Время мертвых героев

Владимир Гарасев

Если вы начали понимать, что: город-офис-день-сурка – это слишком мало; секс-от-скуки – это еще меньше; шоппинг-клуб-ресторан – это почти ничего.Если вы настаиваете, что интересное должно происходить с вами не в фэнтези и компьютерных играх, а в реальности. Если вы чувствуете, что и ваша работа, и привычные способы убивать время не вызывают у вас ощущения жизни.И вообще начинает казаться, что вам нужно то, чего у вас нет – тогда я предлагаю вам мои книги.Владимир Гарасев

Глава 2

Центральная Африка, через несколько дней

Он смотрел в зеркало, держа в руках бритву, и думал: если тебя и прозвали Хомяком, это еще ничего не значит. Тушкан всем в их отделе придумал клички. Всем — то есть ему и Кролику. А Кролик сказал: а ты будешь Тушкан, потому что хочешь прыгать быстрее и выше других. Ну, Тушкан посмеялся и говорит: да ладно, пусть будет Тушкан…

Нет в нем ничего от хомяка. Лицо как лицо. Двадцатипятилетний менеджер во втором поколении без особых примет. А также без усов, бороды, татуировок, колец в носу и ушах, крашеных волос и подвыподвернутого причесона.

Он еще посмотрел на свое отражение, и начал бриться.

Потом увидел: серая стена раскрывается, словно конверт.

Конечно, он увидел это только в воображении. Стена перед ним как была, так и осталась — белая, кафельная, и ничего с ней не произошло.

Он вспомнил: это снилось ему минувшей ночью — и от этого воспоминания снова замер с бритвой в руке.

Серая стена.

Раскрывается, словно что-то таранит ее снаружи. И проникает внутрь…

И ничего больше.

Но он хорошо помнил, как замер от ужаса тогда, во сне, когда прямо перед ним раскрывалась серая стена. Он не успел увидеть, что появилось из-за нее — сон кончился. Что ему снилось еще, он не помнит…

На фиг все это! Он опоздает, если будет тормозить из-за всякой фигни!

Он снова принялся за бритье.

На этот раз ему ничего не помешало. Он сполоснул бритву, поставил ее в стаканчик на полочке в ванной, поспешно почистил зубы, поспешно причесался…

В просторном двухкомнатном номере нужные вещи не всегда находились легко. К счастью, вчера он принес из прачечной полный пакет одежки. И с чистой рубашкой проблем не возникло. Брюки он всегда вешает на один и тот же стул. Галстук — красно-синяя змея — хорошо виден на светлой ткани дивана в гостиной. Ботинки можно не чистить неделями — на территории бизнес-центра везде очень чисто. А покидать территорию незачем.

Через десять минут после того, как зрелище серой стены затормозило его бритье, он уже входил в лифт.

Лифт доставил его в обширное фойе на первом этаже.

Растения в огромных кадках, кресла, колонны. Где-то среди растений слышен фонтан. За колоннами и растениями — ярко-синяя надпись: кафе.

Он пошел туда.

Помещение под синей надписью выходило открытой террасой в густой березняк. Под березами лежал свежий снег, и крупные медленные снежинки то и дело проплывали откуда-то сверху.

Когда он вошел, среди берез появилась надпись: «Добрый день! Рады приветствовать вас сегодня, 22 февраля. В Москве десять часов двадцать семь минут. Легкая облачность, легкий снег, минус пять градусов, ветер слабый. Возможно, скоро покажется солнце. Располагайтесь!»

Он поспешно взял на стойке поднос, поставил на него тарелки с завтраком и стакан с соком, и прошел к столику в дальнем углу.

Принялся за еду, посматривая на часы на стене.

Потом заметил, что со стороны березняка появился дополнительный свет. Так и есть — солнце в прорыве среди облаков. А это значит, что и в Москве сейчас такое же солнце выглянуло из-за таких же облаков… Березняк был голограммой. Солнце, снег, облака — тоже.

Впрочем, солнце есть и настоящее — снаружи. Только вот выходить под него обычно не хочется.

Выходить, однако, пора. Благо, десять сорок пять по Москве — это восемь сорок пять здесь, и местное солнце еще не вызывает искренних сожалений о пасмурном осеннем московском деньке.

Стеклянные двери разошлись и поскорее сомкнулись у него за спиной. Без четверти девять — это уже не утренняя прохлада. Впрочем, прохлады тут не бывает. Ни днем, ни ночью.

За стеклянными дверями начиналась веселенькая разноцветная плитка, что-то зеленеющее и цветущее, бассейн, автоматы мороженого и напитков возле него…

Солнце светило тускло, со свинцовым оттенком.

Дождь, что ли, будет?

Он поднял взгляд от веселенькой плитки к невнятным, сероватым от влажности небесам — и понял, что в то недолгое время, пока он его поднимал, в его поле зрения мелькнуло что-то из сна.

Сна про Серую Стену.

Он даже остановился.

Да вот же она!

Как он мог не вспомнить ее? Эту стену он видит минимум дважды в день! Серая бетонная стена вокруг российского бизнес-центра, высотой в два этажа, прикрытая всякой растительностью…

Зона безопасности «В»!

Зона опасности «В»?..

Он пробормотал банальное ругательство.

Похоже, именно эта стена в его сне и была разрушена. И что-то появилось из-за нее…

Пока он шел к офисному корпусу, мысль эта не давала ему покоя. Он то и дело видел, как стена раскрывается, словно конверт.

