Рассказы. Повести. Эссе. Книга первая. Однажды прожитая жизнь

Владимир Гамаюн

Гамаю́н – в славянской мифологии вещая птица, поющая людям божественные песни и предвещающая будущее тем, кто умеет слышать тайное. Гамаюн знает всё на свете. Когда Гамаюн летит с восхода, приходит смертоносная буря. Птица Гамаюн считается созданием с особым даром – ей доступны все скрытые знания обо всем, обо всех живых существах. По преданию, эта птица является посланницей бога Велеса. Каждый, кто услышит крик Гамаюна, обретет счастье.

Часть 2. Речной флот

Флот — это романтика, это состояние души, познание мира, становление самого себя как человека, личности. Не бывает бывших флотских, они либо есть, либо их нет. Флот — это болезнь, от которой нет лекарств, и даже если уйдешь с флота по каким-то причинам, тебе ещё долго будут сниться корабли, а это значит, что даже время не лечит, и ты по-прежнему болен флотом.

Затон, начало пути

В семнадцать лет я совершенно случайно попадаю на берег Иртыша в затон. Эта случайность и определила мою дальнейшую жизнь, да и в какой-то мере и судьбу. Жизнь сразу приобрела более чёткие контуры и смысл, и хотя я в ту пору работал, учился, занимался спортом, мне всегда чего-то не хватало, а жизнь казалась пресной, как просвирка для причастия в церкви.

Когда я впервые увидел в затоне вмёрзшие в лёд теплоходы, колёсные пароходы, буксиры и крылатые «Ракеты», стоявшие на кильблоках на барже, у меня внутри что-то перевернулось. Я долго стоял на берегу, представляя себя на палубе одного из них, конечно же, самого красивого, большого и быстроходного. «Метеоры» и «Ракеты» на подводных крыльях были воплощением красоты и скорости и недосягаемы даже в мечтах моих пацанских. Ушёл я с берега уже затемно, изрядно задубевший, но с твёрдым решением пробиться на флот, любой ценой.

В январе, узнав из объявления о наборе на курсы рулевых-мотористов, я сразу зашёл в отдел кадров судоремонтного завода. Мне было только семнадцать лет и мне вначале отказали; я их уговаривал, убеждал, говорил, что без флота не вижу смысла в жизни, но главный аргументом у меня стал мой день рождения. Через три месяца, как раз к окончанию курсов, мне исполнялось восемнадцать лет. Взяли! Три месяца, изо дня в день мы постигали флотские науки: устройство судов, общую лоцию, спецлоцию, двигатели внутреннего сгорания (д. в. с.). Нас учили, как вязать узлы, как на жёстком швартовом конце заплести «гашу», связать из пеньки коврик и сделать швабру, ну и т. д.

Мне всё это было интересно, и эти три месяца обучения пролетели как один миг. Экзамены я сдал на «отлично» и с трепетом и надеждой ждал распределения по судам. В те годы по Иртышу ещё ходили пароходы колёсники, работающие на мазуте, это было, конечно, интересно, но мы учились на теплоходы, а шлёпающие плицами по воде пароходы казались нам мамонтами, доживающими свой век, что так на самом деле и было.

По распределению я попал на самоходку имени разведчика «Кузнецова», она была нового проекта, с хорошими условиями проживания, с тремя глубокими трюмами, закрытыми громадными крышками на рельсах, и грузоподъёмностью до тысячи тонн. Это сейчас я понимаю, что посудинка была так себе, но в ту пору она казалась мне белым лебедем, мечтой. Ну а пока мы стоим в затоне, заканчиваем покраску судна, главные дизеля давно готовы, дизель-генератор тоже — всё на «товсь».

И вот первая стояночная вахта, первая ночь на судне, и я не могу надышаться флотскими запахами. Это запах воды, свежей краски, запах механизмов, соляры, машинного масла. Каюты и кубрики тоже пахнут совсем не так, как комнаты в обыкновенном доме. В дальнейшей своей жизни я узнаю про запахи моря, солёной воды, йода, узнаю, как в разное время и по-разному пахнет, морской ветер. Познакомлюсь с сейнерами, траулерами, где царит неистребимый, специфический запах рыбы, попавших в трал морских водорослей, специй для посола рыбы. Всё это вместе взятое образует такой «букет» запахов, что не каждому придётся по душе. Все эти познания придут ко мне гораздо позже, а пока — я только что испеченный рулевой-моторист речного флота, и у меня первая в жизни навигация.

На самоходке занимаю каюту по левому борту, она хоть и двухместная, но жить придётся одному. Это для меня не столь важно, потому что торчать в каюте я не собираюсь. В машинном отделении, на палубе, на мостике в рубке столько интересного, что я боюсь что-то пропустить, чего-то не увидеть. Всё же здорово на судне: спешить никуда не нужно, тебя и разбудят вовремя, и накормят, десяток шагов по трапу вниз — и ты в машинном отделении, два десятка ступенек вверх — и ты на ходовом мостике, где вахтенный начальник скажет тебе, что нужно делать, а чего нельзя и вовсе делать. Он же и «фитиля» вставит, ежели что, может иногда и похвалить, но это маловероятно.

