Она. Дневник восьмиклассника

Владилен Елеонский

Болезненный подросток безответно влюблен в спортсменку-одноклассницу, одноклассники смеются над ним, однако болезненность приводит к тому, что он раскрывает в себе способности, вызывающие восхищение.

Глава вторая

Однажды ранней весной после уроков мы играли в войну с мальчиками параллельного класса. В конце концов, мы погнали их, однако они перебежали через дорогу, она проходила у школы, в то время машины по ней ездили редко, забрались на небольшой холм из льда, который сгребла с дороги снегоуборочная машина, и стали дружно кидать в нас льдинами, не давая приблизиться. Куски льда были такими тяжелыми, что, наверное, могли сбить с ног, если бы попали в голову.

Никто из моих пацанов не решался перейти в наступление, тогда я, прорычав что-то нечленораздельное, ринулся вперед. Лед свистел в воздухе, от одного куска я увернулся, убрав голову, а второй с лету ударил прямо в челюсть, да так, что у меня искры из глаз посыпались, однако я не подал вида, и, стиснув зубы, проскочил опасный участок. Наши противники мгновенно сникли, их артиллерийский огонь ослаб, и мои пацаны кинулись следом за мной. Мы взяли первую в нашей жизни боевую высоту, а наши враги позорно бежали.

Конечно, мы не представляли себе, что такое настоящая война, однако очень скоро мне довелось сравнить то, что сделали старшеклассники нашей школы после начала войны, с тем, что сделали старшеклассники — мои современники. Тогда в глубоком детстве год разницы в возрасте казался целой жизнью, и на старшеклассников мы, первоклашки, взирали как на небожителей.

Однако в тот раз вместо почитания пришло тягостное чувство недоумения. Наша школа была построена до войны, ее уютное двухэтажное строение, положенное буквой Г, радовало глаз, также впечатляло крыльцо — настоящий римский портик с колоннами. Карниз был украшен лепниной, а вокруг школы были устроены два двора, внешний и внутренний, к тому же еще разбит небольшой парк, который за прошедшие с момента строительства сорок лет значительно разросся.

Сразу же после начала войны с гитлеровской Германией все мальчики — выпускники десятого класса, их было около тридцати человек, добровольцами ушли на фронт, а домой после окончания войны вернулись единицы. В школьном парке в память о них был сооружен гранитный монумент выше человеческого роста, на котором были выбиты слова «Никто не забыт, ничто не забыто» и годы войны «1941 — 1945».

С самого первого класса, едва начав учиться, я часто останавливался у этого памятника, читал по слогам весомые слова и думал над их смыслом. Монумент производил таинственное впечатление, хотелось его потрогать, и я касался гранитной поверхности с величайшей осторожностью.

Как-то раз ранней зимой выпал свежий мокрый снег, и старшеклассники выскочили в парк размяться в перерыве между уроками, а я, второклашка, шел домой, у нас занятия закончились. Наши небожители вначале кидались снежками друг в друга, а затем принялись бросать их в памятник погибшим воинам, соревнуясь, кто точнее попадет.

— А теперь в букву О!.. Я попал, а ты?.. Мазила!

Тогда я вдруг понял, почему мне было не очень интересно ходить в школу. Формально-то она учит, вот только чему?

Думали ли старшеклассники сорок первого года, уходя на фронт, что старшеклассники их родной школы семьдесят второго года, то есть всего-то через тридцать лет, будут кидать в их память мокрыми снежками? С каждым брошенным в памятник снежком мои старшеклассники-небожители безрассудно выбивали себе мозги.

Знашев продолжал лезть на рожон, остальные одноклассники выжидали, связываться со мной в открытую не хотели. Среди них дипломатичностью и рассудительностью выделялся Андрей Лизин, начитанный как Знайка из известной повести Носова.

А Сергей Небсоров запомнился удивительной беззлобностью и безобидностью, он не был амбициозным совершенно. У него постоянно текло из носа, что в четвертом классе периодически вызывало истерики у нашей учительницы русского языка.

После трехлетки, когда Алевтина Григорьевна выпустила нас, система обучения изменилась, теперь у нас по каждому предмету появился свой учитель, и мы переходили из одной классной комнаты в другую в зависимости от того, какой сейчас урок.

Нашим классным руководителем стала Варвара Павловна, учитель математики, строгая, сухая, однако чрезвычайно душевная женщина с богатым жизненным опытом. К этому моменту Небсоров проявил нешуточный интерес к физической стороне половых отношений.

В четвертом классе он притащил довольно качественные порнографические фотокарточки (где он только их раздобыл?), и все мальчики рассматривали их на перемене, столпившись у задней парты в дальнем углу класса, где всегда любил сидеть Сергей.

