Воспитатель

Владимир Азаров, 2021

Владимир Азаров провёл своё детство в ссылке в Казахстане. Отец Владимира попал в жернова сталинских репрессий и был выслан с семьёй из Ленинграда. В бараке, где поселилась семья Владимира, соседом оказался человек искусства – кинематографист, иностранец, прибывший помогать молодой послереволюционной России делать новое кино. Его карьера началась еще при Ленине. Этот пожилой художник, к которому приводит Владимира мать, ходя утром на работу, становится его «няней», наставником – Воспитателем. У него маленький Владимир учится видеть и отображать окружающий мир, в условиях далеко не самых благоприятных для реализации своих способностей. Книга о непростых аспектах человеческой жизни, осложняющейся всегда многотрудной тернистой дорогой. Это собрание поэтизированных повествований призывает не забывать, что жизнь надо прожить, испытывая радость и благодарность за каждую секунду и каждую минуту, которые нам отведены в этом мире.

II. Воспитатель

«Кто сказал, что мы родились только один раз?»

Жак Деррида

Посвящается мне самому:

Уверен родился дважды — второй раз в пять лет…

Ле Корбюзье

На шмуцтитуле:

«Народный художник СССР Евгений Евгеньевич Еней».

Рисунок В. П. Волина. 1964 г.

«Поэма прямого угла»

«Два ритма,

которые регулируют нашу судьбу:

Восходит солнце,

Солнце садится,

Снова восходит солнце.

И вот в чём ценность этого:

Человеческое тело,

Выбранное средство —

Это пропорция.

Я думаю, что сцепленные пальцами

Ладони рук —

Правой и левой,

Соединённых в необходимом

Примирении.

Закон вселенной как код жизни —

Это два ритма,

которые регулируют нашу судьбу:

Восходит солнце,

Солнце садится,

Снова восходит солнце…

Амазонки готовы

Уйти, ходить, вернуться и снова уйти,

Чтобы сражаться с воинами.

Амазонки молоды.

Они не стареют».

1

Здравствуй, время!

Лети, лети!

Лети быстрее!

В моё будущее!

Но так долго ещё ждать —

Мне всего пять лет…

Проще в прошлое — десятки лет назад,

Когда мою семью выдворили

Из Ленинграда в холодные

И Снежные степи Казахстана.

Отца арестовали,

Как многих других отцов

Времени сталинских репрессий.

И мы — в деревянном бараке

В маленьком поселении Макинск,

Где была железнодорожная станция.

Соседом, за стеной в бараке, жил

Иностранец — кинематографист.

Кинематографист?

Я был слишком мал понять значение этого слова.

Но догадывался — он делал кино,

Которое я тоже придумывал, рисуя пастелью,

Кинематографиста…

Он — сутулый, смотрел вниз, медленно ходил,

Был уже немолодой…

Волосы седые жидкие,

Совсем не как у моего отца.

Да, он был не атлетического сложения моего отца,

Ленинградского спортсмена — настоящего борца…

А сосед — без устали что-то рисующий художник…

Пастель, тушь, карандаши — его оружие

В его маленькой ячейке нашего барака —

И сидел он за шатающимся столом…

Моя мать перед уходом на работу

Рано утром, как в детский сад,

Вела меня к нему,

Ставшему моим Воспитателем и другом…

Мне четыре или пять…

Сидел я рядом — целый день,

На следующий день опять

Перерисовывал его рисунки

Испачканными красками руками —

Пастелью, тушью…

Сидел… Сидел…

Переданный мамой хлеб ел…

Предполагаю — не от казахского мороза

Причина моего будущего сколиоза…

Я около него. Его любил.

И был для меня воздух в его «келье» любимым,

Который пах бензином…

Любил пастели, акварели, разложенные

Как в канцелярском магазине…

Клубящийся табачный дым над нами,

Придя домой, рассказывал об этом маме…

Как я его любил!

Такой смешной! И абсолютно не советский —

Странный иностранный вид!

Всегда он улыбался и не был никогда сердит…

Его штанов — зеленых бриджей в клетку,

В нашем Макинске — ни у кого!

Был рад, если у барака бегал вокруг него…

Мой новый друг. Сосед. Мой Воспитатель.

Думаю, моей судьбы создатель…

Каждое утро у него,

На целый день — мамины кусочки хлеба,

И исписанные мамины страницы,

На чём мне рисовать,

Чтоб ей вечером таланту удивиться…

Сегодня воскресение — выходной…

Мама дома. Занята. Домашние дела.

Она со мной, и несколько её подруг

Приходят к ней прямо как домой…

Чему она всегда была так рада,

Особенно, если они из Ленинграда…

Я у окна. Они не в моём зрении,

Пьют чай с маминым вареньем,

Только и делают, что говорят!

Окей, я не под их обстрелом —

Увлечены! И на ребёнка не глядят…

Вера Ильинична — машинистка,

И ещё гостья, тоже Вера — без отчества —

Такая молодая! И блондинка…

И ни одной морщинки…

Захаживает в нашу келью… Я улыбаюсь…

И она с улыбкой смотрит на меня…

Красивые, как мне известно,

Всегда блондинки! Звезда кино Любовь Орлова!

