Многовластие

Виталий Иванов (2024)

Отречение Николая II привело к появлению всевозможных органов в России, соперничающих за власть друг с другом. Молодой инженер Алексей со своими друзьями страстно хочет навести порядок в стране. Он участвует в разгроме июльского вооруженного восстания, в деятельности Совета, в Московском государственном совещании, помогает генералу Корнилову, терпит неудачи, но продолжает борьбу. Книга полезна старшеклассникам, студентам, учителям и всем, кто интересуется историей.

© Иванов В. Д., 2024

* * *

Часть первая. Стихия разрушения

Глава первая. Защиты нет

Андрей стоял у окна заводской конторы и задумчиво глядел на серые корпуса построенного когда-то под его руководством предприятия. Сколько раз он просыпался по ночам, хватал карандаш и вносил изменения в проект. Старался, чтобы его завод приносил радость внутренним устройством и внешним видом. Чтобы работники гордились тем, что работают именно на этом предприятии. И чтобы получался доход. Себе и стране. За годы войны кирпич потерял свой нарядный вид. Во дворе образовалось немало выбоин, местами блестели водой лужи. Всюду требовался ремонт, а средств не было.

Возле открытых ворот цеха стояли и сидели на деревянных ящиках рабочие. Неторопливо курили, переговаривались, поглядывая на мастера Ефремова. Хороший специалист, этот мастер, но и он боится сказать рабочим, что пора к станкам. Поэтому ходит вокруг, своим видом напоминая, что пора кончать перекур.

Как быть? Мучил вопрос. Металла в обрез. Последней партии хватит на неделю работы. А правительственный заказ большой. И с углем проблемы.

Мысли прервал телефонный звонок. Он снял трубку.

Андрей Петрович, добрый день! Узнал? Захарыч звонит.

— Привет, привет! Какие новости?

— Хотел узнать, какие у тебя дела. Достают меня чиновники от власти. Это давай, то поставляй. Я бы и рад, да где взять! А у тебя что?

— Нечем порадовать. Поставщики не выполняют договоров. То у них персонал бастует, то дороги не справляются с грузами. Да и наши рабочие все норовят урвать побольше, а сделать поменьше.

— У меня не лучше. Хоть закрывайся. Профсоюз наседает, требует снижения норм и новых расценок. Грозит: на тачке вывезем!

— Что думаешь делать? — прозвучало в трубке. — Раньше была власть, к которой можно было пойти за помощью. К кому теперь?

— Защиты нет никакой, Захарыч, с тобой согласен. Посуди сам, куда обращаться? В правительство? Бесполезно. Оно всего лишь власть на одну треть. Другую треть представляют Советы. При этом сами они себя властью не называют. Третья составляющая — это анархическая стихия, которая властвует по настроению и часто не подвластна ни кому. В последнее время эту треть все более стараются подчинить анархисты и большевики. Не к ним же приходить с протянутой рукой!

— Я тоже не знаю, что делать. Раньше у нас была хотя бы экономическая власть. Не хочешь работать, так иди на улицу, держать не будем. Теперь вопросами увольнения распоряжаются всякие комитеты да профсоюзы. Какой-нибудь «пролетающий пролетарий» открыто готовит забастовку, а ты его не тронь, уважай. Поэтому случаи вывоза на грязной тачке руководителя предприятия становятся все более частыми.

— Давай думать, как этого избежать.

— Может быть, лучше тачку приготовить? Такую, чтобы чистую и с удобствами. Покатаемся с ветерком!

— За что я тебя люблю, Захарыч, так это за юмор. Но печальные мысли не дают покоя. Идет отчаянная война. Она требует полнейшей собранности, дисциплины, организованности. Противник отлично отмобилизовал свои силы. А что у нас? Десятки тысяч расхристанных солдат бродят по улицам столицы. Повсюду ничем не занятый народ. Забастовки считают не десятками, тысячами! И забастовщики еще хотят жить лучше! А цены не случайно растут опережающими темпами, работники сами к тому руку прикладывают.

— Всё они понимают, я думаю. Но себя тешат ложью, что во всем собственники и директора виноваты. Прости, дорогой. Ко мне пришли. Дело, говорят, срочное. Потом поговорим.

Андрей повесил трубку. Был уже конец трудового дня. Протяжно прогудел заводской гудок. Рабочие толпами выходили через проходную. Нужно сделать вечерний обход и тогда покидать завод.

Глава вторая. Новожженовы

Вечером Андрей направился к дому Новожженовых. Двухэтажный дом покрытый свежей штукатуркой, подчеркивал состоятельность семьи. Здесь всегда можно было остаться на ночлег. Тем более, что трамваи ходили теперь не регулярно. Извозчика тоже не всегда возьмешь.

Андрей поднялся на второй этаж. Новожженовы занимали три просторные комнаты, кроме того, у них была большая кухня. Правда, все отапливалось дровами, но это было нормальным для Петербурга.

Верочка, прислуга в накрахмаленном розовом фартуке, еще сохранившийся осколок прошлого благополучия в семье, сервировала стол. В голове у Андрея гудело. Крутились обрывки разговоров и споров. Сказывалась обстановка неуверенности в завтрашнем дне. Вспоминалось посещение Таврического дворца, куда он был приглашен как один из руководителей предприятия, связанного с оборонкой. Как-то так получается, что заседания у них начинаются во второй половине дня. А иногда, наоборот, с утра. Режим дня путается. Надоело смотреть на эти не выспавшиеся лица. Усталость накапливается.

После приветствий разговор в очередной раз зашел о положении на фронте. Сын хозяина, Новожженов Алексей, который тоже был на заседании в Таврическом дворце, говорил с обидой в голосе.

