Люди Приземелья

Владимир Михайлов, 1966

Признанный мастер отечественной фантастики… Писатель, дебютировавший еще сорок лет назад повестью «Особая необходимость» – и всем своим творчеством доказавший, что литературные идеалы научной фантастики 60-х гг. живы и теперь. Писатель, чей творческий стиль оказался настолько безупречным, что выдержал испытание временем, – и чьи книги читаются сейчас так же легко и увлекательно, как и много лет назад… Вот лишь немногое, что можно сказать о Владимире Дмитриевиче Михайлове. Не верите? Прочитайте – и убедитесь сами!

Глава третья

1

На орбите Трансцербера все спокойно. Впрочем, так ли? Во время очередного сеанса наблюдений на экранах приборов взвиваются крутые пики. Наконец-то! Если это не Трансцербер, то что же? Приверженцы Герна прирастают к экранам и окулярам. Противники тоже не отрываются от приборов. Жужжат вычислительные машины, уточняя положение Трансцербера и его орбиту, которая, видимо, все-таки существует.

Капитан Лобов советуется с инженером Риекстом. Идти ли на сближение с телом, условно именуемым «Трансцербер», или, наоборот, уходить от него, но с таким расчетом, чтобы тело постепенно догоняло корабль? С точки зрения астронавигации предпочтительнее второй способ, астрономы стоят за первый. По мнению инженера Риекста, более выгоден второй способ; инженер не любит перегружать двигатели. Капитану Лобову, в общем, все равно, но он склоняется к первому способу и поэтому выбирает второй. Капитан Лобов не всегда доверяет своему вкусу и всегда — расчету.

Часы вслух отсчитывают секунды, оставшиеся до начала маневра. Инженер слушает отсчет секунд и на всякий случай каждую цифру негромко повторяет.

Ученые утонули в противоперегрузочных устройствах подле своих приборов. Пилоты сидят по местам. Фигуры на столике тоже стоят по местам. Уже ясно вырисовывается атака на белого короля, который остался без рокировки. Пока фигурам ничто не грозит: они плотно укреплены в гнездах.

И вот возникают перегрузки. Пейзаж на экранах начинает поворачиваться, новые созвездия попадают в поле зрения. Суматошно скачут стрелки на приборах. Так проходит минута. И перегрузки исчезают, звезды успокаиваются.

Маневр совершен. Капитан Лобов с удовольствием оглядывает рубку. Хорошо работают автоматы! Скоро человеку и впрямь станет нечего делать на борту.

Но пока он здесь, надо выполнять свои обязанности. В рубке как будто все в порядке. Но…

— Эй! — говорит капитан. — Кто-то разлил свой смердящий одеколон, что ли? Какой пакостный запах! Беспорядок на борту. Это твой, Риекст?

Инженер поднял голову, досадливо морщась и с грустью констатируя, что из-за чьего-то одеколона он и на этот раз не услышал, как работает диагравионный двигатель. Приборы показывают, что двигатель, сделав свое дело, уже отключился.

И тогда инженер услышал его.

Нарастание шума произошло мгновенно, как взрыв, при полном бездействии приборов и автоматов. Молчали сирены контрольного блока, дозиметры и авральные сигналы. Но что-то вдруг разлетелось вдребезги. Кто-то охнул и смолк.

До сих пор не установлено, какое именно слово в этот миг бросил инженеру Риексту капитан Лобов. Он прохрипел это слово, которого никогда не было и, наверное, не будет ни в одном из языков Земли; сочетание звуков, изобретенное столь же мгновенно, как пришла беда. И инженер, может быть, не понял бы капитана, не сделай Лобов одновременно обеими руками такого жеста, словно он собирался взлететь, воспарить к потолку рубки, вопреки искусственной гравитации.

Жест этот был понятен; он был предусмотрен инструкцией. А кроме того, инженер и сам знал, что надлежит делать в таких случаях. И он, не колеблясь ни миллисекунды, упал вперед — так было быстрее всего — и, падая, ухитрился одной рукой сдвинуть предохранитель, а другой ударить по красной выпуклой шляпке в правом дальнем углу пульта, позади переключателей режима.

Катапультирование разогнавшегося реактора было произведено вовремя; он взорвался как раз на таком расстоянии, чтобы не повредить останков корабля. «Гончий пес» лишился и двигателя, и энергии — если не считать аварийных аккумуляторов, о которых всерьез говорить не приходилось, — а значит, утратил всякую надежду уйти с орбиты Трансцербера раньше, чем загадочное небесное тело захочет познакомиться с людьми совсем близко.

Это выяснилось очень скоро. Неясной оставалась разве что причина аварии; чувствовалось, что ученые уже собираются затеять по этому поводу новый спор. Стараясь немного оттянуть хоть это, капитан Лобов разрешил экипажу ужинать. Сам же он, вместе с корабельным «богом связи», прошел в рубку и стал срочно вызывать Землю. Вернее, он вызывал Луну; но на таком расстоянии Луна — это тоже Земля, разница столь ничтожна, что говорить о ней не стоит.

Попытка установить связь дорого обходится аккумуляторам. Но с Землей надо поболтать, как говорит капитан, хотя бы из простой вежливости. «Ведь Герн ухитрился все-таки установить с нами связь; неужели мы окажемся хуже?» Так ворчит капитан, поглаживая щеки с таким видом, словно собирается бриться во второй раз.

