Человек с двойным дном

Владимир Васильевич Гриньков, 2022

Майор ФСБ Святослав Корнышев оказался единственным участником спецоперации, оставшимся в живых. Чтобы сохранить ему жизнь, майора вывезли за границу, а в России оставили его двойников. Гибель каждого двойника – это сигнал тревоги, подтверждение того, что о нем не забыли и до сих пор ищут…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Для того, чтобы проехать по запруженным автомобилями московским улицам, одной мигалки на крыше чёрного, как смола, БМВ было недостаточно, и машину генерала Захарова сопровождал «Мерседес» в бело-синей раскраске дорожно-патрульной службы. Прорывались через заторы, назойливым «кряканьем» расчищая себе путь, и водители раскалившихся под летним солнцем автомобилей нет-нет, да и посылали вслед БМВ с тонированными стёклами проклятия, но хмурый Захаров ничего этого не замечал.

Машины подъехали к металлическим воротам, которые почти сразу пришли в движение, открывая взорам пространство обширного двора. Въехали на территорию. Здесь было длинное сооружение, похожее на склад или гараж с несколькими въездами. Ворота одного из въездов распахнулись. Машина ДПС осталась снаружи, БМВ с Захаровым въехала под крышу.

В огромном пустынном зале были лишь несколько человек: Потапов с Нырковым, и пятеро спецназовцев. Все они вскочили, когда появился БМВ.

Захаров вышел из машины.

— Товарищ генерал, — начал было доклад Потапов, но Захаров жестом его остановил.

— Показывайте! — хмуро бросил генерал.

Один из спецназовцев распахнул створки дверей стоявшего здесь же фургона-рефрижератора, вытянул наружу носилки ровно настолько, чтобы можно было без проблем рассмотреть лицо лежавшего на носилках покойника.

Захаров подошёл, всмотрелся. Потом повернулся к безмолвным свидетелям этой сцены. Взгляд его был тяжёл. Захаров словно спрашивал, как такое могли допустить.

— Он уже был мёртв, когда мы появились, — доложил Потапов.

— Причина смерти?

— Очень похоже на несовместимость крови. Корнышеву делали переливание. Где-то он сильно пострадал. У него ожоги. И кисть руки отрублена. В больницу его привезли уже без сознания.

— Кто привёз?

— Те, кого мы постреляли. Их было четверо. Вооружены пистолетами. Две гранаты изъяли.

Генерал на глазах темнел лицом.

— Кто они? Откуда? — спросил отрывисто.

— Не местные, — ответил Потапов. — Из Москвы. Их документы мы вывезли. Проверим.

— Как же вы ни одного живым не взяли? — неприятно удивился Захаров.

Он обращался к командиру спецназовцев. Парень в камуфляже не смутился под генеральским взглядом.

— Приказа не было, — сообщил он.

А так какие, мол, проблемы? Взяли бы, как миленьких. И получалось, что это Потапов с Нырковым дали маху.

— Мы не ожидали встретить там сопротивление, — сказал Потапов, багровея. — Мы прилетели за Корнышевым. А по нам стрельба в упор, люди со стволами… Слишком неожиданно!

— За Корнышевым вы летели, — повторил вслед за собеседником генерал. — Вызволять. Ну, и как? Получилось?

Потапов не нашёлся, что ответить. А что тут скажешь? Вот он, Корнышев. В рефрижераторе лежит. Мёртвый. Плохо всё сложилось. Провал операции.

***

В полупустом салоне бизнес-класса летели престранные пассажиры: трое неулыбчивых крепышей и с ними некто с холщовым мешком на голове.

— Даже страшно, — призналась одна стюардесса другой. — Проходишь через салон, такими взглядами провожают…

Крепыши не препятствовали перемещениям стюардесс, но всякий раз, когда те появлялись в салоне, провожали девушек взглядами без игривости.

Одна из стюардесс, пожалев несчастного, в какой-то момент сказала крепышам:

— Может, сока ему дать? Или минералки, — показала на человека с мешком на голове.

— Не надо, — ответили ей неприветливо.

И после этого стюардессы ни во что не вмешивались.

В Шереметьево после приземления из самолета никого не выпускали, пока салон бизнес-класса не покинул странный квартет. Для этих людей прямо к трапу подогнали микроавтобус с наглухо затонированными стёклами. Среди встречающих был офицер-пограничник, но он никем из квартета не заинтересовался и документов не проверял, а наблюдал со стороны за тем, как человека с мешком на голове свели по трапу, поддерживая под руки, сноровисто затолкали в микроавтобус и увезли.

***

Фотографии мужчин были веером рассыпаны по столу. Там, на фотографиях, люди были живыми. А сейчас их уже нет. Застрелены спецназовцами.

— Все документы этих людей, которые вы привезли, — сказал Захаров, — и паспорта их, и водительские удостоверения — поддельные.

Документы погибших тоже лежали на столе. Как раз перед Потаповым и Нырковым. Нырков взял один из паспортов в руки, раскрыл его, пролистал.

— Надо же! — сказал и покачал головой. — Я бы не отличил, если честно.

— Ещё бы! — ответил на это Захаров. — Даже эксперты поначалу не смогли сказать точно. Классная работа. Практически без помарок. Сделаны как документы прикрытия. Как мы своим делаем.

— Думаете — это кто-то из наших? — удивлённо приподнял бровь Потапов.

— Да разве только наши умеют делать хорошие документы? — отмахнулся генерал. — Наши, не наши. Тут проблема в том, что те, кто за этими вот стоит, — кивнул в направлении фотографий погибших от спецназовских пуль, — высокого полета птицы. Это не уровень уголовников или кого-то подобного. Это такие же, как мы. Это сила. Вот о чём говорю.

Потапов и Нырков переглянулись. Но сказать ничего не успели, потому что дверь вдруг приоткрылась и в кабинет заглянул помощник Захарова.

— Они здесь, товарищ генерал! — доложил помощник.

— Давай их сюда!

На глазах оторопевших Потапова и Ныркова в кабинет ввалилась престранная компания: три крепыша и человек с мешком на голове. Захаров сделал жест рукой. Снимите, мол, мешок с него. Случилась секундная заминка. Будто крепыши сомневались, можно ли видеть лицо их подопечного Ныркову и Потапову.

— Можно, можно, — развеял их сомнения догадливый Захаров. — Это свои.

Мешок сорвали с головы. Человек, который, похоже, продолжительное время не видел дневного света, зажмурился на мгновение.

А у Ныркова и Потапова вытянулись лица.

— Знакомьтесь! — произнёс генерал Захаров, явно наслаждаясь произведённым эффектом. — Святослав Корнышев.

Корнышев, живой и невредимый, стоял перед ними.

— Здравствуй, Слава, — сказал ему генерал. — Я — Захаров.

— Здравия желаю, товарищ генерал!

Это было невероятно. Просто уму непостижимо.

— Откуда?! — только и смог спросить растерянный Потапов.

— Ты откуда к нам прибыл, Слава? — обратился к Корнышеву генерал.

— Из Африки.

Загар у гостя действительно был нездешний.

— Он ещё этой ночью был в Африке, — сообщил Захаров. — Только потому и уцелел, я думаю.

***

Оставшись в кабинете один на один, Захаров и Корнышев смотрели друг на друга так, как смотрят люди, которые о собеседнике прежде много слышали, а увидели вот только что. Они действительно видели друг друга впервые.

— Ну, как там Африка? — доброжелательно осведомился Захаров.

Так спрашивают про недолгое, но необременительное и приятное пребывание за границей: с туристическими целями или по работе.

— Ничего, — ответил Корнышев. — Привык.

— К быту привык? — уточнил Захаров. — Или к службе?

— К быту, товарищ генерал. Много у них там необычного. А служба — она везде служба.

Захаров оценил ответ, потому что о похождениях собеседника он знал по отчётам. Там, в Африке, Корнышеву довелось повоевать, и он даже был ранен, а год тому назад вертолёт, в котором летела группа Корнышева, был подбит повстанцами, и спасшимся в той катастрофе пришлось два дня, отстреливаясь, пробираться к ближайшему жилью. Дошли не все. Но Корнышеву повезло.

— Далеко тебя спрятали, — скупо улыбнулся Захаров.

— Да, это не Рязань, товарищ генерал.

— Причину знаешь?

— Так точно.

Генерал вопросительно приподнял бровь. Расскажи, мол. Мне интересно.

— Меня хотели убрать.

— Кто? — уточнил Захаров.

— Этого я не знаю. Сказал мне об этом полковник Богуславский. Он же предложил командировку в Африку. От греха подальше.

— А за что тебя хотели убрать — знаешь?

— Знаю. Двадцать пять миллиардов долларов. Был такой секретный президентский фонд. Слышали?

Захаров молча кивнул в ответ.

Он знал про эту историю. Двадцать пять миллиардов долларов, распыленных по всему миру по секретным счетам. Этакая государева заначка. Потом, это уже в двухтысячном, пришёл другой президент. Дела все принял. Ядерный чемоданчик принял. А про секретный фонд ему никто ни гу-гу. Люди, причастные к тем деньгам, просто попытались их присвоить. Украсть у президента.

— Я работал в команде, которая искала следы тех денег, — пояснил Корнышев. — И когда мы их нашли, у всех нас начались большие неприятности. Нас стали убивать, чтобы не подпустить к деньгам. Кажется, я один только и остался.

— Один, — подтвердил генерал. — А Богуславского ты откуда знал?

— Он сам вышел на меня. Сказал, что мне угрожает опасность. И сплавил меня в Африку. Ему я и слал донесения. Пока он не умер.

Корнышев замолчал, потому что дальше уже нечего было рассказывать. Там, в продолжении, Богуславского уже не было, а был Захаров.

— Он внезапно умер, — сказал генерал. — Мне было приказано принять все оперативные дела, которые вёл Богуславский. И среди прочих вдруг нашлось твоё. Так я узнал историю про двадцать пять миллиардов. И про тебя. Но до сих пор мне многое не ясно. Фокус в том, что те миллиарды, о которых ты говоришь, они давно возвращены государству. А на тебя до сих пор идёт охота. Неувязочка. Зачем ты им теперь? И кто они, эти люди? Богуславский говорил тебе, от кого исходит опасность?

— Нет.

— Как думаешь: он не знал или просто не хотел говорить?

— Думаю, что не знал.

— Откуда такая уверенность?

— Он не сразу меня стал прятать. А только после того, как на меня началась охота. Значит, поначалу он даже не предполагал. А уж потом эвакуировал меня по полной программе. Он еще сказал мне тогда, что люди против меня вышли очень серьёзные.

— Да, совпадает, — кивнул Захаров, сопоставив рассказанное собеседником с тем, что знал сам генерал. — Мне не известны все подробности, но кое-что можно предположить с большой степени уверенности. Богуславский не знал, кто эти люди, которые против тебя «вышли». Не знал, откуда ждать удара. И он тебя спрятал в Африке, чтобы уберечь. А чтобы запутать следы, он придумал вот это…

Захаров двинул по столу фотокарточку — как раз таким образом её положил, чтобы она оказалась в аккурат перед Корнышевым.