Завтра с утра у нас ходовые испытания, и команда уже ночует на судне, мне было велено затопить судовой котёл и вскоре в каютах стало тепло как в Ташкенте, хотя я там никогда не бывал. Набегавшись за день, я прилёг в своей каюте на минутку, а проснулся только утром, парни не стали меня будить ночью, сами подбросили уголька в топку, и до утра тепла хватило.

Поутру не успели мы чайку глотнуть, пришёл РБТ, это рейдовый буксирный теплоход ледокольного типа, он обкалывает корпус, ото льда освобождая, от ледяной чаши. Винты и рули свободны, их ещё зимой выморозили, освободили ото льда. Пока буксир тянет нас к выходу из затона, мы прогреваем дизеля, проворачиваем валовую линию, потом подрабатывая винтами, проверяем рули, после чего отдаём буксир и даём свой ход. Прощай затон до осени, а мы сейчас пробежимся на полном ходу, ещё раз всё проверим и пойдём в грузовой порт.

Навигация. Первый рейс

В порту швартуемся у «стенки», связываемся по рации с диспетчером и получаем указания: кэп выйдя из радиорубки, объявляет, что грузиться будем ПГС (песчано-гравийная смесь), потом идём вниз, до Тобольска и ниже, до впадения Иртыша в Обь. Потом по Оби идём в Обскую губу, к Салехарду, где нас и выгрузят. На обратном пути в Тобольске грузимся по самый клотик лесом и опять идём вверх по Иртышу до Павлодара. Я был в восторге от такой перспективы, такого везения. В первом же рейсе, такой маршрут, это не то, что мои прошлые командировки по казахским степям.

Краном сбрасываем крышки трюмов на берег и становимся под погрузку ПГС. Загрузились, что называется, под завязку: самоходка просела в воде по самую палубу, и только комингс трюмов не давал воде хлынуть вовнутрь; так грузиться даже на речном флоте нельзя, не говоря уж о морском. Крановые перестарались, а мы прошляпили. Вечером все, кроме вахтенных, штурмана и моториста, разъехались по домам прощаться с родными перед недолгой, но разлукой. Я тоже рванул домой похвалится своей удачей, а приехав, небрежно поведал своим, что идём на севера и что есть все шансы и вовсе не вернуться домой, настолько это опасно. Услышав охи-ахи и тяжёлые вздохи мамы, я понял, что достиг желаемого, и в их глазах я стал героем. Жаль, конечно, их всех, но такая уж у меня работа. В общем, взбудоражил и родных, и себя, воображение у меня разыгралось, и заснул я лишь под утро.

На следующий день, как только собралась вся команда, мы отдали швартовы, подняли якорь и пошли вниз с этим же плавкраном под бортом. Его нужно было доставить на Обь, где он должен был выгружать другие самоходки, которые придут после нас. Вниз по течению мы шли довольно шустро, хотя плавкран и грёб воду, толкая вал перед собой и замедляя ход. Я постоянно находился на мостике или в рубке, даже если не был на вахте; вокруг была такая красота, и всё было для меня ново и интересно. Прошли Омск, Тару, Тевриз, Усть-Ишим, дальше был Тобольск, но мы проходили его ночью, и я мало что увидел. Мы шли по местам, где когда-то «гулял» Ермак со своею дружиной, покоряя Сибирь. При впадении Иртыша в Обь, чётко видна граница двух рек: весенняя, но уже чистая вода Иртыша долго не смешивается с мутной, глинистой водой Оби. Была ещё большая вода, отсюда и цвет от размываемых берегов Оби. За Ханты-Мансийском развело волну как на море: плавкран, несмотря на кранцы из покрышек, било о наш корпус, он буровил воду, не желая лезть на волну. Волна стала захлёстывать нас в открытые трюмы, что ничего хорошего нам не сулило, — это я понял по побелевшему лицу кэпа.

Во время очередного «типка», когда мы с краном оказались на разных волнах, носовой швартов лопнул как нитка, и кран заломило нам за корму. Чтоб опять поставить его под борт, нам пришлось стать бортом к волне, но вода через комингс стала хлестать нам в трюмы, а взять кран на буксир мы тоже не могли. Испугаться мы не успели — некогда было. Мотаясь со стальными швартовыми по мокрой палубе, нам, промокшим как швабры, было не до страха. Спасибо команде плавкрана, они тоже авралили, как и мы. Нужно было спасать кран и самоходку — это наш долг, да и жить охота. Когда уже всё закончилось и мы малым ходом пошли дальше, в рулевой рубке кэп объяснил нам, «неразумным», чем это могло кончиться: «Не справься мы с ситуацией… А впрочем, вы — молодцы, салаги!»

Нам же, «неразумным», хотелось сказать кэпу, но другое: «Смотреть нужно, когда идёт погрузка, но разумно промолчали — икра краба не учит. Дошли до места назначения где-то уже в Обской губе, уже без приключений, кран «притёрли» к берегу, и он сразу приступил к разгрузке. Грейфер крана мотался, как маятник, только крановые, уставая от монотонности работы, иногда менялись. Вскоре мы, оставив кран, отдали концы, и пошли вверх по Оби, а потом и по Иртышу до Тобольска.

Конец ознакомительного фрагмента.