Но отчего ему это приснилось? Что он мог узнать, заметить, а потом забыть — а оно вспомнилось во сне? Вспомнить бы наяву!

Ничего он не вспомнил. Прозрачная кабина лифта подхватила его вместе с десятком других пассажиров, и плавно потащила наверх. Вот лифт поднялся выше уровня стены…

И тогда он увидел.

Нет, не монстра за стеной, готового протаранить ее и ворваться в мир веселенькой плитки и голограммного снега. Не было там никакого монстра. Был…

Был. Все-таки он там был.

Был город, который он видел постоянно, каждый рабочий день, с высоты своего офиса на девятом этаже. Видел уже второй год.

Город как город. Он не присматривался к нему. Ну, бедный и грязный. Но в целом — обычный город в обычной бедной стране.

А вот сейчас он увидел город иначе.

Сейчас он увидел монстра. Вернее — Лабиринт Монстра. В этих бесконечных улицах с невысокими домами, без башен и небоскребов, без ориентиров, можно заблудиться за десять минут. Как-то вскоре после приезда он пошел прогуляться по улицам возле российского бизнес-центра. Вернее, возле так называемого Форейн Сити — района, где стоят все иностранные бизнес-центры.

Ничего страшного с ним не случилось. Но он заблудился — именно за десять минут, как только исчезли здания Форейн Сити. Навигация работала плохо. То есть сама по себе она работала хорошо. Но на местности то одно, то другое было совсем не так, как на карте в смартфоне. После ему сказали, что картам из смартфона здесь верить нельзя. Город быстро меняется. Ну, что значит — меняется? Денег в него особо не вкладывают. Просто все больше людей приходят сюда из деревень. И стоят все новые кварталы дешевых домов. Точнее — трущоб. А карты не обновлялись уже много лет. Обновлять их не выгодно — здесь мало пользователей навигацией.

С полчаса он блуждал по улицам среди невысоких домишек. Иногда похожих на настоящие. Чаще — из случайных досок и ржавеющего металла. Среди мусора на разбитом асфальте. Среди неодобрительно посматривающих на него людей…

С тех пор он не покидал территорию бизнес-центра пешком. Только на машине, по дороге в аэропорт. Глупо вышло. Не стоило так рисковать. Почему никто не предупредил его сразу! Он что, обязан знать все здешние опасности? Конечно, он прошел тренинг перед приездом сюда. Про зону «В» и все такое. Но на тренингах много чего говорят. Все не запомнишь. Надо было конкретно сказать: вот это нельзя. Вот именно это…

Лифт остановился, потом снова стал подниматься.

Вот он, перед ним — Лабиринт Монстра!

Отсюда, из отдаления, с высоты, он кажется спокойным. Даже необитаемым. Но чувствуешь: из него может вторгнуться что-то такое, чего ты не знаешь. С чем никогда не сталкивался, потому что в нормальной жизни не бывает такого. О чем не хочется даже думать. Но если все же задуматься, понимаешь: то, что считаешь нормальной жизнью ты, для большинства людей на Земле — несбыточная мечта. Потому что они живут в Лабиринте Монстра. Где ничего никому не гарантировано. Где есть опасность. И откуда — хотя об этом особенно не хочется думать — эта опасность может вторгнуться в твой привычный мир. И тогда…

Он отвернулся.

Он отвернулся, и увидел девушку.

Он никогда раньше не видел ее. И сейчас не заметил сначала — как вошел, так и смотрел сперва на стену, а потом на Лабиринт Монстра за ней. А девушка, наверное, вошла следом за ним, и была у него за спиной.

Он увидел ее, и тут произошло нечто неожиданное.

Внезапно она подняла на него взгляд, и их глаза встретились.

Несколько секунд она молча смотрела на него.

Он замер.

Странный взгляд. Изучающий. Обычно если девушка не знакома, она смотрит мимо тебя. Даже если стоишь к ней лицом. А если знакома, улыбается и говорит «Привет».

Посмотрела, изучила и отвела взгляд.

Симпатичная. Ну… не красавица, конечно. Не такая, как секретарши в приемных директоров. Но все равно хочется смотреть на нее. И хочется, чтобы она посмотрела в ответ на тебя.

Лифт остановился.

Его этаж? Ну да…

Девушка отвернулась, и вышла.

Он вышел следом.

Она повернула направо. В их сторону по коридору.

Значит, куда-то рядом с ними. Может, новая сотрудница? Он бы запомнил ее, будь она не новая. Он знал всех девушек на их этаже. Ну, что значит знал? Знал, как они выглядят. Потому что много раз встречал возле лифта. В начале рабочего дня, в конце, в перерывах на обед…

Она смотрела, как раскрывается по мере подъема лифта пространство города перед ней.

Нет, ей здесь не нравится!

С самого начала. С того момента, когда она увидела в иллюминатор, что посреди джунглей появилось грязновато-сероватое пятно. Как будто на джунгли вылили кислоту, и она разъела в них это сероватое нечто. Очаг поражения… Сами джунгли были хороши: темно-зеленый ковер от горизонта до горизонта. Она помнила по урокам биологии, что тропический лес — одна из самых богатых экосистем на Земле. Но вот здесь на нее плеснули кислотой, и она исчезла.