Наверное и жгучие брюнетки,

Если в будущем они ко мне придут…

Я около окна

На нашем земляном полу…

Вожусь, двигаюсь, играю — мой любимый грузовик,

Который сделал мне отец, когда был с нами,

Помню, он сказал, разведя руками:

Вот тебе машина…

Не стоит и червонца —

Бесценная — не из магазина.

Деревянная — сестрица Буратино…

И на полу разбросаны карандаши.

Один из них

Новый, но отточенный —

Подарок машинистки…

Ильиничне спасибо!

Синий химический —

Для неба моря — станет любимей всех!

Мой «пюпитр»,

Так Воспитатель называет наш венский стул,

Рисую я на нём,

Сейчас он под Ильиничной…

Она пьёт мамин чай…

Который уж стакан?

Когда печатать успевает?

Не вижу, слышу: говорят и говорят!

Если взгляну, увижу:

Ильинична смотрит на мою Кукушку!

Нравится? Больше чем её наручные часы?

Да, больше чем её наручные часы:

Спасибо за гостеприимство,

Дорогая Люба!

Как славно мы отметили наш выходной!

Какой чудесный чай! Теперь пора домой.

До утра двадцать моих страниц успеть!

И моей Инне долго горестно одной сидеть…

И мне пора.

Моя вторая Вера,

Ты же можешь не спешить.

Ещё варенье есть из Темиртау —

Другого лагеря, там был лес, ягоды, орехи, травы!

О Боже правый!

Он шутил:

«Как в доме отдыха…»

Гости встают,

К двери идут покинуть чаепития приют…

Ильинична уже держит дверную ручку:

Да, Люба!

Что хотела я ещё сказать… В очереди

За мной — сосед ваш, иноземец,

Он поволжский немец?

Кто?

Наш Пусенька — кинематографист?

Нет, Ильинична.

Он из Европы, как мы, ссыльный,

Работал на Ленфильме.

Из Ленинграда?

Да-да!

Можешь передать ему? Я очень рада!

И обе Веры:

Вовочка, прощай!

Я оборачиваюсь к ним с улыбкой…

Дверь закрывается… Клубы стужи…

Они уже снаружи…

Я бегом бегу к моему стулу!

Хватаю обеими руками, как он мне нужен!

Во рту держу подаренный Ильиничной синий

карандаш!

Опять около окна —

На земляном полу…

Ещё играет солнце —

Послеполуденное —

То есть, ещё не ушло!

И моё творчество

Пока две Веры пили чай

Мне в голову пришло —

Спешу запечатлеть

На венском стуле

Почти произошло!

Линия — горизонтальная, астральная

Нетривиальная и очень синяя —

Ильиничны отточенный подарок,

И волн геометрия — это река Нева.

Архитектура Ленинграда?

Так просто для меня — как дважды два:

В линейных вертикалях

Закодировать всех башен шпили!

Наш любимый Ленинград так плотно обступили!

Мой РЕАЛИЗМ…

Скорее АБСТРАКЦИОНИЗМ!

Знал два слова, но не знал,

Мой Воспитатель не сказал,

АБСТРАКЦИОНИЗМ — преступленье,

Ведь мне было всего четыре или пять…

И Чуковский знал это!

Пудиков пять-шесть

Больше ему не съесть —

Он ещё у меня маленький…

А потом…

Я помнил Ленинград… Фотографии семейного

альбома…

Мои каракули

И вертикальные

Отрезки линий

Были моей памяти итог, Воспитатель говорил

Я уже многое мог:

Ты знаешь, Любочка, у нашего

Владимира есть фантазия!

2

«Ку-ку, ку-ку, ку-ку»

Три раза, три часа… Я считаю,

Сколько раз кукушка прокукует.

Я дома, не у Воспитателя —

Он назван мамой «Пусенькой»…

Он в нашей келье…

Может быть первый раз? Не помню точно…

Он много говорит… Всё о себе!

Называет себя именем «Энея» — сражается за Трою!

Дядя Евгений я его назвал —

Мой Учитель рисования пастелью…

Мы как бы прикорнули около него —

Моя мать и её сын Владимир,

В этот вечер она пригласила к нам его…

На столе клеёнчатая клетчатая скатерть…

Наша лампочка без абажура

Отбрасывает на белёсые бугорчатые стены

Наши двигающиеся силуэты,

Символизирующие для меня кино!

Я заражён уже его кино-болезнью…

Спросить его?

Ты видишь

Эти живущие на стенах тени,

Дядя Евгений?

Пока стесняюсь…

Меня зовут к столу, они всё продолжают

Говорить, но понимаю:

Мы все томимся в ожидании чая.

Чайник уже клокочет, шипит, мы этого не

замечаем…

Они всё говорят и говорят!

Понять их бесконечные слова?

И как мама вникает в его непонятный говор?

И я пытаюсь хоть немного разобрать,

Слушая — понять, а мне так и не узнать,

О чём это кино,

Которое показывает мне лампочка давно —

Проекции наших теней на стенах…

Скука для меня! И быть недовольным не боюсь —

Показано смеюсь в общем ожидании чая…

Эй, Воспитатель! Мы друзья!

Но ты забыл меня

Вовлечь в ваше общение!

Учи меня хоть чуть понимать твоё произношение!

И, наконец,

Мать ставит на стол вскипевший чайник!