Корнышев увидел на фотографии себя. С закрытыми глазами. И почему-то ему сразу стало понятно, что он не спит, а его сфотографировали мёртвым.

Не сумев сдержать удивления, Корнышев поднял глаза на генерала.

— Это твой двойник, Слава, — сказал Захаров. — Человек, который был чрезвычайно похож на тебя. Я не знаю, откуда он такой похожий взялся. У тебя брата-близнеца не было?

— Нет.

— Значит, пластическая операция. В общем, этого двойника полковник Богуславский оставил в России. И тоже спрятал. В глуши, где даже нет мобильной связи. Задумка, как я понимаю, была такая. Кто-то тебя ищет. Кто — пока не понятно. Первым, до кого доберутся, будет двойник. Он ведь здесь, а ты в Африке, далеко. Значит — он будет первым. Как только на него выйдут, это как флажок сигнальный. Значит, к тебе подбираются.

Корнышев скосил глаза на снимок.

— Он погиб, — подтвердил догадку генерал. — Этой ночью.

— И что теперь? — спросил Корнышев. — Меня надо перепрятывать?

Захаров покачал головой.

— Нет, Слава. О том, что двойник погиб, никто, кроме нескольких человек, не знает. В том числе не знают люди, которые на тебя охотятся. Поэтому тебя из Африки и вывозили с мешком на голове — чтобы никто не видел твоего лица до поры. Теперь ты сам будешь своим двойником. Ты займёшь его место, — кивнул Захаров на фотографию с покойником. — Только ты будешь живой. У нас нет другого выхода. Так надо.

— Зачем? — коротко осведомился Корнышев.

— Раз эти люди вышли на тебя, они непременно проявятся снова. Им нужен ты. Мы их возьмём. И узнаем, в чём там дело. Понятно?

— Понятно, — ответил Корнышев. — Ловля на живца.

***

Обед на четыре персоны накрыли прямо в генеральском кабинете. Безмолвные, как сфинксы, официантки выставляли на стол горячую, с пылу с жару, молодую картошечку, усеянную мелко порезанным укропом, пупырчатые малосольные огурчики, аппетитно выглядящие грибочки, селёдку, котлеты по-киевски, холодец с горчицей, чёрный хлеб, водку в запотевшей бутылке…

— Прошу! — на правах хозяина пригласил к столу Захаров.

Трапезу с ним делили Корнышев, Нырков и понятливый Потапов, который, не дожидаясь команды, и разлил по рюмкам водку.

— С возвращением! — произнёс первый тост Захаров, обращаясь к Корнышеву.

Чокнулись, выпили. Оголодавший Корнышев захрустел аппетитно огурчиком, поддел вилкой душистую картофелину. Он так увлёкся, что не сразу обнаружил: никто из его сотрапезников даже не прикоснулся к столовым приборам. Сидели неподвижно и смотрели на жующего Корнышева во все глаза.

Запоздало прозревший Корнышев даже поперхнулся. Отложил в сторону вилку. Сказал смущённо:

— Извините! Я нормальной еды не ел сколько…

— Тогда — по второй, — невозмутимо предложил генерал.

И второй тост тоже он озвучивал.

— За твоё здоровье! — сказал он Корнышеву со значением.

Взялись, наконец, за вилки и ножи.

— Вот это и есть настоящий Корнышев, — представил африканского гостя Захаров. — Пришлось его срочно вывозить в Москву, поскольку никакого другого выхода у нас, похоже, нет.

Он сейчас обращался к Потапову и Ныркову. Вводил в курс дела. Раскрывал им то, что до сих пор сохранялось в тайне.

— Тот бедолага, что погиб ночью — это был двойник. И вот на него вышли. Кто — пока не знаю. И он погиб.

Захаров вилкой прочертил по столу невидимую линию.

— Вот он жил…

Он на то место, где оборвалась прочерченная им невидимая линия, положил вполне материальную водочную пробку.

— А вот он умер, это, условно говоря, сегодняшняя ночь и смерть его…

Вилкой продлил невидимую линию дальше за пробку.

— А тут его уже нет…

Обвёл взглядом сотрапезников и продолжил:

— Но это мы с вами знаем. А они, — указал куда-то за окно, где и прятались, видимо, не известные им пока враги, — не знают того, что Корнышев погиб. Поэтому мы берем вот его, — указал на настоящего Корнышева, — и помещаем его в эту точку.

Указал на водочную пробку, которая сейчас вовсе не пробкой была, а той точкой, в которой оборвалась жизнь псевдо-Корнышева.

— Он воскресает, — сообщил Захаров. — Он жив. И не может быть такого, чтобы на него не попытались выйти снова. А тут наготове — мы.

— А риск? — напомнил Потапов и выразительно посмотрел на Корнышева.

— Его жизни вряд ли что-то угрожает, — сказал генерал. — Анализ событий прошедшей ночи показывает, что убивать не хотели. Хотели захватить. А когда этот якобы Корнышев пострадал, его пытались спасти.

Значит, убивать не будут.

Всё это время сохранявший невозмутимость Корнышев оторвался, наконец, от истекающей маслом котлеты, и посмотрел на генерала.

— Ты готов? — спросил Захаров. — Поможешь?

— Так точно! — ответил Корнышев с невообразимым спокойствием.

Со стороны могло показаться, что генерал Захаров нервничает гораздо сильнее своего собеседника.

— Поедешь туда, — сказал генерал. — В посёлок этот, где жил твой двойник… Да ты ешь, времени не теряй, — добавил, обращаясь к Корнышеву.

Тот снова принялся за котлету. Захаров следил за его манипуляциями внимательно, одновременно посвящая в свои задумки присутствующих.

— Там глухомань, там лес. В лес забросим спецгруппу. Окопаются. Будут незаметно тебя прикрывать. И если кто-то за тобой придёт…

Корнышев с прежней невозмутимостью кромсал ножом котлету. Захаров молчал. Пауза затянулась. Потапов и Нырков уже видели, в каком состоянии находится генерал, и замерли, хотя ещё не понимали, в чём тут дело. Наконец, и Корнышев обнаружил, что что-то происходит. Поднял глаза на генерала. И обнаружил, в сколь скверном состоянии тот находится.

— Что скажешь, Потапов? — произнёс Захаров.

Потапов, всё поняв, крякнул досадливо и не нашёлся сразу, что ответить, словно он должен был произнести нечто очень неприятное. Генерал, не дождавшись ответа, перевёл взгляд на Потапова, и тот, явно делая усилие над собой, процедил сквозь зубы под испепеляющим взглядом Захарова:

— Не похож, товарищ генерал!

Захаров с досадой отшвырнул вилку, которую держал в руках. Вилка сбила рюмку. Получилось громко.

— Не получится у нас ни черта! — сказал в сердцах генерал.

— Почему? — искренне удивился Корнышев и обвёл присутствующих взглядом.

— Не похож ты на него совсем! Лицом только! А в остальном — характер, повадки, жесты — совсем другой типаж! Она в два счёта просечёт, что что-то тут не так!

— Кто? — уточнил Корнышев.

— Баба эта! У двойника твоего баба была! Взялась откуда-то на нашу голову! Я думал — всё обойдётся. А сейчас смотрю на тебя… Она вычислит тебя в два счёта!

***

Откуда рядом со лже-Корнышевым появилась эта Клава, никто не знал. О её существовании стало известно только ранним утром этого дня. Она взялась ниоткуда. Буквально.

Лже-Корнышев, которого в далёкой глуши местные жители знали как Гену Вяткина, раз в три месяца наведывался в Москву, где с ним встречался Потапов. Встречи эти происходили на конспиративной квартире, и только тут Гена заметно расслаблялся и отдыхал душой. Его необычная служба, когда он должен был не делать ничего, кроме как день за днём проживать жизнь другого человека, которого он знать не знал и даже никогда не видел, чрезвычайно его тяготила, о чём он не раз говорил Потапову.

Гена жил в местах глухих, где новые лица вообще не появлялись и куда никто посторонний не заезжал даже по случаю — и всё равно ему тревожно было как-то. С теми, кто знал его прежде, кому было известно его настоящее имя (а звали его не Гена и не Слава), он уж несколько лет как оборвал все связи, на этом настоял ещё полковник Богуславский — а его прежней судьбы всё равно никто не отменял, и бывало несколько раз так, дважды в Москве, а один раз так прямо даже в посёлке Красном, что чудилось лже-Корнышеву в силуэте увиденного им человека нечто до боли знакомое, будто это кто-то из прежней его жизни вдруг оказался на пути по нелепому стечению обстоятельств, и лже-Корнышев в эти минуты пугался по-настоящему. Он о своих страхах рассказывал Потапову при встречах. Ещё рассказывал о том, что происходит лично с ним, как он живёт и с кем общается. Рассказывал, как ходит в лес, насколько далеко уходит от жилья, что видит там. Рассказывал, что люди в Красном говорят. А вот про женщину он не сказал ни разу. Будто её и не было.

— Что за женщина? — cпросил Корнышев. — Жена?

Похоже, что и ему не улыбалась перспектива оказаться вдруг женатым. Женщина ломала всю игру.

— Да, ты у нас, получается, женат, — с мрачным видом подтвердил Захаров. — В некотором роде.

Но Корнышев до конца всего ещё не понимал. Не стыковалось у него.

— Она видела, что он погиб? — уточнил Корнышев.

— Она видела, что его доставили в больницу, — сообщил Захаров. — То есть она в курсе того, что он был ранен. Но того, что он умер, ей не сказали.

— Где она сейчас? В Москве?

— Нет, — покачал головой генерал. — Там, в провинции. Её вывезли в соседнюю область, под опеку местного управления ФСБ. Для неё объяснение такое — в целях её собственной безопасности. А на самом деле — чтобы изолировать её от любой информации. Потому что пока мы не знаем, что с нею делать.

— Разрешите, товарищ генерал? — поднял руку Потапов так, будто они сидели на уроке.

— Давай! — ответил Захаров, ни на кого не глядя.

— Эту Клаву надо выводить из игры. Расчистить поле для Корнышева. Они не должны встречаться. Потому что Клава расколет его в два счёта. В Красном Корнышев должен появиться один.

Захаров вопросительно посмотрел на Корнышева. Как, мол, тебе такой план? Одобряешь?

— А если Клава — это подставная фигура? — произнёс Корнышев. — Если это тоже чей-то сигнальный флажок? И когда она исчезнет, когда мы её изолируем — это может послужить сигналом для кого-то, кого мы пока не можем вычислить.

Потапов хотел возразить. Захаров остановил его жестом.

— Он прав, — сказал генерал. — Про эту женщину мы ничего не знаем.

— Её надо колоть, — предложил Потапов.

Захарову предложение не понравилось.

— Лучше бы её не трогать, — вздохнул он. — Чтобы не напортачить. Потому что если она подставная — наш интерес к ней может кого-нибудь насторожить. Теперь, когда мы знаем о её существовании, к ней надо всего лишь повнимательнее присмотреться. Она под лупой будет. И если есть что-то подозрительное, мы это сразу же увидим.

— Да те, кто её подослал, уже давным-давно насторожились! — сказал Потапов. — Это она позвонила мне сегодня ночью! Понимаете? Позвонила по телефонному номеру, которым мы снабдили двойника! Она этот номер знала!