После московской зимы и сухой самолетной прохлады жара и влажность оглушали. С сероватого от этой влажности неба лился поток горячего тускловатого света; в нем казался оттенок свинца. Международный аэропорт удивлял чистотой, улыбались таксисты, стояли тропические деревья, светило солнце — но не было радости в солнечном свете.

Такси ей не нужно. Нужен вон тот белый «Лендкруизер». Машина из ее фирмы.

Она подошла. Водитель оказался русский; после она узнала, что российские фирмы не нанимают местных водителей. Забралась в холодную тонированную полутьму салона, на заднее сиденье. Почему на заднее? Требования безопасности. И нужно пристегнуться. Зачем? Сейчас она увидит — зачем.

И она увидела. Водитель гнал. И по шоссе, и по городу. И по широким главным улицам, забитым малолитражной азиатской техникой, старыми автобусами и миллионом мопедов. И по мелким, где на тротуарах сидели люди, а из-под колес в панике шарахались куры. Требования безопасности! Чем быстрее едешь, тем труднее попасть в машину — и из оружия, и брошенным кирпичом.

Зона «В»!

Но все же, не смотря на скорость полета и тонировку, она успела рассмотреть многое. И чем больше она видела, тем меньше ей нравилось тут.

Конечно, она представляла, как выглядит типичный африканский миллионник времен нестабильности. В школе была география. В универе, на военной подготовке — Теория современной войны.

Современная война не идет севернее тридцатой параллели. Она предпочитает теплый климат. Города, которые нравятся ей, похожи друг на друга. Они застроены домами в один-два-три этажа, с плоскими крышами и без претензий на архитектуру. Местами их строят из камня, местами — из случайных досок и железных листов.

Дома красят в светлые цвета. Но города от этого не кажутся чище. Потому что красят их редко, и краска начинает отваливаться. А еще на нее целыми днями ложится пыль. На Ближнем востоке и в Северной Африке она так и остается пылью. В экваториальной Африке, где часто идут дожди, пыль превращается в грязь. На белом фоне хорошо видно, как эта грязь стекает по стенам на тротуары. Даже если этот фон не такой уж и белый.

Некрашеный бетон выглядит чище. Потому что пыль и грязь не так заметны на нем. Потому что он сам похож на прессованную пыль…

Битый асфальт, мусор на тротуарах, и характерный кисловатый запах помойки. То, что он характерный, она поняла только тогда, когда машина въехала в город. Ни в одном из посещенных ею ранее городов мусорные баки не пахли кислятиной.

Еще кое-что она слышала о здешних местах на тренинге в МЧС. И еще кое-что прочла в самолете, по дороге сюда — заранее скачала подборку статей и видео, которые выдал по ее запросам поисковик.

Так что она знала, что увидит из окна пролетающей через город машины. Но знать и увидеть оказалось слишком разными вещами. Знание выглядело привлекательнее.

Лабиринт, думала она, глядя на уходящее вниз, раздающееся вширь по мере подъема лифта пространство города. Лабиринт Минотавра. Самого Минотавра не видно. Он прячется. Ждет свою жертву…

Правда, он сам — жертва. Жертва, потому что заперт в своем Лабиринте, в котором остается все меньше еды. Он агрессивен. Но сейчас уже невозможно сказать — по своей ли природе, или потому, что иначе ему не прожить. Он уничтожил джунгли, чтобы выращивать еду, но этой еды ему было мало. Он снова уничтожил джунгли, чтобы извлечь из земли ископаемые, но и их ему не хватило. Он еще раз уничтожил джунгли, и создал гигантскую свалку неподалеку от своего Лабиринта, на которую со всего мира свозят компьютеры и прочую электронику. Тысячи людей живут тем, что выдирают из этой электроники все, что можно хоть как-то продать. Но людей в Лабиринте Минотавра не тысячи. Их миллионы. Их все больше и больше, и им снова, снова и снова не хватает всего, что нужно для жизни. И вполне вероятно, что скоро Минотавр начнет уничтожать сам себя, пожирая сначала свой хвост, а потом — остальное.

Молодой человек, что стоял перед ней и тоже смотрел на город, обернулся.

Обернулся, и они встретились взглядами.

Лет двадцать пять, но уже заметен животик. Довольно правильное лицо, даже привлекательное в чем-то. Но — ощущение слабости. Открытый, располагающий взгляд. Но — никаких следов мысли в этом взгляде. И никаких следов привычки хотеть. Невозможно представить, что обладатель такого лица и такого взгляда скажет: нет, я не согласен, я хочу другого, и я буду этого добиваться. Этот человек не имеет сильных желаний. Он не напрягает волю в борьбе с препятствиями. Он просто есть — симпатичное, приятное, прекрасно отформатированное под свои задачи и свою среду существо.

Наверное, он может нравится существам, имеющим другой гендер.

Но ей он не нравится.

Независимо от гендера — или, как говорят все чаще, «текущего гендера», он — не существо мужского пола. Не мачо. Мачо приходит в мир, чтобы познавать и переделывать его по образу и подобию своих желаний. А здесь — ни желаний, ни любопытства. В его пойманном ею взгляде любая нормальная самка легко прочитает: ты меня заинтересовала. Но даже тень намерений не прошла по его почти правильному, почти привлекательному лицу. Заинтересовала — и все. И ничего из этого не следует. Мало ли, что его заинтересовало? Самка не проявляет инициативы — и он не проявит. В его мире нет слова «добиться». Он хочет то, что ему предлагают. Он берет то, что дают.

