Здравствуй, жизнь! или Записки прозрачного юноши

Владимир Владимирский, 2000

Роман ростовского прозаика В.В. Владимирского “Здравствуй, жизнь!” – это, как он сам определил, “Записки прозрачного юноши”, навеянные стремлением героя повествования и его поколения обрести смысл бытия. Автор как бы балансирует на грани трагически, порой до пошлости, обыденной жизни и ирреального, “виртуально-психологического” плана с его сказочно-фантастическими грезами и “лунными сновидениями”. Книга представляет интерес как для поклонников “эзотерической” философии, так и для широкого читателя.

Глава третья. Спутник человека

(Немного о дьяволе)

… Так кто же ты, наконец?

Я — часть той силы, что

вечно хочет зла и вечно

совершает благо…

(Гёте, “Фауст”)

Чтобы заглянуть в эту главу, придется воспользоваться Машиной времени, изобретенной благодаря совершенному озарению Герберта Уэллса, машиной, которой мы все будем пользоваться еще не раз.

Мы возвратимся в прошлое Немошкалова, когда он только начинал работать над своей рукописью под воздействием некоторых обстоятельств, повлиявших окончательно и бесповоротно на дальнейший ход его жизненных приключений…

***

Машина работает исправно. Мы с Вами, Читатель, у цели…

***

В то время — время свободы, эта лучащаяся штука, свобода, что вдунула в него свое дыхание после жестоких армейских уставов и заборов из колючей проволоки, была настолько своевольна и прекрасна своим неуставным образом, что он, бывший солдат срочной службы, как будто заново учился ходить, как счастливый ребенок, аккуратно ступая по Земле…

На Земле же его ждали проблемы…

Когда ранее Немошкалов заканчивал институт, в его мировосприятии всё представлялось легко и просто…

Молодой человек в белой (именно в белой) одежде. Его везде ждут. Он всем нужен!

…Но — вместо этого:

1.Сначала срочная служба.2. Невозможность устроиться без хороших связей на хорошую работу. 3. Неясное будущее…

Посему, будучи человеком интеллигентным (интеллигентом — по крайней мере, истинным, быть трудно), скучая целыми днями дома, пока еще не найдя работы, он решился попробовать сесть за роман.

Немошкалов тревожился двумя вопросами, на которые он так и не добился ответа:

1.Что же поведать Человечеству?

2.Когда я закончу опус, куда и как мне, простому смертному, его донести, то, бишь, как попасть к своему Читателю?

Смысл всех этих стараний был ему неясен, они представлялись вратами в некое святилище, где царил ужасающий, ничего не обещающий, непроглядный мрак…

***

Что же делать нам, потенциальным Читателям? Найдем нашего героя в его кровати. Он вот-вот проснется после очередных, вчерашних, писательских подвигов. Сцена бытия разворачивается к нам лицом, и мы всё видим, как на ладони: прелесть грез — замысловатую разновидность узоров.

Сменяются кадры виртуальной хроники. Перед нами знакомое жилище уже в других тональностях: особо приятное, тихое, грандиозной круговой панорамой, открывающей заваленный книгами письменный стол и немного полезных домашних вещей, и самое главное — перед нами пробудившийся, и уже размышляющий Немошкалов:

"Мне приснился странный сон. Очень странный. Как бы там ни было, я был готов его записать… Я полностью снаряжен: шариковая ручка начеку, в доме тихо, сигареты и спички рядом.

И я готов выстрелить Здравому Смыслу прямо в сердце. Итак —

“Мой сон

1.Изначально всё было просто.

2.Я превратился в неизвестного Петрова, у которого невесть что творилось в голове. Петров предупредил, конечно, что удивляться ничему не надо, что он — это я, и тревожит этого Петрова одно, что “он несчастный Петров, лежит в своей койке посередине белого дня, и начинает себя, Ранимого Петрова, жалеть, и слегка ныть, раздумывая о том, зачем он вообще явился в этот мир (!?)”. Я — не выдержав столь ехидного намека с его стороны, даю ему, щадя, пощечину, и заявляю: “Вы, Петров — хам! Вам надо бы убраться восвояси!”

— Позвольте, куда же мне идти, — кричит он, как резаный. — Идти-то некуда, — и злобно подсмеивается.

— Не знаю, — ледяным голосом отвечаю я, импульсивно прикрывшись руками. — Мне всё равно. Вы, наверное, черт, вот и убирайтесь к чертям, и не занимайте сон! — истерично кричу я и машу руками.

