Спасение

Владарг Дельсат (2024)

Наверное, каждый из нас мечтал о сверхъестественных способностях. Однако дар легко может обернуться проклятием… Четвертая книга из серии «Критерий разумности» рассказывает о мире, в котором дети, наделенные сверхъестественными способностями, становятся жертвами безжалостных опытов. Маша Винокурова, обладающая редким даром творца, оказывается в центре зловещих экспериментов. Тем временем ее брат не оставляет надежду найти сестру и собирает команду спасения…

Глава пятая. Маша

Постепенно я забываю свое имя. Меня бьют и мучают каждый день, при этом, что со мной делают, я не понимаю. Что-то творят с телом, но мне просто больно, а еще — очень страшно. И я больше не Маша Винокурова, теперь я «объект четырнадцать двадцать два», и это все, что у меня есть. Этот номер выжжен у меня на груди, беспокоя меня болью при неосторожном движении до сих пор; одежда мне не положена, потому что я, по мнению этих нелюдей, не человек, не девочка, а объект. Даже не животное, а просто номер, и все.

Мне уже кажется, что папа, мама и Сережа были сном, когда меня решают сломать окончательно — мне показывают трансляцию моих похорон. Я вижу плачущую маму, поседевшего от горя папу, едва справляющегося с собой Сережу и плачу, плачу изо всех сил. Теперь меня точно никто не ищет — я вон она, в гробу лежу.

Оказавшись в своей камере, я только и могу что плакать, потому что меня больше нет. Для всех разумных я умерла, и теперь обо мне будут помнить только родные, но искать точно никто не будет, ведь меня похоронили. Значит, и жалеть себя незачем, надо бежать. Вечером все равно изобьют до обморока, а так хотя бы постараюсь что-то сделать. Может быть, убьют окончательно, потому что так жить я не хочу. Я рождена свободной, разумной и должна оставаться ею.

Меня опять ведут куда-то, когда я вижу приоткрытую дверь и резко бью идущего позади куда попало. Он стонет, а я бегу в эту дверь изо всех сил. Мне очень нужно успеть до того, как она закроется. Отсутствие одежды уже не беспокоит, а вот отсутствие свободы — очень даже. Я успеваю проскочить, оказавшись в пустом коридоре, и бегу по нему что есть мочи.

Коридор длинный, серый, он освещен редкими лампочками, но меня это не беспокоит, потому что я вижу уже выход. Куда ведет эта медленно раскрывающаяся дверь, я не знаю, но лучше смерть, чем такая жизнь. В этот самый момент все вокруг гаснет, а я будто в огне оказываюсь. Боль пронзает все тело, да так неожиданно, что ноги мои подламываются, и я куда-то падаю. Всё падаю и никак не могу упасть.

Что это? Откуда такая боль? Я не знаю, но чувствую, что просто лечу в бесконечность. Мне хочется спрятаться от ставшего таким страшным мира, умереть, если невозможно иначе, я молю не знаю кого избавить меня от этого мира, но это невозможно. Что-то делает мне еще больнее, заставляя открыть глаза. Прямо передо мной на каком-то столе лежит, кажется, девочка, а рядом с ней что-то большое, черное, совсем непохожее на разумного. Меня охватывает ужас, я понимаю, что не хочу видеть… Но меня не спрашивают.

— Ты желать бегать, — слышу я омерзительный голос моего мучителя. — Мы показать, что быть с ты за этот поступок.

И вот тут происходит то, что потом долго снится мне в кошмарах. Я отворачиваюсь, зажмуриваюсь, но еще долго слышу дикий, захлебнувшийся крик и хруст ломающихся в мощных челюстях костей. Мой мучитель объясняет мне, что именно происходит, и от него не спрячешься. А затем доска, к которой я привязана, начинает свое движение вперед, и я понимаю: я следующая. От осознания того, что со мной сейчас будет, я отчаянно кричу, а потом будто умираю. Все вокруг исчезает, и я, кажется, тоже.

Я не знаю, сколько проходит времени, где я нахожусь и что со мной, но прихожу в себя в своей камере. При этом мои ноги болят так сильно, что я опять отключаюсь. Я жива еще, кажется, но боль такая, что я, кажется, схожу с ума, потому что сил это выдержать просто нет. На моих глазах только что убили человека… И меня точно так же убьют, когда им надоест со мной играть. Вот это я очень хорошо понимаю сейчас. Кажется, все что я знала, во что верила — все это было только что уничтожено.

И я снова открываю глаза. Ноги по-прежнему болят очень сильно, при попытке сдвинуться их прошивает еще большая боль, отчего я рефлекторно хватаюсь за них. Но в этот самый момент я понимаю — их нет. Ужас захлестывает меня с головой — выходит, меня все-таки отдали этому страшному, но он почему-то не стал есть меня всю? Серый свет потолочной панели позволяет мне увидеть истину: ног у меня почти совсем нет. Только совсем немного, но ходить я точно уже никогда не смогу. От осознания этого я хочу спрятаться… И снова мир гаснет.

