Мёд с корицей

Владимир Буев, 2023

Сам автор называет свои тексты пародиями, но это скорее рефлексия на чужие стихи. И она вполне оправдана. Топливо, которое приводит в движение механизм создания нового стихотворения, есть ни что иное, как поэтическая энергия. И Владимир Буев, являясь своего рода творческим индикатором, своими откликами на отдельного автора безошибочно указывает – в этом источнике она есть.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Владимир Буев появился в литературных салонах Москвы несколько лет назад — посещал презентации, творческие вечера, круглые столы. Он работает в сфере предпринимательства и финансов, поэзией ранее не интересовался, но внезапно, слушая стихи современных поэтов, ощутил в себе потребность откликаться на их произведения собственными стихами.

Сам он называет свои тексты пародиями, но это скорее рефлексия на чужие стихи. И она вполне оправдана. Топливо, которое приводит в движение механизм создания нового стихотворения, есть ни что иное, как поэтическая энергия. И Владимир Буев, являясь своего рода творческим индикатором, своими откликами на отдельного автора безошибочно указывает — в этом источнике она есть.

Современное литературное сообщество сегодня испытывает большой кризис — авторы лишены читательского внимания, рецензий на свои книги, критических и литературоведческих замечаний. И потому такие активные читатели, как Владимир Буев, сегодня на вес золота. За несколько лет пристального внимания к современной поэзии Владимир Буев опубликовал свои подборки в «Литературной газете», «Литературной России», газете «Истоки», журналах «Вторник», «ЛитеRRа Nova», «Камертон», на электронных порталах «Articulationproject.net» и «Textura.club», в альманахах «Vita» и «Ликбез». А откликов на любимых поэтов хватило на полноценный сборник. Эта книга — своего рода эксперимент, новая форма рефлексии нелитературного человека на литературное произведение.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Мне в детстве было многое дано:

тетрадь, фломастер, твердая подушка,

большая спальня, низкое окно,

донецкий воздух, угольная стружка.

Когда на подоконнике сидишь,

то терриконы сказочней и ближе.

Мне нравилась базальтовая тишь

и мертвый флюгер на соседней крыше.

А за полночь, сквозь шорох ковыля,

сквозь марево компрессорного воя,

подслушивать, как вертится Земля,

вращая шестеренками забоя.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Я необычной девочкой росла:

укладываясь к ночи средь подушек,

я втихаря с собой всегда брала

все типы угля в качестве игрушек.

Тетрадь, фломастер — как у всех детей,

но антрацит и кокс милей зверушек.

Во снах про террикон мне пел Орфей,

под утро пробуждалась я средь стружек.

Глаза открою — и к окну бегом

(не к зеркалу и даже не умыться!)

Шахтёрский с детства жил во мне геном.

…Мне и теперь компрессор ночью снится.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Москву от верха и до низа

набил рекламой Дед Мороз,

и кажется, что мир пронизан

жужжанием волшебных ос.

На площадях торговых полок

игрушки выстроились в ряд.

О, рощи пластиковых елок!

О, стаи плюшевых зверят!

Мы знаем, знаем, счастье рядом,

всяк к поздравлениям готов,

неси, Мороз, в мешке нарядном

здоровье, деньги и любовь!

Гирляндою электроемкой

прибрав квартиру до небес,

мы будем снова пить под елкой

и, словно дети, ждать чудес.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Зима в Москве, но не крестьянин

тут торжествует — быть беде!

Был Дед Мороз то ль филигранен,

то ль совершенно обалдел.

Что приволок с собой из дали

под новый год нам Дед Мороз?

Таких ли мы подарков ждали,

Как рои диких страшных ос?

Они жужжат, Москву пронзая.

Заполонили всё подряд:

И пластик ёлок облепляя,

и стаи плюшевых зверят.

Мешок уж пуст. А где же бабки?

А где любовь? Здоровье где?

Все — врассыпную без оглядки:

кусают осы. Быть беде!

Да Дед Мороз ли это, люди?

Иль засланный извне шпион?

Мы все так грезили о чуде,

а город тучей жал спалён!

Здоровья нет — теперь лечиться

(яд впрыснут в человечью кровь),

С остатком денег распроститься

и веру потерять в любовь.

Не Дед Мороз, а Клаус Санта!