2

Кедрин остановился, оперся кулаками о столик.

— Здравствуйте, — собрав всю свою решимость, произнес он. — Я хочу поговорить с вами.

— Не слышу! — мельком взглянув на Кедрина и покачав головой, громко сказал человек с каменным лицом. — Не слышу, помехи… — У него был странный голос, высокий и курлыкающий. — Возьмите канал у метеорологов.

— Что? — растерянно спросил Кедрин.

— Теперь слышу хорошо, не кричите, — перебил его сидящий. — Говорите. Да?

Кедрин обескураженно молчал; он ожидал другого приема.

— В зоне Трансцербера… — раздельно и словно бы задумчиво произнес знакомый Ирэн. — Уже вышли на орбиту? М-да.

Кедрин на всякий случай сделал шаг назад.

— Передайте: Велигай уверен, что все будет в порядке! — громко продолжал угрюмый. — Да. Вылетаю немедленно. Слышите: немедленно! — Он вынул из уха капсулу приемника, спрятал крошку-микрофон.

Кедрин почувствовал на затылке чье-то дыхание. Он оглянулся. Трое соседей по столику стояли, плечо к плечу, за его спиной, и глаза их не отрывались от каменного лица.

— Вы что-то хотели? — спросил спутник Ирэн, обращаясь к Кедрину. Взгляд его скользнул по кедринскому значку, потом по лицу. — Хорошо, я заберу и вас. — Теперь он смотрел поверх головы Кедрина, и значит — на Гура. — Еще кто-нибудь из наших здесь?

— Нет, — сказал Гур. — Что там?

— Авария.

— У нас?

— «Гончий пес». Взбесился гравигенный реактор. Причина абсолютно неясна. Автоматы спали. Катапультировали… — человек за столиком курлыкал и клекотал, и Кедрин понял, что виною тому был протез гортани. — Восемь человек. На обломках. Уточняют, сколько смогут продержаться. Хода нет и не будет. Да и энергии… Ты помнишь, Дуг, их аккумуляторы?

— Помню, — сказал Дуглас, и по тону было ясно, что он помнил их не с хорошей стороны. — Исходили ведь из тезиса, что ничего случиться не может: могучая автоматика…

— Вот, случилось.

— Отдохнули… — сказал Гур.

— Я так и знал, — сказал Холодовский. — Я тебе говорил, Велигай.

Кедрин на миг зажмурился. Сон принимал характер вещественного доказательства. Велигай. Ирэн. За одним столиком, как в одном сне…

— На старт, — приказал Велигай, поднимаясь. — Через двадцать минут приземлится «Кузнечик». Будет брать воду, здесь его соленость.

— У тебя настоящий слух, — сказал Холодовский, коснувшись плеча Кедрина. — Ты услышал первым. Мы удивились: куда ты вскочил.

Кедрин не успел ответить: четверо двинулись к выходу. Возвращавшаяся Ирэн встретилась с ними на полдороге. Гур протянул руку и что-то сказал. Ирэн повернулась и стремительно пошла, обгоняя их. Яркая ткань платья растворилась в сиянии радужных ламп. Четверо шли за нею, чуть раскачиваясь.

У выхода Гур обернулся. Его взгляд нашел Кедрина. Гур поднял брови, пожал плечами. Затем они исчезли. Кедрин долго смотрел им вслед. Он просто растерялся.

Вдруг, словно проснувшись, он торопливо прошагал к выходу, спустился с площадки и вошел в лес.

Мохнатые стволы обступили его, дрожащими точками заплясали светящиеся жуки. Маленькими светилами величественно плыли среди них яркие многокрылые шарики, завезенные с иной планеты и прижившиеся почему-то только на этом островке, — странные автотрофные организмы, подобных которым не было на Земле. Темные тропинки играли с Кедриным в прятки, стремительно бросаясь в сторону и снова выглядывая из-за стволов уже где-то вдалеке.

Кедрин шагал без всякой цели. Он чувствовал, что в какой-то невообразимый клубок, недоступный анализу, спуталось в его голове все: красота Земли, Ирэн, авария на орбите Трансцербера, сон, Велигай, слова Меркулина о непогрешимости автоматов, чья-то голова, проломленная в двух местах… Мысли путались, как тропинки в лесу, одна из которых сейчас вела его неведомо куда.

Была тишина. Только на миг ее нарушил гул, что-то светлое промелькнуло в небе, гул перерос в рев — и опал, и вновь наступил покой. Лес тихо дышал. Сгущались шорохи. Фосфоресцирующие ночные цветы ритмично покачивались на сухих стеблях. Рассудок молчал, молчала интуиция. Тропинки все сменяли и пересекали одна другую, иногда на них мелькали люди, слышался смех и приглушенные голоса.

На миг Кедрину стало жаль себя, потому что он все-таки бродил в одиночестве, и ему не с кем было посмеяться, и не с кем — говорить приглушенным голосом. Ирэн была здесь, на острове, он нашел ее; почему же он должен бродить один? Несправедливость судьбы рассердила его, и в этот миг он едва не налетел на внезапно пересекшего тропинку человека. Кедрин непроизвольно вытянул руки, и его пальцы ощутили прохладный и гладкий синтетик комбинезона. Кедрин пробормотал что-то, не очень вежливое, отстранился и посмотрел торопливому гуляке в лицо. И умолк, забыв закрыть рот.