А мне наливает в кружку козье молоко,

Не нравится ей моя показная эйфория —

Укоризненно грозит мне пальцем!

Владимир, перестань!

Пей козье молоко. Оно полезно.

А потом спать.

Тепло. Накройся лёгким одеялом…

Банка казахского варенья из лесных ягод —

Спецугощенье Воспитателю.

Я беру хлеб, намазываю эту кислую сладость.

И сегодня у нас на столе сахар!

Такая сладкая невероятность —

Или большая радость

Исчезнувшего счастья — для особых

Маминых гостей!

Она же пьёт чай с сахарином…

Сахар — украшение стола!

Яркие куски, которые мой Воспитатель

Превратит в белый контраст его ярко-красочных

пастелей.

Пытаюсь влезть в застольный разговор…

Я же тоже за столом!

Конечно, я будущий художник!

Дядя Евгений:

Ты — художник будущего!

Моя мать:

Владимир, уже поздно. Твоё козье молоко!

Не прикоснулся к нему даже!

Мои слова:

Когда я вырасту, мои картины будут в Эрмитаже!

Пью, жую, уже рассеянно слушаю их разговор

И вижу свою физиономию:

Темно-синее стекло окна: вижу веки слипаются,

И слышно рядом, за окном — поёт ночная вьюга —

Живая, на казахском языке:

Уу-уу! Уу-уу!

Меня она пугает, но я не один!

Ветер, злобно завывая, кидает в окно комья снега,

Злясь, что этому дутью не расслышать наш разговор —

Такой застольный вздор —

Срисованный с картинок дяди Евгения —

Казахская зима —

За окном — портрет злого завывающего ветра —

Ему так любопытно разгадать слова, что за столом!

И кто все мы —

Я, мама, Воспитатель!

Слушаем — Евгения Евгеньевича Енея^[1] —

Кино-мечтателя,

Который прибыл в СССР,

Чтобы воевать за освободившуюся Трою.

В его сознании и вере —

В его

Поэтическом

Воображении —

Революционная Россия

Это Троя,

Гомера древний город,

Одиссея Илиада —

Новое общество, пришедшее на свет!

Футурология — фантастика?

Или лженаука?

Мой Воспитатель представился:

Я — Эней!

Это имя он дал себе — герою,

Имя, которое закрепилось в русском языке,

ЕНЕЙ —

Он в советском русском авангарде!

В новой советской кинофилософии!

Километры за километрами

Нитрата целлюлозы киноплёнки,

Схвачены его пытливым взглядом!

Кино — свидетельство событий жизни

Советской Трои!

1923–1926-й

ГОДЫ

И потом —

ГОД

1937-й!

Год переломный!

Для нас!

И для него!

Дядя Евгений улыбается воспоминанию:

В авангардной,

Туманной —

Не в фокусе кинопроекции.

Троянский Конь —

Это гигантское деревянное животное

Стоит у киностудии «Ленфильм»!

В чрево вход — железные ворота.

Грохот!

И они открыты!

И в чёрной глубине —

Геенна — бездна — преисподняя!

Люцифер дышит красным пламенем!

Евгений Евгеньевич Еней:

Нет! Это не Троянский Конь,

Который звал Ленинград!

Громкий и зловещий колокольный звон!

Раскаты боя барабанов!

Конвой красноармейцев идёт строем —

Прощай, Еней!

Ищи Трою и себя — Энея!

Найди своё кино — свою судьбу

В снегах, песках, буранах Казахстана!

3

Стук в дверь. Я у Воспитателя:

Эй, Воспитатель! За дверью моя мама!

Я пришла раньше! Зову к чаю…

Мой Воспитатель набрасывает на меня

Мамину верблюжью шаль —

Морозу лишь секунда — из двери в дверь,

И наша келья!

Гостеприимный сбитый отцом стол…

Тикают часы

С кукушкой — ленивой, но любимой…

Слышно — кипит чайник…

Мать кладёт мне подогретую утреннюю кашу.

Ложку рыбьего жира! Открой рот!

Нет! Потом!

Сейчас! Потом будет мой сюрприз!

Фу! Скорей налей мне чаю!

Как люблю я сахарин, размешиваю три порции,

Кручу ложку, касаясь стенок чашки — чашка поет…

Отвлечь может только благоухающий сюрприз:

На сковородке шкварчат оладьи.

Мне удалось достать муки!

Поздравляю, Любочка!

Молча жую. Я и мой желудок радуются.

О мой бог! (О нет! Я атеист!)

Опять их бесконечная беседа!

Пусть поговорят!

И они говорят-говорят-говорят…

Это было летом 1923-го…

О! Мой Воспитатель

Вспоминает

Какой-то древний эпизод!

О мой бог! Люди жили так давно?

Мне всё равно…

Моя жизнь ребёнка — бесконечна…

Но может он что-то

Интересное расскажет?

Но как понять, как разобрать, что он скажет?

1923-й год? Это же почти двадцать

Лет назад?

Да, Люба! Приехал к вам… И как сейчас

В карманах пусто — в Ленинграде… И, конечно, дождь

В этой Колыбели пролетарской революции…

И не как турист-капиталист — голодный, бедный,

За плечами ранец…

Мой Воспитатель улыбается,

Мама смотрит на него, не удивляясь…

И знаешь, Люба, даже не было зонта…

Такой я недотёпа-иностранец.