— Ты смотрел военную хронику, что показывали в Таврическом? — обратился он к Андрею. — Вот на что я обратил внимание. Наши войска приближались к линии фронта, бежали в атаку, а что у них было на головах? Верно, фуражки. Головы не защищены от шрапнели. На другой стороне окопов немцы. Они в касках. Металлических, глубоких. Получается, что их начальство печется о головах подчиненных. А ведь огромное количество смертельных ранений именно в голову. Голова, как ни старайся, находится выше всего над землей.

— Да, я заметил. Наши ребята, часто совсем еще дети, вынуждены подставлять свои головы под пули. О чем думают доблестные генералы! Почему не заказывают каски на наших заводах? Их изготовить совсем не дорого. Это же штамповка. Французы уже два года назад стали изготовлять шлемы из металла. Вслед за ними — англичане и немцы. А мы снова в хвосте. Что скажешь, производственник? — Алексей посмотрел в сторону внимательно слушавшего Андрея.

— Я читал, наше высшее руководство притормозило обеспечение шлемами военнослужащих. Мол, не пристало русским орлам бояться вражеской шрапнели! Кроме того, когда нам работать, о касках думать, если то митинг, то демонстрация, то забастовка! Эх, посмотрели бы вы, во что цеха превратились! — грустно ответил Андрей, вспоминая, что происходило сегодня на заводе.

— Жертв много на этой войне. Миллионы. И как безопасно приблизиться к вражеским окопам, если все пространство простреливается пулеметами. Трудно добраться даже до колючей проволоки. — Алексей дирижировал себе руками. — Представьте себя в наступлении.

— Понимаю, о чем говоришь, — подхватил Андрей. — Здесь должно быть место для «железного коня». Я говорю о танках. В них наше будущее. Танк может прорваться к вражеским окопам. И колючку преодолеть. А главное, жизнь солдата сохранить. Вот чем бы надо заниматься нам.

— И только на гусеничной основе, — продолжал Алексей. — Колесные в условиях нашего климата и нашего бездорожья — пустая трата сил. Вот наши союзники, англичане и французы, времени даром не теряют. Мастерят гигантские машины.

— Да, — поддержал Андрей, — английский танк «Большой Вилли» наделал страху. Видели его в кинохронике. Чудовище, а не машина! Бежали от него даже бывалые прусские вояки. Далеко бежали. Но потом остановились. Оказалось, страшна машина, но человек страшнее.

— Может, возьмемся за ум и создадим своего «Большого Росса»? У нас металла и угля намного больше, чем у французов и англичан. И таланты есть.

— Но дури больше всего. Вот когда от нее избавимся, все получится.

Друзья продолжили рассуждения, разговор затянулся до полуночи. Впрочем, они и сами не вполне верили в достижимость того, о чем говорили.

Глава третья. В очереди

Пасмурное летнее утро. Вдоль тротуара перед входом в булочную выстроились в ряд множество женщин. Некоторые с детьми, иногда очень малого возраста. Они уныло заглядывают в лица матерей и бабушек, как бы спрашивая, ну когда уже? Попадаются и мужчины, в основном пожилые. Бледные от недосыпа лица. Разговор довольно нервный. Каждый поглядывает на входную дверь. Все знают, тем, кто стоит первым в очереди, что-то перепадет. Зевота одолевает.

— Кажется, мне что-нибудь достанется. Особенно трудно с четырех до пяти утра. Холодно ночью. Глаза прикрою, бегут какие-то образы. Оказывается, спала. Да что это за сон! Мы же не отдыхаем. Все урывками. Кто дремлет, кто сидя покачивается. Некоторые уходят домой поспать пару часов, пока такие как я сторожили очередь. Когда же они ее откроют! — глядя на дверь, говорила молодая женщина. — Мой вчера ушел на работу голодный. Пустого чайку попил, и все. Будет сегодня товар, или нет?

— Тебе хорошо, у тебя муж на физической работе. Положено усиленное питание. А мы, вот, преподаватели. У нас считается работа интеллигентная, значит нам и норма уменьшенная. А есть хочется, как и всем, — вмешалась ее соседка.

— Говорят, вчера давали по два фунта в руки.

— Давали, да не всем. Кто в хвосте оказался, ничего не досталось. У меня талоны на дополнительное питание пропадают.

Все поглядывали на часы. Когда стрелки часов на руке одной из покупательниц приблизились к заветной шестерке, люди зашевелились. Отовсюду в сторону двери стала проталкиваться закоченевшая толпа.

— Я за вами занимала, — громко напоминала одна.

— Как же помню. Проходите. Но что это вас так много! Занимала одна, а пришел целый табор — возмутилась держательница очереди.

— Чем больше рук, тем больше получишь. Это все мои. Вот дочь, а вот племянник.

Неожиданно маленький хвост, как еще по старинке называли очередь, зашевелился, задвигался, перерос в бурную реку. Передние оказались далеко от входа. С трудом открылась дверь булочной. В нее устремились десятки людей. От этого уличная часть очереди почему-то не стала меньше. Народ все подходил и подходил. Скоро лавка наполнилась до краев. Суровый продавец в белом халате, опасливо поглядывая на толпу, гасил талоны и отвешивал муку, часто отрываясь, чтобы потребовать тишины.

— Мука только ржаная, — говорил он. — Белой не будет.

— Ее уже давно нет, — переговаривались в очереди. — Когда это закончится! Пишут, что в Сибири телеги смазывают сливочным маслом, его некуда девать. А до нас ничего не доходит.

— Война виновата. Заканчивать ее надо. Слыхал, что немцы мир предлагали, а наши даже ухом не повели. До победного конца! Вот он конец, совсем приблизился. Только не победный, говорил мужской мудрый голос.

— При царе, при Николашке ели пряники-барашки… — ответил заводной женский.

— А как стал новый режим, все голодные лежим, — с невеселой улыбкой закончили хором недавно появившуюся частушку.