Странно, что он, посмотрев мне в глаза, послушался, и моментально испарился…

А чуть погодя я уже очутился на главной улице города в виде “блистательной пустоты”, говоря честно, я никак не мог взять в толк, если я был пустотой — то, что у нее за вид? Я, наверняка, хотел стать невидимкой. Пустота (это я) очутилась в хрустальном шаре — в нем шел усиленный снегопад. Снегопад начинал прямо-таки поднадоедать, и пустота уже витала в небесах:

“Какими маленькими кажутся свысока эти степенные приливы и отливы! Земные радости льются потоками. Каждый предмет — воплощенный Рай. С большими предосторожностями я продвигаюсь среди равнин и холмов. Я созерцаю, как воздушные края сливаются с небесами…

Вот — на пустой фотографии — пустой сумасшедший, что робко трудится в полуразрушенных полях и переворачивает Землю, переполненную прекрасными стеклянными осколками. Это красота, облаченная в свет:

Я один на плато — в котором заключены для меня вся мировая гармония, весь бесконечный синтез эволюции личности.

О! Я сбрасываю наземь волосы, затем все части тела (?!), сбрасываю небрежно в белизну Мимолетного…

Цвет неких сказочных явлений-приветствий потемнел до едва различимого крика:

Я замечаю издали… Высокое дерево, к которому приходят поглазеть друг на друга животные. Они вскормили и напоили его много веков назад.

…Раздаются ужасные раскаты… смеха, однако, не дерзайте смотреть подолгу этот сюжет без подзорной трубы — это страшно: кто угодно может вступить в этот, отливающий кровавым, коридор, и… проверить, не развешаны ли там его грехи — прелестные картинки, хотя и в очень серых тонах…

***

Малая скорость. Я снижаюсь. Но не тут-то было:

Я уже сидел за каким-то столом в густой-густой мгле, где-то там у черта на рогах, и наносил пером густые, страшные краски мглы на пергамент. Как вдруг Мистер Зло (это был он) тронул меня любезно сзади, при этом обронив, что я в этой мгле простужусь: “Здесь не активная среда обитания”.

Я не стал перечить напускной маске заботливости сатаны, ему, оказывается, необходимо было проникнуть ко мне в комнату и просмотреть роман. Он просил — я согласился.

Мы полетели…

Очутившись в моей комнате, Мистер Зло, оглянулся, грубо взмахнул рукой: в комнату ворвался Штрих Тьмы, и заговорил:

— Это всё хорошо, — начал он. — Но я у Вас, пожалуй, ради того, что больше всего меня интересует. Где Вы прячете Истинный Свой Дар?! Меня терзают смутные сомнения, ведь то, что Вы пишите, это не всё, есть нечто запрятанное глубоко. Соблаговолите объясниться, и представить сие оку моему, — приказал он громогласно, пытаясь тем самым вселить в меня страх и покорность.

На это я — грудью вперед! — отвечал так: “Позвольте, Мистер Зло. Всё дело в том, что я рождаюсь и весь умираю в своей книге, в которой изначально заложена моя личная душа, душа, понимающая, когда в ней умножается Бог, и когда она бывает покинута. Хотя бы кратко, но обязательно надо разобраться в человеческой душе.

— Покажите мне Ваш

роман, — сдержанно попросил Штрих Тьмы. — Он

еще не дописан до конца…

— Ничего, ничего…

— Тогда прошу…

— М-м, так, так, интересно.

Н-да, — размышлял Штрих

Тьмы вслух, быстро пробегая своими разными глазами неровные строки. — Понятно. Ничего не могу сказать… Ну, ладно. Мне пора.

До свиданья!

— До свиданья! — не успел

я ответить, как он исчез, а

я остался с романом в

руках в своей комнате…”

…И сон пропал…”.

***

Сон показался мне правдоподобным. Меня, томило: зачем Штрих Тьмы вообще появился на сцене и так молниеносно ушел. А начальные события сна меня больше смешили, чем беспокоили. Мне не было страшно ни капли, даже когда я отвечал Посланцу Тьмы.

Я решил для себя, что этот сон мне обязательно должен дать что-то в будущем. Только бы понять, что? Это самое главное.

Раздумывая, я решил выйти прогуляться…

Невероятно! Но так случилось!

Я спокойно бродил по городу и встретил не слишком близкую знакомую — на одной из шумных улиц…

Как много утекло времени! Когда это было!

…Она меня помнила еще из той, старой студенческой жизни, в которой я бегал покурить на первый этаж института.

В это, как бы особенное, место могли бегать не все.