Он отвел взгляд. Он так и не улыбнулся ей. След намерения так и не явился в его лице. Он ничего не планировал делать.

Хватит с нее таких.

Вот уж с кем она точно не будет знакомится близко — так это с ним…

«Уютненько, — думала она, идя по коридору, посматривая по сторонам, — и цвета такие приятные. Спокойные. Домашние. Наверное, постарались психологи. Вроде, сейчас все здания строят с участием психологов. Здесь зона „В“. Людей надо разгружать от этого, помогать чувствовать себя дома…»

Но тут же вспомнила: «В новом для вас здании запоминайте дорогу к лифтам и выходу, места расположения аварийных выходов, места установки систем связи с охраной». Это из инструкции, которую ей дали не тренинге в МЧС.

«Замечай и запоминай места выходов из здания, отмечай возможные траектории движения вдали от окон, не задерживайся возле окон, не выходи без предварительного осмотра за повороты коридора. Не занимай позиции возле оконных стекол и зеркал…» А это из другой инструкции, с занятий по военной подготовке в универе.

Она дошла до дверей с табличками «Отдел маркетинга».

За одной — кабинет начальника; так написано под названием отдела мелкими буквами. Начальник сейчас в отпуске. Собеседование с новой сотрудницей он проводил в интернете.

За второй — сам отдел.

Ей туда.

Она открыла вторую дверь.

В небольшой веселенькой комнате со светло-салатными стенами и светло-голубой мебелью — три стола с мониторами и некоторое количество прочей офисной обстановки.

Два стола пустовало.

За третьим, лицом к двери, сидел чувак лет под тридцать — и поднял глаза от экрана, заметив, что кто-то вошел.

Через долю секунды на лице его явилась улыбка, и он сказал:

— А вот и кролик. Добрый день!

Менее всего она ожидала такого.

— Я новый менеджер, — сказала она, — это ведь Отдел маркетинга?

— Отдел маркетинга. Поэтому я и говорю — кролик. Или, если угодно — кролик-два.

Несколько секунд она смотрела на него в полном недоумении.

Потом ее толкнула под задницу открываемая дверь.

— Ох, извините! Я…

Она обернулась — в не полностью открытую дверь просунулся чувак, с которым она только что ехала в лифте.

Придурок… он не видел, что она только вошла?

— Ничего страшного, — она посторонилась.

Чувак осторожно проник в комнату и остановился у двери, точно не зная, что ему делать.

Но хуже самого этого нелепого эпизода было то, что чувак за столом усмехнулся. В полсекунды, едва заметно. Но она успела увидеть. Конечно, он сделал это непроизвольно. Но все равно эта усмешка раздосадовала ее.

Потому что он понравился ей. Сразу понравился. Чертами лица — такие лица видишь не часто, их обладатели кажутся значимыми, непростыми, знающими и умными людьми. Осанкой, с которой он сидел за своим столом — свободно откинувшись на спинку кресла, и эта свободность ни на миллиметр не изменилась, когда вошла незнакомая и вполне достойная симпатии девушка. Голосом, которым он сказал эту свою необъяснимую фразу про кролика — голосом человека, привыкшего, что сказанное им — правильно. Тем, что его галстук валялся на столе, а на рубашке расстегнута не одна, а две пуговицы…

Чувак за столом перевел взгляд на ввалившегося чувака, потом обратно на нее, и указал на чувака иронично-изящным жестом:

— А вот и господин Хомяк, — и развел руками, по-прежнему глядя на нее, — теперь статус-кво восстановлен. И мы готовы к новым свершениям!

— Восстановлен? Что именно?

Чувак за столом улыбнулся — и ей понравилась эта улыбка. Насмешливо-ласковая. Как будто… как будто, блин, она его телка! И как будто он намного старше ее. Да, именно так! Она — его телка, и совсем маленькая девочка по сравнению с ним…

— Штатное расписание. Согласно ему, наш отдел должен быть укомплектован Тушканом, Кроликом и Хомяком. Именно при таком составе можно оптимально распределить между сотрудниками стоящие перед отделом задачи.

Соберись давай. Раз он тебе понравился — делай, как учили. И самое первое — покажи, что твое душевное равновесие нерушимо, и не зависит ни от каких неожиданностей.

Она улыбнулась — с чуть заметным оттенком снисхождения:

— Тушкан, стало быть — вы?

Чувак за столом кивнул — тонкой улыбкой изобразив самоиронию. В этой улыбке казалось: я настолько хорош, что с удовольствием посмеюсь над собой.

— От слова «тушка»?

Она не хотела этого говорить. Она хотела сказать что-то такое, чтобы между ними сразу установились хорошие отношения. Хотела показать, что он понравился ей.

Но какая-то ее часть заявила протест.

Она сказала: не показывай этого. Сыграй легкий ироничный интерес к новому человеку — и только. Почти безразличие. Но сыграй так, чтобы никто не мог знать уверенно: это игра. Потому что обман — признак слабости. А сильные чуваки не любят слабых телок. Они хотят, чтобы телка была слабее их — но не слабой. Сыграй очень, очень легко.

