Она. Дневник восьмиклассника

Владилен Елеонский

Болезненный подросток безответно влюблен в спортсменку-одноклассницу, одноклассники смеются над ним, однако болезненность приводит к тому, что он раскрывает в себе способности, вызывающие восхищение.

Глава третья

До седьмого класса мне было достаточно понятно, как следует жить. Я никогда не строил долгосрочных планов, просто знал, что я не такой, как все, так будет всегда, и в этом мое счастье. То, что подходит всем, не подходит мне, в этом я был убежден, потому что моя жизнь, как я пытался показать выше, постоянно посылала мне подтверждения этого. А то, что держать ложку я все-таки стал в правой руке, еще ни о чем не говорило. Просто мой дед сыграл на обычном страхе ребенка, который, как правило, не желает, чтобы на него показывали пальцем.

Будучи взрослым дядей, я как-то оказался за праздничным столом в тесной комнате, сидеть пришлось в какой-то нише и, если бы я ел, держа ложку в правой руке, то постоянно толкал бы локтем соседа справа. Вот когда пригодилась моя левая рука!

Теперь я беру ложку в ту руку, в какую на данный момент хочу, и с удивлением замечаю, что все чаще ем левой рукой. Мне хочется брать ложку в левую руку, и никто, даже английская королева на приеме в Букингемском дворце не посмеет обращать на это внимание.

В августе перед началом учебного года отец окончил академию, мы вернулись из Москвы в наш город, мне предстояло идти в седьмой класс, и я предвкушал встречу со своими одноклассниками. Мы не виделись два года!

Первым звоночком судьбы была реакция Самолова, — он скорее удивился, чем обрадовался. Прибыв в родной город, я первым делом позвонил ему домой.

Начало разговора было эмоциональным.

— О, привет!

Мы коротко поговорили о том, о сем, а затем я вдруг услышал в свой адрес плохо скрытое колкое замечание.

— Чего ты вернулся в эту дыру?

Такой вопрос мгновенно поставил меня в тупик. О Москве Самолов говорил с придыханием, однако меня столица нисколько не прельстила за те годы, что я жил в ней.

Конечно, Кремль, Красная площадь, Детский мир с замечательными игрушками и все такое, однако в остальном она напоминала бездушный заасфальтированный муравейник, в котором массы рассеянных существ постоянно спешат куда-то, словно заводные ходячие механизмы. Споткнешься, упадешь на мостовую, и, кажется, все равно никто не заметит, все будут продолжать мчаться мимо. Я не мог понять, чем так Самолову приглянулась Москва!

— Слава, папе предлагали остаться в столице, однако я мечтал о том, чтобы вернуться, потому что здесь ты, здесь наше детство, наш класс.

О Котовой я, естественно, умолчал.

— Детство? Хм, и что дальше? Нет, Вал, все-таки зря ты вернулся!

Он с детства звал меня Валом, в этом обращении всегда сквозило уважение, а теперь как будто что-то треснуло в его уважительной интонации, проявилось явное непонимание и даже насмешка.

— Слушай, Славка, ты как будто не рад, что я вернулся!

— Не рад? Да нет, рад, конечно. Просто здесь отстой, ничего не светит. Ладно, замнем для ясности. Мы в футбол играем во дворе за нашей школой, знаешь? Приходи к трем часам.

Вся моя уверенность куда-то мигом улетучилось. Славка говорил как взрослый, а я еще оставался в своих детских мечтах.

В Москве мы с ребятами-одноклассниками целыми днями пропадали на дворовом стадионе. Я пристрастился к футболу, а зимой мы играли в хоккей на школьной коробке с хорошим льдом, у меня была хорошая клюшка, шлем и краги. Не знаю, то ли мое увлечение футболом и хоккеем сыграло какую-то роль, то ли переезд, стрессы, болезни, или новый климат, — в Москве по сравнению с нашим городом было гораздо меньше солнца, а овощи и фрукты мы покупали исключительно в магазинах, — однако что-то случилось с моим ростом. Может быть, сказались стесненные жилищные условия, — нам приходилось снимать однокомнатную малогабаритную квартиру. Единственная комната была и родительским рабочим кабинетом, — мама как раз тоже поступила в московскую аспирантуру, — и спальней, и гостиной, к отцу чуть ли не каждую неделю приходили друзья-однокашники по академии и засиживались допоздна.