Глаза Ирэн смотрели на него без улыбки и удивления. Кедрин стоял растерянный, не опуская рук и не сознавая, что они лежат на ее плечах. Ирэн опомнилась первая.

— Здравствуй, — сказала она.

Кедрин кивнул, проглотил комок и ответил: — Здравствуй.

— Я видела тебя, — сказала Ирэн. — Я рада.

— Подняв руку, она дотронулась до значка. — Очень рада. Я знала… Пошли. У нас нет времени.

Он повернул за ней, не рассуждая.

— Где твой комбинезон? — спросила Ирэн.

Он пожал плечами.

— Как ты живешь?

«Все, что ты мог сказать, — сердито подумал он. — Ведь только что было так много слов. Где они?»

— В таком виде Велигай может тебя не взять.

— Ирэн, — с усилием сказал Кедрин. — Велигай — он кто тебе?

Она шла молча, потом проговорила:

— Тебе надо было спросить это гораздо раньше.

Кедрин дернул головой, словно получив удар.

— Но я все равно рада за тебя. Ты давно?

— Что — давно? — раздраженно спросил он.

— Не волнуйся, — успокоила его Ирэн. — Я скажу ему. В такой момент он не оставит тебя здесь. Но ты такой же рассеянный. Без комбинезона…

Она искоса взглянула на него.

— Смотри под ноги. Ты упадешь.

Кедрин отвел глаза от ее лица. Ирэн заставила его ощутить конкретность пространства. Все еще тянулся тот самый лес, на тропинках встречались люди; совсем недалеко один, разлегшись на теплой земле, уставился на экран телеинформатора — как будто сейчас всерьез можно было интересоваться какими-то новостями.

— Мы правильно идем к Капитану? Сбор там.

«Ей не следовало говорить, что она рада за меня. И вообще — не надо было со мной разговаривать».

— Ах, к Капитану? Тогда сейчас направо…

Ирэн ускорила шаги. Впереди, у подножия статуи Капитана, Кедрин различил четыре отблескивавших фигуры.

Люди смотрели на статую. Затем, не оглядываясь на пришедших, разом повернулись к морю. Кедрина удивила способность этих людей видеть, не поворачивая головы, все, что происходило по сторонам.

— Время! — сказал Велигай. Курлыкающий голос его сейчас стал неожиданно звонок, но все же с хрипотцой, словно бы в металле была трещинка. — Без комбинезона? Останетесь на Земле. Разгильдяйство недопустимо. Идемте!

Они тронулись; в последний миг, в свете открывшейся вдруг луны Кедрин увидел на груди каждого комбинезона такие же значки, как и тот, найденный им, который он все время носил в петлице, даже не думая, что этот кусочек металла может что-то обозначать. Значит, вот откуда они, вот за кого они его приняли!

Одинокий Капитан все так же пристально смотрел вдаль, на лежащий за океаном континент. Пять силуэтов растворились в неверном лунном свете; только тогда Кедрин сдвинулся с места.

Вот, значит, где люди разбивают головы — в наше-то время, в эпоху стопроцентной гарантии жизни. Вот куда они уходят сейчас. Все. И Ирэн. И неизвестно, когда теперь они будут на Земле. Недаром были помехи при разговоре по видеофону. Это действительно далеко…

Далеко. И ты больше не увидишь ее.

Ну что ж; ты ей давно не нужен.

Но она, она нужна тебе!

Он кинулся вдогонку по ровно светящейся дороге, что вела к бухте. Он бежал быстро, и однако, когда достиг берега, с крутого борта темной махины, которой еще вечером здесь не было, уже убирали трап. Кедрин ухватился руками за последнюю перекладину и поехал вверх, больно стукаясь коленями о гладкий борт. Люк приближался. Рука вытянулась оттуда, непочтительно схватила Кедрина за ворот… Кедрин почувствовал, как его поднимают в воздух, и удивился неожиданной силе Холодовского. Сердито сверкая глазами, тот держал в вытянутой руке семьдесят три килограмма — свой вес Кедрин знал точно.

3

В салон его буквально втолкнули и кинули в кресло. Сквозь задний иллюминатор было видно, как над водой вспыхнули и упали стрелы пламени. Длинная сигара над двумя покороче — глайнер (глобальный лайнер) «Зеленый прыгающий кузнечик» — скользнула по взволнованной воде.

Бег ускорялся. Кедрин знал, что сейчас все на острове, кто мог видеть, смотрят на это чудо, которое не может примелькаться: тяжелый корабль уже не касался воды… Блеснули короткие косые крылья. Вода закипела, гул проник в салон, громадный «Магеллан» осуждающе закачался внизу, у стенки…

На высоте пятидесяти километров моторы умолкли. «Прыгающий кузнечик» втянул крылья. Тогда Кедрин стал осматриваться.

Небольшой салон казался пустым, на этом витке ночные рейсы не собирали пассажиров. Если верить сентенции Гура, то вообще уезжать лучше с утра, предварительно хорошо выспавшись и позавтракав. В салоне были только те пятеро, шестым и последним оказался сам Кедрин. Приняв сердито-независимый вид, он уселся поближе к ним.