Не избежит и он потерь:

электроёмкою гирляндой

огреем, если стукнет в дверь.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Темнота уже близка,

звёзд за ободом несметно —

ночь в стакане молока

наступает незаметно,

а вверху под потолком

свет струится бледнолицый —

это ангел в молоко

добавляет мед с корицей

и мешает на весу

разнородные частицы,

быстро, словно колесу

больше не остановиться;

темнота неглубока,

и теперь уж на исходе

ночь в стакане молока

на ореховом комоде.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Ночь покапала в стакан

и сгустила краски жизни,

сыпанула звёзд в экран:

вид небес безукоризнен.

Стоит глянуть в потолок:

чу! там чёртик! так тревожно!

Только б он не уволок

молоко моё, безбожник!

Лапы в чёрных волосах

так и тянутся к стакану.

Что случилось?.. Чёрт — в слезах!

Он голодный? Или… пьяный?

Не успев взойти, заря

не спасла продукт коровий:

на комоде… пузыря

нет — ушёл дурман из крови.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Строительство стеной обнесено,

у входа клен раскинулся, дряхлея,

посмотрит сторож в темное окно —

и вспомнит Канта или Галилея.

Он по ночам, как водится, не спит,

за ухо треплет рыжего котенка,

и слушает, как дом — растущий кит —

поет во сне пронзительно и тонко.

Он держит пистолет за рукоять,

ведь он один из сотен миллионов

постиг искусство — честно охранять

поющие дома микрорайонов.

Потухли звезды, ночь умерщвлена.

Охранник видит: цвета солидола

плывет над крышей полная луна,

и выпадает свет из-под подола.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Он прежде, видно, лекции читал

То ль в ПТУ, то ль в важном местном вузе.

Про Канта, правда, вряд ли что-то знал,

Но что слыхал — так точно! Он не лузер.

Раз рядом клён, то есть и Галилей.

Коль клён одрях, без Канта — как без духа.

А впрочем, в этой стройке нет милей

Котёнка… после трёпки с рваным ухом.

Гнетут воспоминания о том,

Как в местных вузах провели реформу:

«Философов» отправили гуртом

Послушать песни строек в униформе.

Теперь и кит, и котик под рукой.

И стройку, и страну спасти возможно.

Вот и Луна — она-то здесь на кой?

С неё подол «философу» снять сложно.

И сторож, притомившись сторожить,

Одновременно думая о Канте,

Мечтает в этом доме сам пожить,

Как человек, поддавшись пропаганде.

Земля зарёй уже навещена —

Цвет солидола станет ночи пухом.

И здорово, что ночь умерщвлена,

А вовсе не котёнок с рваным ухом.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Невзрачный район, как помарка,

побелкой исправлен давно,

здесь пахнет вином и зажаркой

от послевоенных домов.

Здесь ветер гуляет по крышам,

чуть слышно гудят провода,

и в каждом строении рыжем

из крана выходит вода.

Живут здесь легко и без веры,

не парятся по мелочам,

но месседжи в высшие сферы

пытаются слать по ночам.

Ночная верхушка поселка

украшена теплой луной,

стоит новогодняя елка

на детской площадке одной.

Вода здесь выходит из крана

и в снег превращается, чтоб,

идущие из ресторана,

волхвы увидали сугроб,

площадку, скамейку, качели,

столбы, ледяное белье,

звезду на рождественской ели

и свет непрерывный ее.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Трущобы окраин рабочих

навряд ли побелка спасёт.

Дурманами тут заморочить

любого способен помёт.

Романтикой прёт не по-детски

из каменной щели любой.

Вот раут готовится светский,

но сорваны краны с водой.

Не жизнь, а малина. С чего бы

Царю челобитные бить?

Трущобы у них как трущобы.

Зачем же начальство дразнить?

Пусть смотрят себе в поднебесье

на дико кривящийся диск.

В предновогоднем замесе

лишь ель — мировой моды писк.

Поморщатся высшие сферы,

Прочтя в челобитных нытьё:

«Пускай поедают эклеры,

коль хлеба лишились! Хамьё!

Без дела царя беспокоят

в последний декабрьский денёк.

Пусть детскую горку построят,

скамейку, качели, мосток».

И свет на окраины свыше

(с начальственных морд) не пришёл.

Луна прогулялась по крышам —

и то для трущоб хорошо.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Все, переболевшие ковидом,

начинают верить в чудеса,

пандемию выдумал Овидий,

чтоб уединиться и писать.

Снег сегодня чист, как на картине,

даже под приступками аптек,

я вчера была на карантине,

но теперь свободный человек.

По земле все так же ходят люди

с полными пакетами и без,

стоит ли заботиться о чуде,

если воздух соткан из чудес.