— Откуда? — уточнил Корнышев.

— Да это и не важно. Она — знала! Всё! Точка! Сам ли двойник ей этот номер дал, попав в беду, или она телефончик выкрала и позвонила, чтобы вычислить, куда это она попадет… Это уже не важно, — повторил Потапов. — Главное, она и без того уже в курсе: с этим парнем, которого она знала как Гену, всё очень не просто. И что нам теперь с этим её знанием делать?

Повисла пауза. Да, Клава, похоже, многое знает. И даже если она угодила в эту историю случайно, без чьей-либо наводки, ей всё равно придётся как-то объяснить бурные события прошлой ночи. И Гену Вяткина обычным мужиком, по прихоти судьбы-злодейки прозябающего в той чёртовой глуши, уже не представишь.

— Её нельзя близко подпускать к Корнышеву, — гнул своё Потапов. — А изолировать можно под любым предлогом. Инфекцию она какую подцепит и на месяц сляжет в больницу. Или под машину угодит…

— Так мы никогда не поймём, откуда она взялась, — пожал плечами Корнышев.

Потапов только развёл руками в ответ. Решайте сами, мол, что для вас предпочтительнее.

— То, что ей многое в эту ночь открылось — не страшно, — поразмыслив, вынес вердикт Захаров. — В конце концов, ей можно немного тайну приоткрыть. Допустим, скажем ей, что Слава — не простой человек. Ему приходится скрываться, вести двойную жизнь. Так надо, мол. Чем рискуем?

Никто не озвучил доводов против.

— С этим проблем, следовательно, не возникнет, — сказал генерал. — А проблема у нас только в том…

Он задумчиво посмотрел на Корнышева.

— Баба эта нам мешает, товарищ генерал! — не сдержался Потапов. — Проблема — только в ней! Мы ничего о ней не знаем. А не знаем мы, не знает и он, — кивнул в направлении Корнышева. — А он должен знать! Знать, откуда она появилась. Когда. Должен знать, кем она ему приходится и какие у них отношения. Кто из них еду готовит. Где берут продукты. Ходят ли они вдвоём на прогулки и куда. Кого из соседей они обсуждали и о ком какое мнение у них сложилось. Сколько раз в неделю у них секс. Чем она болеет. Какие предпочитает конфеты. Кто её родственники. Как этот двойник её называл. О чём он вообще с нею говорил и какие темы они обсуждали…

Потапов замолк, потому что этот перечень можно было продолжать до бесконечности. И ни на один из вопросов ответа не было ни у кого. Уравнение со многими неизвестными, и это уравнение в данном случае решению не подлежит. Решение может быть только одно: Клаву надо убирать. Подальше от Корнышева.

— Вы говорили, она знает о том, что я пострадал, — сказал Корнышев. — Что там было?

— Ожоги, — ответил Нырков. — И кисть руки отрублена.

Он смотрел на Корнышева так, будто и вправду намеревался ампутировать тому кисть.

Корнышев изумился.

— Про кисть она не знает, — поспешил успокоить его Потапов.

— Ну, слава богу, — пробормотал Корнышев.

Все засмеялись. Смех был невесёлый.

— То есть в подробности о характере повреждений женщину не посвящали? — уточнил Корнышев.

— Нет. Она знает только, что дело плохо.

— Плохо — это хорошо, — скаламбурил Корнышев. — Предлагаю делать так. Я жив. Но я сильно пострадал. И у меня провалы в памяти.

Повисла пауза. Все обездвижели. Оценивали услышанное.

Вот теперь действительно было хорошо. Провалы в памяти. Это то, чего им до сих пор не хватало. Если он потерял память, он не обязан знать всего того, о чём недавно говорил Потапов. Он раньше знал, но теперь всё позабыл.

— А что? Это идея! — одобрил Захаров. — Можно проконсультироваться с врачами. Пускай его поднатаскают. Расскажут, как он должен себя вести. Покажут ему вживую этих бедолаг… У которых с головой проблемы… А?

Вопросительно посмотрел на Потапова. Будто хотел понять по его реакции, действительно ли они нашли достойное решение проблемы.

— Всё это — че-пу-ха! — раздельно произнёс Потапов, явно страдая от недальновидности собеседников. — Вы поймите, эта женщина видела его продолжительное время. Она успела его хорошо изучить. Не только речь. Не только внешний облик. Но и повадки. Жесты. Даже я, встречаясь с двойником лишь время от времени, успел заметить, что он ест совсем не так, как настоящий Корнышев…

Корнышев, который как раз приканчивал котлету, замер, превратился в статую.

— Никогда он не пользовался ножом, а кромсал всё съестное вилкой…

— Так? — уточнил Корнышев и вилкой разделил остатки котлеты на несколько частей.

— Нет, — качнул головой Потапов и вздохнул. — Не всё сразу кромсал на множество кусков, а отделял один, съедал, потом следующий…

Корнышев посмотрел на Захарова. Их взгляды встретились. И обоим стало понятно, что они подумали об одном и том же. Тупик. Всё оказалось гораздо сложнее, чем им представлялось. Невозможно одному человеку прожить жизнь другого человека, потому что жизнь эта состоит из ежесекундных жестов и ежеминутных поступков, и скопировать их с абсолютной точностью не получится, как ни старайся. Дело не в этой котлете, которую Корнышев ест как-то не так. Дело в том, что ситуаций похожих будет миллион с хвостиком, и весь вопрос только в том, в первый ли день Клава заподозрит неладное, или произойдёт это на следующий.

Был Гена Вяткин или как там его на самом деле звали, и вот его больше нет. Скончался. Умер. И нет теперь на всей земле человека, который бы говорил так, как он, который бы так же думал, так смеялся и так же ел котлету, как корнышевский предшественник. И не научишь этому.

— Мы не можем сделать так, чтобы Корнышев изменился и превратился в того самого своего двойника, — произнёс молчавший до сих пор Нырков. — Нам нужно, чтобы тот двойник сам поменялся. Не Корнышев подстроился под двойника, а наоборот. Такой вот парадокс!

Он обозначал сверхзадачу, сам осознал её невыполнимость, но мысль в нём билась, эта загадка требовала своего разрешения, и Нырков даже закрыл лицо руками, отгораживаясь от собеседников, нарочито погружаясь во тьму одиночества. А когда он руки от лица отнял и увидел перед собой глаза Корнышева — дрогнул. Потому что это был совсем другой человек. Будто просветление на него снизошло.

— Всё правильно мы придумали, — сказал Корнышев. — Я пострадал. И я уже не тот, не прежний. Провалы в памяти — это хорошо. Но этого мало, я согласен. Потому что вот эти жесты все, привычки — с этим что-то надо делать. Тут со мной что-то такое должно произойти, чтобы всё поменялось абсолютно. Вот, смотрите!

Он закрыл глаза. И рукой потянулся к вилке. Предполагал, что ухватит её сразу, но не получилось. Зашарил слепо рукой по столу. Нащупал вилку. Взял её в руку неуверенно. На него смотрели во все глаза. Корнышев, всё так же не поднимая век, нащупал второй рукой тарелку, ткнул вилкой наугад, угодил в картошку. Понёс было картофелину ко рту, да та сорвалась с вилки, упала на пол.

Потапов, сбросив оцепенение, зааплодировал. И Захаров с Нырковым ожили.

— Гениально! — оценил Потапов. — То, что нужно!

— Тут штука в том, что я сильно пострадал, — сказал Корнышев. — И мне всему придётся учиться заново. Прежние привычки и умения — это уже не актуально. Всё в моей жизни будет как в первый раз. И меня уже нельзя поймать на несоответствиях.

— Гениально! — повторил Потапов.

— Ну, это всё благодаря вам придумалось, — признался Корнышев. — Когда вот он лицо руками закрыл, — кивнул на Ныркова, — я вдруг понял: вот оно!

***

К ночи в основных чертах всё было продумано.

Корнышев ослепнет, но не до конца. Возможность прозреть ему оставляли на всякий случай. Мало ли как там обстоятельства сложатся. Согласно легенде, предназначенной для Клавы и всех прочих окружающих, глаза Корнышева пострадали при пожаре, и хотя врачи обещали когда-нибудь вернуть бедолаге зрение, пока что положение было неустойчивое, и требовалось носить на глазах чёрную повязку — дабы не усугубить состояние больного. На самом деле повязка была просто необходима Корнышеву. А лишённый возможности видеть, он становился незрячим без притворства, и эта естественность дорогого стоила.

Сложнее дело обстояло с другим.

— Ты ведь был ранен? — вспомнилось Захарову.

— Так точно! — коротко ответил Корнышев.

— Куда?

Корнышев жестом показал. В грудь.

— Покажи! — велел Захаров.

Корнышев послушно расстегнул рубашку. Рана давно затянулась, но шов остался.

— С этим что будем делать? — осведомился генерал, мрачнея на глазах.

Нельзя было так оставлять. Ежу понятно.

— Шрам не спрячешь, — сказал Нырков. — А баба эта наверняка уже все родинки на нем пересчитала и запомнила. Так что старых шрамов быть не должно. Только свежие!

Нырков смотрел на Корнышева взглядом, в котором не было жалости.

— Это как? — уточнил Потапов.

— Покромсать его придется, — с прежней безжалостностью просветил Нырков. — Он пострадал. Он горел. Подтверждения — где? Да и старый шрам скрыть надо обязательно.

Корнышев слушал молча, словно речь была не о нём.

— А без этого вся наша затея теряет смысл, — подытожил Нырков. — Если без этого — тогда стопроцентно надо Клаву выводить из игры.

— И как это будет делаться? — спросил Захаров. — Шрамы, в смысле.

— Надрез, — сказал Нырков. — Потом нитками зашьют медицинскими. Самый обычный шов. Такое даже начинающий хирург сможет проделать.

— А ожоги? — осведомился Корнышев, ни на кого не глядя. — Калёным железом будем жечь?

Руки он сцепил в замок и нервно хрустнул пальцами.

— Это с врачами надо обсудить, — равнодушно пожал плечами Нырков. — Может, и не калёным. У меня вон дочка когда родилась, так на лбу у неё была гемангиома. Пятнышко такое размером с копеечную монету. Так ей холодом выжигали. Минус двести градусов почти. А ожог был прямо как настоящий. Нельзя было без слёз смотреть. А потом, позже, сочилось там. И струпья. Натуралистично будет. Клава поверит. Но делать придётся под наркозом. Дети до года без наркоза обходятся. А вот со взрослыми не то.

Корнышев снова хрустнул пальцами.

— Пальцами не хрусти, — сказал Потапов. — У твоего двойника такой привычки не было. Так что не надо.

***

Шторы на окнах генеральского кабинета были такие плотные, что не понять — день за окном или ночь. Как в казино, где ничто не должно отвлекать игрока. Но здесь не игра, а дело. И настенные часы неслышно отмеряли утекающее время.

Половина второго ночи.

— Всё, пора отдыхать! — объявил Захаров.

Утро вечера мудренее. А прошедший день был не из лёгких.

Все встали. Корнышева генерал выпроводил первым, передал его с рук на руки до сих пор дожидавшимся в приёмной крепышам.