Теперь он знал, кто они. Эти люди занимались тем же, чем и Велигай; а последний, как известно, строил звездные корабли. Это делалось не на планете, и даже не на Луне: там все-таки было тяготение, и не такое уж малое в пересчете на топливо, потребное, чтобы поднять огромный звездолет и вывести его в пространство. Большие корабли строились на Звездолетном поясе (так назывались специальные спутники, обращавшиеся вокруг планеты на стационарных орбитах). И значит, туда долг призывал сейчас этих людей.

Кедрин не собирался следовать за ними до конца; да это и не требовалось. Чтобы попасть на свои орбиты, Велигаю и его спутникам нужно было сначала добраться до одного из космодромов, которых не так уж и много осталось на планете; затем дождаться там корабля — одного из тех небольших кораблей, которые поддерживали сообщение между Землей и поясами или Землей и Луной. Ожидание могло затянуться на несколько часов, а то и больше… Словом, у Кедрина, возможно, окажется достаточно времени, чтобы поговорить с Ирэн по-настоящему. Что до Велигая — с ним было бы очень интересно познакомиться. Но конструктору кораблей сейчас, кажется, не до знакомств или теоретических собеседований.

Хорошо бы суметь завести большой разговор уже сейчас. Кедрин украдкой покосился на спутников: никто не смотрел на него. Тогда он постарался как можно незаметнее отвинтить значок и спрятать его в карман, как бы устраняя причину недоразумения. Потом поднялся с кресла. И сокрушенно вздохнул: нет, в таком виде просто невозможно разговаривать с женщиной. Соприкосновение с шероховатой обшивкой «Кузнечика» не прошло для костюма даром; на коленях пятна грязи, и даже, кажется… да, брюки порваны. Другую пару можно будет достать только на космодроме. А до тех пор…

Ничего, утешил себя Кедрин. Все равно, сейчас разговора не вышло бы. Ирэн сидит рядом с Велигаем. Велигай делает вид, что вовсе не заметил появления Кедрина в салоне. Вообще, кроме Холодовского, единственным, кто обратил внимание на Кедрина, был Гур. Он оглянулся и чуть прищурил глаза.

— Дисциплина погибла в дебрях Архипелага, — пробормотал он.

— О! — осуждающе произнес Дуглас и покачал головой.

— А что? Человек тем и отличается от животных, что обладает способностью иногда поступать нелогично и отклоняться от однажды принятой системы поведения, — назидательно заявил Гур. Он поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, и начал было что-то относительно логичности инстинкта. Никто не поддержал беседы, и Гур умолк, обиженно проворчав напоследок: — О люди, люди, о побочный продукт синтеза ядер гелия!..

Кедрин глубоко вздохнул. Ему вдруг показалось, что вот-вот начнутся какие-то совершенно необычные и очень важные события.

Однако это было не совсем так.

4

Людям свойственно думать, что события лишь надвигаются, и, сдерживая участившееся дыхание, ждать их начала, в то время как события уже окружили людей со всех сторон, уже прочертили в пространстве-времени свои, пока еще невидимые, трассы, и нужно не ждать их, а лишь разглядеть и приготовиться встретить во всеоружии воли и разума.

Но понимание этого дается опытом. Пока же его нет, человек может просто откинуться в кресле и ощущать, как медленно исчезает ускорение и тело становится все легче, потому что глайнер «Зеленый прыгающий кузнечик» стремительно приближается к вершине своей баллистической кривой, к точке, откуда начнется его медленное падение на землю. Человек может украдкой (чтобы не показать, что на такой машине он, как ни странно, летит впервые) оглядеть кабину, в общем ничем не отличающуюся от салона самого обычного вакуум-дирижабля или внутриконтинентального лайнера, делающего не более трех тысяч километров в час. Только кресла стоят на каких-то постаментах, аккуратно прикрытых потертыми ковриками. И меньше иллюминаторов. И сами они очень малы.

Человек может поэтому включить экран на спинке переднего кресла и любоваться россыпью облаков далеко внизу и медленно ползущим чуть выше облаков тяжелым транспортом с короткими, вынесенными в самый хвост крыльями. Можно смотреть на бодро встающее на западе солнце, которое движется куда медленнее, чем глайнер. Но лучше всего — сидеть и слушать, о чем разговаривают пятеро, расположившиеся в креслах чуть впереди. Хотя это вряд ли можно назвать разговором. Скорее, это общее молчание на одну тему, молчание, из которого изредка складываются отдельные фразы.

— Не пойму: почему Лобов сообщает о четырех месяцах? Энергии все же должно хватить на пять — пять с половиной…

— Их догонит Трансцербер.

— Все-таки они нашли Трансцербер, — сухо сказал Холодовский. — Герн будет торжествовать. И произносить свое любимое: «Я же говорил…»

— Герн не будет торжествовать. Он станет рвать остатки шевелюры и стремиться туда, чтобы пожертвовать собой для спасения этих восьми.

— Жертвы их не спасут.

— Как знать?

— И все-таки они счастливы. Нашли планету!

— Только бы она не нашла их, мой категоричный друг!

И вновь тихо, и можно смотреть на любого из пятерых: на Велигая, который опять будто окаменел в своем кресле, так что непонятно: спит он, или думает, или просто отдыхает, расслабив мускулы тела и отключившись от всего; на Ирэн подле него — она, широко раскрыв глаза, глядит куда-то вдаль: в прошлое? в будущее? Кажется, иногда ей хочется оглянуться, но как узнать, правда ли это или только кажется?