— Теперь все хотят войну поскорее остановить. Только закончить чем? Отдать немцам все, что они завоевали: Украину, Прибалтику, Польшу и все, что еще попросят? Они свои силы с нашего фронта перебросят на Запад. Разгромят французов и англичан, а потом снова на нас накинутся. Или как? — задавала вопросы без ответов учительница.

Глава четвертая. Что сказать юношам?

Преподавать военные науки, кажется, не так и сложно. Это не в поле, в палатке. Но вырастить хороших офицеров, не то, что сложно, это сверхзадача. — Размышлял Василий Кириллович, преподаватель общественных дисциплин Кадетского корпуса. — Условия воспитания резко изменились в последние годы. Вроде бы, нет ничего проще. Идет война. Стране нужны хорошие специалисты, знатоки военного дела. Нужны закаленные физически и не сдающиеся в ответственных ситуациях командиры. Однако в последние дни власть становится все более партийной.

Социалисты гнут свою линию. Для них главное — не победа в войне. Они принялись за утверждение новой официальной идеологии, определявшей систему идеалов и ценностей, к которым следовало стремиться всем, в том числе и реформируемым кадетским корпусам. С этого времени основное содержание деятельности военно-учебных заведений должен был определять лозунг «Свобода, Равенство и Братство».

Вспомнилось недавнее посещение Одесского кадетского корпуса. В этот город по делам службы он был направлен. Перед выстроенными на плацу учащимися выступил, как обычно, с пламенной речью Александр Керенский, объезжавший фронт.

— Кадеты, вы живете в счастливое время. Вы готовитесь стать гражданами свободной России. В новой свободной России должны быть забыты личные интересы. На первом месте — долг. И в настоящее время долг этот повелительно требует отдать Родине все. Вы должны сделать это не ради карьеры, а ради стремления к идее; эта идея — свобода, равенство и братство.

Хороший лозунг. Разве можно сказать что-то против. Но это очень общие слова, — размышлял преподаватель. — Потому эта речь не сильно тронула студентов. Много дежурного, штампованного. Да и кто такой этот Керенский? Все знали, что к армии он не имел никакого отношения. Присяжный поверенный.

Им хотелось другого. Все помнили «Инструкцию для кадет кадетского корпуса», с которой они знакомились при поступлении в это учебное заведение. Написана она была так, что трогала души студентов. В ней были слова: «Кадет воспитывается для того, чтобы из него вышел прямой, твердый и честный слуга, преданный своему Государю и Отечеству». Конечно, теперь государя нет. Его заменило туманное Временное правительство. Текст измененной Инструкции доведен до сведения воспитанников, но что-то выхолощено из нее.

А не спросить ли совета у жены Веры. В трудную минуту обратиться к ней бывает очень полезно. Бог дал ей светлую голову.

— Вера, — позвал он ее. — Мне нужно сказать несколько слов воспитанникам. Завтра на линейке. А слов хороших не нахожу. Может, ты подскажешь?

Вера отложила тарелки на кухне и подошла к труженику пера.

— Вася, я всегда говорю, скажи то, что сказал бы своему сыну, будь он рядом. Напомни им о высоком призвании военного в трудный для страны час.

— Спасибо. Я думал в том же плане. Есть слова прекрасные из сочинения одного из наших воспитанников. Вот послушай: «В каждый миг, и офицер, и солдат должны быть готовы отдать жизнь за других, за Родину. Постоянная, чуждая всяких колебаний готовность к самопожертвованию придает военному сословию возвышенный, героический характер. И этот героизм налагает неизгладимый отпечаток на всю наружность военного».

— Хорошие слова. Ничего лишнего. Все нужное. Вот их и зачитай, — сказала Вера, возвращаясь к своим обычным занятиям на кухне. — Бегут воспитанники? Знаю, бегут. Но не от трудностей учебы. На фронт.

Василий Кириллович согласно кивнул головой. Вера знает, что уже трое воспитанников его Кадетского корпуса бежали на фронт. Так бывало во все трудные для страны моменты. Да и их сын, которым он так гордится, тоже сейчас на фронте.

Подходящие слова найдены. Можно отдохнуть. В душе боролись два противоположных чувства: презрение к оставляющим фронт, бегущим при виде врага дезертирам, и гордость за тех, кто тайком уходил из семей и училищ на фронт.

Глава пятая. Говорильня

Теперь в Таврическом дворце не так многолюдно, как в первые дни революции, но все равно зал наполнен до отказа. Алексей протиснулся мимо стоящих в проходе депутатов, чтобы пробраться к сцене. Заседание еще не открылось. Он поздоровался со знакомыми депутатами — переговаривавшимися между собою.

— Привет, Алекс! Ты здесь редкий депутат, кто в гражданской одежде!

— Я всегда в гражданской. Ты о чем?

— Посмотри в зал. Сплошь наряды защитного цвета. Ни о чем не говорит?

— Да я уже привык. Петроградский гарнизон. Что же в этом?

— Мы здесь как раз об этом говорили. Где же демократия? Ощущение, что город состоит из военнослужащих. Но ведь это не так. Не скажешь, как выборы в Советы проходят? Как выдаются мандаты?

— Известно, как. По делегату от каждой роты, а у рабочих по одному — от каждой тысячи.

— Вот и получилось. В роте от сорока пяти до трехсот шестидесяти человек. Можно округлить до сотни. Значит, военных делегатов будет в десять раз больше гражданских. Полная диспропорция. Где же демократия? Или рабочий в десять раз хуже новобранца? Кроме того, большинство военнослужащих гарнизона совсем не из Питера.

Вопрос озадачил Максима.

— Я как-то об этом не подумал.