Романист с улыбкой Эйс Вентуры

на витрине блещет красотой,

мне ж милей киты литературы —

Достоевский, Чехов и Толстой.

Закупила гору витаминов

и давай о будущем мечтать —

постарею, сяду у камина,

буду Карамазовых читать.

Три большие пламенные птицы

в облаках над городом кружат.

Выпить чаю? Сдохнуть? Удавиться?

Продержаться. Выстоять. Дышать.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Борются за первенство гиганты

(римские поэты-силачи)

не за то, чтоб в рифме стать талантом,

а чтоб людям порчу отмочить.

И Овидий, и Проперций с Галлом,

и Тибулл с Катуллом, и Лукан

разносили с видом разудалым

вирус, словно смерч и ураган.

Кто-то передал из них искусство,

дар, способность, гений, наконец,

той переболевшей в хлам, в капусту,

что взвалила бремени венец.

Той, кто понаевшись витаминов,

той, кто о грядущем став мечтать,

села, не стесняясь, у камина

«Братьев Карамазовых» писать.

Мир с войной и чудный сад вишнёвый

тоже непременно выдаст в свет

женщина, чьи щёчки в цвет пунцовый

выкрасил (в мороз) цветов букет.

Жизнь не только подвигом богата,

место чуду тоже в мире есть!

Змей Горыныч небеса просватал —

тоже римских щелкопёров месть.

Кто из римлян в рифме именитей,

Кто из них победой заблистал,

не в курсах, но версия — Овидий

в пандемию гениев создал.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Из фляги выпивши за здравие,

в своих шахтерках неизменных,

устало шаркая по гравию,

идут рабочие со смены.

Они идут, черны и дюжинны,

бросая касками зарницы —

их дома ждут, готовя ужины,

бухгалтерши и продавщицы.

Ложится справа поле пыльное,

а слева балка слюдяная,

и небо грубое, двужильное,

светлеет, звезды пеленая.

Шахтер — основа мироздания.

И террикон, как черепаха,

застыл в режиме ожидания

за остановкой Красный Пахарь.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Минули времена мятежные

Сто лет назад. И вдруг сегодня

Идут шахтёры. Неизбежное

Опять в России стало модно?

В их лицах кроется решительность.

Трезвы, хоть хряпнули за здравие.

И придаёт им убедительность

Шуршанье под ногами гравия.

Шагают в ногу, как товарищи,

И смело, укрепляясь духом.

Неужто новые пожарища,

А в государстве — заваруха?

А дома ждут их благоверные

И дети: мал, мала да меньше.

Ужель условия прескверные?

Несчастных косит голод женщин?

В глаза красоты бьют природные:

То балки, то поля тучнеют,

То небеса неоднородные —

Ночные звёзды днём наглеют.

Секрета нет: не в революцию

Идут шахтёры напрямик.

Не за поправки в Конституцию —

Шахтёры валят на пикник.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Ночи стали темными и длинными,

солнце опустилось за паром,

воздух, переполненный дельфинами,

отдает водой и серебром.

Папоротник светится сквозь толщу

из-за тучи видимый на треть —

нужно быть внимательней и проще,

чтобы звезды в небе рассмотреть.

Чем светлей, тем делается ближе

запах бузины и чабреца,

лирика галактиками движет

и не останавливается.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Всё за два смешалось полугодия,

словно в дом Облонских я зашла:

папоротник — лета плодородие,

но его зимой я обрела.

В курсе я, что длинными бывают

только ночи тёмные зимой,

папоротник летом прорастает,

если он, конечно, плод земной.

Но поэты могут быть и проще,

в звёзды углубляясь допоздна.

Там любое время маломощно:

Грядка, дядька, Киев, бузина…

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Легко, грациозно, спокойно

скользила вода по реке,

вдали проседали постройки,

звезда куковала в руке.

Луна задевала деревья,

хрусталь на пригорок лила,

и сыпались, как ожерелья,

в траву километры тепла.

На взгорке, похожем на пиццу,

туманы рождали тоску,

а я все стояла и птицу

держала поближе к виску.

Но вдруг изменилась картина —

садовый осот почернел,

и стала прибрежная тина

похожа на длинных червей.

Морозы с железной сноровкой

в пространство метали ножи,

на шею легла, как веревка,

зима — горловина души.

Буран разыгрался, некстати,

дорожные звуки глуша,

и снег, словно мертвый предатель,

повсюду лежал и лежал.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Сама себе я кормщик умный,

И на челне плыву одна.