Гур сидит, задумчиво выводя пальцем на выключенном экране какие-то фигуры, причудливые линии, в хаосе которых угадываются закономерность и ритм. Холодовский вложил в ухо капсулу приемника и слушает передачу. Дуглас только что успел, вопреки нормам поведения, разобрать на ладони такую же капсулу и теперь критически разглядывает на свет какую-то, едва видимую простым глазом деталь.

И вот, оказывается, можно смотреть на все это — и не разглядеть событий. Не увидеть их даже в хрусткой ленте фотограммы. Человек, показавшийся из пилотской кабины, тронул Велигая за плечо, протянул ему эту ленту и неторопливо удалился. Он шел по проходу между креслами, насвистывая, дирижируя указательным пальцем.

Велигай прочитал фотограмму, не сделав ни одного движения сверх необходимых для того, чтобы взять ленту и развернуть ее. Никто из остальных не повернул головы. Похоже, что крайне нелюбопытны были они, хотя уже сам факт сообщения на борт «Кузнечика» был многозначителен: нащупать глайнер в полете направленным лучом по-прежнему оставалось не такой уж легкой задачей.

Прочитав ленту, Велигай аккуратно свернул ее, сунул в карман комбинезона и застегнул карман. Затем он легко поднял из кресла свое угловатое, сутулое тело.

— Что-то непонятное; нелепое сообщение, — сказал он, обращаясь ко всем сразу, и все головы повернулись как по команде. — Коротко и неясно. И угораздило меня потерять микро. Оказывается, меня еще целые сутки после этого пробовали вызывать… Потерял жетон. А в фотограмме много ли напишешь? Какой-то запах появился. Что это может означать?

— Напутали, — сердито произнес Холодовский. — Мало ли у нас путаников?

— Пишут: есть одна жертва.

— Жертва запаха? — удивился Дуглас. — О нет, это неправдоподобно. Если это не запах спиртного, разумеется.

— Надо торопиться, — сказал Гур. — Разберемся на месте. Вы же знаете, какие случаются неожиданности. Может быть, нечто есть и в этой нелепице?

— Гур верен себе, — усмехнулся Холодовский. — Скажи ему, что мухи съели солнце, и он ответит: а что, возможно, в этом есть нечто…

— Где мы возьмем корабль? — спросила Ирэн, и это был наиболее деловой вопрос.

— Я сейчас думаю об этом, — сказал Холодовский. Слова прозвучали так значительно, словно корабль уже нашелся.

— Это несложно, — сказал Велигай. Он нагнулся к полу, как будто нужный им для полета в Приземелье корабль укрывался под креслом. Затем распрямился и взглянул на Кедрина.

— А что же с вами? — вслух подумал он. — Ну ладно, там перебросим вас по адресу на грузовике.

Кедрин не успел собраться с мыслями для ответа, а Велигай уже двинулся по направлению к пилотской кабине. Шаги его были широки и уверенны, словно он ступал по полу своей комнаты. Он отворил дверь к пилотам и не закрыл ее за собой — возможно, затем, чтобы потом не пересказывать остальным содержание разговора.

Так и не придумав, что ответить, Кедрин лишь усмехнулся про себя: Велигай шел к пилотской кабине с видом пирата, ведущего свой корабль, чтобы сцепиться с жертвой и взять ее на абордаж. Сравнение было нелепым; но, как сказал бы Гур, что-то есть даже и в таком сравнении.

5

В глубоких овальных креслах сидели двое. Один — тот, что выносил радиограмму, насвистывал, глядя в потолок, накручивал на палец и раскручивал болтающуюся на тонком проводе капсулу контроля за двигателями. Все равно — было написано на его лице — контролирует киберинженер, так что делать мне, в общем, нечего… Другой, с высоким залысым лбом, читал книгу, пока автоматы следили за курсом и скоростью глайнера. Были люди, упорно не признававшие микрочтения или, как они говорили, микрочтива. Одно это уже давало представление об их консерватизме, и вряд ли стоило просить такого о чем-нибудь, что не было предусмотрено правилами движения по глобальным трассам. Но Велигай решил, видимо, не углубляться в психологию.

— Вы — командир, — сказал он, обращаясь к ненавистнику микрофильмов.

— Говорят, — согласился любитель инкунабул, отводя руку с книгой. Он с интересом оглядел Велигая. — Итак?

— Вы идете на Среднеазиатский?

— Среднеазиатский приземельских орбит, — уточнил пилот. — А вы что, летите в другую сторону?

Второй сидевший в рубке прыснул. Смеялись и глаза пилота; нетрудно было понять, что летчикам просто скучно. Но Велигай пропустил ехидный вопрос мимо ушей.

— Давайте так, — сказал он. — Спрашивать буду я, вы — отвечать.

— Отвечать будет информаторий, — любезно сообщил пилот. — Сема, будь любезен, свяжи товарища с информаторием. У меня тут, — он потряс книгой, — назревает любовная драма.

— Мне необходимо на Звездолетный пояс. Срочно. Спутник семь, монтажный.

— Что же, — доброжелательно сказал пилот, — не возражаю. Со Среднеазиатского машина уходит к поясам часов через восемь… Сема?

— Через семь сорок две.

— Через семь сорок две. А мы будем там через сорок минут. Вы успеете.

— Мне нужно быть на Звездолетном через час. Вместе с товарищами.

Сема перестал свистеть.