— Не только ты. Но это только во-первых. Есть и второе. Кто эти солдаты? Они что, прославились на фронте? Или они хорошо знают проблемы столицы? Скорее, наоборот. В основном, они из провинции. Из-за острого недостатка кадров с ними почти не занимаются военным делом. Если их встретит взвод солдат с фронта, они побросают оружие и побегут в подворотни. Это же сырой материал!

— Знаю. Их и на фронт не отошлешь. Им домой хочется. Да и большевики в их среде хорошо приживаются.

— С этим что-то делать надо. До добра такая политика нас не доведет.

Алексей понял, что этот вопрос нужно додумать, доделать. Но зал зашевелился, началось движение в Президиуме. Максим прошел на свое место. Началось пленарное заседание. Депутатов — море. Всего 2800 человек. Правда, не всегда все на местах. Огромная текучесть. Всех нужно накормить, всем дать возможность где-то разместиться, на что-то жить. Довольные лица показывают, что здесь им лучше, чем на фронте, в казарме, или у станка.

Мысли не давали Алексею спокойной жизни. Его волновало такое положение. Ну, о чем идет бесконечный разговор в этом зале? Одни выступающие говорят о доверии Временному правительству, другие — о недоверии. Одни без конца повторяют «Власть советам!», другие твердят, что брать всю власть Советам преждевременно. В таком огромном по численности совещании все равно никогда и не до чего не договоришься.

И все ли слушают ораторов? Алексей обвел глазами зал. Большая часть слушателей была увлечена разговорами друг с другом. Многие оглядывались по сторонам, кого-то искали в зале, читали принесенные тексты, а то и газеты. Лишь изредка они бывали привлечены каким-то ярким выступлением. А что объединяет практически всех? И он понял: безответственность. Они никак не отвечают за принимаемые резолюции и постановления.

И все-таки, вопрос о формировании Советов следует поднять. Иначе он так и останется «большой говорильней», как его часто за глаза называют.

Глава шестая. Познакомились

Объявили длительный перерыв. Коридоры наполнились шумной толпой. Полы были не мытыми, одежда многих выглядела вконец запущенной. Курили папиросы, плевали на пол. Некогда изящные помещения выглядели теперь замаранными. Солдаты и младшие офицеры, потеряли свою былую подтянутость и дисциплинированность. Пуговицы расстегнуты, одежда мятая, давно не стиранная.

В буфете наливали чай, давали бутерброды. Алексей отстоял свою очередь, получил стакан чаю и стал искать место присесть. Только за одним столом оказался свободный стул. Там сидели скромного вида девушки в форменных одеждах, видимо, работавшие в Таврическом.

— Прошу прощения, дамы, — смущенно сказал он, присаживаясь на свободный стул, — я вам не помешаю?

— Вовсе нет, — ответила одна из работниц, — в этом муравейнике большая удача место отыскать.

— Удивляюсь, — вновь заговорил он, — во всем зале хорошо хоть одну даму увидишь, а тут сразу четверо.

— Не знаете, где искать. Вы пониже трибуны посмотрите. Еще больше женщин увидите. Кто ваши речи записывает, кто исправляет ошибки и на машинке перепечатывает? — спросила старшая из женщин со строгим лицом в очках. — Догадались? Без нас вы уйдете в темноту забытости. А с нами будете жить вечность.

— Если мыши вашу писанину не изгрызут, — задумчиво сказал Алексей.

Среди четверых одна была необыкновенно мила. Алексей заметил, что ее глаза остановились на нем, что-то шевельнулось в ее красивых зрачках. Может быть, она обратила на него внимание. Преодолевая смущение, он обратился к ней лично:

— Барышня, мы с вами случайно не знакомы? Вас зовут Дашей? — сказал он наугад, но никто этого не заметил.

Девушка засмеялась.

— Какая же я Даша! Даша — это вот. Она указала на другую улыбающуюся женщину. А меня Еленой зовут.

— Я, наверное, перепутал. Елена… Кстати, меня зовут Алексеем.

— Приятно познакомиться. Вы депутат? — спросила она, произнося это слово с пафосом.

— Да, вот, делегировали, — заскромничал он, — хотя я ничем не выдающийся

Девушки допили чай, засобирались. Их ждала работа.

— Лена, не спеши, мы тебя подождем, — говорили они, намеками показывая на Алексея, явно хотевшего продолжить разговор с молодой стенографисткой.

— Жаль, Лена, что вы спешите. Мне очень хочется с вами поговорить. Можно вас проводить после окончания работы?

— Неожиданно, — сказала она. — Впрочем, я не возражаю. Подходите туда, — она показала на нишу коридора. — Я здесь обычно прохожу, когда иду домой. — Лена поспешила вслед ушедшим сотрудницам. — Возможно, вам придется некоторое время подождать.

— Ничего, не спешите, я подожду, — радостно сказал он. Он ощутил внутреннее тепло, исходившее от слов стенографистки.

Алексей в этот день был очень рассеян. Чем-то запала в душу эта девушка. Хотелось встретиться. А до конца заседания еще надо было дождаться.

Глава седьмая. Митинг

Красные флаги трепал балтийский ветер. Много небольших флажков колыхалось в руках собравшихся. Сделанные из некачественной материи, они часто выглядели обтрепанными и мятыми в результате трех месяцев эксплуатации. Сами питерцы иногда называли их «красными тряпками». В разговорах между собой выражали желание заменить их приличными государственными флагами. Но пока обходились тем, что было.

Большинство митингующих составляли рабочие завода. Это было видно по скромной одежде людей. Были кое-кто и из конторских работников. В сторонке стояли три милиционера из недавно созданных Временным правительством новых органов. Они были приглашены по просьбе администрации. Их расслабленные позы говорили о нежелании мешать происходящему.