— Отоспись, а завтра продолжим, — напутствовал Корнышева генерал.

Корнышев с готовностью кивнул. Его перемещение из Африки в Москву оказалось умопомрачительно стремительным, но и это было лишь прелюдией. И то, что ему предстояло вскоре, пока не укладывалось в голове. С этим новым знанием надо было ещё свыкнуться. Сжиться. Переспать.

Захаров закрыл за Корнышевым дверь. Нырков и Потапов стояли перед ним, ожидая начальственного « Вы свободны»! Но не дождались.

— А с вами поработаем, — сказал Захаров. — Садитесь!

И сразу стало ясно, что ночь у них рабочая.

— С Корнышевым будет так, — как о деле решённом сказал Захаров. — Вывозим его в глушь, в посёлок Красный. Как бы возвращаем. Но вы теперь не здесь, в Москве, а с ним рядом. Как прикрытие. На него началась охота. Если без прикрытия — он не уцелеет. Я сказал при Корнышеве, что риска для него нет. Соврал, — признался генерал. — Чтобы нервы парню не трепать. На самом деле всё очень плохо.

Еще пять минут назад Корнышев сидел здесь, в этом кабинете, наравне со всеми обсуждал подробности предстоящий операции, и у него, да и у некоторых других присутствующих могло сложиться впечатление, что он — равноправный участник операции, один из членов команды, но впечатление оказалось обманчивым. Он — объект охраны. Элемент в оперативной игре. Несамостоятельная фигура, которую будут двигать по шахматной доске, и никто даже не удосужится раскрыть замыслы основных игроков.

— Когда-то Корнышев входил в состав команды, брошенной на поиски пропавших государственных денег, — сказал Захаров. — Там история такая. Когда-то, когда власть в России ещё была слабой, и могло всяко повернуться, приняли решение создать секретный президентский фонд. На всякий случай. Чтобы от олигархов не зависеть. Дело поручили нашей конторе, руководил всем полковник Ведьмакин Александр Никифорович, был такой большой специалист по олигархам и оффшорам. Тогда можно было деньги из России на Запад выводить через оффшорные фирмы, олигархи этим баловались, а Ведьмакин по службе за ними приглядывал. И вот его опыт пригодился, но тут не целях воровства, а для пользы государства, так сказать. Вывод денег на зарубежные счета Ведьмакин организовал. Всё более-менее чисто прошло. Потом президент у нас сменился. Сменилась и президентская команда. И в то время, как эта челядь дворовая менялась, в неразберихе нашлись охотники тот президентский фонд присвоить. Поделить его между собой. Тех, кого считали лишним или опасным, вывели из игры. Кто-то вскоре погиб при странных обстоятельствах, кто-то, как Ведьмакин, перед смертью ещё помучился. Его превратили в психа, и он, позабыв про то, кто он такой на самом деле, сидел под чужой фамилией в тюрьме. По обвинению в совершённом якобы двойном убийстве. Там его и откопала команда, в которую входил Корнышев. Дело в том, что хотя фонд был и секретный, и следы там подчищали основательно, но совсем бесследно такие деньжищи исчезнуть не могли. А было там двадцать пять миллиардов долларов, — сказал Захаров и выразительно посмотрел на своих безмолвных собеседников.

Мол, оценили ли размах.

По лицам Потапова и Ныркова можно было понять, что оценили. И сумма была огромная. И то, что Корнышев был каким-то образом ко всему этому причастен, тоже впечатляло. Потапов и Нырков длительное время занимались оперативным сопровождением корнышевского дела, а подоплёку происходящих событий им открывали только сейчас.

— Те, кто хотел присвоить деньги, уворованное защищали до последнего, — продолжал генерал. — Коллег Корнышева убивали одного за другим. И полковник Ведьмакин в конце концов погиб. Сам Корнышев чудом уцелел. Чтобы его спасти, полковник Богуславский целую спецоперацию разработал: Корнышева — в Африку, на его место — двойника… Такая вот история.

— Значит, деньги так и не нашлись? — уточнил Нырков.

— Двадцать пять миллиардов? Нашлись, — ответил генерал.

— Неужели? — приподнял бровь Нырков.

— А что такое?

— Если деньги нашлись… И уже возвращены государству… Так?

— Так, — кивнул Захаров. — Двадцать пять миллиардов. Весь президентский фонд.

— Тогда почему на Корнышева до сих пор идёт охота? — непонимающе смотрел Нырков. — Месть?

–Так не мстят. Да и смысл какой? Кому Корнышев сейчас был бы нужен?

— Тогда почему? — повторил вопрос Нырков.

Захаров не ответил. Смотрел внимательно на собеседника. Мол, догадайся сам. Ответ лежит на поверхности.

— Там ещё что-то было, — предположил Нырков.

— Разумно, — подбодрил его генерал.

— Деньги?

— Как ты себе это представляешь? — cпросил Захаров.

Он не возражал, а, похоже, и сам предполагал нечто подобное, но теперь хотел услышать от собеседника, какой видится картина происходящего Ныркову.

— На самом деле в процессе поисков деньги нашлись не все, — ответил Нырков. — Что-то ещё там Корнышев мог накопать…

Сделал паузу. И добавил:

— И присвоить!!!

— Ты думаешь, он скурвился? — недоверчиво спросил Захаров. — Сидит на деньгах и не признаётся?

— А иначе какой смысл за ним охотиться, товарищ генерал?

— Если бы Корнышев сидел на деньгах, он не сидел бы в Африке, — внезапно скаламбурил молчавший до сих пор Потапов. — С большими деньгами он бы давно дал дёру. И жил себе припеваючи.

— Так ты думаешь, там дело не в деньгах? — уточнил Захаров.

Он будто мял пластилин, разминая его и так и эдак, и не понимая ещё до конца, что именно сможет в итоге вылепить из имеющегося у него материала.

— Может, дело в деньгах, — ответил Потапов. — А может, в чём-то другом. Допустим, накопал Корнышев в те времена что-то интересное, чему он лично не придал значения. И до сих пор не понимает, какой убийственной информацией владеет. Или, допустим, там ещё какие-то большие деньги были уворованы, о которых до сих пор ничего не известно. А Корнышев где-то рядом с теми деньгами потоптался, наследил, но сам их не заметил. Там может быть что-то такое очень важное, чему сам Корнышев не придал значения. Какая-то информация, которая для него — ничто, пустяк, фитюлька, а на самом деле та информация для знающих людей — бесценна.

Из бесформенного куска пластилина что-то удалось слепить. Нечто достаточно правдоподобное. Захаров благосклонно кивнул.

— Вот! — произнёс он с нажимом. — Этот парень живёт с какой-то тайной.

Махнул рукой в направлении двери, за которой скрылся Корнышев.

— Может, попробовать его разговорить? — предложил Потапов. — Мы теперь, как я понимаю, будем где-то рядом с ним?

Захаров кивком подтвердил — ты прав, мол.

— Пускай он нам рассказывает, как искал те миллиарды, — развивал свою мысль Потапов. — Где бывал. С кем встречался. Что слышал от коллег. Мы же ничего этого не знаем. Верно?

— Это так, — сказал генерал. — Тогда в ходе поисков отчёты и рапорты старались писать пореже. Документальных свидетельств — кот наплакал. Мне объяснили, что дело было слишком секретное. Боялись утечек. Так что сегодня Корнышев — единственный источник информации для нас.

— Он будет нам рассказывать, — произнёс Потапов почти мечтательно. — Мы из этих его разрозненных рассказов слепим какую-никакую картину…

— Скорее — никакую, чем какую, — оборвал его Нырков с мрачным видом. — Помяните мое слово: сидит этот Корнышев на больших деньгах.

Его прямо распирала ярость. С запозданием обнаруживший это Захаров изумился. И Потапов смотрел на Ныркова так, будто только что ему открылось в этом человеке что-то новое. Нырков дозревал. Он уже понял, что молчать нельзя.

— Товарищ генерал! — произнёс Нырков, ни на кого не глядя. — Я служил под вашим руководством, я всё по службе выполнял, но я даже не догадывался, кого мы на самом деле прикрываем. Некто Вяткин Геннадий Сергеевич. Только фамилия, имя, отчество. Я ведь его не видел даже. Понимаете? Ни разу. И только прошлой ночью, в вертолёте, когда мы уже летели, Егор нам фото показал, — кивнул в направлении Потапова Нырков. — И я понял, кого мы охраняем. Я его знаю, товарищ генерал! Ну, не лично, в смысле. Мне его фото показывали несколько лет назад. Когда было разбирательство. В общем, этого типа, — кивнул на фотографию Нырков, — и ещё одну девицу, которая с ним была, поселили на одном из наших объектов. Объект «Белуга». Слышали, наверное? Укрывали их, словом. Охрану, среди прочих, осуществлял, в частности, капитан Маркин Николай Михайлович. Сведения точные, это можно проверить. И вот они, все трое, однажды бесследно исчезают. Оставили объект и будто испарились. А спустя время обгоревший труп капитана Маркина нашёлся…

Руки Ныркова лежали на столе. И когда он упомянул о погибшем Маркине, его ладони вдруг сложились в тяжёлые, как булыжники, кулаки.

— Ты говорил, что было разбирательство, — сказал генерал Захаров. — Но ты там был при чём? Каким ты боком к Маркину?

— Коля был мне друг, — ответил Нырков. — И, когда его разыскивали, меня допрашивали тоже. Искали хоть какие-то зацепки. Где искать. Потому что никаких следов вообще. Жена его, Анюта, чуть рассудка не лишилась. А потом — этот труп. Только Корнышева и ту девицу так и не нашли. И вот он объявился, — сказал Нырков и посмотрел, наконец, на генерала тяжёлым и недобрым взглядом.

Как же так, мол? Пепел сожжённого капитана Маркина до сих пор стучал в его сердце.

— А что за девица, о которой ты говоришь? — никак не мог взять в толк Потапов. — Это баба вот эта, которую мы в больнице захватили?

— Нет, — качнул головой Нырков. — Её звали Катя. А фамилия у неё — Ведьмакина!

Захаров встрепенулся. А Потапов — тот и вовсе обездвижел.

— Погоди, погоди, — пробормотал генерал, всё ещё не смея поверить. — Ведьмакина? Именно так?

— Так точно, товарищ генерал! — мрачно произнёс Нырков. — У неё такая же фамилия, как у этого полковника, специалиста по олигархам, как вы сказали. Она ему кто? Родственница?

— Дочь, — ответил Захаров.

— Дочь человека, который переправил за границу миллиарды. И она исчезла, — сказал Нырков. — Исчезла вместе с Корнышевым. И только он один может знать, куда она подевалась. Может, потому его и ищут так упорно, а?

****

План мероприятий в общих чертах составили к утру. Многое предложил и обосновал Нырков. Он диктовал по пунктам и в его голосе при этом звенела холодная безжалостная сталь. У Захарова в какой-то момент даже появилось желание отстранить Ныркова от участия в операции, но Потапов вступился за коллегу, а Нырков, мгновенно догадавшись, что к чему, сухо произнёс:

— Да вы не волнуйтесь, товарищ генерал. Я не напортачу. Тут только служба. Ничего личного.