— Не могу помочь. Я же вас не заброшу на Пояс? У меня всего лишь стратосферная машина. Я уже не говорю, что ее ведут автоматы. Понимаете: стратосферная машина.

— Старая машина, — с расстановкой произнес Велигай.

— Старая, — так же подчеркнуто подтвердил пилот и отложил книгу. Какую-то долю секунды они смотрели друг другу в глаза, словно испытывая твердость характера.

— Их списали с орбитальных полетов, — сказал Велигай, — и передали в стратосферу год тому назад. Но двигатели остались.

— Передали, — согласился пилот. — Земля бережлива. Но на большинстве машин двигатели уже выработали ресурс и заменены на нормальные стратосферные.

— Только не у вас. У вас еще стоит Винд-семнадцать. Иначе сняли бы и группу резерва, а она же на месте.

— Я вижу, вы проводите время не только в Приземелье. Но допустим, я выйду в пространство. Автоматику там придется выключить — она-то заменена на стратосферную, будьте уверены. А дальше?

— Нас поведут маяки. Конечно, придется поработать. Но вы, похоже, способны на это.

Пилот склонил голову в ироническом поклоне.

— А чего ради мне отдавать свой сертификат?

— Жизнь людей.

В рубке стало тихо.

— Давно я не слыхал этого ключа. С тех пор, как… Вы потеряли пять минут; с этого следовало начинать.

— Надо было познакомиться с вами.

— Ясно. Но мне нужно согласие пассажиров.

— Это все наши. Один с десятого, энергетического. Остальные с седьмого — монтажники.

«Монтажники, — закрывая глаза, подумал Кедрин, не пропустивший ни одного слова из разговора. — Монтажники… Это, наверное, так. Но ведь я не имею никакого отношения ни к монтажникам, ни вообще к Звездолетному поясу. Я ведь попал сюда почти случайно. Это не было связано ни с каким риском. Но сейчас…»

Да, сейчас все становилось очень серьезным. Мало того что судьба — или стечение обстоятельств — грозила занести Кедрина в Приземелье, куда он вовсе не собирался, да к тому же на корабле, который, по-видимому, более не считался приспособленным для таких полетов. Это уже не игра. Это опасно. И подумать только, что причиной недоразумения послужил значок, забытый кем-то в рубке «Джордано»! Зачем надо было брать этот жетон? И чего ради нацеплять его, носить на груди?

И в самом деле. Не будь эти люди уверены, что он, Кедрин, тоже с Пояса, только с другого спутника, с десятого — он же тогда ляпнул им это число, чтобы отвязаться от непонятных и, следовательно, глупых вопросов, — Велигай не рискнул бы уговаривать пилота совершить нарушение дисциплины. Даже двойное: выключить автоматы — раз и выйти в запрещенную для тебя зону — два. Да, тогда Велигаю пришлось бы искать другие возможности…

А сам пилот — разве он не понимает, на какое чреватое последствиями дело идет? Он ведь действительно может лишиться сертификата — документа, дающего право вести такой или даже более сложный корабль. Пилот, кажется, колеблется. Не следует ли помочь ему? Ведь это так просто: стоит только сказать несколько слов… Нет, разумеется, не ради себя, дело не в этом. Но ради самого же пилота! Да, да, для него все может обернуться плохо. Что он там? Кедрин вслушался.

— Не забывайте, — произнес пилот, — перегрузки будут не пассажирские.

— Случалось, — сказал Велигай.

— Ну, ну… — мрачно проворчал пилот. Он повернулся в кресле и, почти не глядя, потыкал пальцем в клавиатуру решающего, затем столь же мрачно обозрел шкалу. — Учитывая износ машины, тридцать процентов риска.

— Ради жизни людей я ходил на шестьдесят, — сказал Велигай.

— Я ходил на девяносто, — пробормотал пилот. — И знавал людей, ходивших на сто. Самсонов ходил на сто процентов риска и пришел обратно.

— На Цербере? — Велигай глядел на металлический кружок на правом рукаве пилота.

— На Диане, в системе Инфра-три. Я? Да, на Цербере. Через год снова пойду. Сейчас в отпуске — отдыхаю…

Кажется, он согласится… Сейчас самое время — встать и сказать. Ну же!

Он встал. Для того чтобы пройти в пилотскую кабину, пришлось миновать всех монтажников. Кедрин шел, стараясь ступать легко и уверенно, как это получалось у Велигая. Но, кажется, его походка в этот миг больше напоминала судорожные шаги робота.

Одно за другим кресла оставались позади, но взгляды сидевших провожали Кедрина дальше, до самой двери. Гур смотрел — и Кедрин даже спиной ощущал этот взгляд — с веселым и несколько удивленным интересом, словно недоумевая и желая услышать, что сможет предложить Кедрин такого, чего не знал бы Велигай; Холодовский глядел исподлобья, как будто уже по походке догадался о желании Кедрина не допустить изменения курса и теперь только и ждал момента, чтобы схватить, усадить, зажать рот. Дуглас казался настроенным доброжелательно, но челюсти его внезапно сжались, как если бы он готовился к драке. Ближе всего ко входу в пилотскую кабину сидела Ирэн; Кедрин старался избежать ее взгляда, но что-то заставило его повернуть голову и увидеть ее глаза: он прочел в них горячую просьбу, почти мольбу — не сделать и не сказать ничего такого, что заставило бы женщину пожалеть, горько пожалеть и обвинить самое себя в том, что когда-то она была знакома с этим деревянно вышагивающим по узкому проходу человеком… Может быть, этого и не было в ее взгляде, но Кедрин прочитал его именно так. Зачем он поднялся с места, зачем?