Жизнь не идет по плану. Тот, кто пытается подогнать ее под свои лекала, напрасно тратит время. Трепетное отношение к своим целям, завышенные ожидания приносят одни лишь разочарования, в этом я убедился не сразу, а пройдя через то мое первое испытание, которое подготовило мне жизнь, если не считать тяжелых болезней.

До отъезда в Москву все четыре школьных года я буквально царил в классе. Теперь мое превосходство испарилось и вернулось унижениями от тех, кого я давил своим авторитетом и вызывал страх и зависть.

Короче говоря, я, тринадцатилетний подросток, оказывается, выглядел еще совсем мальчиком, у которого, скажем так, вторичные половые признаки пока что совершенно не проявились. В условленное время я пришел на футбольную площадку и буквально оторопел.

Меня встретили вовсе не те худосочные друзья, которые четыре года школы смотрели на меня снизу вверх, а настоящие дяди, — длинные, плечистые с вполне сформировавшимися мужскими лицами и огромными руками и ступнями. Они все были выше меня ростом на целую голову, и, как баскетболисты на обыкновенного человека, или, точнее сказать, олимпийские боги на простого смертного, с неподдельным удивлением воззрились на меня сверху вниз.

— Вал, это ты?

В этот день моя жизнь перевернулась вверх дном. Я, честно говоря, не знал, что им ответить. Язык без преувеличения присох к небу.

Передо мной непринужденно стояли взрослые парни, к которым я никогда не подошел бы на улице, как к сверстникам, полагая, что они старше меня, как минимум, на пять лет.

— Ты чего такой бледный? А чего такой маленький?

Я с трудом выдавил из себя:

— А вы чего такие огромные?

Они заржали как молодые жеребцы.

— Да нормальные мы! Ладно, пошли.

Настроение у них заметно улучшилось, а мне играть расхотелось. Я был, в самом деле, убит, раздавлен, уничтожен. Такого сюрприза я никак не ожидал! В Москве лишь два мальчика в классе были длиннее меня, остальные имели сходную комплекцию или были меньше. Я не мог понять, почему мои сверстники из моего города так разительно выросли за каких-то два года. В тот день я, кажется, в самом деле, готов был пожалеть о том, что возвратился в свой класс, лишь мысли о Лене по-прежнему придавали мне мужества. Я должен ее видеть каждый день, поэтому я должен учиться именно в этой школе и именно в этом классе! Я люблю ее, теперь я был в этом убежден, и не верил, что судьба в ответ на мое горячее искреннее чувство ответит гадостью.

В Москве я неплохо научился играть футбол, даже участвовал в чемпионатах района, однако мои повзрослевшие сверстники брали не ловкостью и финтами, а физической силой. Пару раз они хорошо меня уронили, как видно, чтобы убедиться, что тот их Вал, которого они уважали и даже опасались, теперь стал совершенно никаким — бледный головастый мальчик, задержавшийся по неизвестным причинам в доподростковом периоде.

Гол, который мне удалось все-таки забить, несмотря на синяки и ссадины, не изменил их пренебрежительного и одновременно озадаченного отношения ко мне. Своей внешностью, голосом и интеллигентной манерой разговора я удивил их не меньше, чем они меня. Матерные слова я не употреблял, и их это крепко смешило.

— В самом деле, ребенок какой-то!

После футбола Знашев с солидным видом, словно прожил большую жизнь, достал сигаретную пачку и предложил всем закурить, я отказался, в пятом классе пробовал, однако мне не понравилось. Другие тоже отказались, а Самолов и Знашев деловито вставили сигареты в рот и задымили, совсем, как взрослые, однако в отличие от Знашева Самолов хитрил и не затягивался, как видно, берег здоровье и всего лишь делал вид, что курит за компанию, чтобы «не выглядеть дитем».

Знашев повел взрослые, по его мнению, разговоры, мол, какие сигареты и какой портвейн лучше, потом перевел тему на местное население и стал ругать его за тупость.

— Кругом все поры заполонили, ничего не соображают, только, выпятив губу, указания раздают. Месить их надо! Дурак ты, Вал, что сюда вернулся. Здесь — одна сплошная порнография, и лучше не будет.