Андрей Петрович вместе с двумя управляющими устроился на некотором удалении от сцены, чтобы не привлекать внимания. Ему хотелось услышать, о чем говорят и что слушают работники его предприятия. Ораторы, как один, были знакомы Андрею.

Ведущий собрания Пятков, контролер. Его давно уже не видели в заводском отделе. Он теперь ответственный общественный работник. Надо бы прижать его, но Советы таких поощряют. Пятков вышел к краю импровизированной трибуны и сказал:

— Прозвучало несколько выступлений. Все товарищи говорили о недовольстве заработной платой.

— И продолжительностью рабочего дня, — добавили с места.

— И отношением начальства к работникам.

— Требованиями к нормам выработки!

Пятков выслушал все реплики и сказал:

— Мы не выслушали представителей администрации. У нас присутствует управляющий предприятия господин Расков Андрей Петрович. Что скажете по поводу высказанного недовольства? — обратился он к директору.

Андрей Петрович задумчиво поднялся на трибуну. С видом мученика посмотрел по сторонам. Что сказать? Правду?

— Что я могу возразить? Разве вы не знаете, что уже три года продолжается война. Это самая тяжелая и кровопролитная война в нашей истории.

— Развязали войну такие же, как вы, капиталисты! А теперь на войну все списываете! — послышался голос снизу.

— Не мы начали эту войну, нам ее объявила Германия, — парировал управляющий. — Борьба с центральными державами потребовала огромных сил и средств. Ваши дети и братья поливают кровью русскую землю. Мы уже дважды повышали заработную плату. Сейчас доходы едва покрывают затраты на производство товара. Рабочий день мы также сократили. Еще одно повышение, и нам придется закрывать завод.

— Война идет, люди гибнут, а вы барыши считаете. И все песни поете жалостливые! Как мы должны выживать, если цены растут ежедневно! Нам детей кормить нужно! — послышались голоса.

— Да что его слушать! Глуши моторы! Бастуем! Найдут деньги! — закричали в толпе. Самые нетерпеливые побежали к цехам, чтобы останавливать работу.

Пять человек заколебались, они не спешили расходиться. Один из рабочих по фамилии Воробьев сказал нерешительно, обращаясь к оставшимся:

— На фронте нет рабочих смен. Воины работают круглосуточно. И платят солдатам копейки. Каково им в окопах сейчас без наших снарядов. А мы все шкурничаем!

— Газету не читал? — обратился к Воробьеву партийный организатор. — Это война не наша. Она империалистическая. Пусть буржуи-империалисты воюют. Не отрывайся от массы!

Он повел Воробьева в сторону цеха. За ними потянулись остальные. Управляющие еще некоторое время оставались на месте. Загудел продолжительный гудок. Началась очередная забастовка.

Глава восьмая. Почти свидание

Алексей ходил по коридору, когда приблизилась Лена.

— Я вас дожидался, — сказал он. — Можно вас проводить?

Лена замедлила шаг. Она была стройна и элегантна. Теплое чувство вновь колыхнулось в груди Алексея. Скромная одежда не могли скрыть обаяния молодости.

— Я согласна. Но дел у меня много. Дома мама больная. Продукты нужно купить, а это большая проблема.

— Дел у всех сейчас много. Справимся.

Они шли по улице. Говорили обо всем, о чем молодые люди говорить могут целыми вечерами. Он узнал, что Лена обучалась на курсах стенографисток, что ее отец давно умер от туберкулеза, что мать продолжает работать медсестрой, но делать ей это все труднее, потому что она сама много болеет. Особенно трудно было зимой этого года. Дров практически не было. Вся семья, в том числе и Лена, разбирали на улицах все, что считалось ничейным, и что могло гореть. Но стены промерзли так, что по углам не таяли сосульки. Сейчас удалось запасти в сарае немного дров, но нужно будет еще где-то достать. Раньше привозили по железной дороге. А сейчас с этим проблемы. Все для фронта.

По дороге Лена и Алексей потолкались у лавки, постояли в очереди. Лена, быстро доверившись новому другу, рассказывала ему питерские истории.

— 23 февраля установилась прекрасная погода. Солнышко. Днем было, говорили, 8 градусов тепла. Да еще отмечали День женщин-работниц. Все высыпали на улицу из промороженных жилищ. Я со своими подругами тоже пошла на демонстрацию. Как-то так получилось, что к нам стали присоединяться все новые и новые отряды.

— И получилось, что вы захватили столицу. Вы же революцию совершили! С вас спрос повышенный, — иронизировал Алексей.

— Во всех бедах России обвиняли тогда царя и его свиту. Надеялись, что после его свержения начнется новая жизнь, — говорила она.

— Надеялись. И сейчас по-прежнему дожидаемся. Но что-то надежда начала слабеть, не так ли? — отвечал он.

— Теперь часто говорят, что революцию не доделали. Еще одно усилие — и заживем счастливо.

Алексей посмотрел на Лену иронично, но ничего не сказал. Он тоже поделился рассказом о себе.

— Мне, наверное, повезло больше, чем тебе по рождению. Оба родителя живы. Правда, отец, который заметно старше матери, сейчас на пенсии, а когда-то был известным судьей. Мы с семьей живем в центре Петрограда. До последнего времени я работал на военном предприятии мастером. Хотя ни в каких партиях не состоял, за какие-то заслуги меня выдвинули в депутаты Петросовета. Думаю, случайно туда попал. Там все меньшевики да эсеры дела вершат. В последнее время большевиков становится все больше.

— Мы о положении в Петросовете много знаем, работа у нас такая, — сказала его подруга.

До того дома, где жила Лена, оказалось километра два. Все время приходилось проталкиваться через толпы людей, стоящих в очередях. У одной торговой точки произошло нечто странное. Группа людей, стоящих в очереди, забеспокоилась. Несколько человек вырвались из магазина и побежали по тротуару. Вслед за ними весь хвост устремился вслед за бегущими. Неслись, догоняя и опережая друг друга.