Но просто повернуться и сесть теперь было уже нельзя: этим он признался бы в возникшем у него намерении. Но что же можно сделать?

Он остановился в дверях.

— Простите, — сказал он. — А я бы не мог в это время побыть здесь, в вашей кабине? — Он просительно улыбнулся. — Очень интересно.

Пилот доброжелательно взглянул на него.

— К сожалению, нет, — развел он руками. — Тут только два кресла. А стоять во время взлета не рекомендуется.

Кедрин повернулся и пошел на свое место. Ему хотелось петь.

— Любопытный парень, — сказал пилот. — Мне нравится.

— На десятом они почти не видят космоса, — пояснил Велигай.

Пилот кивнул и взглянул на своего спутника.

— Всыплют, — радостно откликнулся Сема.

— Всыплют. Не забудьте присоединиться к контролю состояния здоровья. Все. Сема, проследи.

Сема проследил. Возвращаясь в рубку, он остановился на пороге и доверительно сообщил пассажирам:

— Вы ему сделали подарок — лучше не надо. А то он говорит, что от таких регулярных рейсов у него кровь свернулась в простоквашу. Сейчас отведет душу…

— Звездолетчик, — пробормотал Велигай. Он произнес это таким тоном, каким люди пожилые говорят: «Молодой…» — тоном, в котором под маской легкого осуждения прячется и одобрение, и явная зависть, и сожаление об ушедших молодых годах… — Звездолетчик, — повторил Велигай, ставя точку на этих размышлениях, и откинулся в кресле. И даже этого повторенного слова было достаточно, чтобы понять, чем образ жизни и мышления Велигая отличался от того, который, по мнению Меркулина, был бы единственно подходящим для настоящего конструктора.

А интересно, что сделал бы на твоем месте Учитель? Разве он стал бы возражать против такого риска, если это ради людей? Нет. Он не стал бы даже бояться. И ты не станешь. Обстоятельства…

Он не успел додумать об обстоятельствах. Мысли сдвинулись с места, смешались, завихрились, канули куда-то. Кресла полезли вниз, одновременно откидываясь и раздвигаясь. В глазах потемнело. Пилот «Кузнечика» отводил душу.

Она ревела тремя «Винд-семнадцать», наконец-то дорвавшимися до форсажа, близкими и понятными в своем желании достичь определенного им потолка. Громовым салютом глайнер прощался с наезженной трассой, как будто насовсем вырываясь в простор, о котором всегда мечтают корабли. Мелькнули внизу, стремительно уменьшаясь, резервные емкости — те самые сигары, на которых приводнялся корабль. Теперь, отдав свою мощь машине, они, ведомые автоматами, уходили по старой трассе, чтобы сесть в очередном пункте и там дожидаться корабля.

А он, рыча от ярости, карабкался на вершину невидимого пика, на который не восходили альпинисты. Атмосфера голубым пламенем стекала по обшивке, указатели ползли к первой космической, но двигателям было мало этого, и они все нагнетали скорость…

Далеко внизу, на Земле, в посту слежения и управления Глобальных трасс, диспетчер схватился за голову и послал в пространство негодующую радиограмму. Сема мгновенно закодировал ответ, и передатчик вышвырнул сообщение в эфир в какую-то долю секунды. Диспетчер прочел, топнул ногой, призвал на помощь всех чертей и, одобрительно подмигнув неизвестно кому, пустил по спирали сообщение о том, что глайнер восемнадцатый задерживается в пути и на линию будет выслан резервный номер семьдесят три.

А корабль уже вышел в черное небо, и Кедрин смотрел на экран и переводил дыхание. Кажется, ему чуть не сделалось нехорошо? Но он сдержался, не крикнул. Да, с непривычки… тяжеловато. Он расстегнул воротник. Вздохнем глубже, еще раз… Вот так…

Пилот выключил двигатели. Наступила невесомость. Трижды, нарастая и ослабевая, во внешних дозиметрах прошумел неведомый прибой, и это означало, что пройдены радиационные пояса.

Распахнулось Пространство; Земля уходила в сторону. Над ее выгнутой поверхностью восходили голубые конструкции астрофизического спутника номер пять. Шестой сиял в самом зените, на фоне давно знакомого созвездия, и вокруг него вспыхивали другие звезды, которых не было в астрономических каталогах. Тяжелый грузовоз оторвался от причальной площадки шестого, выбросил голубое облачко и начал снижаться к ажурным дискам Метеорологического пояса, нечастой цепью охватывавшего планету в меридиональной и экваториальной плоскостях. Где-то далеко справа вспыхнула и начала расплываться розовая туманность — это, наверное, очередной планетолет ушел в рейс ко внутренним планетам — и сейчас же это облачко на миг затемнил проходивший перпендикулярным курсом нерегулярный патрульный сателлит… Приземелье жило своей жизнью; в приемниках утихали голоса планетного вещания, и их место занимали другие: люди на кораблях и спутниках переговаривались, шутили и спорили, иногда их разговоры прерывались резким свистом закодированных текстов с лунных станций, в ответ которым летели такие же свистящие молнии с Земли. Впереди же, пока еще в отдалении, уже возникли и становились все ярче зеленоватые светила Звездолетного пояса.