Так, — подумалось мне, — начались нелицеприятные оценки! Никогда никто из моих друзей не называл меня дураком. Во мне все закипело, мой мир перестал быть моим миром, он стал совершенно чужим!

Мои ребята стали совершенно другими — циничными и холодными. Мне стало с ними неуютно и захотелось скорее уйти.

Что я мог ответить на их якобы взрослые разговоры? Мне стало себя жалко, и я вдруг, в самом деле, пожалел, что вернулся, однако была Лена, и я страстно хотел ее увидеть.

Знашев с кривой улыбкой с высоты своего роста посмотрел на мое грустное лицо и снисходительно положил свою лапу мне на плечо.

— Тебе подрасти надо. В бассейне набирают секцию водного поло. Пойдешь?

— Конечно!

— Учебный год начнется, тогда пойдем. Самолов тоже идет, правда, Слава?

— А то.

Августовские дни не прошли, а промелькнули. Я с трепетом ждал первый день нового учебного года, однако он вместо радости принес огорчение. Впрочем, теперь я предчувствовал, что именно так все случится.

Почти все мальчики, за исключением Борьки Хвана и еще двоих ребят, были длиннее меня, причем Самолов, Знашев, а также Ионопуло и Игнатов, — они пришли в класс после моего отъезда, — выглядели двадцатилетними мужиками, только что вернувшимися из армии.

Многие девочки, в том числе Шилочкина и Кузанова, оформились и стали настоящими девушками, при этом они тоже были выше меня! Трагедия нарастала.

Лена изменилась, приобрела женственность, ее стройная фигура впечатляла, а стянутый на затылке хвост по-прежнему сводил с ума. Она сильно не выросла, была с меня ростом, однако от этого было не легче. Окинув мою унылую фигуру одним быстрым взглядом, моя любовь больше не обращала на меня никакого внимания. Нет, не такого возвращения я так страстно ожидал!

Меня вновь стал мучить вопрос, — зачем я вернулся? Он стал терзать меня днем и ночью, а посещение школы превратилось в пытку.

Единственной отдушиной, по-прежнему, была Лена, одного того, что теперь я мог видеть ее почти каждый день, было достаточно, ради этого я был готов терпеть унижения, которые, впрочем, не собирался так просто спускать. Пусть они физически сильнее. Если заденут, я сцеплюсь с любым, и тогда они узнают, что рановато решили списать Вала со счетов.

Однако я еще не знал, что мне готовит судьба. Большие надежды я возлагал на секцию водного поло, здесь, в самом деле, можно было вырасти и догнать своих сверстников по физическому развитию. Тренер, седой, литой как медведь, мужчина сразу дал такую нагрузку, что я едва приполз домой, а ночью меня стала бить лихорадка.

Странности начались еще в бассейне. Плавать я умел, однако подступила какая-то слабость, и мои ребята значительно опережали меня во всех упражнениях. Тренер хвалил Знашева и Самолова, а на меня лишь изредка косился равнодушным взглядом.

Утром я не смог подняться с постели. Температура не спадала неделю и, наконец, врачи поставили диагноз — болезнь Боткина или, как ее зовут в народе, желтуха. Месяц я отмокал в больнице, болезнь имела вялотекущий характер, и врачи не знали, что со мной делать.

В конце концов, весь белый, как лист бумаги, я вновь приступил к занятиям в школе, а со спортивной секцией водного поло пришлось распроститься навсегда, — врачи запретили мне любые физические нагрузки, даже вес больше двух килограммов нельзя было поднимать. Нарушение запрета грозило инвалидностью.

В тот период я, в самом деле, чувствовал себя инвалидом. Одни сплошные запреты! Нельзя есть жареное, соленое и жирное, заниматься спортом.

Я пропустил много занятий в школе и теперь, сидя на уроках, совершенно ничего не понимал. Учителя спрашивали, а я ничего не мог ответить, и было очень стыдно.

Мое отставание в физическом развитии и болезнь на многое открыли мне глаза. Никакого сочувствия и поддержки от Самолова, которого я после этого перестал считать своим другом, я не получил. Да и был ли он моим другом? Он просто с детства понял, что необходимо наладить отношения с тем, кто сильнее, а сам втайне мечтал о лидерстве.

Конец ознакомительного фрагмента.