И Захаров понял то, что, похоже, немногим раньше него понял Потапов.

Пепел стучит в сердце Ныркова. И он спуску не даст ни себе, ни другим, и нигде не схалтурит, потому что — в память о погибшем друге. Последний долг отдать. Не в службу, а в дружбу. Будет у него мотивация сильнейшая.

— Хорошо, — сказал Захаров. — Работайте.

Нырков и Потапов уже сутки были на ногах. Но отдыхать ещё не время. Сели в микроавтобус с тонированными стеклами и поехали за Корнышевым. Тот находился на конспиративной квартире на Ленинском проспекте. К квартире Нырков и Потапов поднялись вместе. Дверь им по условному сигналу открыл один из опекавших Корнышева крепышей.

— Спит! — кратко доложил крепыш.

Кто бы сомневался!

Нырков прошёл в комнату, где, не раздеваясь, спал на диване Корнышев. Едва Нырков коснулся плеча спящего, Корнышев вскинулся, будто только что увидел во сне что-то ужасное. И даже отмахнуться пытался, приняв, по-видимому, Ныркова за своего врага из сна. Но Нырков вовремя перехватил руку Корнышева, и держал её, крепко сжимая.

— Перебазируемся, — сказал Нырков. — Срочная эвакуация!

В сопровождении Ныркова и Потапова Корнышев спустился к микроавтобусу. Нырков сел за руль, а Потапов и Корнышев устроились в глубине салона, под защитой тонированных стекол. Подальше от любопытных глаз.

Было раннее утро. Солнце ещё не поднялось над крышами домов, городские улицы выглядели непривычно пустынными, что рождало неясную тревогу. Будто что-то случилось в городе. Будто что-то здесь пошло не так.

— Переезжаем на новый объект, — вводил Потапов Корнышева в курс дела. — Поживёшь там некоторое время. Пока тебе врачи ожоги нарисуют. Пока все инструкции получишь. А уж потом — в посёлок Красный. К жене.

Подъехали к особняку, спрятавшемуся за высокой оградой. Выкрашенные грязноватой краской неопределяемого цвета железные ворота распахнулись, давая микроавтобусу возможность въехать на крохотный пятачок двора, после чего вновь закрылись с лязгом. Хозяйничавший у ворот толстяк поспешил к микроавтобусу, на ходу привычно придавая своему округлому бабьему лицу выражение доброжелательной исполнительности.

Первым из микроавтобуса вышел Потапов, окинул недобрым взглядом окружавшее его замкнутое пространство, после чего всё тем же недобрым взглядом упёрся в толстяка. Глаза у Потапова были некрасивые, красные после бессонной ночи.

— Кто ещё тут есть? — спросил Потапов.

— Никого! Один я!

— Лицом к стене! — скомандовал Потапов.

И толстяк тотчас же беспрекословно подчинился. Видно, дело было привычное. Чего только с ним на службе ни случалось.

Нырков вывел Корнышева из микроавтобуса и проводил в дом. Потапов сторожил толстяка и одновременно наблюдал за тем, как Корнышев поднимается по ступеням ко входной двери. Когда дверь за вошедшими захлопнулась, Потапов обернулся к толстяку.

— Ты кто такой вообще? — спросил Потапов.

— Я тут и сторож, и завхоз, и повар, если надо, — доложил толстяк, не смея обернуться.

— Живёшь где? В этом доме? — кивнул на особняк Потапов.

— Нет. Во флигеле.

У ворот был флигель.

— Теперь в дом без вызова — ни ногой, — сказал Потапов. — Сиди в своём флигеле. Понадобишься — позовём. Всё понятно?

— Так точно! Разрешите идти? — по-военному спросил толстяк.

Ему никто не ответил. Он выждал какое-то время, после чего несмело обернулся. Никого рядом с ним уже не было. Он успел только заметить, как бесшумно затворилась за Потаповым входная дверь особняка.

Нырков и Корнышев стояли посреди большого зала первого этажа. Корнышев, задрав голову, разглядывал старинную лепнину на потолке. Потом он голову опустил и их с Нырковым взгляды встретились.

— Добро пожаловать! — сказал Нырков, но его глаза смотрели недоброжелательно. — Это объект «Белуга». Узнаёшь?

— Нет, — ответил Корнышев невозмутимо. — Я здесь впервые.

***

Посвящением Корнышева в подробности жизни посёлка Красный занимался Потапов, который лучше, чем кто бы то ни было, владел информацией.

Первым делом Потапов разложил на столе схему посёлка. Там было лишь несколько прямоугольников, обозначающих постройки, вокруг — лес, через который к посёлку тянулась тоненькая линия дороги, а дальше эта дорога уже не продолжалась. Тупик.

— Там одна улица, — рассказывал Потапов. — Пять жилых бараков. Было. Осталось два, — ткнул пальцем в схему. — Этот вот. И этот. Тут магазин. Был. Тут вот леспромхоз. Контора. Лесопилка. Тут у них склад. Всё уже в руинах. Теперь о твоём жилье. Вот этот барак. Деревянный. Два этажа. Коридорная система. У тебя комната на втором этаже. Специально подбирали, чтобы не первый этаж. Чтобы через окно нельзя было. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Корнышев. — В целях безопасности.

— Верно. Теперь о твоих соседях. Там остались старики и пьяницы. Я со слов твоего двойника составил диспозицию. Кто где живёт. И чем дышит. Вот, полюбуйся.

Нырков выложил на стол перед собеседником два плотно заполненных текстом листа бумаги. Корнышев просмотрел их оба, но как-то невнимательно, и очень скоро отодвинул от себя, будто не обнаружил в них ничего интересного.

— Ты их возьми! — наставительно произнёс Потапов. — Будешь вечерами перечитывать перед сном. Всё это надо запомнить. Это в твоих интересах.

— Я запомнил, — сказал Корнышев.

Потапов смотрел на него недоверчиво. Словно Корнышев врал дерзко и бессовестно.

— Бадаев Юрий Александрович, — процитировал по памяти Корнышев. — Приблизительно семидесяти лет. Комната номер четыре. Работал в леспромхозе сторожем. Живёт один. Гонит самогон. Отсутствуют два пальца на правой руке. Отношения с ним напряжённые, поскольку Корнышев никогда не покупает у него самогон.

Пока Корнышев озвучивал цитату, Потапов рыскал взглядом по листкам, отыскивая нужный кусок текста, а когда нашёл его и прочитал, там всё совпадало практически дословно.

— И ты про всех запомнил? — спросил Потапов, всё ещё не веря.

— Да.

— И что скажешь про этих людей? — допытывался Потапов.

— Хороший контингент, — оценил Корнышев. — Старики и пьяницы — они не самые наблюдательные. И не самые опасные. Мне не нравится Терёха, что в соседней комнате живет…

Потапов, хотя и не сразу, но нашёл в списке жильцов этого Терёху. Кроме его возраста и места проживания, там присутствовала только краткая характеристика, состоящая из одного единственного слова: «Мутный».

— Что-то мне твой двойник об этом Терёхе рассказывал, — вспомнилось Потапову. — Какой-то бич. Не пойми откуда взялся. Не пойми кем был. Он там для всех чужой.

— И еще Колян, — сказал Корнышев.

— Да, Колян у них — фигура, — кивнул Потапов. — Он там и царь, и бог. Как пахан на зоне. Да он и вправду из сидельцев. Срок за грабёж. И ещё один — за нанесение тяжких телесных. У твоего двойника были с ним проблемы. Колян дал ему в лоб.

Корнышев заметно помрачнел. Потапов невесело усмехнулся.

–Да не парься, — посоветовал он. — Это Колян иерархию устанавливал. Демонстрировал превосходство. А сейчас ты туда заявишься — с ожогами, слепой, считай — калека. Какой ты ему соперник? Теперь ему до тебя и дела нет. Не будет он тебя гнобить.

***

Вечером ужинали втроём: Корнышев, Потапов и Нырков. Ужин приготовил присматривающий за домом толстяк, но внутрь здания он так и не смог попасть: Нырков принял из его рук два подноса с блюдами прямо на пороге дома, посулил звать, если ещё что потребуется, после чего захлопнул дверь перед носом толстяка.

Ужинали со спиртным. Потапов и Нырков поочерёдно подливали водки Корнышеву, а сами при этом почти не пили, и на второй бутылке Потапов плавно свернул разговор на интересующую его тему.

— Ты как в эту историю с деньгами попал? — спросил он у Корнышева. — Кто тебе предложил пропавшие миллиарды искать?

— Генерал Калюжный, — ответил Корнышев. — Олег Харитонович, царство ему небесное.

— Умер? — приподнял бровь Нырков

— Убили. Я думаю, что за деньги эти самые.

— Так ты у него служил?

— В Питере мы вместе были. Потом он в Москву ушёл, на повышение. Проходит время, он мне звонит. Приезжай, мол, есть работа. В общем, перетянул в Москву. И я только тут узнал, чем предстояло заниматься. Как раз этими пропавшими миллиардами. Меня включили в состав группы. Начали работать. Поначалу полный мрак был. Где искать? Кто причастен? Информации — ноль. Потом всплыла фамилия Ведьмакин. Полковник. Он всё организовывал, деньги вывозил и прятал. Мы обрадовались. Успех! Теперь-то разберёмся! А фигушки! — мрачно сообщил Корнышев.

Потапов с готовностью добавил водки собеседнику. Корнышев выпил водку и затих.

— И — чего? — осведомился Потапов.

— А ничего! Фамилия такая — Ведьмакин — была. А человека не было.

— Исчез?

— Бесследно. Причём настолько бесследно, как бывает, только когда человек прячется со знанием дела. Или прячут его. Тоже профессионально. Мы сбились с ног, когда искали. Думали даже, что уже не найдём. Было такое. Но он нашёлся. Только это был уже не полковник Ведьмакин, а Иванов Виталий Сергеевич, рязанский шофёр.

— Это у него легенда такая была?

— Вроде того.

— И что? Колесил по стране, как простой шоферюга? — поинтересовался Потапов и переглянулся с Нырковым.

Про злоключения Ведьмакина они прошлой ночью узнали от генерала Захарова, но Корнышева там не было, и теперь можно было ломать перед ним комедию. Потапов хотел, чтобы Корнышев сам всё рассказал. Потому что с Ведьмакиным там всё понятно. А вот с Корнышевым — нет.

— Нет, не колесил, — сказал Корнышев. — Он сидел в тюрьме. Отбывал пожизненное заключение за двойное убийство. Причем одним из тех двоих

убитых был он сам.

— Не понял, — честно признался Потапов.

— Иванов Виталий Сергеевич, рязанский шофер, пребывая в состоянии алкогольного опьянения, убил полковника ФСБ Ведьмакина Александра Никифоровича.

— То есть самого себя?

— А он себя Ведьмакиным не считал. Не помнил. Он искренне верил в то, что он и есть Иванов.

— Он сошёл с ума?