И помни, что говорила об этом маман. На тысячу чуваков, которых приятно подчинить, приходится один, которому приятно сдаться. И это намного приятнее, чем подчинять. Не упусти эту возможность. И не обманывай, потому что такие чуваки презирают и посылают обманщиц. Сыграй так, чтобы игра была не обманом, а только демонстрацией того, что ты можешь играть. Покажи, что у тебя отличные карты — а потом просто брось их. В этом — самый большой понт, потому что на щедрые подарки в наше эмоционально нищее время не способен почти никто.

Тушкан засмеялся:

— Вполне вероятно! Но при этом — очень проворная и высоко прыгающая тушка!

— Я не согласна быть кроликом, — сказала она, — у меня есть имя.

Тушкан отрицательно покачал головой — и ни тени улыбки не явилось при этом на его лице:

— Нет, сударыня. Входя в сердце тьмы, люди оставляют имена в прошлой жизни.

И снова ему удалось сбить ее с толку. И заодно сломало ее праведное возмущение от нежелания называться… может, в этом все-таки есть некий смысл?

— В сердце тьмы?

— Тушкан, — сказал Хомяк, — не морочь людям голову. Не все читают те же книжки, что ты. И старые фильмы не все смотрят.

— Какие? — спросила она.

Тушкан тонко улыбнулся, и посмотрел на Хомяка.

Типа, цитировать и толковать тушканскую мудрость обязана свита?

Хомяк сказал:

— Да я их сам не читал. А кино смотрел, — он кивнул в сторону Тушкана, — Тушкан дал. Ну, типа чувак приезжает на войну во Вьетнам, а там полковник американского спецназа сходит с ума. Ну, и все мочат друг друга.

Тушкан засмеялся — весело и искренне, как смеются люди, никогда не делающие это со злом:

— Хомяк, за такую аннотацию Фрэнсис Коппола должен тебе стакан!

Хомяк посмотрел на Тушкана — она уловила в его взгляде непонимание — а потом перевел взгляд на нее:

— А книжка — это то, по чему сняли фильм. Старая. Только книжка не про Вьетнам, а про Африку.

Она посмотрела на Тушкана:

— Про Африку?

Тушкан кивнул — снова уже без улыбки:

— Да. Про те самые места, где мы имеем удовольствие находиться сейчас.

Где сердце тьмы, что ли? Забавно…

— И что там? В книжке?

Секунду он молча смотрел ей в глаза.

— Да в сущности, то же самое. То же самое, что и в фильме. Сначала кажется, что все относительно в норме. Относительно — но все-таки в норме. А потом понимаешь, что все сошли с ума… Но это очень старая история. Не думайте о ней.

Какое странное ощущение от этого его взгляда! Как будто у них — у нее и у этого Тушкана — общие эмоции. Как будто у них есть что-то единое, не разделяемое не «его» и «ее». Именно этого ощущения ждешь от секса…

Давно не ждешь, на самом деле…

И вдруг оно появляется — в офисе, просто от разговора, с человеком, которого она пять минут как знает.

Что-то было об этом в маминых сказках, которые та рассказывала подрастающей дочке на ночь…

«Не ври себе, красотка. Ты знаешь, когда телка впервые трахается с чуваком? В тот момент, когда впервые видит его. Или уже никогда. Но далеко не всегда в этом себе признается… Не ври себе, ври другим. Делай вид, что у тебя с ним ничего не было. А чтобы делать этот вид правдоподобно, можешь — в порядке исключения — наврать и себе. Про то, что ничего не было. Тогда ты сыграешь эту заведомо лживую роль так, что Станиславский не скажет „не верю“. А зритель, для кого ты играешь, будет думать — о, блин, да ее еще надо добиться!…»

Хочется сбросить туфли…

Ладно — пора начинать выступление. Зритель ждет!

Она прошла к бесхозному столу, и хозяйским жестом откатила задвинутое под него кресло.

Небрежно положила на стол сумочку, плюхнулась в кресло и нажала кнопочки на системнике и мониторе:

— Так почему я не могу называться своим именем?

Она сказала это, глядя на экран — пусть Тушкан не думает, что достоин ее постоянного внимания.

— Потому, что вы в зоне «В».

Она непроизвольно подняла на него глаза.

— Я знаю. Я прошла обучение и сдала тесты. Но при чем тут имена?

Тушкан улыбнулся — и это снова была доброжелательная улыбка, без прикола, без тени насмешки:

— Не при чем. Но видите ли… Зона «В» действует на мозги. Не всем. Я знаю людей, которые живут тут годами, и не проявляют никаких признаков беспокойства. Но мне известно и другое. Например, как часто люди здесь обращаются к психоаналитикам. А некоторых по рекомендации этих психоаналитиков досрочно отправили обратно в Россию… Здесь легко жить, если вы совершенно нелюбопытны. Если нет… — он пожал плечами, — Кролик-один так не мог. И я придумал игру: превращать реальные проблемы в нелепости. И принимать против них нелепые меры. Такая игра помогает оставаться в контакте с реальностью, но в то же время смеяться над ней. А смех прогоняет беспокойство… Именно в рамках этой игры мы решили, что откажемся от имен. И тогда духи — в которых верят многие местные — не смогут найти нас, и повредить нам.

Она отметила про себя, с каким вниманием выслушала эту речь. Тушкана хотелось слушать. Хотелось, потому что он умел говорить. А это умение она встречала нечасто.

— Сколько я поняла на тренинге в МЧС, здесь приняты меры, достаточные для зоны «В». И реально боятся нечего…

Крайняя фраза вышла полувопросом.