Но смешная плетёная корзина мной была взята…

Я был таким всегда…

Нет… Не всегда, наш добрый Пусенька…

Финский вокзал. Людей немного.

И всё не как в моей Европе. И моё сердце билось

По-другому под проливным дождём…

Я уже на Невском! Люди бегут спешат…

Промок до нитки.

Остановился — гигантская афиша!

Ярчайшие большие буквы!

Изучаю…

И русский я не выучил! Ваш недотёпа!

С трудом читаю —

Кабинет доктора Калигари!

О! Назубок я Калигари знаю!

Ура! Я там, где надо быть! Мой экспрессионизм!

И, о! Моя архитектура —

Арт-деко — Кинотеатр Пикадилли!

Моя религия — мой оптимизм!

Я помню, Пусенька!

Потом он назывался «Эрос». Я в нём смотрела

«Поцелуй» — с Мэри Пикфорд…

Такой смешной был фильм…

О, Любочка, безобразие страны СССР!

В прокате был без разрешения звёзд!

Наконец меня он замечает:

Владимир, ты, что? Уснул?

Кто? Я? Да, хочу спать…

Могу уйти…Я знаю, где моя кровать…

Мама очнулась от Воспитателя рассказа…

Ты кашу не доел, допей хоть молоко

И на кровать.

Да Люба! Пару слов о том, как я стал Кинемато —

Графистом в Пикадилли…

Я на раскладушке…

Рассказ о том, как Воспитатель стал

Кинематографистом пропал —

Я уже устал…

Последние слова, которые услышал:

Я вошёл в широко

Распахнутые двери Пикадилли…

И засыпал я с рифмой:

Пикадилли — Крокодили…

Пикадилли — Крокодили,

Пикадилли — Крокодили…

4

Утро. Мама укутала меня

Своей казахской шалью,

Открыла нашу дверь —

Мой Воспитатель

Стоял уже в дверном проёме своего отсека,

Завёрнутый в свой странный иностранный шарф:

Любочка!

Доброе утро, Пусенька! Простите, сегодня

Я вернусь попозже… Так благодарна Вам!

За нами дверь Пусеньки закрылась.

Дядя Евгений! Я так рад, что у тебя

Профессия лентяя…

Что?

Что ты говоришь?

Ты сам не знаешь, как тебе везёт! Ты даже

Не представляешь, что нормальные мужчины весь день

Работают в поле, на заводе…

Проходи, Владимир!

Ты с самого утра много говоришь…

Когда вырасту — конечно, буду я рабочим,

Как все советские мужчины. А ты?

Ты просто лежебока,

Как я завидую тебе!

О чем ты? Ради Бога!

Сядь рядом — на мою кровать…

Бери эту пастель

И пусть твои фантазии

Унесут тебя подальше

От твоего утреннего безобразия…

У всех труд — от заката до рассвета.

Мама уходит позже — у неё ребёнок этот…

И ей разрешено это…

Сядь! Владимир!

Зачем сравнение со мной?

Подойди к столу!

Ты слышишь?

Садись, рисуй свои фантазии пастелью!

Слышишь?

Но — дядя Евгений! Ты же спишь долго, как я,

А иногда и дольше!

Твоя профессия — это твои рисунки!

О, господи, и это для мужчины!

Ребёнок! Тебе ещё пастели?

Я закончу эскиз и подойду к тебе —

Что ты нарисовал?

Как хорошо тебе бездельничать!

Вот, как сейчас — ты уселся

И развлекаешься красивыми цветами всех пастелей!

Если такую жизнь человек ведёт —

Он становится лентяем.

Что ты сказал?

Тебе нужна ещё пастель?

Нет, нет. Мне хватит.

Владимир! Зачем ты встал?

Ты хочешь писать?

Горшок под кроватью.

Достать?

Я хочу стать таким

Как ты — мой Воспитатель!

Делать, что ты называешь своей работой —

То есть всего лишь рисовать…

НУ вот последний твой эскиз!

Очередная юрта! Уютный Казахстан! Ты знаешь,

Мне кажется, Пусенька — то есть дядя Евгений,

Тебе надо нарисовать ещё автомобиль!

Автомобиль?

Но почему?

Владимир, сядь!

Дай мне закончить рисунок!

Садись, пожалуйста!

Да. Автомобиль! Или много автомобилей…

А может даже грузовик!

И они мчатся по степи! И чемоданы…

Чемоданы легче рисовать!

И ещё самолёт…

О, Владимир! У времени есть крылья!

Время летит, как птица!

Не мешай мне работать!

Уже темнеет?

Включи свет!

Окей!

Спасибо, непоседливый ребёнок…

А теперь расставим наше творчество

На кровати вдоль стены —

Мои юрты —

С казахскими детьми!

Затем с вербдлюдами и лошадьми!

И твою красную мчащуюся технику войны!

Воспитатель вымыл измазанные пастелью руки…

Самокрутка свисала изо рта…

Владимир, хочешь тоже покурить?

Хочу!

Он скрутил мне папироску из газетного обрывка,

Насыпал табака, который крошки хлеба…

Достаточно? Ведь крепкий табачок…

Отлично! Спасибо, товарищ Воспитатель!

