Котёнок

Владарг Дельсат (2024)

Если хранить в сердце лучик надежды, свет рассеет даже самую страшную тьму… Девочка Катя, ласково прозванная котёнком, страдает от страшной болезни, но, несмотря на боль, предательство и несправедливость, остается светлой и открытой. Она часто мечтает и сочиняет сказки, которые спасают её в трудные минуты. Чудесным образом фантазии становится явью. Катя попадает в волшебный мир, в котором обретает новую жизнь, полную приключений и испытаний.

Глава пятая

Странно, но эта бабушка постоянно со мной, даже прогнала Марью Ивановну на верхнюю полку, а сама сидит рядом, вытянув ноги, и рассказывает мне о лесе, о птицах разных, о том, как поутру всё просыпается, а вечером засыпает. Слушать её очень уютно, а еще она дала мне хлеб. Корочку черного хлеба, которую я начала посасывать, потому что вкусно и его мне можно.

— Смотри, Марья, узнаёшь? — показывает на меня Виктория Семёновна.

— Но откуда? Это же… — Марьиванна даже всхлипывает, а я не понимаю почему.

— Вот так-то… Подумай, кто малышку понять сможет, — советует эта необыкновенная бабушка. — Ей подруга нужна, нам она не доверится.

— Машка разве что, — задумчиво отвечает моя сопровождающая. — Да, пожалуй…

А затем меня кормят. Виктория Семёновна кормит с ложечки, ничего не позволяя делать самой. Уже вечер, значит, скоро спать надо будет, а завтра мы уже и приедем, кажется. Странно, что никто в вагоне не лезет ко мне, не старается пожалеть или там демонстративно отвернуться. Проходя мимо того места, где я лежу, каждый… каждый улыбается. Очень как-то по-доброму, будто все люди вдруг изменились, став людьми! Но такого же не может быть!

Я не понимаю, что именно происходит, чувствуя, что ещё немного — и буду просто плакать. Не выдержу всего этого, но плакать же опасно… Как мне быть?

Покормив меня, бабушка эта, Виктория Семёновна которая, помогает мне умыться мокрой тряпочкой, говоря о том, что зубки подождут, пока приедем. Трудно с ними в поезде. А вот потом начинает петь. Странно, я не помню, как прошла предыдущая ночь, но вот сейчас я засыпаю под совершенно волшебную колыбельную, в которую, кажется, вплетается и стук колес, и что-то ещё… От этого глаза закрываются сами, скоро я уже сплю. Мне снится та самая дорога среди звёзд, в конце которой, кажется, меня ждут, но вот кто… Да и кому я нужна? Ну кому?

Во сне я слышу прекрасную мелодию, она заставляет меня плыть по воздуху, ощущая себя бабочкой или птицей какой. От этого все беды и тревоги кажутся чем-то несерьёзным. Ну и точно, если так подумать, отчего я принялась загонять себя в депрессию? Если взрослые предадут, то ничего не произойдет. Это меня удивит? Нет. А станет больно сердцу, так и умру пораньше. Может быть, в следующей жизни повезёт родиться здоровой. Эти мысли меня очень успокаивают, и просыпаюсь я уже улыбчивой. Я действительно улыбаюсь всем вокруг, потому что мне уже всё равно — плохие они или хорошие. Там, внутри, я держу себя изо всех сил, чтобы не дать прорваться моим истинным мыслям. Пусть думают, что я успокоилась.

— Да, непросто с тобой будет, — вздыхает Виктория Семёновна, будто видя меня насквозь. — Собой быть совсем не получается?

— Нельзя, — коротко отвечаю я ей. — Кардиореанимации тут нет.

— Кардиореанимации? — удивляется она, бросая взгляд на Марьиванну.

— Ей нервничать плохо, — подтверждает та. — Потому и держится, железная сила воли у малышки.

— Что же ты мне не сказала! — возмущается бабушка. — Я ж её на слёзы выводила, чтобы отпустила себя, а если ей опасно, получается, я весь день малышку мучила. Марья! Вот как тебе не стыдно?

Я опять ничего не понимаю. Она что, не хотела, чтобы мне плохо было? А Виктория Семёновна начинает мне объяснять, что через слёзы напряжение уходит, поэтому иногда надо поплакать. Я получаю ещё одного петушка и просьбу простить её за то, что она не знала. По-моему, Виктория Семёновна ставит меня в тупик. Я уже совершенно ничего не понимаю, но, почувствовав зарождающуюся головную боль, просто выбрасываю этот разговор из головы. Пусть будет как будет. Устала я думать…

Меня собирают, а я понимаю, что теперь уж точно ползти придётся. Но всё оказывается не настолько плохо — наши соседи по местам предлагают вынести меня на руках. Бабушка задумывается.

— А ты не испугаешься? — интересуется она у меня.

— Всё лучше, чем ползать, — отвечаю я ей, этим ответом заставляя опять тяжело вздохнуть.

— Будь по-твоему, — отвечает она, и тут поезд останавливается.