Приходить в себя я не хочу, я цепляюсь за темную реку, не желая выплывать, но меня не спрашивают. Новая волна боли, заставляющая выгибаться, хрипло крича, выдергивает меня из забытья, и я обнаруживаю себя в той комнате, где обычно мучают.

— Ты теперь не бегать, — ухмыляется мой мучитель, почему-то не умеющий говорить на Всеобщем языке. — Ты есть ползать.

— За что… — шепчу я, ощущая, что мне постепенно становится все равно. Все происходит не со мной, я просто смотрю в экран, где мучают какую-то другую девочку.

— За то, что ты есть, маленькая дрянь! — отвечает мне это страшное по сути своей существо. — Ты приносить золото!

Эту фразу я совсем не понимаю, но мне уже действительно все равно, ведь я просто сейчас сижу перед экраном, в котором мне показывают очень страшный фильм. Наверное, в наказание за что-то, хотя меня никогда не наказывали. Я доселе и не знала, что ребенка можно бить и так мучить. Теперь-то, конечно… Я даже убежать больше не могу — у меня нет ног… Меня, наверное, просто нет, а это все кажется. Все вокруг — это моя фантазия, этого нет… Просто нет, и все.

В мою камеру меня теперь не ведут и не тащат — меня ногами пинают. Это очень больно, просто невозможно описать как, и я пытаюсь уже ползти сама, когда жесткий сапог мучителя снова и снова бьет меня, заставляя скользить и катиться. Я не представляла себе такого никогда, но осознаю: скоро я умру, и все закончится. Зачем они со мной так обращаются, я уже не задаюсь вопросом. Просто они все нелюди, оттого им приятно мучить людей.

Попав в свою камеру, я просто вытягиваюсь на сером холодном камне, ожидая, когда придет смерть. Нелюди пытаются меня бить, пинать, кричать, но мне все равно, пусть убивают. У меня отняли все: одежду, имя, семью, ноги… Мне незачем жить, просто совсем незачем. Я хочу, чтобы эта жизнь закончилась, поэтому просто жду, когда придет смерть, после которой мне совершенно точно не будет больно. Я прощаюсь с мамой и папой, а еще с Сережей, лиц которых уже почти не помню. Мне даже кажется, что я их придумала…

***

Эту девочку кидают ко мне в камеру, что-то рявкнув напоследок. Она медленно приподнимается, и я вижу: она младше, намного младше меня, но при этом не плачет. Волосы ее растрепаны, хоть они и недлинные. Незнакомка поднимает взгляд, видит меня, но ничего не говорит, только вдруг оказывается совсем рядом. Она обнимает меня, отчего я плачу, потому что меня очень долго никто не обнимал.

— Наконец-то я тебя нашла, ма… Маша! — как-то необыкновенно улыбнувшись, произносит она. — Меня зовут… пусть будет Аленка, ладно?

— Ладно, — киваю я, ничего не понимая.

— Они хотят, чтобы я тебя кормила и ухаживала за тобой, — объясняет мне Аленка. — Но я специально сюда попала!

И тут я вижу на ее голове треугольные ушки. Наверное, они были доселе прижаты к голове, а теперь поднялись и шевелятся. Я такого никогда не видела! А Аленка обнимает меня, рассказывая, что очень рада тому, что нашла меня, а я не понимаю, чему она радуется. Она иногда сбивается, будто желая меня мамой назвать, но останавливает себя. Тут какая-то загадка, наверное, потому что какая я мама в восемь лет?

— У тебя есть дар, Машенька, из-за него тебя мучают, — негромко произносит Аленка.

— Из-за дара? — удивляюсь я. — Но какой в этом смысл?

— Они думают, что можно тебя заставить болью… — вздыхает она.

— Но все же знают, что нельзя принудить… — я не понимаю, ведь это элементарные вещи.

— Они не знают, — отчего-то всхлипывает Аленка, а потом явно берет себя в руки. — У нас с тобой очень мало времени, поэтому…

Тут распахивается дверь, и в камеру, так комната называется, где меня держат, падают две миски с железным звоном. Аленка дергает ухом и вздыхает. Я не знаю, отчего она вздыхает, но думаю, что из-за еды, которая здесь очень плохая, — почти вода и совсем мало хлеба.

— У тебя есть дар, у меня тоже, — объясняет мне она. — Я… мне очень нужно тебя спасти, поэтому я стану тобой, а ты мной, хорошо?

— Это как? — не понимаю я, но она смотрит так жалобно, что я почти против воли киваю.