Двое мужчин сидят и курят.

Стук в дверь. И я кричу!

Эй!

Мама вернулась!

О! Поздравляю, Пусенька!

Потрясающие сделаны работы!

Это то, что заказано?

Да — они ждут мои эскизы.

Вчера пришло письмо. Так удивился…

Мой близкий друг — Москвин. Наш кинооператор.

Поздравляю!

Иногда сквозь тучи

В Казахстане проглядывает солнце…

Любочка, настоящие друзья —

Они на всю жизнь…

Мои друзья! Опять тот мой Пикадилли!

Они со мной…

Может, помнишь фильм «Октябрина»?

«Октябрина»? Известная картина?

Нет… Просто моё советское начало в Пикадилли!

«Пикадилли? А! Вы встретили своих там трёх

Будущих коллег. Тот 1923-й год?

Похождения Октябрины — наша проба!

Такой был дурной фильм!

Гриша — такой шустрый! Активный человек!

Настоящий нэпман! Тогда Ленин еще был жив!

Наша надежда, что победит революционный

Авангард в России…

И эта дура — Октябрина —

Наше ленинградское начало после шока от

Калигари в Пикадилли!

Два гиперактивных друга: Гриша, Лёня!

В них жила та же зараза — немецкий Экспрессионизм!

Они создали ФЭКС —

Фабрику Эксцентрического Актёра!

Спустя неделю, я с деньгами…Купил нэпмановский

Костюм и выглядел как настоящий кинематографист!

Такое начало, Любочка!

Октябрина? Нет, Пусенька, не помню…

Это короткометражка —

Всего 25 минут…

Сколько они будут говорить?

Уже вечер!

Говорят и говорят без остановки.

В моём животе пусто…

Даже не выросла капуста…

Никакой еды с утра!

Октябрина, Октябрина!

Мой стишок от голода —

Почти кричу:

Октябрина, Октябрина

Я голодная детина,

Я ребёнок — не скотина,

Ничего ещё не ел,

С моих утренних похмел….

О! Ты и Поэт теперь?

Да! Когда голодный!

Сейчас что-нибудь приготовлю!

Поешьте с нами, Пусенька?

Нет, Любочка, спасибо. Поужинаю

У Анны Семёновны — Я обещал.

Мы вышли

Из пусенькиной камеры…

Я ем ещё не остывшую манную кашу…

Пусенькина фантазия во мне:

Октябрина Октябрина украинская девчина!

Успокойся! Это имя от нашего Октября!

Что? Это не сказал нам Воспитатель…

Готов ложиться спать?

Мне уже снится сон…

Изображаю храп и думаю во сне,

Кто обо мне заботится? Только мама?

А о Грише и Лёне в Ленинграде?

(Когда я научился читать,

Прочитал где-то:

«Григорий Козинцев и Леонид Трауберг были

Не на много старше нас —

Принятых абитуриентов,

Но уже многое сделали в кино…»

Что это? Где я прочитал?)

Украина — Октябрина… Х-х-р-р…

И мамин голос:

Ну нет же! Наш Октябрь! Спи!

Что?

Может мне приснится?

И приснилось:

Советская Россия, начало 1920-х годов, эпоха НЭПа. Комсомолка Октябрина работает управдом и выселяет на крышу нэпмана за злостную неуплату арендной платы. Там нэпман откупоривает бутылку пива, из которой магическим образом появляется новый персонаж — Пуанкаре. Замечу в скобках, что Пуанкаре был премьер-министром Франции, который был ярым противником советской России. Пуанкаре и нэпман решают ограбить Госбанк СССР, но Октябрина разрушает их планы с помощью товарищей комсомольцев и современных технических чудес. Эксцентричное действие этой немой картины происходило на куполе Исаакиевского собора в Петербурге, на крышах домов, и его даже снимали с аэроплана.

5

Всё ли у меня в порядке? Почти всё…

Мой свитер — полушерстяной,

С пятидесятипроцентным содержанием шерсти,

Почти тёплый. В печурку мама подбросила

Немного новых дров.

Так какой же сейчас месяц?

Зима? Январь?

Посмотрим на календарь.

Все эти буквы я уже знаю.

Я-Н-В-А-Р-Ь

Я дома один — жду маму…

Она опаздывает уже на час.

Говорила — придёт в шесть.

Терпение, маленький Владимир!

Я должен ждать. Не волноваться и не плакать.

Вести себя, как большой мальчик!

Летом этого года уже шесть.

«Ку-ку!»

Бьют мои любимые часы с кукушкой.

Полшестого:

«Ку-ку!»

Это не ровный час, поэтому песня кукушки

короткая

Эй! Глупая! Повтори, пожалуйста, своё «Ку-ку!»

Вот так.

Можешь чаще?

Как радио?

Нет?

Дура!

Ей кричу!

Единственное развлечение моё — радио,

И оно не поднимает настроения…

Хрипит долго говорящий радио вещатель…

Не Левитан… Эй, глупый чёрный конус!