Его любимым развлечением было подбрасывать наиболее колоритную фотокарточку какой-нибудь девочке, которая была, по его мнению, симпатичной, и наблюдать за ее реакцией. В конце концов, все закончилось тем, что Варвара Павловна обнаружила у него запретные фотографии, разорвала их на мелкие кусочки и пригласила родителей Сергея в школу, не знаю, впрочем, как прошел с ними разговор, и явились ли они вообще.

Так вот, как я говорил, в четвертом классе, когда к нам пришел Знашев, соотношение сил изменилось. Мои недруги, затаив дыхание, ждали, что будет.

Конфликт, в самом деле, случился, и Знашев вызвал меня на дуэль на перемене, когда все вышли из класса, чтобы проветрить помещение. Он был выше меня, и подобраться к его шее было не так-то просто.

Когда я попытался захватить его сгибом локтя, он вдруг порхающим мотыльком отскочил назад и стал выбрасывать вперед ноги, целя мне в голени. А я в ответ стал как будто исполнять танец, — подпрыгивал, раздвигал и сдвигал ноги, — и он никак не мог попасть мне носками ботинок по голени, что меня чрезвычайно забавляло.

Драка превратилась в игру. Он кусал губы и упорно силился попасть.

Наконец, ему это удалось. Пару раз он, в самом деле, попал, и мое тело пронзила острая боль, однако я не подал вида, и вообще перестал убирать ноги из-под его ударов.

— Давай, бей! Чего замер?

Он продолжил исступленно бить меня носками ботинок по голеням, а я стоял и смеялся, делая вид, что мне не больно. В этот момент прозвенел звонок на урок, и наша стычка закончилась. После этого мы с ним не конфликтовали, — сохраняли нейтралитет. Он подтрунивал над девочками класса, одноклассниками, однако меня его язвительность обходила стороной. Он, кажется, понял, что со мной лучше не связываться.

Я по-прежнему оставался лидером, хотя, кажется, Знашев один из всех никогда со мной не играл и не воспринимал меня в таком качестве.

Иногда мы с одноклассниками оставались после уроков и играли, например, в снежки по особым правилам, которые придумал я. Две команды прячутся за деревьями в парке перед школой, а снежки надо бросать как гранаты, стараясь не в человека целить, а рядом, чтобы поразить воображаемым взрывом.

Если снежок падал ближе двух шагов, то «взрыв» достигал цели. Если кто-то ловил снежок, в него брошенный (случалось и такое!), он мог в течение четырех секунд бросить его обратно, словно у него в руках была настоящая граната. Иногда наши баталии проходили довольно интересно.

Весной, когда снега не было, мы брали из палисада комья сухой земли, однако кто-то пожаловался директору школы, и нам пришлось прекратить, да и занятия в школе скоро подошли к концу, мы окончили четвертый класс и сфотографировались на память. Моя густая шевелюра с чубом была красивее всех мальчишеских причесок. По крайней мере, так мне тогда казалось. Впрочем, не только мне одному. Совсем несложно было понять, что многие девочки класса обращали на меня внимание, и больше всех, как было очевидно, Наташа Кузанова, однако я продолжал применять свою излюбленную тактику, — искусно делал вид, что ничего не замечаю.

Лена Котова тоже проявляла какой-то интерес, однако я никогда ничего у нее не спрашивал и ею совершенно не интересовался, хотя, на самом деле, внутри все содрогалось от страсти. Похоже, я боялся своих собственных чувств и не знал, как с ними быть. К такому взрослению я был совершенно не готов, и никто мне не подсказывал, а сам я спрашивать стеснялся. Родители и учителя, кажется, вообще не догадывались, что со мной происходит. Мне нужна была помощь, и в то же время я ее чурался, желая найти решение самостоятельно.

Каждый день в школе был настоящим блаженством, потому что я видел Лену, и это была настоящая жизнь! А учеба особого интереса не вызывала, потому что, как я говорил, в ней не было главного — игры.

Официоз и строгость вызывали неприятие, которое безоговорочно подавлялось словом «надо», в то же время подкреплялось увещеваниями, больше похожими на запугивание, — кто не будет учиться, пойдет в специальную школу, а там даже пикнуть не дадут, и так далее. Не помню, чтобы кто-то из учителей в тот период искренне спросил кого-то из нас, кем он хочет быть, чем хотел бы заняться, к чему лежит душа, и внимательно выслушал ответ. Учителя постоянно куда-то спешили.

Дома я увлеченно рисовал, а на уроках рисования неизменно получал четверки и даже тройки, что чрезвычайно удивляло отца. Он был свидетелем, как я с раннего детства мог сидеть вечерами напролет и увлеченно рисовать какие-нибудь воображаемые баталии цветными карандашами или просто шариковой ручкой.