Странно, я почти не помню, как прошли эти два дня, но почему-то совсем не боюсь. Мне, скорее, всё равно. Ну побьют, и что? Они что, могут больнее сделать, чем то, что я уже испытала? Нет, конечно, поэтому пусть. Я им, может, даже поплачу, чтобы приятное сделать. Раз кто-то бьёт, значит, ему от этого хорошо, ну вот, хоть кому-то будет…

Меня берут на руки, легко вынося из вагона, а я запрещаю себе вспоминать крепкие, уверенные руки папы. Оказавшись в кресле, понимаю, что пальцы просто дрожат, как будто я истерику устроила. Впрочем, насколько я вижу, никто не ожидает, что я поеду сама, поэтому меня везут. У коляски сзади ручки есть, чтобы меня возить, если сама не могу, как, например, сейчас.

— Вот и машина прибыла, — сообщает мне Марьиванна. — Сейчас усядемся и поедем.

Вроде бы все добрые и ласковые, но на мне подгузники, с которыми одной рукой я не справлюсь, да и все остальное. Получается, я сейчас абсолютно беспомощная, потому что коляска, в которой я сижу, обычная, а не специальная, колёса нужно крутить обеими руками, а у меня правая загипсована. Значит, ни в душ, никуда не попаду. Надеяться на чужую помощь я давно перестала, значит, надо подумать, как самой. Меня пересаживают в машину, а я напряжённо думаю.

Получается, нужен кулёк, который как-то закрывать надо будет. В то, что мне кто-то поможет, я не верю. Танька мне о порядках в детских домах достаточно рассказала, поэтому я и не верю в то, что помогут. Вот коляску перевернуть — запросто, заголить, побить — это как дважды два, а помочь… Подруга моя единственная очень подробно разъяснила, что бывает, как это бывает и как можно спрятаться. В моем случае — никак.

Значит, надо покориться судьбе и не нервничать сверх меры, возможность поплакать у меня будет. Ну, если в руках себя не удержу. Хватит рефлексировать и думать о том, за что. Так случилось, этого не изменить, значит, надо просто прожить, сколько получится, чтобы тётенька Смерть не сильно осерчала — и всё. А потом зато больше ничего не будет! Можно просто отдохнуть от всего и, наверное, забыть обе свои жизни. Вот здорово-то как! Просто взять и ничего-ничего не помнить!

Я начинаю улыбаться своим мыслям, втайне надеясь на то, чтобы это время наступило как можно раньше, потому что я, честно, устала уже.

***

— Привет, — слышу я девчоночий голос и поднимаю голову, отвлекаясь от книги. — Я Маша!

Передо мной стоит девочка моего возраста с длинными тёмными волосами, зелёными глазами и поцарапанной загорелой физиономией, будто подсвеченной изнутри весёлой улыбкой. Одета она в жёлтые шорты и синюю майку, на ногах… не вижу что, ну и улыбается мне так, как будто кого знакомого увидала.

— Привет! — откликаюсь я. — Меня Катей зовут.

— А я знаю, — хихикает она. — Мы с тобой будем дружить!

Это не вопрос, а именно утверждение, причём таким весёлым голосом произнесённое, что мне странно становится. Я не очень понимаю, почему она с ходу так говорит, но всё-таки пытаюсь объяснить, что я… проблемная подруга. Маша же плюхается рядом со мной на кровать, обнимает меня двумя руками и начинает объяснять свое видение.

— Ты в коляске, никому не веришь, — говорит она. — Но ты совсем одна, а это плохо. Я по себе знаю, как это грустно, поэтому теперь мы дружим. Ты больше не одна!

И тут контроль рассыпается — я плачу. От этих слов, от этих объятий я просто плачу, потому что удержаться невозможно. Слёзы текут по щекам, а я со страхом жду той самой боли, отчего плачу ещё горше. Машка становится серьёзной, она прижимает меня к себе, будто стараясь разделить на двоих мои слёзы, отчего вскоре мы, кажется, плачем уже обе.

— Ох, дети, — слышу я словно сквозь вату, и какая-то сила укладывает меня на кровать, но Маша оказывается рядом, поэтому я почти не замечаю произошедшего.

Странно, но боли нет, только тёплые объятия такой же девочки, как и я, и слёзы на двоих. Я понимаю, что новая моя подруга разделила всё со мной, наверное, поэтому не приходит боль. Осознать, что произошло, почти невозможно, но вскоре, выплакавшись, я засыпаю.

Наверное, мне очень нужно было поплакать, потому что после этого действительно стало легче. Получается, моя новая подруга сразу же очень много сделала для меня. Интересно, а я ей не надоем? Ну вдруг она устанет от меня? Значит, надо сделать так, чтобы не устала. Я очень-очень постараюсь, клянусь!

Так же, как заснула, я просыпаюсь, ощущая Машу рядом. Странно… Впервые за очень долгое время рядом со мной человек, которому я доверяю. Плакать хочется опять, но я терплю, вспоминая Танькины слова — плаксой прослыть нельзя, так что я сдерживаюсь.