Где твоя музыка? Хожу из угла в угол…

Останавливаюсь

У окна промёрзших два стекла

Становятся быстро черно-синими,

А включённая ушедшей мамой

Лампочка без абажура

Уже давно

Стала зажжённой, затем — яркой,

Дисциплинированно проецирующей мою

Двигающуюся тень, —

Кино на наших стенах в бугорках…

Эй! Воспитатель!

Ты почти здесь!

Забыл,

Могу пить

Остатки чая, —

Чайник на не совсем остывшей печке…

Доесть отломанный кусочек хлеба…

Что ещё можно сделать?

Поиграть в опостылевшие игрушки?

Рисовать нет никакого стимула…

И неужели страшно?

Да… Почему отвлёкся?

Вспоминай!

Мама уехала вместе с ним…

С дядей Евгением, то есть с Воспитателем.

Он зашёл что-то сказать…

Как всегда с сильным акцентом…

Как бы волновался…

Я не понимал его слова…

Может быть, он тогда сказал:

«Телега уже приехала. С нами Василий…

Ты готова, Любочка?»

И он ушёл.

Мама подошла к окну,

Термометр за заиндевевшим окном

Показывал минус тридцать.

Мама, может не сегодня? А?

Увы, Владимир,

Надо ехать.

Надо достать еды.

Но ты привезёшь только капусту —

Она невкусная!

Ты уже взрослый. Этим летом —

Тебе шесть!

Ты же понимаешь, без еды —

Не проживём…

Может, будет и морковь…

Помню,

Мои глаза в слезах…

Нет — пока не буду плакать.

Единственное живое существо, кроме меня —

Кукушка…

Но она молчит…

И так будет вести себя, может быть,

До шести часов.

Кукушка, ты запоёшь пораньше,

Чтобы мама скорей вернулась!

Но потом произошло такое!

Жутко!

Мне трудно рассказать!

Всё вдруг преобразилось молниеносно!

Дверь резко распахнулась!

В комнату ворвалась покрытая белым инеем скульптура!

Она бежит к кровати мамы!

Падает на мамы пиковое одеяло,

Как подстреленное животное в нашей степи!

Я громко закричал!

Что с моим зрением и слухом?

Может, мне всё это снится?

Я был готов заплакать! Но вдруг увидел Воспитателя

С чайником, из которого валил пар!

Любочка!

Анна Семеновна дала мне Кипятку!

Владимир, найди ваш тазик!

Я ни жив, ни мёртв.

Я понял, белая скульптура —

Это мамина измёрзшая фигура!

Пришёл в себя, придвинулся к ней ближе…

С её лица уже немного слезла снежная лавина —

Но узнать нельзя…

Её ладони на лице…

Мне страшно — жива она — или это уже льдина…

И её голос:

Нет, нет! Мой сын!

Не смотри!

Поднимающийся от кипятка пар

Скрыл виденье…

Мой Воспитатель:

Владимир, мальчик, пожалуйста,

Уйди на раскладушку…

Дай нам ещё свою подушку,

Нам нужно место,

Я привез мазь —

Снадобье нашего народа,

Другая в Австрии природа,

Надеюсь, что здесь

Она справится с казахской

Катастрофической погодой…

Эй, время!

Лети, лети быстрее!

Часы, дни, месяцы!

Не останавливайтесь! Вперёд! Смелее!

Только моя мольба слаба,

Лишь просьба… Не победная борьба…

Однако солнце светит ярче…

Дело идёт к весне —

Мне в телогрейке уже жарче,

И солнце у меня долго в окне…

У мамы выходной, мы за столом без Воспитателя,

Вдвоём… Обедаем…

Рагу — о Боже! — из капусты…

Да… Из той мороженой…

И от безвкусья — в мозгу глупые слова:

«Не пусто и не густо!»

И говорю, но не гляжу на мать:

Может, мне лучше манной каши дать.

Я рыбий жир давно не пил —

Уже забыл, когда его просил…

6

Эй, время!

Лети, лети быстрее!

Не останавливайся! Лети вперёд!

И если пока нет нового в моём детстве —

Мы узнаём о Воспитателе —

Для нас событие — достойное великого 17-го года!

О своём «Ленфильмовском»

Приятельском наследстве:

Дядя Евгений вспомнил вдруг —

Он гениального Сергея

Эйзенштейна довольно близкий друг!

Эйзенштейн!

Автор двух лучших фильмов всех времен —

«Потёмкина» и «Октября»!

Мама сказала:

Наш Пусенька об Эйзенштейне вспомнил —

И не зря!

Великий режиссёр — товарищ Эйзенштейн —

Просит Сталина выселить талант Энея

Из нашего барака,

Где леденея,

Эней продолжал любить своё кино,

Советской властью арестованный давно!

Он так взволнован —

Со Сталиным сейчас он заодно —

Как будто прыгает в бассейн

Как под дамокловым мечом наизготове…

Спасибо, Эйзенштейн!

Сейчас так нужно нам хорошее советское кино!

Доходит слух до нас:

Наш добрый Сталин его спас:

Мой Воспитатель Еней Евгений

По отчеству Евгеньевич

Переживает воскрешение!

Нас покидает после казахского мучения!

Кино-кино, кино-кино, кино-кино и кино…

Ещё идёт война, Год сорок третий…

Не исключено —

Дядя Евгений успел снимать военные картины!

Ещё блокада Ленинграда…

И Сталинград в руинах…

И я в слезах:

Где ты — мой Воспитатель?