Ирэн склонилась к Велигаю и что-то ему сказала, и Кедрин каким-то образом угадал: она советовала войти в пилотскую кабину, помочь командиру правильно подключиться к маякам, подойти и пришвартоваться к спутнику номер семь. Но конструктор покачал головой и улыбнулся, и на его губах Кедрин прочитал лишь одно слово: «Звездолетчик!» — и вместе с женщиной понял, что помогать нет никакой необходимости.

Кедрин не испытывал страха. Ему все еще казалось, что пространство нереально: невесомость кончилась, в пассажирской кабине глайнера было все так же уютно, словно они и не вышли за пределы атмосферы. Даже тяжесть была такая же, как на Земле, и не обязательно знать, что причиной этого явилось просто ускорение в один «же», равное обычному ускорению гравитации на поверхности планеты.

Да, при желании можно было совершенно забыть о том, что Кедрин стал не только свидетелем, но и участником необъяснимого, с общепринятой точки зрения, события: несколько человек по взаимному согласию нарушили одно из правил техники безопасности — могучего инструмента Службы Жизни: вырвались в космос на корабле, который, строго говоря, для этого больше не предназначался. И это событие было лишь звеном в цепи, начало которой, судя по услышанным разговорам, находилось чуть ли не на орбите Трансцербера, а продолжение — на Звездолетном поясе. И в одном и в другом месте произошли какие-то события, не предусмотренные программами многочисленных автоматов, которых, безусловно, хватало и там, и там. «Что сказал бы об этом Меркулин?» — вяло подумал Кедрин и тотчас же отбросил эту мысль: развивая ее, пришлось бы снова вспомнить о том, что они болтаются где-то в пространстве на борту утлого кораблика с легкомысленным капитаном, а об этом спокойнее не вспоминать.

Внезапно в громкоговорителях, соединенных с приемником в пилотской кабине, раздался резкий голос: «Внеочередной, внеочередной, даю пеленг, слушайте ваш пеленг…» Кедрин не сразу понял, что внеочередной — это они. «Включите киберы на прием посадочной программы, — напоминал голос, — назовите частоту ваших киберов!» — «Нестандартная, сажусь сам», — ответил несколько измененный динамиком голос командира. «Внеочередной, не уверен, что сядете». Кедрин тоже не был в этом уверен. «Пит, — очень несерьезным голосом ответил пилот, — узнаю тебя по ушам, вспомни спецзону на Диане!» — «Мишка, клянусь святым торможением, это вынырнул Мишка!» — «Взял твой пеленг, Пит, держу, готовь братские поцелуи, включаю посадочные». — «Пузырь, пузырь по кличке Орион, — надрывался невидимый Пит, — куда лезете в наше пространство, освободите объем для внеочередного!»

— «Орион» — значит, третий досылает обшивку, — сказал Гур в кабине.

— Хорошо, — ответил Дуглас.

«Но у меня график!» — возмущенно напомнил «Орион». Пит ответил: «Поломайте его о колено».

Торможение усилилось. Оно нарастало плавно, тяжесть увеличивалась медленно, чувствовалось, что пилот работает как мастер: без лишнего напряжения, легко и точно. Спутник-семь надвигался из пространства — громадный цилиндр, опоясанный тороидами, окруженный радио — и световыми маяками, искрящийся множеством иллюминаторов и габаритных огней.

Глайнер выходил к торцу цилиндра. Вспыхивали сигналы. Спутник покатился, убегая из поля зрения. Загорелись звезды. Торможение усилилось, внезапно корабль завибрировал, и Кедрин почувствовал, как у него заныли целых шестьдесят четыре зуба — так много их вдруг оказалось.

Но вибрация кончилась. «Мишка, у тебя есть переходник?» — спросил тот же голос. «Нет, это же теперь глайнер, к чему на нем переходник!» — «Ну, я не знаю, на всякий случай… До чего ты дожил — летаешь на глайнерах».

— Питу надо всыпать за болтовню! — сказал Холодовский.

— Нет, — ответил Дуглас. — Он хороший парень, у него есть чувство юмора.

«После этого рейса, — мрачно пообещал голос командира из динамика, — я не буду летать и на глайнерах».

— У него тоже есть чувство юмора, — одобрительно проговорил Дуглас.

«Так куда мне приткнуться?» — спросил командир глайнера. «Ладно, провались ты в Юпитер, примем вас в закрытый док, выходи на пеленг «AM».

Почему-то именно в этот момент Кедрин вдруг осознал, что это не игра. Они были действительно в пустоте, в приземельском пространстве. Рядом плыл громадный, медленно вращающийся спутник, и каждое неточное движение могло стоить кораблю — а значит, и всем им — слишком дорого, а киберов с нужной частотой настройки на глайнере не оказалось, в стратосфере они не применялись. Значит, Служба Жизни выпустила их из-под своего теплого крыла.

Кедрин остро пожалел, что ввязался в эту историю. Следовало не малодушничать, не уступать, а сказать там, внизу (он подумал «внизу», хотя Земля сейчас была слева вверху, но все равно она оставалась низом), что он — посторонний. Не сказал, испугался разочарованных взглядов. Но если бы об этом знал Меркулин, каким взглядом посмотрел бы он? Или дело было не только в малодушии? Наверное, не только. Сейчас трудно вспомнить.

Конец ознакомительного фрагмента.