Тушкан чуть качнул головой; лицо его изобразило сомнение:

— Не возражаете, если я скажу то, над чем придется подумать?

Ни тени улыбки.

— Не возражаю.

— Тогда смотрите… Большинство людей воспринимают окружающее просто как факт. У которого нет ни причины, ни следствия, ни развития. Скорее всего, такое восприятие — защитная реакция. Без нее им придется сильно перегружать себя аналитикой, и пустить в свою жизнь много такого, что лучше не замечать. Реальность — не для всех легкий груз… Люди обычно признают те проблемы, с которыми им просто бороться. А остальные объявляют маловероятными. Причем объявляют на подсознательном уровне, чтобы не оценивать их реальную вероятность. Такой подход к реальности преобладает. Да, есть вещи, которые продумываются очень реалистично. Но охрана бизнес-центров к таким вещам не относится. Здешняя служба безопасности не задается целью предвидеть все варианты, и защитится от них. В мире, в котором мы живем, просто не хватит средств, чтобы защитить всех от всего. Это невозможно. Но у каждого есть выбор: взвалить на себя груз реальности, или нет. Первое надежнее. Второе проще. Это не выбор службы безопасности. Это ваш выбор.

Он замолчал.

Блеск!!

Да, блин — ей нравится этот Тушкан!

И еще — хочется задать один вопрос:

— Что здесь может произойти?

— Вы хорошо учили историю в школе?

— Я ее хорошо сдавала. И хорошо забывала… Вы хотите сказать, что знание истории может помочь оценивать реальность реально?

Тушкан кивнул:

— Да. Но работать с историей трудно. Потому что история — это товар, который производится для многих сегментов рынка. Он не может существовать в одной комплектации… Но если отбросить ассортиментные подробности, история показывает: с людьми всегда происходит одно и то же. Несколько постоянно повторяющихся сценариев. И не так уж и сложно помнить их все, и быть готовыми ко всему… — он неожиданно улыбнулся, — только не бойтесь заранее. Если хотите, я сброшу вам подборку статей… всякие аналитики пишут о том, что тут происходит, и что может из этого выйти.

— А сами вы не можете рассказать?

Тушкан усмехнулся:

— Могу. Но тогда это будет рассказ менеджера Отдела маркетинга об экономике, политике и войне. Вы очень всерьез воспримете его рассказ?.. — он снова усмехнулся, — а главное — никакой рассказ не поможет тому, кто не может прочесть десяток статей.

Он замолчал.

Она тоже молчала — признаться, все это несколько выбило ее из колеи.

— Вы не очень-то беспокойтесь, — сказал Хомяк, — Тушкан, конечно, может прочесть и десять статей, и двадцать. Этого у него не отнимешь. Но он все перегибает. Все у него слишком серьезно. А с другой стороны, все — повод для шуток. Не поймешь его.

Тушкан сказал:

— Давайте решим вопрос с вашим именем. Оно в любом случае не выйдет за рамки внутриотдельского применения. Но это традиция. Мне не хочется ее нарушать… Так как вы?

Она сказала:

— Кролик — это что-то мужское. А я не хочу… как бы это сказать…

Тушкан рассмеялся, глядя на нее:

–… носить имя, не соответствующее вашим достоинствам?

Ей показалось, что она краснеет:

— Да. А крольчихой я быть не согласна. Это уж точно не соответствует моим достоинствам.

— Давайте, вы будете Рэбитом. Слово «рэбит», оказавшись в русском языке, не имеет никакой сексуальной окраски.

Что-то было в его лице, в его взгляде, в его голосе, что ей хотелось с ним согласиться. Она ведь согласилась не сразу, так? Это правило выполнено…

— Ладно, — сказала она, придав голосу должный оттенок снисхождения, — раз уж это традиция… — она посмотрела на него, и встретилась с ним взглядом, — пусть я буду Рэбит.

Еще несколько секунд их взгляды качали что-то в обе стороны.

Потом Тушкан улыбнулся:

— Привет, Рэбит! Добро пожаловать в то, чего у тебя еще не было!

Она посмотрела на него с некоторым удивлением, собираясь задать очевидный вопрос — но он только улыбнулся, и приложил палец к губам.

Хомяк покинул офис сам не свой.

Ощущение, которое так можно назвать — за неимением лучшего; по крайней мере, сам он не мог придумать никакого названия — усиливалось в нем целый день.

Сидя за рабочим столом, Хомяк предпочитал видеть стену. Вскоре после своего появления в отделе Тушкан предложил переставить мебель, и Хомяк выбрал именно такое расположение своего места. Ни в дверь, ни в окно он смотреть не хотел. Он бы и раньше переставил свой стол, но никто не сказал ему, что это можно сделать.

Почему не хотел?

Окно — панорамное, во всю ширину стены — создавало не слишком приятное ощущение, о котором Хомяк даже рассказал психоаналитику. Вдвоем они выяснили, что это ощущение — беспокойство при виде открытого пространства. Открытое пространство — объяснил ему аналитик — может означать непредсказуемость и неопределенность. Хомяк согласился с тем, что определенность и предсказуемость лучше. Психоаналитик сказал, что именно их и предпочитает нормальный человек. Хомяк остался доволен. Он пришел к психоаналитику с пониженной самооценкой, полагая, что с ним что-то не то. А ушел с повышенной, убедившись, что он не хуже нормальных людей.