Не повзрослел — такой как был —

С тобой —

Ребёнок и мечтатель!

Эй, время!

Лети, лети быстрей!

Не останавливайся!

Нам всем хватило горя дней!

Лети в вечность, и в мгновение!

Лети, чтоб кончилась война!

Мы все сыты этой войной сполна!

Но уверен — конец придёт!

Я буду рад!

Мы всей семьёй уедем в Ленинград!

Эй, Воспитатель?!

Без тебя я уже школьник!

Настало время!

Конь уже

Подо мной

И

Скорее ногу

В стремя!

Лететь быстрей из класса в класс!

Понять, что в голове Владимира хоть что-то есть,

Но ещё мало:

Наука — это не то, что лапти плесть!

Летите!

Эй!

Ещё стремительней!

Все эти десять лет!

Казахских холодных-жарких-ветряных степей!

Последний заключительный экзамен!

Пятьдесят третий год!

В руках диплом

Об окончании образованья в школе,

Моя литература подвела — разгром!

Медаль не золотая — серебряная серая

монета

Мне вручена при этом!

Тот же пятьдесят третий год!

Нет Сталина. Он умер,

Успев

Воспитателю помочь вернуться на экран!

А я и мать —

Ещё хлебаем наше горе,

Хватит! Я зализал ссадины моих саднящих ран!

И поезд мчится,

С казахским ветром споря,

Мчусь —

Не в Ленинград —

В Москву!

Как мы, мальчишки,

Говорили —

«Разгонять тоску»!

Безрассудно осмелев, что я уже на воле,

Не зная адреса отцовского Гулага!

Уверен, что уже всему дозволен!

Перед отъездом матери слова:

Будет вопрос:

ОТЕЦ,

Запомни — не в ГУЛАГе!..

Лежу на верхней полке…

Сейчас другое имя в голове —

«Эй, Воспитатель! Ты ещё в Алма-Ате?

Надеюсь, нет —

После войны прошло уж восемь лет!

И для меня ты не совсем потерян —

В кармане пиджака письмо

Из твоего казахского «Ленфильма»…

И из Ленинграда, после блокады, ещё одно!

Да, на конверте штамп — «Ленфильм»!

Читал, читал…

Опять достал:

«Мой Владимир дорогой, привет!

Тебе запомнилось моё кино?

Ещё подумай!

Такое хитроумное оно! Лучше —

Если у твоей натуры появится стремление —

Архитектура!»

Эй, время!

Лети, лети быстрей!

Не останавливайся!

Не отставай — опережай историю и факты!

К прошлому ведь не вернуться!

Стрелки часов так и несутся!

Возводить дома?

Серьёзное мужское дело?

Но помнишь — он был образован как строитель…

А строил? Хотя бы проектировал?

Неизвестно…

Или известно — нет…

Осел в кино — это известно!

Стрелки часов так и несутся!

Бегу во ВГИК! Как делать кино?

Коридоры множества идущих,

Огромные киноафиши,

Гордые, картинные, невинные — походка

Будущих богинь экрана!

Их, как ос, талии, плотно обтянутые поясами!

Белозубые улыбки, игривый смех,

Театрально-натуральный разговор…

И кто-то, ждущий кого-то,

В изысканных скульптурных позах…

Стоп! Что это?

О, выставка дипломов!

Захожу! Брожу!

И обомлел!

Оцепенел-остеклянел-осатонел!

Совсем я ошалел! Как захмелел!

Просто обалдел!

Какие мастера!

Ещё не видел — такое — даже на классическом экране!

Это студенты?

Да…

Дипломники…

Назад по коридору!

Владимир!

Как долго ты учился рисовать?

Мой возраст был четыре или пять,

И я учился до шести —

Казахские картинки малевать…

Дядя Евгений, ты меня прости!

Твоё КИНО —

Такое хитроумное оно!

В кармане шелестит дяди Евгения письмо!

«Владимир! Много лучше,

Если у твоей натуры появится стремление —

Архитектура»!

Эй, время!

Лети, лети быстрее!

Привет, жизни новый век!

Начнись скорее! Не ленись!

Здравствуй, Греция и Рим!

Скорее

В свою архитектурную повозку

Впрягись!

Я уже с вами!

Учусь-держусь-тружусь-кружусь-горжусь!

И достижение большое —

Мною постигнуто новаторство Мис ван дер Роэ!

Тяжёлая резная дверь —

Владимир,

Готовы твои документы!

Вот анкета поступившего студента!

Всплывают матери слова:

Будет вопрос: ОТЕЦ,

Запомни — он не в ГУЛАГе!..

Да-да… Нет-нет… Да-да…

Я — доктор Горина…

Привет, наш будущий студент!

Тебе показываю буквы…

Пожалуйста, ответ!

О, боже мой!

Практически второго глаза нет…

Теперь повернись и наклонись!

О, боже мой! Ах ты бедняга…

Твоя горбатая спина!

Ты очень милый парень…

Вот тебе и на!

Прощай, Владимир.

Доктор Горина…

Моя мечта быть архитектором…

Чем могу помочь, Владимир?

Нам нужно разрешение инстанции —

Которая имеет право разрешить!

Проси об этом мать. Она с тобой?

