул, снова пускаясь бежать.

Лампы в подземелье не горели, но потолок и стены покрывала светящаяся краска, так что можно было продвигаться, не рискуя налететь на препятствие — если оно тут вдруг окажется.

* * *

Кромин ожидал увидеть в конце туннеля просто площадку перед ведущей на поверхность лестницей, но оказалось не так: тут была целая квартирка из трёх помещений, в которой можно было расположиться не без удобства. Похоже, пост этот являлся частью чего-то, вроде укреплённого района — в те времена, когда такие районы были в этом мире необходимы. Сейчас на Наюгире вроде бы властвовал мир — несмотря на то, что… Ладно, подумаем над этим потом — если будет время. Главное — выйти на связь с Муллавайохом. Для этого придётся, хочешь не хочешь, выбираться на поверхность и оставаться там до тех пор, пока не получит сверху квитанцию. Но сначала осмотримся как следует здесь.

Кромин нажал выключатель. Без последствий.

— Света нет, — сообщил он оператору. Тот, присев на лежанку, старался привести в норму дыхание.

— Отключено, да.

— Откуда они узнали, что я здесь?

— Вряд ли они знают. Просто — этими постами давно не пользуются, я же говорил.

— Значит, и наблюдение тут не работает?

— Его тут никогда не было. В те времена, когда это устроили, телевидения ещё не существовало. Вы не обратили внимания: это не бетон, а кирпич и дикий камень.

— Да, в самом деле. Постой, а выход наверх можно будет открыть без тока?

— Если он только не завален. Попробуем… Доктор!

— Ну, вот он я.

— Когда вы отпустите меня?

— Отпущу, сказано же.

— Когда же?

— Спроси чего полегче.

Оператор вздохнул и больше вопросов не задавал.

* * *

Выход наверх удалось открыть без чрезмерных усилий. Просто с кряхтением подняли, толкая изнутри, массивную крышку, закрепили в вертикальном положении, пожмурились от яркого дневного света. Стоя на верхней ступеньке лестницы, Кромин огляделся.

— Да-а, — только и проговорил он. — Как на другой планете…

Ничего иного сказать было нельзя. Потому что здесь не росли развесистые деревья с ласковой тенью; твердая, как бетон, потрескавшаяся земля вряд ли могла бы вскормить хоть одну, самую ничтожную былинку. Лишь вдалеке, километрах в двух, виднелась зелёная заросль — скупо и резко очерченная безжизненным пространством. Над оазисом поднималось здание Базы — видны были его верхние этажи, и всё. Воздух здесь уже не радовал ароматом, не ласкал гортань, но скорее царапал её. Не было ни следа хоть какой-то жизни ни на поверхности, ни в воздухе; впрочем, нечто виднелось высоко над головой, но это не было птицей. И с первого взгляда становилось ясно: этим путём никуда не уйти. Под гневным солнцем Наюгиры, без пищи, без воды — да и будь она, много ли её запасёшь, если нести придётся на себе?

— И далеко тянется эта пустыня? — невольно спросил Кромин, хотя и сам уже всё понял.

Оператор ответил невесело:

— Так выглядят три четверти нашего мира. Наверное, увидеть это впервые и на самом деле страшно. Мы привыкли — за тысячи лет.

— До такого безобразия ваша цивилизация довела планету — со всеми вашими хвалёными методиками?

— Вовсе нет, — сказал оператор обиженно. — Когда-то она была такой вся — кроме узких полосок вдоль рек, но рек у нас мало. Вся история Наюгиры — это борьба за оживление её поверхности. Сейчас таких баз, как эта, уже много; но расширяются они медленно. Поэтому нам и нужна помощь других миров. Вот вашего, например.

— Но все почему-то отказываются сотрудничать с вами? Ничего удивительного; если только на Терре узнают о вас хотя бы то, что знаю я, то вряд ли найдётся хоть один человек, которому придёт в голову иметь с вами дело.