— Он не был психом в нашем понимании, — сказал Корнышев. — Я его видел вот так, как вижу вас сейчас. Я с ним разговаривал. И он твёрдо знал, что он — Иванов. Как я знаю, что я — Корнышев. А вы знаете, что вы — это вы. С ним хорошо поработали, похоже. Из нашего же ведомства спецы. Полная подмена личности. Человек не помнит ничего из своей прошлой жизни, но многое может рассказать о себе нынешнем. Об Иванове.

— А семья у него была? — спросил Нырков.

— У Иванова — нет. А у Ведьмакина — жена и двое детей.

— Вы по ним работали?

— Пробовали. Семья жила на Кипре. Это потому, что Ведьмакин деньги выводил через Кипр. Но и семью там пристроил. Мы семью вывезли в Россию. Но толку от них не было. Они ничего не знали.

— И что с ними было потом? — спросил Нырков.

— Жена Ведьмакина погибла. А про детей ничего сказать не могу. Парня звали Никифор. Девушку — Катя…

— И про Катю — тоже ничего? — спросил Потапов.

— Нет. С тех пор, пор как её взяли в разработку — ничего. А потом и у меня начались проблемы. Многие из наших погибли. Меня стали прятать. Перевозить с места на место. А потом полковник Богуславский перебросил меня в Африку. Так что больше никаких контактов.

***

На следующий день на объект «Белуга» приехал генерал Захаров. Он выглядел вальяжным и доброжелательным. Или отдохнул как следует. Или новости с утра были хорошими.

— Как ты тут, обживаешься? — поинтересовался Захаров у Корнышева.

— Нормально. Наконец я дома.

— Знакомая обстановка? — повёл рукой вокруг Захаров и ободряюще улыбнулся. — Ты здесь бывал?

— Нет, товарищ генерал.

Присутствующие при этом разговоре Потапов и Нырков переглянулись. Но Захаров не стал ничего уточнять.

— Выяснилось с твоей женой, — сказал он Корнышеву. — Ничего страшного на самом деле. Совсем недавно вы с нею знакомы. Когда в последний раз ты был в Москве… Ну, не ты, конечно, а твой двойник… И встречался вот с ним, — кивнул на Потапова генерал, — позже, по дороге на вокзал, ты и познакомился с той женщиной. Слово за слово, доехали вместе до вокзала, ты ей предложил ехать в посёлок Красный, она согласилась…

— С чего бы вдруг, товарищ генерал? — насторожился Потапов. — Вы её видели? Такие на дороге не валяются. И уж тем более не едут в глушь непонятно с кем.

— Она объясняет, что с ухажёром своим поссорилась. Мы пока не проверяли, — сообщил Захаров. — Потому что при ней документов нет. Говорит, милиционеры изъяли. А там был пожар. Сгорели документы. А сама про себя ничего рассказывать не хочет. Не для того, говорит, сбегала от ухажёра, чтобы он снова объявился. Он кавказец. Боится она, в общем.

— Вообще подозрительно это выглядит, — сказал Потапов.

— Не то слово, — подтвердил Захаров. — Но давить на неё мы пока не можем. Нельзя нам напортачить. Нам сейчас пока надо Корнышева к ней аккуратно подвести. И заставить её поверить в то, что он и есть тот, прежний, с которым она из Москвы сбежала. А параллельно по ней поработаем плотно. Там что-то и прояснится. Сам Корнышев нам и поможет. Разговорит эту девицу.

Захаров посмотрел на часы.

— Сегодня к вам доставят хирурга, — сообщил он. — Который займётся Корнышевым…

Генерал выразительно посмотрел на Корнышева. Корнышев хмыкнул и отвёл глаза.

— Так надо, Слава, — мягко произнёс Захаров, будто извиняясь. — Эта женщина не должна ничего заподозрить.

Корнышев промолчал. Возникла неловкая пауза. Когда она стала совсем уж невыносимой, Захаров сказал, глядя куда-то за окно:

— Кроме вас двоих, Корнышева в посёлке Красном будет прикрывать ещё старлей этот из спецназа. Который с вами летал двойника спасать. Их командир. Хороший парень. Надёжный. Вам с ним будет спокойнее.

***

Лицом хирург был — вылитый Луи де Фюнес в молодости. Только мимика

не такая богатая. Напротив, он то ли важничал, то ли испытывал чувство неуверенности, но в проявлении эмоций был крайне сдержан. Вошёл в комнату, где присутствовали Потапов, Нырков и Корнышев, обвёл всех взглядом, на Корнышеве взгляд задержал чуть дольше и едва заметно поджал губы, будто печалясь, что такое лицо ему предстоит уродовать, и после этого произнёс дежурное «здравствуйте».

Ему никто не ответил. Хирург поставил свой саквояж и спросил, обращаясь к Корнышеву:

— Какие-то проблемы возникли?

— Вот есть человек, — тут же отозвался за его спиной Потапов.

Потапов поднялся из кресла и приблизился.

— Предположим, он попал в переделку, — сказал Потапов. — Был пожар. И он получил ожоги.

Хирург недоверчиво посмотрел на Корнышева. Никаких следов от ожогов он не видел.

— Ожогов нет, — признал очевидное Потапов. — Но они должны быть.

— Их нужно нанести, — подсказал Нырков. — Вы, наверное, обычно дефекты исправляете. А здесь, наоборот, их надо создать.

Хирург посмотрел на Корнышева.

Тот молчал.

— М-м-м-да, — протянул хирург. — Вот так задачка.

Кажется, он растерялся.

— Лицо ему подправить, — сказал Потапов как ни в чём не бывало. — И по телу немного — тоже. Там у него следы от ранения. Огнестрел. Надо бы замаскировать.

— А вас не предупредили разве? — спросил Нырков. — Когда сюда везли. Что за работа будет, в смысле.

— В общих чертах, — пожал плечами хирург.

— Так приступайте, — подбодрил его Потапов. — Инструмент у вас с собой?

— Как вы себе это представляете? — непритворно изумился хирург. — У нас клиника специализированная на Плющихе. Там оборудование. Инструменты. Персонал…

— Нам Плющиха не подходит.

— А вы хотите, чтобы я оперировал здесь?! — взвился хирург и теперь он был похож на артиста Луи де Фюнеса стопроцентно. — Это ведь не шутки! Не тяп-ляп! Это настоящая операция! Вы понимаете? Это же ответственность какая!

Потапов спрятал руки в карманы брюк и покачивался с пятки на носок и обратно. Нервничал. Заметив это, хирург осёкся. Убоялся собственной горячности. Он вздрогнул, когда кто-то тронул его за плечо, и резко обернулся. Это был Нырков.

— Нам надо, чтобы вы проделали всё прямо здесь, — сказал Нырков. — Мы перевезём сюда всё, что вам потребуется. Хоть всю вашу клинику с Плющихи. Но мы не можем этого парня возить туда-сюда.

Хирург понял, что возражать бессмысленно. Всё равно они сделают по-своему. С ним или без него. Если без него — это значит поссориться с этими людьми. А поссориться с ними он очень боялся.

— Хорошо, — сдался он. — Я должен его осмотреть. Наметить объём работы. И тогда завтра мы можем приступать.

Нырков покровительственно похлопал собеседника по плечу и скомандовал Корнышеву, даже к тому не обернувшись:

— Раздевайся! Покажи доктору свои шрамы.

Корнышев не шевельнулся.

— Раздевайтесь, раздевайтесь, — обречённо произнёс хирург.

Только тогда Корнышев сбросил с себя одежду и остался в одних трусах. Нырков и Потапов деликатно отошли к окну и сделали вид, будто поглощены разговором. Хирург осмотрел тело Корнышева. Особенно его внимание привлекли следы от пули: шрам от входного отверстия на груди и выходного — на спине.

— Чудесненько, — приговаривал хирург. — Тут я ничего сложного не вижу.

Потом вдруг взял в свои ладони лицо Корнышева и стал мять его осторожно, но настойчиво. Ощупал щеки, нос и подбородок, зачем-то за уши заглянул. Он суетился и выглядел испуганным. Корнышев даже подумал, что напрасно Нырков с Потаповым так давили на этого бедолагу. Мало ли что он теперь с перепугу натворит. Всё-таки операция. Нешуточное дело. Дрогнет рука. Скальпель не туда пойдёт…

— Вы не волнуйтесь, — шёпотом произнёс Корнышев.

Хирург замер. Он смотрел в глаза Корнышеву. И вдруг спросил, тоже шёпотом:

— Вы — кто?!

Но тут Нырков с Потаповым приблизились. И вопрос остался без ответа.

***

Для Корнышева изготовили чёрную маску. Она формой напоминала очки, только очень большие, и закрывала едва ли не всю верхнюю половину корнышевского лица. Когда Корнышев надел эту маску, он в одно мгновение приобрёл вид неприятный и отталкивающий. Всякий смотрящий на него подсознательно угадывал там, под маской, что-то страшное, чего видеть постороннему нельзя, а если вдруг такое несчастье приключится и увидеть доведётся… Нет, лучше этого не видеть никогда.

— Красавец! — процедил сквозь зубы Нырков.

Потапов в очередной раз оценил задумку Корнышева. Вот такой, якобы незрячий и частично потерявший память, как порой деликатно говорят, человек с ограниченными способностями, он на самом деле приобретал дополнительную степень свободы. Ему не надо было думать о том, что он обязан помнить, и о том, что надобно сказать в каждом конкретном случае. У него появилась привилегия не обращать внимания на то, кто как воспринимал его прежде, и какие с теми людьми у него были отношения. Он мог не заботится о том, чтобы вспомнить свои прежние привычки и пристрастия, которые на самом деле были присущи другому человеку, тому, кого сам Корнышев не видел и не знал.

По просьбе Потапова Корнышев, не снимая маски, прошёлся по комнате. Он то и дело натыкался на мебель и чертыхался, а ведь эту комнату он успел изучить достаточно хорошо, да и способность видеть он потерял только минуту или две назад — его зрительная память уже не срабатывала. Что уж говорить про посёлок Красный. Правдоподобно будет выглядеть.

— Ты прожил в посёлке Красном несколько лет, — инструктировал Корнышева Потапов. — Откуда ты туда приехал, чем занимался прежде — тут ты всё забыл. Во время проживания в Красном ты выезжал в Москву… Хотя даже название города тебе позволительно не помнить. Тут на твоё усмотрение. Вообще, чем меньше ты будешь помнить, тем лучше для тебя. Меньше риска ошибиться. Пускай баба твоя тебе восстанавливает память. Сама рассказывает о том, что было прежде. Не ты ей, а она тебе. Так безопаснее.

***

На следующий день хирурга снова доставили в особняк, но теперь гость прибыл не один, а с двумя помощниками: это были разбитной здоровяк-анестезиолог и молоденькая медсестра, бессловесная и малоприметная, как мышь. Гости долго переносили из фургона в одну из комнат особняка оборудование, какие-то чемоданы и коробки. Нырков и живущий во флигеле толстяк им помогали. Корнышева Потапов увёл в одну из дальних комнат, объяснив, что до завершения всей этой суматохи и до прибытия генерала Захарова лучше бы Корнышеву не светится.

В доме оборудовали операционную. В интерьерах особняка хирургические инструменты, похожая на летающую тарелку операционная лампа, непонятного назначения тубы и бутылки смотрелись чужеродно и устрашающе.