Наташа тоже бегала. Еще я помню, что у нее была машина марки “мерседес”, на которой она даже пару раз подвозила меня к дому. Мы говорили с ней о ком-то и чем-то и, в принципе, между нами больше не было ничего общего… Теперь мы стояли под входной аркой общего двора… и курили (коротко о Наташе я кое-что потом услышал от своего сокурсника — они когда-то были одноклассниками: папа — генерал в отставке, она закончила учебу на факультете международных отношений, работает не по специальности — в Государственном банке).

Я — “в постановке” продаю ей свое молчание, смотрю ей в глаза и слушаю. Она плачевно вспоминает о прожитой студенческой жизни, то, что я уже понял, прошел, прожевал, и выплюнул старой, изжеванной жвачкой из себя наружу…

— Студенчество — это самый лучший отрезок моей жизни. Его никаким другим не заменить, — пропевает она. — Я так скучаю без этого всего…

— Да. Я тоже, — соглашаюсь с ней….

Вдруг — звук в пространстве!? Зазвонил радиотелефон.

Она вальяжно достает из-под норковой шубы трубку-автомат…

Я переключаюсь и смотрю на улицу…

Звонит (сильно тревожится!) папочка:

Где ты находишься, Наташа?

Она отвечает ангельским голоском — для меня и радиотелефона:

— Папа, я не в машине. Встретила своего старого друга. Направляюсь в аптеку. Надеюсь, что скоро буду дома…

(Она тараторит что-то еще… Другом, тем более “лучшим”, я никогда не был. Причем тут аптека?).

Конец разговора…

Я снова включаюсь, и непринужденно спрашиваю:

— Беспокоится?

— Да. Родаки вечно беспокоятся…

Замолкает, явно собираясь что-то сказать…

— А ты где устроился? А то я всё о себе да о себе.

Я (никакой) отвечаю:

— Пока только отслужил. Еще не работаю. Ищу место…

Быстрый поток слов в ответ (с чего бы это?):

— Запиши мой телефон. Я могу всё устроить, поговорив с папой. Можно — коммерческим директором, можно — в таможню, налоговую полицию, банк, — бегло перечисляет она. — Позвони завтра, я тебе, может, помогу. Естественно — не могу сказать, во сколько это тебе вылетит!

Я вынужден ответить:

— Благодарю. Это очень любезно с твоей стороны, но я не привык загружать милые создания (нагло вру). И могу записать так, просто, твой телефон…

(Достаю черный блокнот и ручку).

Она называет телефон…

— Я после семи-восьми вечера дома. Звони…

Я едва успеваю записать, как она вся очень круто и резко изменяется:

— Ну, ладно, пока! Я поехала…

Я отвечаю, до ровности, безразлично:

— Пока!

***

Я позвонил Наташе через день. Сразу понял, что ее интересуют только жалкие деньги…

Всё устроилось за сумму в пятьсот долларов (деньги занял на полгода). Конечно, стать коммерческим директором, и навроде того, я никогда не мечтал, и не стал. Я устроился в прозаичный для меня банк на должность программиста.

Сегодня я “выдвигался” на работу… Встал, как обычно вставал в будние дни, в семь утра. На всё про всё, включая утренний туалет, завтрак и обязательный душ, последнее было бы приятным для головы, принадлежащей кому угодно, но конечно, прежде всего мне, человеку, постигшему истину: вода освежает и облагораживает черты лица.

Я шел по Большой Садовой мимо витрин различного толка магазинов, на улице было жарко и пыльно, наивно думая: “Вот, если бы сейчас произошло красивое и для всех полезное чудо!”

Иду — быстро, сталкиваюсь со встречными людьми (видимо, некоторые из них приехали из провинции, не умеют толком ходить по перенаселенным улицам, толкнув друг друга, они вряд ли говорят “извините” или “простите”.

Я талантливо создаю на своем лице надменность, и увеличиваю шаг.

Иду по улице, продолжая размышлять, и мне чудится, что я заблудился, и не просто, а потерял себя.

Город, улица, люди, здания, транспорт — геометрически однозначное пространство. Что я здесь делаю, почему я здесь, а ни где-нибудь еще, вдали от всего этого?..

И снова я оказался в море Божественной и Бескрайней Пустоты… В море — суть которого нечто безграничное..

Я не знаю, где Вы сейчас Все: близкие, знакомые, друзья, враги, первая любовь, но кто-нибудь из Вас, задумайтесь о том, что Ваша плоть становится полупрозрачной, все мысли стекают на Землю, как струйки дождя, как падающие умирающие птицы…

Дышать нечем, я задыхаюсь, и ухожу…

“И пусть красота будет надо мной. Пусть красота будет подо мной. Пусть красота будет за мной. Пусть красота будет вокруг меня…”.