— Возможно, вы и правы, доктор Кромин, — если узнают только то, что знаете вы. Но вы успели узнать очень немного — а понять и того меньше. Вот если вы узнаете по-настоящему много о нас — тогда, я уверен, ваше мнение изменится и вы сможете показать нас так, как мы того заслуживаем. Впрочем, если даже вы не захотите… Благодаря визиту вашей делегации у нас уже есть некоторое количество наюгиров, владеющих терраной, а вскоре их будет ещё больше. Никогда не надо делать поспешных выводов, доктор Кромин; разве не этому учили вас, специалиста своего дела, на Терре? Я уверен, что и в вашем мире помимо мнений требуют ещё и доказательства, чтобы сделать вывод? Кстати, опустите оружие: оно здесь излишне. Думаю, что и вы сами поняли это.

Кромин медленно опустил оружие.

— Да, ректор, — ответил он. — Но у меня доказательств столько, что они убедят и самого нерешительного.

Он сказал «ректор», потому что именно этот наюгир только что поднялся к ним по лестнице, пройдя тем же путём, что и они сами. И сейчас стоял рядом — без охраны, без оружия, совершенно уверенный, видимо, в своей безопасности.

* * *

Порыв ветра налетел из пустыни, жаркий, шершавый и хлёсткий. Ректор поморщился. Сказал:

— Спустимся: думаю, разговор наш затянется, а этот ветер коварен и приносит болезни.

— Согласен, — ответил Кромин. — Но мне нужно несколько минут, чтобы вызвать с орбиты катер. Здесь прекрасные условия для посадки.

Он произнёс эти слова спокойно, тоном человека, владеющего положением. Да и в самом деле: он был тут единственным вооружённым, и если даже ректор привёл с собой охрану, да хоть солдат — с той позиции, что занял сейчас Кромин, можно было мгновенно поразить всякого, кто появится на нижней ступеньке узкой лестницы. А следовательно, можно было диктовать условия, одновременно дав понять, что он здесь не одинок: есть ещё некто на орбите.

— Предлагаю изменить последовательность, — невозмутимо сказал ректор. — Прежде всего наш разговор — переговоры, если угодно. А потом уже вы поступите, как вам заблагорассудится: вызовете катер или не вызовете, улетите или останетесь, сообщите вашим соотечественникам тот вывод или другой, противоположный. Заметьте: я прошу вашего согласия, хотя мог бы сказать и по-иному: в наших силах — распылить ваш катер, едва он начнёт сходить с орбиты, и это весьма затруднит ваше положение. Я даю вам возможность вести переговоры на равных; если вам угодно выбрать другой вариант — сделайте одолжение!

Ага, вот, значит, какова ситуация.

— Хорошо. Я согласен спуститься. — Кромин оглядел местность: нигде — никого, так что ждать удара в спину во время спуска вроде бы не приходится. — Вы пойдёте за мной, отставая на десять ступеней. Ступайте громко, чтобы я слышал каждый ваш шаг. На последней ступеньке остановитесь — я скажу, когда можно будет войти.

— Вы хорошо обучены, доктор.

Кромин не счёл нужным ответить. Вместо этого перевёл оружие в режим полной мощности, огня на уничтожение. И не сошел, а скатился по лестнице, прыгая через три-четыре ступеньки сразу и приземляясь на носки — чтобы железо не очень гудело. Палец лежал на клавише огня, готовый вжать её до предела, едва кто-либо промелькнёт внизу. Если его хотели захватить обманом — сейчас для этого был самый удобный момент.

Но никто не появился. Кромин соскочил с последней ступеньки, пригнулся, выглянул из-за угла; в ближайшем помещении поста не было ни души. Стремительно ворвался в среднюю комнату, в проёме отработанным движением нырнул, встретил пол левой ладонью, правая рука с излучателем была вытянута вперёд; если по нему хотели хлестнуть встречным огнём — трассы прошли бы поверху, а перенести прицел противник уже не успел бы. Но и здесь не было никого. В третье помещение Кромин заглянул уже почти спокойно. Никто не ждал его и тут.

Это как будто бы должно было свидетельствовать о честных намерениях ректора. Но не очень-то в его честность верилось. Всё говорило в пользу другого варианта.

Кромин вернулся к лестнице. Оба наюгира послушно ожидали его на нижней ступеньке, как им и было велено. Не опуская оружия, Кромин хмуро проговорил:

— Входите. Садитесь рядом.

Сам он уселся напротив, у противоположной стены.