— Проснулась? — интересуется Маша. — Сейчас я тебя ка-а-ак накормлю! Да ка-а-ак переодену!

— Но… Но почему ты так со мной? — пытаюсь я осознать сказанное.

— Представь, что ты моя сестрёнка, — предлагает мне подруга. — Не плакать!

— Я не буду, — обещаю ей, не понимая, почему она так меня назвала. — Но…

— Мне очень нужно, чтобы я была… — всхлипывает Машка, и тут до меня доходит.

Ей нужной надо быть! Необходимой! Поэтому она так! Я обнимаю подругу, назвавшую меня сестрёнкой, прижимаю к себе, потому что это просто невозможно выразить словами. Она же честна со мной, и я буду с ней. Если Машке необходимо быть нужной, значит, так правильно. Тогда я у неё буду, и она у меня. Неужели я действительно больше не одна?

— Сестрёнка… — шепчу я ей, понимая, что за это тепло согласна на что угодно.

— Встаём! — командует сразу же заулыбавшаяся подруга… или сестра?

Я переваливаюсь в сидячее положение, прикидывая, как буду садиться, а Машка обхватывает меня двумя руками, перетаскивая в коляску. Она очень спокойно с коляской обходится, как будто у неё есть уже опыт, но я не буду спрашивать. Очень страшно потерять это доверие, да и её саму потерять страшно до дрожи. Поэтому я просто подчиняюсь ей. Она везёт меня куда-то, как-то очень легко управляясь с коляской.

— А куда мы идем? — спрашиваю я.

— В туалет, — отвечает мне Маша. — У тебя же подгузники, надо тебя переодеть, потому что сама не сможешь.

Она действительно как сестра, будто знает меня с самого детства — совершенно точно и хорошо знает не самые широко известные вещи. Это меня, конечно, удивляет, но, наверное, я просто боюсь поверить в чудо. В настоящее, волшебное чудо — я больше не одна.

Чуть позже я вижу, что сестрёнка названая действительно имеет опыт: она очень легко сдёргивает с меня подгузник, потом протирает мокрой губкой, лезет в карман и достаёт оттуда… крем. Обычный детский крем. Я-то знаю, зачем он нужен, но она откуда? Впрочем, я уже решила не спрашивать, потому и не буду, но это так необычно!

Переодев, сестрёнка вывозит меня из туалета, рассказывая об устройстве лагеря. Она показывает мне, где что находится, между делом сообщив, что едем мы в столовую. Я внимательно слушаю, стараясь ей не мешать. По идее, ей должно быть очень нелегко возить коляску, но Маша без проблем с ней управляется. Можно сказать, привычно. Это так странно…

— Вот тут у нас столовка, — сообщает мне названая сестрёнка. — У тебя еда специальная, у меня обычная, но сегодня я ем то же, что и ты, потому что мне так хочется.

Вряд ли ей действительно так хочется, но одной фразой Машка сразу же закрыла все возможные возражения с моей стороны. Это, можно сказать, ещё страньше, если есть такое слово. Она как будто мысли мои читает, отчего мне хочется довериться ей всё сильнее. Я думаю: а почему бы и нет? Ну что может быть в самом худшем случае? Ничего такого, чего бы я от этой жизни не ожидала, значит, вполне можно.

— Так, чем тут у нас кормят голодающих девочек? — интересуется сестрёнка. — Ага! Суп, второе и компот! На-би… стоп… Тёть Таня! — зовёт она кого-то.

— Чего тебе, егоза? — показывается дородная женщина в белом халате.

— У сестрёнки диета специальная, это её еда? — спрашивает Машка.

— Уже и сдружились… Молодцы вы, — вздыхает повариха. — Вот тут ваши порции, слева.

— Ура! Спасибо! — радуется моя названая сестрёнка, набирая указанные блюда на поднос.

— Дай-ка подсоблю тебе, — женщина подходит ко мне, чтобы помочь с коляской, а я смотрю на неё во все глаза.

Это же детский дом! Тут все сироты, они же злые должны быть, а на самом деле тепло так, как не было очень давно. И повариха по-людски себя ведёт, и Машка вообще непредставимо, и вообще — всё кругом какое-то нереальное, как будто я сплю, а это всё сон. Мне очень страшно проснуться и обнаружить себя… даже не знаю где. Но долго раздумывать мне не даёт Машка.

— Так, — говорит она, — сама ты с супом пока не справишься, поэтому открывай рот!

Она кормит меня, при этом я вижу, что у неё есть опыт кормления, как будто она за малышами ухаживала. Может быть, причина именно в этом? Но спрашивать такие вещи нельзя, я бы расплакалась, если бы спросили, а заставлять плакать сестрёнку я не хочу. Поэтому послушно открываю рот, позволяя ей кормить себя, хоть и кажется мне это совершенно чудесным и каким-то немножко нереальным.