В Казахстане…

В Казахстане?

Эй, время! Лети, лети!

Ведь я уже студент!

Черчу, рисую, уже даже что-то проектирую!

Фанерные подрамники мои — метр на метр,

На них натянут белый ватман…

Проходят дни, недели, месяцы и даже годы!

Нет — пока не годы…

Всего лишь год!

Моё первое серьёзное задание!

Чертёж греческого храма китайской тушью…

Такой красивый!

Такой эллинский!

Такое облачное небо!

Меня хвалили! Заслужил высокую оценку!

Ты ещё там не был!

Пошлют на Форум!

Это был лишь слух из деканата,

Где мой храм ждал лишь отправления в «медфонд»

Опечатан и запечатан!

На века! Как хорошая работа…

Пошлют в Италию тебя!

Продолжали врать!

И дразнят меня ребята!

Летите!

Летите мои курсы института!

Их было шесть!

Казалось, я студент давно,

Но только второй год!

НОВОСТЬ!

Уехать из Москвы!

Студенческая практика!

ГДЕ?

ВЫ МОЖЕТЕ СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ?

В ГОРОДЕ ЛЕНИНГРАДЕ!

Студенческая практика в городе моём —

Таком далёком и родном!

Нас поселили так далеко от Невского,

Но к нашей художественной жизни близко —

Штутгарт училище,

И ещё дальше наша практика архитектуры —

Далёкие новые районы,

Поэтому вдоль Невского мы пытаемся толпиться…

О, мерзкий невский холод!

Хоть забежать — в немногие тогда кафе —

Чайку! Баранка, коржик!

Ещё не позаимствована будущая пицца…

После студёных для студентов новостроек —

Практика в библиотеке,

ЭРМИТАЖ

Внедрялись мы, как могли, старались

Больше углядеть подпольного секретного!

Чего не знаем мы совсем!

Что скрыли с лёгкостью от нас!

Как это выгрести из закромов

Без лишних просьб и слов?

О, чьи эти два портрета?

Имею я в виду — художника?

Фешин…

Мир искусства?

Больше он — импрессионист…

Жив ещё? По прошлому грустит?

Библиотекарша молчит…

Замёрзшими руками белой северной зимы

Пытаюсь рисовать в лоджии атлантов,

Натягивая варежки… Х-м-м — если неймётся —

Других нет вариантов…

О, Ленинград!

Зачем я здесь?

О МОЙ ВОСПИТАТЕЛЬ!

По адресу найти!

Я здесь недолго… Пересекутся ли пути?

В моих руках опять письмо казахского «Ленфильма».

Такое же из ленинградского «Ленфильма»:

«Владимир дорогой, привет!

Тебе запомнилось моё кино?

Подумай!

Какое хитроумное оно! Уверен — много лучше,

Если у юноши натура и стремление —

Архитектура!»

Эй, время!

Лети, лети, быстрей!

Я уже здесь, где Воспитатель мой живёт!

В первый свободный день! Иду! В пути!

Хочу его найти —

ДЯДЯ ЕВГЕНИЙ!

Автобус. Пешком. Ещё автобус. Трамвай.

Пешком опять по Каменноостровскому проспекту…

Дома-дома…

Больше пешком — так не застрять!

«Ленфильма» жилой дом! Его окно?

Жить, говорил, мог только около кино…

Ох!

Устал!

Мой вздох!

Я пришёл?

Подъезда дверь открыта. Лифт! Шестой этаж!

Дверь его квартиры.

Номер? Этот! Я нашёл!

За этой дверью?

Звоню.

Волнуюсь.

Дверь открывает женщина,

Серьёзный вид…

Седые волосы…

Кто она?

Вера Ильинична?

Машинистка?

Подруга моей матери?

Спасибо моей детской памяти!

Как можно забыть

Её химический синий карандаш?

Евгений Евгеньевич? Да, он здесь живёт.

Но сейчас его нет в городе. Он снимает новое кино…

Когда вернётся? Через неделю.

Вы из «Ленфильма»?

Что? Вы знаете мою дочь Инну?

Неужели Вы — Владимир?

Сын Любы?

Бог ты мой! Я звала Вас Вовочкой…

7

Эй, время!

Лети, лети, быстрее —

Поспешно-торопливо-стремительно-проворно!

Уже прошли давно ШЕСТЬ лет!

Шестидесятые!

Я в Москве. Я — архитектор?

Да, архитектор —

С дипломом института.

Да. Шестидесятые.

Другой момент советской жизни!

Хрущёвская тёплая, иногда горячая погода

Названная «оттепелью»!

Стоп! Не о политике я вспоминаю,

Лишь о своей профессии,

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Евгений Евгеньевич Еней (1890–1971) — кинематографист, советский художник-постановщик. Родился в Австро-Венгрии. Учился на архитектурном факультете Королевского технического университета и в Венгерской королевской академии изящных искусств в Будапеште. Начал работать в немом кино в середине 1920-х годов. Интернационалист, приехал в Россию в 1923 году, чтобы развивать новое пролетарское кино. Принимал участие в съёмках более пятидесяти советских кинофильмов, среди которых есть такие знаменитые, как «Гамлет», «Король Лир», «Дон Сезар де Базан», «Овод», «Катерина Измайлова»…