Но кроме психологических тонкостей, и дверь, и окно просто отвлекали его от работы.

А работа у Хомяка была сложная. И делал он ее не без усилий.

Маркетинг Хомяк проходил в универе. Именно проходил. То есть прошел и ушел. И забыл. До прихода Тушкана Хомяк еще мог немного понять, чем занимается приютивший его отдел. Потому что — прямо сказать — до Тушкана отдел вообще мало чем занимался.

С появлением Тушкана работы стало много. И она стала такой, что Хомяк предпочел ограничиться пониманием только своих непосредственных обязанностей.

Тушкан занимал должность простого менеджера. Отделом, как полагается, руководил начальник — совершенно официальный, сидящий в своем кабинете за стенкой. Но начальник получил свое место по блату. И в маркетинге он понимал слабо. Скромность собственных знаний не помешала Хомяку оценить босса — незнающего начальника подчиненный почует всегда.

Еще Хомяк чувствовал, что начальнику отдела шатко сидеть на своем месте. Позиция руководства по отношению к боссу маркетинга была такой: вы скажите, что вам скомандовать — и мы скомандуем. Но босс маркетинга не знал, что ему надо скомандовать.

Вероятно, именно этим и объяснялось и появление в отделе Тушкана, и его лихая перестановка столов. Потому что, согласитесь, простые новые менеджеры начинают не с революций — хоть бы и мебельных.

В словах и делах Тушкана Хомяк разбираться не стал. Но мебельную революцию он понял верно и сразу: Тушкан пришел рулить. Вернее, его пришел начальник отдела. Для того, чтобы новый менеджер подсказывал начальнику отдела, что тот должен подсказывать дирекции, что та должна скомандовать начальнику отдела. Начальник мог не бояться того, что подсказчик его подсидит — по повсеместной традиции, в свои двадцать семь лет Тушкану было дальше до первой руководящей должности, чем до Луны.

И так оно все и вышло.

Два чувства к Тушкану боролись в душе Хомяка.

С одной стороны, Хомяк сразу зауважал неформального босса, потому что тот — в отличие от формального — много знал и многое делал.

Более того: Хомяк сразу почувствовал главный повод к тушканоуважению: тот был из породы начальников. При том — начальников самого высшего ранга. Бывают ведь начальники вроде сержантов на сборах. Построить, проверить, как ботинки почистили… Конечно, их надо уважать. Но ведь чистить ботинки придумали не они. Они сами выполняют команды своих начальников. Те, в свою очередь, выполняют команды начальников повыше… и так далее. Но команды должны откуда-то браться. Кто-то должен решить, что ботинки вообще нужно чистить. Не говоря уж о том, что бывают решения и посложней.

Так вот: Тушкан был из тех, кто придумывает решения. Он мог быть менеджером, мог быть директором, мог быть никем. Сущность его от того не менялась. Не место в формальной иерархии давало ему право решать, а его способность это делать.

Вскоре Хомяк совершил удивительное открытие: большую часть времени Тушкан думает не о том, как поменьше работать и побольше урвать, а о том, чтобы работа делалась хорошо. Конечно, было в нем и другое: явное нежелание проносить ложку мимо рта. Но каким-то непостижимым образом Тушкан обделывал свои дела, думая о общих делах.

Именно по этой непостижимой способности Хомяк и решил, что Тушкан — даже больше, чем начальник самого высшего ранга. Он — Избранный. Он не назначен человеком, а дан свыше. И почтение к нему должно быть абсолютным, а не формальным, по человеком установленной иерархии. Оно должно быть не просто почтением, а настоящей симпатией.

Но с другой стороны, Хомяк боялся Тушкана. Боялся его революции. Хомяк освоил свою работу не сразу и не легко. И что — теперь он должен учиться чему-то еще?

Но все обошлось. Причем так, что Хомяк еще больше поверил в избранность своего Настоящего Босса.

Работа Хомяка состояла в том, что он оформлял производимую отделом документацию в соответствие с Регламентом оформления таковой. В каждом отделе был свой Регламент оформления исходящей документации.

Работу свою Хомяк не любил и боялся.

Не любил потому, что Регламент содержал много неясностей.

А боялся — потому, что всегда становился крайним. Если исходящая документация оказывалась оформлена так, что Общий отдел, проверяющий соответствие оформления документов Регламентам, находил в ней несоответствие таковым, босс отдела валил все на него. Босс тоже не разбирался в Регламенте. Хомяк пытался спрашивать у него, как понимать то или иное стремное место в этом подвыподвернутом документе. Но босс сообразил, что отвечая, он берет ответственность на себя. И ответы давал такие, что потом всегда можно было сказать: ты меня неправильно понял. И вообще он явно раздражался, когда Хомяк приходил к нему с вопросами. Естественно — кому охота раз за разом выглядеть дураком, прячущимся за стрелочника?

Тушкан разрубил сей запутанный узел одним поистине гениальным ударом.

Он написал новый Регламент.

Как это ему удалось, Хомяк представить не мог. Все эти Регламенты создавались поколениями боссов. Они отражали усилия многих умов и постоянное течение конторских трендов. Может, потому они и были такие кривые? Но какими бы кривыми они ни были, они представляли собой часть Вечности. Человек мог их толковать — если хватало ума. Переписать их мог только Избранный Свыше.