***

"… И посланы были Творцом Небесным архангелы Рафаил, Гавриил, Михаил оглядеть Красоту Земли: всё ли хорошо на свете, как и в первый день, когда был сотворен этот мир.

Первым вернулся Рафаил пред Оком Господним и молвил:

— Чудное Солнце всё то же, и светит ярко и далеко, как в день первый. Да восславится имя Твоё, Господи, в созерцании сотворимого Тобой дня!

Вторым явился Гавриил и молвил Господу:

— Совершает Земля свой круговой путь, и день сменяет ночь. Море бьется в скалистые берега, и вечным движением сфер уносимы в пространстве моря и земная твердь.

Третьим отвечал Михаил:

— Зашумит ветер, завоет ураган,

Засверкает молния, ударит гром —

Всё вокруг связано чередой.

И восхитились, и восславили архангелы Господа Бога:

— Гимн ангелов в созерцании творения Твоего! А оно прекрасно, как в первый день.

Но тут явился, не запылился, пред Господом властитель тьмы, падший ангел, прозванный Мефистофелем, и проговорил:

— Вы спрашиваете, Ваша Милость, о течении дел, вот я и среди Ваших слуг пришел сказать о делах. Простите, что не умею быть велеречивым, но высокие слова мои на смех бы Вас навели, будь Вы смешливы. Не умею я толковать о мирах и Солнце, да и что мне до них! Вот люди маются — вижу. Земной бог, человек, всё так же дивен, как в первый день! — Мефистофель произнес эти слова, слегка подделав голос архангелов, и покосился в их сторону со злорадным смешком. — Человеку было бы малость легче, не будь у него этой видимости небесного света, — черт постучал пальцем по своей голове, — так зовет человек свой разум, при помощи которого такой бывает скотиной, что никакому скоту за ним не угнаться. Ах да простит меня Ваша Милость! Ваше творение — человек — чем не кузнечик?! Взлетает, скачет на лету, свиристит, как заводной, свою старую песенку. Добро бы прыгал себе в траве, ан нет — во всякую дрянь сует свой противный нос! — черт подпрыгнул слегка, показал, как тычется человек.

Поднял взор свой Господь:

— Всё? Нечего сказать тебе, кроме жалоб. Так ли плохо на Земле, как ты говоришь?

— Так, — отвечал Мефистофель. — Плохо! Людям тяжко. Поддал бы им горя, да печалюсь.

— А знаешь ли Фауста? — спросил

Бог.

— Доктора?

— Слугу моего!

Мефистофель завертелся на месте и завздыхал:

— Еще бы не знать! Он служит Вам, но дивным манером! Такой, знаете ли, безумец! От земного ни сыт не бывает, ни пьян. Вечно тянется взглядом в дали. На Земле ему — счастье чтоб было до неба, а с неба — звезды ему стащи! Ничем не доволен — ни тем, что глаз видит, ни тем, что рука держит.

Господь посмотрел на воинство свое, на Мефистофеля.

— Да, есть пока в его служении путаница, но Я выведу его к свету. Садоводу знать, когда дереву зеленеть, когда цветом покрываться, а когда плодоносить, — сказал Господь Мефистофелю, но как бы и архангелам, которые напряженно вслушивались в разговор.

— Что тут спорить! Спорить нечего!

— задорно выкрикнул Мефистофель и зашептал, зашептал Господу на ухо, словно от архангелов можно было хоть что-нибудь скрыть. — Он потерян для Вас, потерян! Истинное слово! Вы только кивните, и я его на свою улочку переведу, в свой переулочек, да! Втихую, право слово! Втихую!

— Пока Фауст на Земле жив, — твердо сказал Господь, — нет тебе на него запрета! — повернувшись к архангелам, добавил: — Не безгрешен стремящийся!

И слова Господни отозвались громом.

Мефистофель руками всплеснул, ножкой шаркнул — изобразил суету, и затрещал:

— Примите благодарность мою, Ваша Милость! Устал я от мертвецов! То ли дело полненькие щечки! Разве с трупом сравнишь?! С живым человечком — как кошка с мышкой! — черт взвизгнул, прыгнул, ручки потер, и широко раскрыл, смеясь, красную пасть, будто язык архангелам показал.

Возроптали ряды Божьего воинства, но поднял руку свою Господь, и сделалась тишина.

— Фауста я оставляю тебе, — рука Господа опустилась, и дрожь прошла по лицам Божьих слуг. — Но да пригвоздит тебя позор, как только ты должен будешь признать, что и в темных стремлениях доброму человеку ведомы пути правые.

Конец ознакомительного фрагмента.