Во втором классе я стал писать стихи и рассказы, в четвертом классе написал свою первую повесть «Сын партизана», однако уроки литературы не вызывали никакого интереса, а написание сочинений на заданную тему превращалось в пытку. Вот почему единственным солнечным лучиком в довольно серых школьных буднях была Она — Лена Котова. А после четвертого класса мой папа поступил в академию, и мы всей семьей уехали в Москву.

Последним уроком в том памятному учебном году был урок физкультуры, он проходил на свежем воздухе в школьном дворе, покрытом асфальтом. Учителями физкультуры у нас в школе в то время были исключительно мужчины, они постоянно менялись, я запомнил лишь одного, который серьезно прививал нам навыки спортивной гимнастики. Он выделил меня из всех, — я четко и вдохновенно делал упражнения на брусьях, — и предложил прийти во Дворец спорта, там как раз набирали в секцию способных десятилетних мальчиков. Я отказался, поскольку гимнастика показалась мне скучной, — гораздо увлекательнее был баскетбол, а еще интереснее было играть с пацанами во дворе.

К концу четвертого класса тот учитель ушел, на смену пришел другой, ему, кажется, все было до лампочки, и он явно имел какие-то свои интересы. Помню, на одном из вечеров, который устроил директор школы по какому-то случаю, я видел, как он в своем физкультурном костюме, сквозь который рельефно проступало его тугое мужское тело, настойчиво приставал в школьном тамбуре к нашей учительнице русского языка и литературы. Он властно тискал ей запретные места, топорща юбку и расстегивая кофту. Меня поразили вовсе не тайна сексуальных отношений и не тот напор, с каким он посягал на сокровенные места на теле женщины. В том возрасте у мальчиков совсем другое мироощущение, им интересно играть в войну, а приставать к девочкам противно.

Я буквально изумился тому, что наша холодная как лед и вечно недовольная бледная и сухая учительница русского языка и литературы разрумянилась, похорошела и стала похожа на живую и довольно очаровательную женщину. Она пыталась вырваться, а на самом деле таяла в его горячих мускулистых руках как Снегурочка в объятиях жаркого арабского джинна.

Короче говоря, он кинул нам баскетбольный мяч и разрешил играть, во что пожелаем, сам ушел якобы готовить какой-то документ, а, скорее всего, точить лясы в учительской с очередной привлекательной юбкой. Литературное название этой игры в мяч, я не знаю, поэтому назову ее «выбивалами».

Мы играли парами, одна вставала напротив другой, а между был тот, которого следовало выбить. Мяч можно было кидать прямо в него или хитрить, пытаясь попасть на отскоке от асфальта, что было сложнее, зато неожиданнее. Если ему удавалось поймать мяч, он выигрывал.

Получалось, что в паре каждый поочередно бросал мяч, пытаясь выбить того, кто находился в центре. Если мяч не попадал, его подхватывал кто-то из пары напротив, и снова бросал.

Так продолжалось долго, если тот, кто был мишенью, проявлял ловкость. Чтобы выбить его, парам следовало действовать быстро, кидать мяч точно и не раздумывая, так чтобы «мишень» не успела вовремя среагировать.

К тому времени Лена вытянулась, стала еще более стройной, — занятия художественной гимнастикой, к которой ее приобщили родители еще до школы, как видно, не прошли даром. Она ловко увертывалась от мяча, и никто не мог выбить ее.

Настала наша с Самоловым очередь. Мы встали в пару, а напротив встали Шилочкина и Кузанова. Выбить следовало Лену, поскольку никто из предыдущих пар не сумел этого сделать. Кузанова очень хотела выбить Котову, однако все время не попадала.

Мяч Самолова бил, словно пушечное ядро, однако каждый раз каким-то чудом Лена успевала увернуться. Шилочкина хитрила и намеренно не выбивала свою лучшую подругу, — все время кидала мимо или явно показывала ей, куда собирается бросать.

Наконец, настала моя очередь. Я вспомнил свой коронный прием, когда играл в баскетбол, — смотрел в одну сторону, а мяч бросал в другую. Поймав Лену боковым зрением, я замахнулся, чтобы бросить туда, куда якобы смотрю, а сам бросил левее. Лена попалась на удочку. Она отскочила как раз туда, куда я коварно бросил мяч, он слету попал ей прямо в живот.

Баскетбольный мяч — не надувной шарик, у Лены на глазах выступили слезы, однако она мужественно стерпела боль, — чувствовалась суровая гимнастическая подготовка. Через силу улыбнувшись и не сказав никому ни слова, даже Шилочкиной, она ушла домой. Шилочкина подарила мне прекрасный взгляд, в котором читалось, кажется, только одно чувство — ненависть, и с того дня я не видел своих одноклассников два года.