Но ведь именно Избранным Свыше Тушкан и был…

Ношение нового Регламента по кабинетам обеспечило отдельского босса работой почти на месяц. И когда сей продукт тушканского гения согласовали во всех этих кабинетах и утвердили, оказалось, что оформлять отдельские документы ничуть не сложней, чем отличить мужской туалет от женского. Из Регламента куда-то исчезли все неясности, неоднозначности и неопределенности. Он перестал вызывать вопросы.

Это было непостижимо, как конец Вечности…

И Тушкан вовсе не зазнался от этого подвига, нет! Со скромностью, достойной истинного величия, он по-прежнему таскал в кабинет босса любой клочок бумаги, на котором стояла хоть единая фраза — испросить согласия и одобрения. И на совещаниях отдела ничего не предлагал от себя, а как-то намекал отдаленно, глядя на босса, и тот озвучивал эти намеки в своем решении.

С этого момента Хомяк принял как несомненное, что Тушкан — Избранный. А если ему угодна скромность — что ж, это право великих. И не только можно, но и нужно высказывать ему не почтение, а дружеское почти-равенство. Не в делах, разумеется — в общении.

И только одно было плохо — с появлением Тушкана производимых отделом документов стало больше, и они стали длиннее. Иногда они занимали пять, или даже десять страниц. Работа с такими длинными текстами требовала серьезного напряжения. Даже ожидание работы над ними вызывало страх.

Хомяк пошел к психоаналитику. Тот посоветовал не просматривать документ полностью перед началом работы. «Всегда, — сказал он, — думайте, что документ занимает только один экран — тот, который вы сейчас видите. Это — часть универсального обращения с реальностью: она должна быть не больше размеров того шага, который вы хотите сейчас предпринять. Такой подход даст вам необходимую уверенность в окружающем. Ведь обработать один экран текста вы можете, вы хорошо это знаете. Используйте шрифт такого размера, который обеспечит на одном экране нестрессовый для вас объем информации. И никогда не думайте о другом тексте. Его просто нет.»

Совет оказался полезным. Но не идеальным — Хомяк так и не смог окончательно уничтожить в себе понимание того, что документ больше экрана. Реальность отступила, но умирать отказалась. Она по-прежнему напрягала.

И он по-прежнему сидел спинок ко всему, что способно отвлечь.

Но сегодня его отвлекала не дверь, и не окно с непредсказуемостью и неопределенностью.

Его отвлекала Рэбит.

И даже не тем, что иногда о чем-нибудь спрашивала. Просто своим присутствием.

С одной стороны, она заставляла Хомяка нервничать. Почему — он не знал. Но он очень досадовал, что пару раз ответил на ее вопросы не сразу и невпопад — и именно от внезапно явившегося волнения, когда она обратилась к нему. Он понял в какой-то момент, что ждет ее дальнейших обращений с беспокойством.

А с другой — он хотел, чтобы она к нему обращалась. И испытывал неприятное чувство, когда она говорила с Тушканом. А тот отвечал не только совершенно спокойно и по делу, но еще и с такими оттенками в голосе, которые не могли быть случайны. Тушкан явно хотел произвести на Рэбит впечатление. Хомяк тоже хотел его произвести. Увы — он понятия не имел, как это сделать.

За обедом — по традиции, менеджеры отдела обедали вместе — текла легкая спокойная болтовня. Серьезные темы не обсуждались. Говорили о том, о чем говорят давно не бывавшие дома с тем, кто только оттуда приехал. Что там да как. Кто где учился, где работал, где жил…

Во второй половине дня, как обычно, работа Хомяка плавно тормозилась, и часам к трем-четырем остановилась совсем. По привычке, в это время Хомяк надевал наушники, и открывал новостные сайты.

Новости в этот день не принесли ничего особенно нового.

Нестабильность основных бирж. Дебаты об очередном повышении налогов и пенсионного возраста в Европарламенте. Очередное выражение китайского недовольства американской импортной политикой. Пакистано-индийский конфликт. Вечный Афганистан. Война на Ближнем востоке… Курс рубля к основным валютам не изменился. Нефть как была сто восемьдесят баксов за баррель, так и осталась.

«Хорошо, — думал он, — что ничего нет про Африку. Что бы ни говорил Тушкан, здесь спокойно.»

В шесть-ноль-ноль он выключил компьютер, сказал «пока» Тушкану и Рэбит, и удалился.

Его напрягало смутное неприятие того, что он ушел, а Тушкан остался с Рэбит. Но традиция выбора не оставляла. Позже всех уходил Тушкан — первый претендент на карьерные блага. Умеренный и аккуратный Кролик покидал трудовой пост несколько раньше. Хомяк мог валить в шесть.

И не только мог, но и должен был. По крайней мере, по неписанным правилам, которые, сколько он знал, существовали всегда и везде. А именно: тот, кто не уходит в шесть ровно — претендент на повышение. И этим он объявляет конкурентную войну остальным не-уходящим-в шесть. А каких-либо войн Хомяк избегал. Тем более, что ни на какое повышение не претендовал никогда.

Он пошел через парк к жилому зданию — поужинать в кафе и подумать, что делать вечером — как вдруг взгляд его остановился.

Возле подъезда медицинского корпуса, из микроавтобуса с красным крестом на борту выкатили носилки, на которых лежал длинный черный пластиковый мешок.