Вокруг скользит туман бесшумный

Вода красотами полна.

Звезда в руке кукует млечно

(Подарок Млечного пути).

И с верой я пою беспечно,

Природным внемля ассорти.

Хрусталь на берег льётся щедро —

То света лунного пучки.

Жара струится кубометром,

Из пицц колдуя бугорки.

С небес был подан знак девице:

Не надо, мол, впадать в тоску —

Звезда в ладони стала птицей.

Я поднесла ее к виску.

Но что случилось? Красоту

Измял с налёта вихорь шумный,

Мороз ударил за версту.

Мой взгляд становится безумным.

Штормило. Молния сверкала.

На берег швырнуло меня.

Но тут не холмики, а скалы.

Не скалы, а сама броня!

Какая разница: одна ли

Или с пловцами на челне

Плыла бы я в чужие дали

В своё далёкое турне?

Какая разница: себе ли

Я гимны пела на корме

Иль рядом спутники сидели,

В Сибирь готовясь и к тюрьме.

Конец похож: сырую ризу

Сушу одна я под скалой.

И плещет с гор, спускаясь книзу

Мороз и воздух ледяной.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Глинтвейна горячего мне бы,

повсюду крепчает мороз —

дорога от дома до неба,

увы, не из розовых роз.

В фейсбуке воюют, наверно,

сторонники разных систем,

а я человек постмодерна,

не верю ни этим, ни тем.

Когда-нибудь грянет суббота,

часам начинаю отсчет —

давай, дядя Ваня, работать

покуда мы живы еще.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Друг Чехов, пиши пьесы снова.

Я новых имён подскажу!

Уверена, что «Дядя Вова»

Крутому даст старт тиражу.

Куда ж все, мне равные, делись?

Их души на свете ином.

Эпохи абсурдов приелись —

Обман между явью и сном.

Глинтвейна Антону накапать

В цветочных из роз номерах.

А выпивши, пьеску состряпать

На пару. Конечно, в стихах.

Мечтаю лишь с теми общаться,

Кому я смогу доверять.

Но некем теперь вдохновляться,

И некого вдохновлять.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Мой быт прекрасен: лампа, маховик,

перчатки, нос поломанной точильни,

короткой батареи змеевик,

две крышки, мясорубка, холодильник.

Я наблюдатель: круг сковороды

очерчивает темные пределы,

идет из крана линия воды,

стоят в сушилке чашки пустотелы,

три вилки, параллельные черте

стола, символизируют беспечность,

две брошенные крышки на плите,

сливаясь, образуют бесконечность.

Пишу об этом из таких низин,

что ниже только черви и соседи,

стоянка, продуктовый магазин,

поребрики, столбы, электросети.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Мой быт прекрасен: снизу мне стучат

Соседи из котла (в глубинах ада).

Я знаю, что им хуже: маловат

Котёл. Ну, а в моём гнезде — отрада.

Со мною холодильник, змеевик,

Точильня вкупе с музой из Парнаса.

Две крышки и какой-то маховик,

Который машет крыльями Пегаса.

Да и других вещей невпроворот:

Перчатки, мясорубка, сковородка.

Крылатый конь берёт их в оборот,

А муза лихо шлёт в санобработку.

В санобработке тон всем задают

Машинка моечная и стиралка.

Три вилки обижаются, орут:

— Нас вымоют? Для нас воды не жалко?

А снизу снова постучали мне.

Не лампу зажигаю, а лампаду.

Хотела посидеть я при луне,

А мне из днища напустили ада.

Коль есть такие, кто попал в котёл,

Такие, кто меня несчастней даже,

То классно! Символический глагол

О радостях души моей расскажет.

Пусть не увидят из своих низин

Все эти черви, крысы и соседи,

стоянку, продуктовый магазин,

поребриков, столбов, электросетей.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Циклон, недобрая подушка,

плывет по небу, как паром,

еще немного и старушку

студент ударит топором.

Россия — снежная держава,

печальных мыслей колыбель,

как говорил Акутагава,

свободен — чухай в Коктебель.

Синдром земного постояльца —

боль, затаенная внутри —

крепись, держи себя за яйца,

не верь, не бойся, не ори.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

В России море баб, чьи руки

коней ловили на скаку.

В огонь избушек в жутких муках

их ноги шли чрез «не могу».

Но чтобы бабы били бабок?

Да чтобы острым топором?

О небо! День сегодня зябок —

циклон на небе, как паром!