— Ну, что же вы хотите мне сказать? Что вы — цивилизация каннибалов? Людоедов? Но это я и сам уже понял. Что ещё?

* * *

Он ожидал, что ректор хотя бы опустит глаза. Ничего похожего; наюгир по-прежнему смотрел на него — спокойно и, кажется, чуть печально. Потом медленно кивнул:

— Да, нас можно назвать и так — хотя сегодня это будет уже неточно. — Он вздохнул. — Исторически — да, это так. Нам суждено было оказаться в мире с богатейшим минеральным царством — и крайне бедным растительным, а следовательно, и животным. В течение тысячелетий мы отвоёвывали у пустыни и оживляли один клочок за другим; но и сейчас большая часть планеты такова, какой вы её только что видели наверху. Нам нужна помощь со стороны, прежде всего — помощь продуктами питания, за которые мы можем хорошо заплатить теми ископаемыми, порой очень редкими, которых постоянно не хватает в большинстве цивилизованных миров. Но нам не хотят помогать. Мы как бы поставлены вне закона. Хотя давно уже не используем себе подобных в пищу. И хотя нет такого мира, который в своё время не прошел бы через эту стадию развития. Просто остальным удалось отказаться от этого раньше…

— Если бы вы отказались! — не вытерпел молчания Кромин. — Но ведь и сейчас!

— Нет, мы не едим друг друга, я уже сказал.

— Но вы убиваете себе подобных!

— А вы? Разве вы не воюете и не казните?

— Но это совсем другое!

— Почему же? Убийство есть убийство, а уж если говорить о мотивации, то наша, я уверен, даже благороднее.

— По-вашему, убить профессора Горбика было проявлением благородства?

— Это было вызвано необходимостью.

— По-вашему, жестокая традиция — это необходимость?

— Нет. Наоборот: необходимость — это традиция.

— Не совсем понимаю.

— Между тем, всё очень просто. Наши предки долгие годы жили, не развиваясь, способные только удержать себя от вымирания. Но умнейшим из них становилось всё более ясно, что эта борьба с природой окончится нашим исчезновением. Нужно было много знаний и умений для того, чтобы начать пусть и медленно, но всё же одолевать жестокую природу. Нужно было как можно быстрее распространять и знания, и умения среди наюгиров. Те же самые проблемы, собственно, в своё время стояли и у вас — но у вас они решались значительно легче.

— Почему же так?

— Потому, что мы не могли тратить целые годы на обучение. Двадцать лет жизни было у нас чуть ли не максимальным пределом. А ведь человеку мало получить знание — нужно успеть применить его, чтобы мир продвинулся ещё хоть на крошечный шажок вперёд. Мы должны были найти способ быстрой, почти мгновенной передачи больших объёмов знаний и навыков. И мы нашли его.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что наша находка не является чем-то новым для вас — как и для остальных живых миров. У вас это было найдено ещё во второй половине столетия, которое вы называете двадцатым, и получило название «Транспорта памяти». Не стану утомлять вас подробностями; скажу только, что у вас уже очень давно узнали, что если ввести необученному животному экстракт мозга другого, обученного, — просто сделать укол — то второе животное получает всё то, что хранилось в памяти первого, поскольку в мозгу всё это кодируется на молекулярном уровне. То же самое узнали и мы. Но вы остановились на уровне животных — во всяком случае, в официальной практике, потому что у вас уже куда раньше было налажено обучение словом и показом. У вас было время, которое вы могли тратить на это, а у нас его не было — и мы сразу же пошли дальше. Перешли к людям.

— Но это же варварство! Жестокость!..

— Вы — очень богатый мир, как нельзя лучше пригодный для жизни. И потому у вас была возможность объявить главной ценностью вашей цивилизации — человека. Личность. О, вы далеко не всегда придерживались этого правила — но во всяком случае оно провозглашалось. А у нас главной ценностью всегда было — и сегодня остаётся — сохранение всей расы. Всех наюгиров. Вот почему каждый из нас со всеми нашими личными интересами — исчезающе малая величина по сравнению с миром, с нашим человечеством. Вот почему всё законодательство и всё воспитание у нас исходит из того, что наюгир рад, счастлив принести свои собственные интересы, самого себя в жертву ради блага всех. Мы обучаемся мгновенно; вы, кстати, тоже — не случайно ведь вы сразу же заговорили на наюгире. Такая методика применяется у нас более двухсот лет; и за это время мы стали жить вдвое дольше. Наше число умножилось. И надеемся на дальнейшие улучшения… Вы уже могли увидеть: наша сегодняшняя технология если в чём-то уступает вашей, то очень ненамного. А дальше…

— Но ведь если один убитый обучает одного живого…

— Кто вам сказал? Один преподаватель позволяет обучиться теперь уже двадцати наюгирам.