— Я отдам тебе весь дар, — продолжает говорить она совершенно непонятно для меня. — И толкну тебя, потому что сама ты пока не умеешь. Я не знаю, где и как ты появишься, потому что я еще маленькая, но там ты точно выживешь. Только ты немножко младше будешь.

— А ты? — не могу не спросить я.

— А я многое забуду, — вздыхает Аленка. — Но зато у меня будет мама и папа… когда-нибудь… Я верю!

Звучит это все как-то совершенно необычно, но я думаю, что все равно же с ума сошла, какая разница, как это выглядит теперь? Может быть, Аленка мне только кажется, потому что я не понимаю, о чем она говорит. Наверное, это все моя фантазия, потому что даров, которые могут перенести в пространстве, просто нет. Теорию даров в первом классе проходят, сразу же после диагностики.

— Тебе, наверное, будут сниться сны… — не очень уверенно продолжает она свой рассказ. — Главное, потянуться к разумным, тогда тебя чему-то научат.

— Как скажешь, — киваю я ей, подумав о том, что на такие сны я согласна, а не на те, где меня едят.

— Сейчас мы с тобой поедим, — предлагает мне Аленка. — А потом я начну становиться тобой.

— Но тебя тогда будут мучить… — я принимаю ее игру, но при этом хочу остановить такую хорошую, совершенно точно воображаемую девочку.

— Пусть, — мотает она головой. — Главное, чтобы ты жила! Ты — самое главное!

И вот тут я задумываюсь. Если бы я была ребенком, лишенным мамы, и могла бы ее спасти, на что бы согласилась? Я осознаю — на все. Может ли так быть, что в Аленке моя дочь живет?

— Скажи… Когда ты родилась, я была твоей мамой? — интересуюсь я у нее.

— Меня сделали из тебя, — опять совершенно непонятно говорит Аленка. — Поэтому ты моя мама, но если у меня получится, то будет живая мамочка… И папочка тоже будет! Я так хочу мамочку… — она всхлипывает, и тут уже моя очередь приходит ее обнимать.

Мы едим непонятное нечто, коим миски наполнены, Аленка о чем-то думает, а я просто пытаюсь представить, что сказанное ею может существовать на самом деле. Представляется с трудом, потому что верить в сказки меня это место отучило. Я не знаю, что это за место, сколько я времени тут и почему еще жива. Почему не сошла с ума, не умерла, не спряталась внутрь себя… Я просто хочу, чтобы это закончилось, хоть как-нибудь, все равно как… Если бы я могла, то сделала бы все возможное, чтобы не ходить тогда к этому странному доктору… Но уже поздно.

— У тебя дар творца, — отложив миску, объясняет мне Аленка. — Он у людей пока очень редкий, но кроме людей есть еще разумные, которые знают этот дар. Именно этот дар поможет тебя сместить в пространстве, понимаешь?

— Нет, — честно отвечаю я, потому что и в самом деле ничего не понимаю, на что она просто вздыхает.

— Даров великое множество, — будто лекцию повторяет, произносит Аленка. — Дар творца означает, что разумные ступили на следующую ступень развития и если они не нарушат законов Мироздания, то станут Творцами Миров. Очень-очень важно, чтобы ты выжила, поэтому я сейчас стану тобой!

И как-то незаметно она начинает меняться. Взяв меня за руки, Аленка смотрит, кажется, в самую мою душу, истерзанную и почти исчезнувшую, но пока существующую, и меняется. Вот лицо ее становится практически моим, вот на груди появляются цифры, но выглядят они не выжженными, а будто проектором сделанные, вот меняются ее руки и ноги. Вот ноги исчезают, растворяясь в воздухе… Спустя несколько мгновений она становится буквально зеркальной копией меня.

— Сейчас ты попадешь на другую… планету, — запнувшись, сообщает мне Аленка. — Там у тебя будет шанс на выживание.

— А как же ты? — цепляюсь я за ее руки.

— А я дам возможность им решить, что они всего добились, — улыбается она. — А потом тоже исчезну, но во времени… наверное. Я не знаю, как это точно работает, просто выживи, пожалуйста, хорошо?

— Я постараюсь… — обещаю я ей.

Мы обнимаемся и сидим так некоторое время. После увиденного я уже верю в то, что она может меня куда-то переместить, но при этом мне не хочется, чтобы такая хорошая девочка страдала. Наконец объятия расцепляются. Аленка не спрашивает меня, чего мне хочется, а чего нет, потому что она уже приняла решение. И я ничего с этим сделать не могу.

— Будь счастлива! — желает она мне, а потом что-то начинает делать, странно выгибая руки.

И тут вдруг камера исчезает. Я падаю с высоты на что-то твердое, вскрикнув от неожиданности. Как будто кто-то ждал моего крика, такое ощущение возникает, потому что вокруг вдруг становится светло. Это точно не моя камера и не место, где меня мучили. Значит… значит, я убежала?