И чтобы бабы яйца жали

себе, а не мужьям своим?

И не куриные? Скрижалям

не ведом срам сей мировым!

Конечно, если жать за яйца

прекрасных дев, то ора нет!

Синдром земного постояльца:

без боли — страхам всем привет.

Пороки к нам принёс в державу

японский не городовой.

Всё жаждал оный русской славы,

как Достоевский рядовой.

Всем в Коктебель пора отчухать

и правду сущую признать,

аллегоричность всю пронюхать,

и миру мир иносказать.

Аллюзий — море в мире русском:

ведь «бабе с яйцами» родня

и та, что в пламя — как в кутузку,

и та, что тормозит коня.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Возьми меня в ладонь и вознеси,

я высоты бояться перестала.

Подай мне перелётное такси

как милостыню у вокзала.

Над головой сияет синева,

на буквы распадается курсивом.

Я много лет сдавала на права,

но получила донорскую ксиву.

Чем больше дар, тем сумка тяжелей,

а я давно несу без остановки.

Возьми меня в ладонь и пожалей,

врисуй под кожу, как татуировку.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Билет мне подари, Аэрофлот!

Я и Люфт Ганзой ввысь взлететь согласна.

Не милостей прошу — наоборот.

Я быть к подачкам не хочу причастной.

Желаю я всего лишь полетать.

Не убежать, не стать иноагентом —

Нет смысла мне такое предлагать.

Мне мутные чужды эксперименты.

Не прятала активы за кордон

(Ведь нет их у меня, давайте честно).

Лишь в том всегда я видела резон,

Что кровь отчизне отдавать уместно.

И на права я тоже ей сдала,

Во всех правах страна мне отказала.

На спину лишний груз? Вот это — да.

Тату и нар по счастью избежала.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Пыли дорожной нечистые танцы,

слева подсолнухи, справа картофель,

я позабыла название станций —

помнится шахты египетский профиль.

Помню, что воздух полынный был горек,

простыни в крошеве угольной пыли,

крышу сарая, и маленький дворик,

где мы белье по субботам сушили.

Помню подвал, и на полках — бутыли,

мусорник, старую каменоломню,

место роддома, который закрыли,

а вот причину рожденья — не помню.

Помню в окне своего кабинета

обруч копра, исполняющий сальто,

щелкали счеты, вращалась планета,

и не сходилось конечное сальдо.

Дальнее время, начало начала,

стертые знаки забытого мига,

необратимость того, что умчалось,

но отразилось в бухгалтерской книге.

Так и живу по привычке, иначе

мир не докажет свое постоянство.

Все мы наполнены космосом, значит

я говорю не в пустое пространство.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Я обо всём папу с мамой спросила.

В детстве сама я немало видала:

шахты и уголь, рабочую силу,

крышу сарая, бельё, даже сало,

мусорник, двор и бутылки горилки,

слева подсолнухи, справа картофель.

В мир же явил себя не на подстилке,

а на кушетке роддома мой профиль.

Предки мне этот роддом показали.

Внутрь на экскурсию даже сводили.

Напрочь вопрос прояснить отказали,

как и зачем они дочку родили.

Так и живу я, ответа не зная,

Мучаюсь, сидя в своём кабинете.

В мыслях об этом — туманность сплошная.

В поисках мыслью брожу по планете!

Люди в округе счастливые ходят:

Этим вопросом себя не изводят.

В детстве им предки ответ подсказали,

как и зачем они деток рожали.

В поисках знания я докопалась

Даже до старой бухгалтерской книги.

Космосом книга сия оказалась,

в ней не понять нифига, кроме фиги.

Так и осталась одна я в пространстве

(пусть не в пустом, а из множества хлама),

кто не узнал о былом хулиганстве:

как и зачем родила меня мама.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Звук непонятный, оркестровый

ползет по улице ночной,

мир на пороге катастрофы,

а мы в палатке овощной

скупаем яблоки и груши

на сотню тысяч лет вперед.

О, это звук, влетевший в уши

и перекрывший кислород.

Какие дивные фактуры

мелькают в сводке новостей,

жаль, я фанат литературы,

а не общественных страстей.

Запретный плод — такая малость —

модель познания Земли,

а сколько нам еще осталось,

не знает даже Аттали.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Про Аттали однажды я узнала.

Мне стало интересно — я прочла.

Впитав идеи, их в статью загнала1

И с личными стихами сопрягла.