Приехал генерал Захаров, да не один, а с тем самым старлеем, который летал на выручку к двойнику Корнышева. Вдвоём они вошли в дом, наткнулись там на Ныркова, Нырков их проводил в дальнюю комнату, услужливо распахнул перед гостями дверь, а за дверью были Потапов и Корнышев, и когда старлей увидел Корнышева — замер от неожиданности.

— Ты думал, он погиб? — скупо улыбнулся Захаров, обнаружив растерянность своего спутника. — Нет, это его двойника мы потеряли. А это настоящий, он твой подопечный. Будешь его охранять.

Нырков привёл хирурга. Тот держал в руках ноутбук.

— Я подготовил компьютерный вариант, — сказал хирург. — Здесь можно увидеть, как будет выглядеть…

Он нервничал и его взгляд старательно обтекал Корнышева, так ни разу на нём и не сфокусировавшись.

Ноутбук хирург водрузил на стол перед Захаровым, поколдовал над клавиатурой, выводя изображение на экран, и отступил, принимая вид художника, ожидающего первых оценок своего нового творения от неблагодарной и капризной публики. Так получилось, что Захаров сидел за столом, а Потапов, Нырков и старлей оказались у него за спиной, и потому все они видели изображение на экране, а сидевший напротив Захарова Корнышев экрана не видел, а видел только лица зрителей, но и этого оказалось достаточно. Лица вытянулись. Это был шок, которого не смогли скрыть. Таращились в экран, будто не могли поверить своим глазам. Потом Захаров поднял голову и их с Корнышевым взгляды встретились.

— И что? — спросил Захаров, не поворачиваясь к хирургу. — Это он таким будет?

И Потапов с Нырковым тоже смотрели на Корнышева.

— Мне обрисовали характер предполагаемых повреждений, и я вам демонстрирую, как должен выглядеть человек, попавший в подобные обстоятельства, — сухо произнёс хирург.

Публика не обманула ожиданий творца и оказалась дурой. Не оценила проделанной работы.

— А мне можно взглянуть? — осведомился Корнышев.

Захаров медлил.

— По сути, всё верно, — вдруг сказал Нырков. — У нас в исходных данных — что? Что Корнышев сильно пострадал. Чтобы его сожительница поверила сразу и безоговорочно. Если полумерами обойтись — она раскусит. А вот такое, — показал на экран, — самое оно.

Корнышев ждал. Захаров развернул, наконец, к нему экран. На экране был Корнышев. Обычное лицо. Ничего шокирующего. Но в следующее мгновение компьютерная программа запустила процесс изменений, шаг за шагом демонстрируя, что будет происходить с Корнышевым. На лице вдруг проступили свежие следы ожогов и почти сразу они покрылись струпьями, затем появились надрезы, эти надрезы тут же стянулись нитками. Лицо меняло форму и цвет. Оно будто поплыло и приобрело красно-синий оттенок. Это был Корнышев. Но уже как бы после операции. Узнать его было не просто. Человек на экране был похож на чудом выжившую после страшной автокатастрофы жертву. Лицо в струпьях и порезах, в которых можно было угадать истекающую кровью плоть. Нездоровая опухлость, превращающая Корнышева в сизолицего бомжа. Нарочито грубо изображённые швы.

На Корнышева, пока еще не изувеченного и вполне себе симпатичного, присутствующие смотрели с состраданием. Ему под этими взглядами стало нестерпимо плохо. Угадавший его состояние Захаров вкрадчиво произнёс:

— Это только на время, Слава. Потом мы всё вернем. Сделаем, как было прежде.

Поскольку он видел, что Корнышев ему не верит и практически его не слышит, генерал поспешил призвать на помощь хирурга:

— Мы ведь потом сможем всё восстановить?

— Практически полностью, на девяносто девять процентов! — с готовностью отозвался хирург. — Да и бояться этого не надо, — затараторил он. — Делать будем под наркозом. Заснул, поспал, проснулся — новое лицо. Женщины себе подтяжки делают каждый год — и ничего! И потом — это совершенно безопасно. Затрагиваются только поверхностные ткани, а не внутренние органы…

Корнышев поднял глаза на хирурга и тот вдруг захлебнулся.

И тогда Захаров веско сказал:

— Так надо, Слава! Это надо сделать!

***

Потом Захаров устроил совещание. Он представил своим подчиненным старлея. Николай Сомов. Старший лейтенант. Командир группы специального назначения. Старлей хмурился и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Не привык быть в центре внимания.

В происходящем Корнышев угадывал какой-то подвох. Какую-то ложь.

— Теперь о главном, — продолжал Захаров. — О том, как вы будете работать в посёлке Красном. Вы должны быть где-то рядом со своим подопечным…

Никто из присутствующих даже не посмотрел в сторону Корнышева. Вместо этого пожирали глазами начальство. Ведь разговор был важный. Нельзя ни слова пропустить. И тут был какой-то подвох.

— Какие есть соображения? — cказал генерал. — С какой легендой вы там объявитесь?

Потапов, который в тройке Потапов-Нырков-Сомов был явно главным, заметно напрягся и постарался оправдать доверие руководства:

— Я думаю, скрытное наблюдение, товарищ генерал.

— И где же ты намереваешься скрываться? — осведомился Захаров.

— В лесу. Там лес кругом, товарищ генерал.

— Да там все, кто ходить способен, сплошь грибники да охотники, — сказал Захаров. — Они в лесу себя чувствуют, как ты — в своей родной квартире. Вот у тебя в квартире надумают спрятаться три здоровенных бугая. Неужели ты их не увидишь? Нет, прятаться в лесу — это чепуха. Если где-то близко от посёлка — вас там срисуют в первый же день. А далеко в лес уходить — что это за охрана будет?

Потапова ответ собеседника не обескуражил.

— В принципе, верно, — признал он собственную оплошность. — От местных там не спрячешься, они тот лес как свои пять пальцев… А что если не прятаться, товарищ генерал? Встанем лагерем в лесу. В километре от посёлка. Близко. И в то же время на отшибе. Мы геологами будем.

— Ты на себя посмотри, — посоветовал Захаров. — Или вот на него, — кивнул на коротко стриженого старлея с цепким снайперским взглядом. — Хороши геологи, ничего не скажешь.

— А если прямо в поселке нам расположиться? — вдруг сказал Нырков. — Допустим, мы по бизнесу. Ну, не то чтобы лично. А прислали нас хозяева. Какой-нибудь крупный бизнесмен решил вложиться в лесопереработку. Там ведь лес? И лесопилка была прежде? Вот мы приехали, чтобы на месте разобраться, что из всего этого может получиться. А?

— Неплохо, — кивнул Захаров.

— Теперь смотрите, товарищ генерал. Поселиться можем прямо там. В бараках этих где-то. И жить, не таясь. Это раз. С местными контакты наведём, у нас и деньги есть, и водка, так что все нам будут друзьями и информаторами. Это два. Понадобится нам прочесать окрестности, пойдём и прочешем, не вызывая подозрений, это мы вроде как лесные угодья на предмет промышленной вырубки изучаем. Это три…

Захаров, слушая, кивал одобрительно. И во всём этом тоже была какая-то большая неправда.

Они обсуждали то, что будет потом, позже. Планировали, что будут делать и как. У каждого было своё видение ситуации и свои предложения. Но всё происходящее было одной большой и некрасивой ложью. Потому что, хотя Корнышев и присутствовал на совещании, он был не с ними, не с теми, кто участвовал в обсуждении. На него старались не смотреть. О нём не упоминали. И вообще, похоже, все тяготились его присутствием здесь. Потому что на самом деле все думали не о том, что будет позже, в посёлке Красном, а о том, что случится завтра.

Завтра Корнышева изуродуют. Потому что так надо. А потом его, искалеченного, вывезут в пугающую глушь в качестве приманки, и будут терпеливо ждать, клюнет рыба на наживку или нет.

Он — не с ними. Он всего лишь наживка. Это все понимают. Но все об этом молчат. И совещание это должно было пройти без него. То, что его причислили к этой команде — это и есть ложь. Всего лишь тщетная попытка заставить его не думать о завтрашнем, а думать о чём-то другом.

Тут Захаров вдруг повернулся к Корнышеву и спросил:

— Как тебе такой план?

Он смотрел Корнышеву в глаза. Взгляд его был полон лжи.

— Толково придумано, — ответил Корнышев. — Мне нравится.

Как они с ним, так и он с ними.

****

Круглая белая Луна заглядывала в окно. Корнышев, не раздеваясь, лежал на диване, и терпеливо ждал. В доме уже давно не было слышно никаких звуков. Но спешить нельзя. У него один-единственный шанс. Последний шанс. Так он сам оценивал.

Он хладнокровно дождался того времени, когда темнота ночи уже была готова растаять без следа, и только тогда поднялся. Он попытался открыть окно своей комнаты, но оно, против ожиданий, не поддалось. Корнышев не сильно расстроился, поскольку у него ещё оставались варианты.

Выйдя из комнаты, он, неслышно ступая, прошёл через весь дом. Входная дверь запиралась на несколько замков. Корнышев открыл те, которые смог, но в двух случаях требовались ключи. Ключей у него не было. Один из замков был электронный. Сигнальная лампочка этого замка насмешливо подмигивала Корнышеву в темноте.

Оставались окна. Корнышев пошёл по комнатам в надежде отыскать выход из дома, ставшего ему тюрьмой, но ни одно из окон открыть не смог, и в конце концов он оказался в комнате, переоборудованной в операционную. Здесь он, как и прежде, тоже не зажигал свет, но привыкшие к темноте глаза и при лунном свете различали подробности на месте завтрашних событий. Стальной блеск хирургических инструментов смотрелся пугающе. Не операционная, а пыточная.

Корнышев подступился к окну и нисколько не удивился, обнаружив, что и это не раскроется. Он уже был готов к тому, что тихо уйти не получится. У него с собой была железная кочерга, которую он предусмотрительно прихватил у камина в одной из комнат. Отступив на шаг от окна, Корнышев примерился и перехватил кочергу поудобнее.

Ему позволили разок ударить по стеклу, хотя за ним уже давно наблюдали. Когда кочерга после сильного удара отскочила от стекла, не причинив тому ни малейшего вреда, в комнате вспыхнул яркий ослепляющий свет. Корнышев резко обернулся. Перед ним были все трое: Потапов, Нырков и Сомов. Судя по всему, никто из них не спал в эту ночь. Корнышев явно их недооценивал. Но сдаваться он не собирался. У него в руках была массивная кочерга. И ещё он очень хотел отсюда вырваться. Но уйти ему не дали.

Их было трое против одного, и хотя они не сразу смогли подступиться к размахивающему кочергой Корнышеву, численное преимущество в конце концов сказалось. Корнышев на мгновение отвлекся на Ныркова с Потаповым, и прыгучий, как кузнечик, старлей тут же метнулся Корнышеву в ноги. Рванул на себя, лишая опоры, а Нырков бросился на падающего Корнышева, подмял под себя, и нанёс несколько чувствительных ударов в лицо. Корнышев рычал и пытался вырваться, но теперь его держали уже трое. Защёлкнули, изловчившись, наручники на его запястьях, Корнышев ещё успел рвануть зубами кисть руки Ныркова, получил за это по зубам, и тогда ему заклеили рот скотчем — от греха подальше.