— Хлеб в лавке закончился, — уверенно сказал Алексей. — Побежали занимать очередь в другом месте. Только ждут ли их там?

Этот вид спорта стал привычным в военное время. В мирные дни очередей не знали. Поначалу называли их «хвостами».

Когда пространство возле лавки опустело, все увидели немолодого человека у стены. Он уплетал только что полученный хлеб так аппетитно, что у зрителей сжимались желудки. Было понятно: много дней не ел. Лена и Алексей отвели глаза.

— Сколько теперь таких голодных! — сказала Лена. — И чем им помочь, не знаю.

Алексей поддержал свою спутницу грустным вздохом. Они свернули в проулок, так было короче. Через несколько шагов стали доноситься звуки, вызвавшие у них тревогу. В глубине проходного двора происходила какая-то возня, сопровождавшаяся стуком и лязгом.

— Я догадываюсь, что это за шум, — сказал Алексей. — Взламывают квартиру.

Через несколько шагов из подворотни показались несколько бегущих парней. Они тащили плохо упакованные мешки. Вдогонку им слышался крик женщины, похожий на плач:

— Бандиты! Грабители! Как мне жить дальше, все унесли!

Толпа грабителей уже скрылась в другой подворотне. Алексей бросился вслед, но их не было видно.

— Куда ты! — вскричала Елена. Но он и сам остановился в нерешительности. — Нужно сообщить в полицию! — Впрочем, что я говорю, — поправилась она. — В милицию. Только есть ли она?

Причитающую женщину окружили и увели обратно ее соседи. Кто-то побежал в бывший полицейский участок сообщить о случившемся, поискать помощи. Участие Алексея не требовалось.

— Не думаю, что они найдут хоть одного милиционера. Полицию разогнали еще в марте месяце. А «Народная милиция» все формируется. Да и кого в нее берут на работу! Это же не профессионалы, а так… — он беспомощно махнул рукой.

— Мы с мамой каждую ночь переживаем, часто не спим. То выстрелы, то грохот ломаемых дверей. Им нетрудно сломать замок в нашей двери. Грабят повсюду.

— Кстати, не вы ли выпускали уголовников на свободу, когда ходили на революционные демонстрации? — язвительно поддел свою спутницу Алексей. — Теперь терпите.

— Мы, и я в том числе, не хотели освобождать криминал. Только политических. А как уж получилось, что отпустили всех, сама не пойму.

В подтверждение их разговора послышались отдельные выстрелы где-то далеко от них. А потом на еще большем расстоянии громыхнул взрыв.

Алексей прислушался к отдаленным крикам встревоженных людей.

— Снова что-то взорвалось. Эти взрывы чуть не каждый день. И все на военных заводах и складах.

— Говорят, что без немцев не обходится. Диверсанты. Или наши их помощники. Порядка нигде нет в стране.

За разговорами добрались до двухэтажного дома, в котором жила Лена с матерью.

Глава девятая. Фабзавком

После неожиданного перерыва заводской сходки, называемой теперь митингом, Андрей нерешительно спустился с импровизированной трибуны. Люди отходили и подходили. Главный бухгалтер, Петрович, сочувственно сказал:

— Эти рабочие, как ртуть, то собираются, то разбегаются. Они и себе, наверное, не могут объяснить, чего хотят.

— Зато мы понимаем, что за их бездельничество кому-то расплачиваться придется. Где прибыль, с которой им платить зарплату?

— Могу только сказать, что прибыли мало, а убытков много. Производительность труда по сравнению с довоенным уровнем упала на сорок пять процентов. Если выплатим по среднему заработку за время забастовки, как они того требуют, то не расплатимся за металл и уголь. А в кредит нам никто не даст.

К проходной подъехал автомобиль. Подошел одетый в черный костюм человек с портфелем.

— Забастовка, говорите, Андрей Петрович? Нам в Исполнительный комитет уже сообщили. Бастовать нельзя. Война-с. Зовут меня Лисянский Евгений Борисович. Собирайте профком.

— Его и собирать не надо. Вот они, — ответил Андрей, показывая на шатающихся недалеко людей.

Подошли несколько человек. Профсоюзные лидеры, заводилы стачек. Решили собраться в зале заводоуправления. Набралось много людей. В президиуме, помимо руководителей, сидели шесть человек: по три от бастующих и три от Совета, приехавшие вместе с Лисянским. Шла бурная дискуссия. На нападки забастовщиков отвечали руководители предприятия.

— Сразу скажу, что Петросовет в данный момент не заинтересован в забастовках, потому что они способствуют снижению обороноспособности страны. В то же время, справедливые требования бастующих должны быть удовлетворены.

— Работать на условиях нынешней оплаты труда мы отказываемся, — говорил представитель рабочих.

— Так увольняйтесь! Мы не можем вам платить больше того, что установили после трехкратного повышения ставок, — отвечал управляющий. — Вы в законах экономики что-нибудь понимаете? Нам придется предприятие остановить.

— Так вы нас увольняете? Локаут? — с вызовом спросил председатель стачкома. Он был одним из тех, кто сидел в Президиуме.

— Я этого не сказал, — парировал Андрей.

Другой член Президиума, Уличанский Борис, с перекошенным от злобы лицом, обратился к залу:

— О чем буржуи говорят! У них средств нет! А дети в заграничные платья одеты. И обедают, наши буржуи, в ресторане, небось. На нами заработанные деньги.

— В ресторанах во время войны кушают не такие, как мы, — буркнул Андрей, но его не слушали.

— Все у них есть, — кричали из зала. — Прибедняются!

— А что скажет Примирительная камера, или как ее там? — послышался громкий голос из зала. Об этих органах новой власти было известно на заводе.