А тут ещё фактуры привалило:

Из каждого земного утюга

Общественная страсть ключом забила

(Навальный с темой царского дворца).

Галактика готова развалиться

(Оркестр играет похоронный марш) —

Её спасать мне надо торопиться.

…Но вдруг передо мной встаёт торгаш.

В себя пришла и поняла: в палатке

Сама средь груш и яблок я стою.

Я замерла в одной крутой догадке:

Быть может, подложили мне свинью?

На входе — «Овощи», ни буквой больше.

А я тут кучу фруктов нагребла.

Модель земного шара ясно тоньше

(Был дома глобус — не уберегла).

В висках опять стучит: плодом запретным

Не груша, а лишь яблоко звалось.

Да! Смысл содержал в себе конкретный

Лишь образ яблока… Тут не срослось.

Литература лишь авторитетна!

И тонны груш не влезут в хилый воз

(Не существует груш новозаветных),

И Аттали для мира — не Христос…

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

В банке сказали: возьмёте монету

сильно не трите, водите легко,

там под полоскою серого цвета

вы обнаружите новый пин-код.

Вышла из банка. На детских качелях

мальчик качался, скрипели болты,

рядом в «Харчевне» чиновники ели,

терли салфетками жирные рты.

Птицы летели, собаки бежали,

дворники метлами землю скребли.

Вписаны эти мгновенья в скрижали,

или же в ливневый сток утекли?

Город как город. Сроднился с планетой.

Город-инфекция. Город-налет.

Если стереть его крупной монетой,

взгляду откроется новый пин-код.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Разбогатела я, выйдя из банка,

Выдали ломаный там мне медяк

И подсказали, что, мол, россиянка,

Грош этот не для похода в кабак:

— Эта монета с особенным свойством.

Если найдёте полоску на нём,

Трите! Однако слегка, без геройства,

А руководствуясь женским чутьём…

Тру я теперь по утрам и в обеды,

По вечерам, а порой и в ночи.

Я терпелива, я не привереда.

Не выдаётся пин-код, хоть кричи.

Может, мне ложную дали монету?

Я на деньге полосы не нашла:

Аверс и реверс похожего цвета,

Чувствую, скоро натру добела.

Серого нет… Я пойду прогуляться.

Может, вложиться монетой в обед?

По дорогим ресторанам пошляться?

Ба! Там уже мой банкир-мироед.

Я увидала его чрез окошко.

С другом-чиновником в глотку пихал

То ли гуся, то ль куриную ножку —

Жирной рукой (но не мне) помахал.

Впрочем, меня в ресторан не впустили,

Стоило только швейцару взглянуть

На медячок… Тут таких не кормили.

Да и банкир мой успел ускользнуть.

Боже, какая вокруг красотища!

Птички летают и песни поют.

Пёсики бегают, дворники рыщут,

И заодно и асфальты скребут.

Город с пин-кодом и не отвертеться.

Город-инфекция. Город-налёт.

Стоит, не жмурясь, вокруг оглядеться,

Прёт отовсюду, маячит пин-код.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

О траве и о детях

я над землею

на самом высоком

живу на каком-то

самом последнем

выше лишь балки

чердачных подпорок

пусть — маломерка

пускай без балкона

но все-таки небо

темное темное

ночью такое

что хочется плакать

хочется думать

о чем-то простом

о траве и о детях

что еще делать

когда проживаешь

на самом последнем

ВЛАДИМИР БУЕВ

Тоже о траве и о детях

время однако

пришло реноваций

сносить будут много

очень надеюсь

что новую хату

смогу получить я

мне надоело

смотреть прямо в небо

и жить без балкона

крохотна комната

негде поставить

кроватку с коляской

хочется деток

приходится думать

о травах однако

что ещё делать

когда реноваций

тебе не дождаться

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Это муж мой, он тысячу лет

меня лямкой жалеет,

надевает железный браслет

и ведёт к батарее,

это снова какой-нибудь он

восседает на муле,

он устал, он ведёт легион

электрических стульев —

бородач, воскрешённый старик,

басурман горбоносый,

я жена твоя, вот мой парик,

оторви мои косы —

это сон о прохладе ручья

тишину обнажает,

потому что я ночью ничья —

ни своя, ни чужая.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Дома у нас домостроя гнёт.

Впрочем, бывает хуже.

Муж мой садист, меня вечно бьёт.

Я всегда безоружна.

Вдруг в батарею лицом уткнёт,

вилку в розетку включит:

ток электрический сунет в рот.

Конец ознакомительного фрагмента.