Потапов, ещё не успев отдышаться, уже звонил Захарову, и Корнышев слышал, как Потапов говорил в трубку:

— Товарищ генерал! Пытался сбежать! Надели наручники! Малость ему физиономию попортили! Простите, товарищ генерал, но очень уж брыкался!

Тут Корнышев замычал и замотал головой. Первым сообразил, что к чему, Потапов. Отвлёкся от разговора с генералом и крикнул своим товарищам:

— Снимите ленту! Кровищей захлебнётся!

Нырков резким движением сорвал скотч с лица Корнышева. И из корнышевского рта хлынула кровь. Она стекала по подбородку прямо на одежду. Никто из присутствующих в комнате не протянул Корнышеву ни платка, ни салфетки.

***

Так, в наручниках, Корнышев и просидел до тех пор, пока не приехал генерал. Корнышев встретил Захарова полным неприязни взглядом. Маски сброшены. Можно не притворяться. И с дивана Корнышев не поднялся, когда все вскочили, приветствуя генерала.

Захаров опустился в кресло и оказался лицом к лицу с Корнышевым.

— Здравствуй! — сказал генерал.

— Здравия желаю! — ответил Корнышев и недобро улыбнулся.

Лицо разбито. Улыбаться больно. Но он не подавал вида.

— Снимите наручники! — распорядился Захаров. — И оставьте нас вдвоём!

Потапов даже не шевельнулся. Он подумал, что ослышался. Что-то понял не так. Потому что он видел Корнышева ночью. Корнышева нельзя оставлять с генералом наедине.

Удивлённый случившейся заминкой, Захаров вопросительно посмотрел на Потапова.

— Он опасен, товарищ генерал! — дрогнувшим голосом доложил Потапов.

Что хотите, мол, со мной делайте, но наручники снимать нельзя.

Но Захаров глянул так, что Потапов поспешил выполнить приказ. Захаров ждал. Его подчинённые, бросая на Корнышева настороженные взгляды, вышли, наконец.

Всё правильно Корнышев понял про них. Он — чужой. Они его просто используют. Большая ложь не продержалась и двух дней.

— К чему этот побег? — осведомился Захаров. — Куда ты собрался?

Он недоумевал, словно Корнышев сотворил какую-то несусветную глупость.

— Я под нож не лягу! — чётко произнёс Корнышев.

Он всё так же смотрел на генерала с неприязнью. Но Захарова это не смущало.

— Дело не в одной этой операции, которая тебе сегодня предстоит, — сказал генерал. — Прооперировать тебя могли бы и насильно. Укол, наркоз — и делай с тобой всё, что вздумается. Но мне для успеха нужно, чтобы ты всё делал добровольно, а не из-под палки. Чтобы ты был с нами заодно. У меня проблема, Слава. Тебя кто-то ищет, на тебя идёт охота, а я никак не могу этих охотников вычислить. Мне некого им показать, кроме тебя. И ты будешь делать то, что мне нужно. Другого выхода у нас нет.

Захаров смотрел Корнышеву в глаза и понимал: согласия не будет. Слишком красноречивый взгляд.

Захаров вздохнул.

— Но если ты против, — сказал он, — тогда мне пользы от тебя — ноль. Ты мне не нужен. Будем думать, как обойтись своими силами. Без тебя. Если ты отказываешься поработать с нами, я сейчас позову Потапова…

Захаров, не сводя глаз с лица Корнышева, крикнул призывно:

— Потапов!

И тот ворвался в комнату смерчем, словно только и ждал, когда его позовут. И Нырков с Сомовым тоже объявились, но тут же попятились прочь, обнаружив, что Корнышев всё так же сидит на диване и ничего ужасного тут не происходит. Когда дверь за ними закрылась, генерал сказал Потапову:

— Сейчас выведешь его за ворота. И пускай идёт на все четыре стороны.

Корнышев ожидал чего угодно. Жёсткого давления или вовсе даже бессудной расправы. Но только не этого.

— Свободен! — сказал ему Захаров. — Ты мне не нужен.

Корнышев не шелохнулся.

— Ты правильно всё понял, — будто прочитал его мысли Захаров. — Вряд ли тебя там, за воротами, ждёт что-либо хорошее. Ты будешь там один. Без прикрытия. И вряд ли долго проживёшь.

Корнышев знал, что слова Захарова — не блеф. За ворота особняка Корнышев выйдет волком-одиночкой. Там, за воротами, непонятный пугающий мир. Мир, в котором одиночкам места нет.

Когда-то Корнышев помимо своего желания попал в переделку. И едва не погиб. Но ему повезло, он уцелел, и тогда его спрятали. Прятали его далеко и изощрённо. И даже теперь, вернув в Россию, его плотно опекают, обеспечивая круглосуточную охрану. А сам он так не сможет. Ему не уцелеть.

Захаров не блефует. Он просто использует Корнышева и, нисколько не стесняясь, открыто об этом говорит. Потому что деваться Корнышеву некуда. Он зависит от генерала больше, чем тот от Корнышева.

— Хорошо, — сказал Корнышев. — Я согласен.

***

По задумке хирурга, того самого, что был похож на Луи де Фюнеса, следы повреждений предстояло нанести не только на лицо, но и на некоторые участки тела Корнышева. Поэтому Корнышеву, прежде чем он лёг на импровизированный операционный стол, для начала предложили раздеться.

Он подчинился, и вскоре остался в одних трусах. Хирург с сомнением посмотрел на последнюю деталь корнышевского туалета.

— Здесь делать ничего не надо, — сказал Корнышев. — Место деликатное.

Он стрелял взглядом в молоденькую медсестру, словно прикидывал, куда эту мышку можно пригласить сегодня вечером.

Но его отвлёк своим вопросом анестезиолог:

— Под наркозом когда-нибудь были?

— В детстве, — сообщил Корнышев. — Когда мне удаляли аппендицит.

— Проблемы были?

— С аппендицитом? — уточнил Корнышев.

— Нет, с наркозом.

— С наркозом — не было.

— Это хорошо. Вот здесь ложитесь. Вам так удобно?

— Удобно, — сказал Корнышев.

У него ещё оставалась минута или две до того, как ему дадут наркоз.

— Меня сейчас подпортят, к сожалению, — сообщил Корнышев медсестре. — И я буду выглядеть немножко не гламурно. Но я здоров. Хроническими заболеваниями не страдаю. Холост.

— У тебя жена-красавица, — напомнил присматривающий за происходящим Потапов.

— Ах, да, через несколько дней я увижу свою жену. Увижу впервые в жизни, заметьте. У нас так полагается: получаешь новое лицо и одновременно — новую жену. Но это временно. Потом лицо обещают сделать прежнее и ещё я снова буду холост. Так вы как?

— Я на работе не знакомлюсь, — ответила медсестра.

— Часто пристают? — понимающе произнёс Корнышев.

— Да постоянно! — огрызнулась медсестра. — Порой кажется, что все вы один и тот же человек!

— Наркоз! — скомандовал хирург. — Теряем время!

***

Сначала Корнышев вынырнул из небытия и вновь обрёл способность видеть-слышать-думать. И он понял, что всё уже позади. Потом на него накатила боль. Но долго страдать ему не пришлось. Хирург, который всё это время оставался рядом, под присмотром Потапова дал Корнышеву болеутоляющее, по ходу дела озвучивая собственные действия:

— Анальгетиками снимаем боль. А можно ещё кетанов давать или кеторол. Я вот тут захватил на всякий случай.

И он собственноручно показал лекарства.

Словно боялся, что его могут в чём-то заподозрить, и всячески демонстрировал лояльность.

— Сегодня к вечеру он уже будет на ногах, — сказал хирург. — У нас, по моему опыту, даже в сложных случаях госпитализация — не более трёх дней. А вообще стараемся пациентов в тот же день отпускать.

Потапов с сомнением посмотрел на Корнышева. Хирург перехватил тот взгляд и пояснил:

— Само заживление, конечно, будет длиться много дольше. Там три фазы. Первая — воспалительная, — нервно развёл руками, будто извиняясь. Ё — Это

примерно неделя. Реакция живого организма на вторжение, тут ничего не попишешь. Потом на протяжении месяца — вторая фаза, так называемая профилеративная. Капиллярчики новые формируются и, в общем, там уже процесс заживления. А третья фаза — это фаза созревания. Тут у кого как. Может длиться несколько недель, а может и несколько лет. Но в нашем случае кожа молодая, — добавил он поспешно. — Я уверен, что быстро заживёт.

Потом он поделился рекомендациями. Корнышеву предписано не простывать, не подвергать себя физическим нагрузкам, не употреблять алкоголь. Озвучивая свои пожелания, хирург смотрел на Потапова взглядом преданного пса. Кажется, он не мог дождаться той минуты, когда ему будет позволено покинуть этот странный особняк. Но из дома не выпустили ни его, ни медсестру с анестезиологом. На случай непредвиденных осложнений, понял Корнышев.

Оставшись с Потаповым наедине, Корнышев попросил:

— Дайте мне зеркало!

— Без приказа Захарова нельзя.

Пауза. И вдруг Потапов добавил просительно:

— Прости! Правда, не могу!

Корнышев увидел, как у его собеседника дёрнулась щека. И только тогда понял, что он, возможно, выглядит ещё ужаснее, чем смотрелся вчера на экране ноутбука.

***

Они спрятали все зеркала. Ни одного не оставили на виду. Корнышев обошёл все комнаты, которые не были заперты, и нигде не увидел зеркала. Даже самого маленького. Он пытался разглядеть собственное отражение в стёклах мебели и в экране огромного телевизора, но детали там было невозможно разобрать, а о том, что он теперь урод, Корнышев и без зеркала догадывался.

В какой-то момент он оказался у окна. За окном догорал день. Солнце уже спряталось за крышами близстоящих домов, и прилегающий к зданию двор стремительно погрузился в сумрак. Так быстро наступает тьма в горном ущелье.

Толстяк, присматривающий за домом, гонял метлой по асфальту несуществующий мусор, тем самым исполняя ежевечерний ритуал. Свободный и счастливый человек, подумалось Корнышеву. Тут толстяк поднял голову, увидел Корнышева в окне, всмотрелся в искалеченное хирургом лицо, и вдруг закричал так страшно, что Корнышев даже отпрянул от окна.

***

Приехавший ближе к ночи Захаров собрал всех своих: Нырков, Сомов, Потапов. Корнышев тоже присутствовал, сидел за столом рядом с Потаповым, напротив генерала, но сам он по поводу своей роли не заблуждался.

У Захарова уже был готов план действий. Корнышева должны были вывезти в унылую и нищую больницу в одном из богом забытых российских городов, где Клаве и устроят встречу с ним. В том, что больница выбрана более чем заурядная, Захаров видел немалую пользу для дела. В глубинке, где из лекарств — только зелёнка да бинты — ничем помочь попавшему в серьёзную передрягу Корнышеву не смогли. Поэтому его беспомощное состояние будет для Клавы логичным и легко объяснимым.

Конец ознакомительного фрагмента.