Евгений Борисович встал из-за стола.

— Да, именно так, Примирительная камера. Ввиду сложности положения, примирительная камера решила передать завод под совместное управление фабзавкома и заводоуправления. Сколько можно бастовать! Вы, господин Управляющий, должны представить завкому все документы по предприятию. Бухгалтерские книги, договоры, ведомости. Познакомить с поставщиками и так далее.

— Получается, я себе уже не хозяин.

— Если и дальше не будет порядка в управлении предприятием, будем лишать права собственности. Такое уже не редко встречается у нас. Революционная власть не будет церемониться!

Евгений Борисович обратился к залу:

— Надеюсь, все удовлетворены. — Зал ответил неопределенным гудением. — Тогда хватит митинговать, приступайте к работе.

— А как же наши требования?

— Фабзавком разберется с делами и в ближайшие дни доложит вам. Согласны?

Вновь неопределенность прозвучала в ответ.

Глава десятая. Социализм в моде

Андрей появился у Новожженовых в обычный час — около семи вечера. Хозяин дома Виктор Андреевич, пожилой человек, бывший судья, крепкий на вид, был всегда рад хорошим знакомым, как и его жена, Надежда, и их служанка Вера. Трудные времена накладывали отпечаток на гостеприимство. Не стало прежних застолий. В лучшем случае перебивались чаем с сухарями да деревенскими запасами грибов и варенья. Но радушие дома привлекало старых посетителей. Гостям здесь были всегда рады. Андрей после событий на вверенном ему заводе едва видел, куда шел. Ноги, как обычно, привели его в дом его приятеля Алексея.

В просторной комнате расположилось уже несколько человек. Он поздоровался с хозяевами, а затем обошел присутствующих и каждому протянул руку.

— Не видно жизнерадостности на твоем лице, — посочувствовал ему после приветствия гость семьи Уфимцев Сергей. — Что-то случилось?

— Произошло самое наихудшее, — с тоской проговорил Андрей.

— Неужели завод взорвался? — пошутил Николай Измайлов. — Худшего не бывает.

— Ничего вы не знаете, — вмешался Новиков Евгений. — Я уже в курсе. Завод цел. Но поменял хозяина. Так, Андрей?

Все с сочувствием посмотрели на бывшего управляющего.

— Неужели это так? — спросила Антонина Новожженова. — Вы же ночей не спали с этим заводом. Все таланты и деньги в него вложили. Кто же теперь хозяйничает там?

— Считайте, что никто. Не всем знакомо такое название: фабзавком. Вот он в лице его председателя и есть хозяин

— А вы кто? Такого не может быть, чтобы запросто, без решения суда лишать собственности, — решила Антонина.

— Сейчас другие времена и другие обстоятельства, — сказал Новиков. — Теперь в моде социализм. А что это такое? Социализм — значит общественная собственность. Общественное считается выше единоличного.

— Хотелось бы узнать, чем общественное выше! — поднял голос Николай. — Как я понимаю, общество состоит из индивидуумов. Это как моя рубашка из нитей. Конечно, нити еще не рубашка. Но и рубашка — это не только нити. Чем же одно выше другого? — Ничем!

— Я теперь наемный работник на бывшем моем предприятии. Правда, окончательное решение еще не принято, но думаю, до этого вердикта не много осталось. Все к тому идет. Не понравлюсь — рассчитают.

Сергей сидел в задумчивости во время разговора. Он поднял голову и сказал:

— Человека лишили собственности. Как бы мы реагировали, если бы нас лишили своего дома? Без всякой компенсации. Без суда и следствия. Мы бы сказали — это грабеж. И боролись бы за свою собственность. Что вы скажете, как бывший судья, Виктор Андреевич?

— Вполне с вами согласен. Это преступление. Но времена другие и законы другие. Куда обращаться за поддержкой и помощью? Старого суда нет, новый еще не создан. Теперь собственник предприятия называется капиталист, значит враг народа, кровопивец.

— По Марксу капитализм — прошлая эпоха человечества. На смену ему придет коммунизм, а социализм — его первый этап, — снова вставил Новиков.

— Я бы вот так не спешил заглядывать в будущее, когда мы не вполне можем разобраться в прошлом и настоящем. А если никакого коммунизма не наступит? А мы уже наделаем неисправимых ошибок. По Марксу мой сын капиталист. Но чем рабочий лучше капиталиста?

Новиков заерзал на своем месте:

— Я ничего не имею против Андрея. По сравнению с ним те рабочие, которых я знаю, менее образованы, менее культурны, начитаны и многое другое. Но интересы общественных классов различаются. У них разные общественные интересы.

— Получается, что интерес предпринимателя получить прибыль и интерес рабочего продать свою рабочую силу, чтобы получить прибыль, чем-то различаются? — Уфимцев продолжил возбужденно. — Я разницы не вижу. А вот забастовка на военном заводе в дни, когда враг наступает и захватывает одну территорию за другой, говорит о многом. Сказать, что в этот момент рабочие правы, язык не поворачивается.

— Шкурники — эти забастовщики, — сделал вывод Николай. — Только слышал я, что к стачке обстоятельства вынуждают. Вечером выйдешь в город, а в магазинах шаром покати. Что было, все расхватали. Голодным не будешь. Вот и едут рабочие по деревням. К вечеру с продуктами возвращаются. Эту истину мне один профсоюзный босс открыл. Стало понятно, почему так много краткосрочных забастовок.

Эта новость не сильно успокоила Андрея.

— Если бы только короткими были забастовки! — со вздохом сказал он.

— Жаль, что все так складывается, — сочувственно сказал Николай, обращаясь к Андрею. — Помочь тебе мы сейчас не можем. Да и не все потеряно. А таких, как ты, все больше и больше. Некоторые продают, что могут, и выезжают за границу. Чаще всего через Финляндию.