— Так что теперь террану у вас усвоило двадцать?

— Пока — да. Но не менее пятнадцати из них уже возведены в ранг преподавателей. И каждый из них…

— Да, да. Я понял. Скажите только: к чему вам такое количество владеющих терраной? Не думаете же вы, что Терра, узнав обо всём этом, захочет вести с вами дела? Что мой мир простит вам убийство профессора Горбика и доктора Изольда?

— Доктору Изольду ничего не грозит. Он уже начал заниматься тем делом, ради которого его сюда прислали: технологией добычи и транспортировки эногара — того самого вещества, которое вы так и не смогли синтезировать у себя дома и который вам так нужен; у нас же он — естественный, и залежи его велики.

— Доктор Изольд?..

— Что, вы даже не знали, что он прислан сюда именно с этим заданием? Удивительно. А впрочем — он ведь тоже не знал о вашей миссии. Вы разведчик, если не ошибаюсь.

— Да чёрт с ним… Но Горбика-то вы убили! От этого вам не отвертеться!

— Дорогой доктор, — в голосе ректора прозвучало едва ли не сожаление. — В вашей профессии такая наивность непростительна.

— Хотите сказать, что и Горбик жив? В таком случае — органы какого же человека изучали ваши врачи?

— Его, его. Нет, его нет более в живых, к моему глубокому сожалению. Но неужели вы думаете, что мы предварительно не получили на это согласия тех, кто послал вас сюда?

— Вы хотите сказать, что Терра знала…

— Именно это. Я ведь не напрасно сказал вам: и у вас человек и сегодня приносится в жертву интересам всего мира; просто у вас не хватает смелости или честности сказать об этом прямо. Так, как это делаем мы. Хотите спросить ещё о чем-нибудь?

— Идите к дьяволу, — устало сказал Кромин.

— Есть у вас какие-либо другие пожелания?

— Есть, — кивнул Кромин. — Я хочу домой.

— С нашей стороны нет никаких препятствий этому. Кстати: когда за вами прилетят, обратите внимание: это будет не катер, а капсула, рассчитанная лишь на одного пассажира. Чтобы не тратить лишней энергии.

— Ясно… — пробормотал Кромин. — Могу я сейчас переговорить с кораблём?

— Безусловно. Но если вы хотите вызвать с борта транспорт, то мы уже позаботились об этом. Капсула сядет примерно через полчаса.

— Больше вопросов нет, — сказал Кромин. Он поставил оружие на предохранитель и швырнул его в угол. Наюгиры не сделали попытки подобрать его.

* * *

— Как самочувствие? — спросил Кромина Муллавайох в салоне «Лилии Простора», экспедиционного корабля с Терры.

— Такое, что охота напиться. Это возможно?

— Для тебя — вполне. До Терры успеешь и опохмелиться, и выспаться. Но туда ты должен прибыть в лучшей форме: ученики уже ждут тебя.

— Какие, к чёрту, ученики?

— Те, которым ты будешь преподавать наюгиру. Нам нужно много людей, владеющих этим языком. Надо полагать, тут начнётся та ещё торговля, и такие люди будут нарасхват.

— Надеюсь, что меня не заставят передавать им знания по наюгирской методике?

Муллавайох помолчал прежде, чем ответить:

— Надо полагать. Но всё-таки пари на это я заключать не стану. Ты ведь знаешь: у нас на Терре любят перенимать опыт.

— Хочешь сказать, что мы такие же сволочи, как и эти?

— Почему сволочи? Просто прагматики. Жить-то надо?

И Муллавайох, отвернувшись к экранам, стал мурлыкать себе под нос весёлую песенку, выводя корабль на обратный курс.