— Я к таким не отношусь, — сказал Андрей. Пока потерплю. Но смотреть, как разрушают то, что создавалось годами, невыносимо. — Он огляделся по сторонам: — А где Алеша? Что-то я его не вижу.

— Скорее всего, до самой ночи его не увидим. У него девушка появилась. Подожди, все расскажет.

Это была хорошая новость. Андрей давно хотел, чтобы его друг нашел себе вторую половину. Грустно только, что сейчас его рядом нет.

Глава одиннадцатая. Знакомство с семьей

У подъезда своего давно не ремонтированного трехэтажного дома Елена остановилась. Ей очень не хотелось расставаться со своим новым знакомым. Он был ей весьма по душе.

— Алеша, если не возражаешь, я познакомлю тебя со своей мамой. Мы живем не богато, но опрятно, как говорят.

— Стоит ли обращать внимание на бытовые мелочи! Скоро все так жить будем, а то и хуже. Буду рад заглянуть в гости. Подожди только чуть-чуть. Надо же что-то захватить.

Он быстро отошел в сторону, где раньше был магазин соков, и через несколько минут возвратился с покупкой.

— Вот, — показал он, бутылку спиртного купил тайком. Сухой закон, но все знают, где достать. Чем мы хуже!

Прийти в гости со своей бутылкой — это теперь лучший подарок. Они поднялись на третий этаж. Дверь открыла приятная на вид женщина. Лицо ее засияло улыбкой.

— Я переживала. На улицах опасно. Да ты не одна! — она многозначительно посмотрела на ухажера. — Скорее знакомь со своим провожатым.

— Это Алексей, депутат Горсовета и мой хороший знакомый.

— Значит, работаете в одном месте. Очень рада. Меня Настей можете называть. Анастасия Михайловна. Проходите в комнату, не стесняйтесь. У нас скромно, но жить можно.

— Как твое здоровье, мама, — заботливо спросила Лена, подойдя к ней.

— Приняла таблетки, все-таки в медучреждении работаю, и теперь чувствую себя здоровой. Да что со мной будет! — похвасталась она.

Алексей прошел мимо кухни с печью, от которой шло тепло. Многие готовили на плите и летом. Помыли руки холодной водой из-под крана. Затем прошли в довольно большую комнату, оклеенную обоями. Посередине стоял полукруглый стол. За ним сидели двое мужчин.

— Знакомьтесь, — представила Анастасия. — Это Алексей, друг нашей Леночки. О себе он сам расскажет. А я пойду что-нибудь приготовлю.

— Юра, — скромно представился довольно молодой человек за столом. — Все мы родня. Я двоюродный брат Лены

— А меня Игорем зовут, — представился другой мужчина среднего возраста. — Муж сестры Анастасии. — Частенько здесь бываем в гостях. Очень гостеприимная наша хозяйка.

Пришла Настя. На стол поставили кастрюлю. Запахло вареной картошкой. Под веселый одобрительный гул Алексей поставил на стол купленную из-под полы бутылку.

— Сказать по правде, не знаю, можно ли верить тому, что на этикетках пишут. А написано, что сорок градусов. Попробуем. Продавец клялся, что не подведет. Революционный напиток.

— Дело привычное. Самопал. Так называют у нас это изделие. Кстати, революционное правительство не отменило закон о запрете алкогольной продукции, принятый в четырнадцатом году Николаем Вторым. Так он и действует до сих пор, — сказал Юра.

— Я так думаю, что потому никто не защищает арестованного Николая, что именно он протолкнул этот закон. — Высказал свою мысль Игорь. — Не подпиши он этот закон, до сих пор бы руководил государством. Как пролетарию без выпивки! Такого в России не бывало.

Все посмотрели на Игоря с недоверием, но спорить не стали.

— Да, что это за способ отучения от пьянства с помощью государственного насилия! Насилие рождает сопротивление, и только, — добавил Юрий. — Вы согласны, Алексей?

— Я нашел себе единомышленников. Вообще-то я считаю спиртное злом. Но ведь это личное дело человека, — ответил Алексей. — И никакие государственные чиновники не могут за него решать, — ответил он.

— Алексей, — вмешалась Лена. — Главный государственный чиновник, как ты выразился, царь Николай, не запретил выпивать. Он запретил производить и продавать спиртное. Это не одно и то же.

— Для точности добавлю, — сказал дипломатично Алексей, — было запрещено появляться в нетрезвом виде в обществе. В любом случае, в душе я сочувствую трезвенникам. Хотелось бы соответствовать идеалу, но это очень трудно осуществить.

— Тогда за трезвость! — кто-то предложил тост.

На столе к этому времени были уже соленые огурцы и квашеная капуста. Разлили содержимое бутылки. Разнесся запах откровенного самогона. Все выпили и закусили.

— Славно! Сделано в соседнем сарае, — сделал иронический вывод Юрий. — Научился наш великий народ. А вот государство страдает. Налогов не получает. А без налогов — вечный кризис.

Глава двенадцатая. Мешочницы

Разговор за столом стал более оживленным. И скоро перекинулся на самую злободневную тему. Вопрос о продовольствии волновал практически каждого. Особенно Анастасию, чувствовавшую себя ответственной за питание своего семейства.

— Много говорят о революции, — перевела она разговор, — но как бы все не закончилось голодом. У нас в доме почти нет запасов. Разве что огурцы и капуста еще имеются. Покупать все труднее, хвосты длине и длиннее. Вчера больше двух часов простояла, чтобы кое-что купить. А сколько скандалов, крику, даже мордобоя. Кто посильней да похитрей, старается себе забрать, а другого оттолкнуть.

— В очередях всегда так, — сказал, обобщая, Юрий. — Нужно что-то придумывать. Говорят, что в южных губерниях зерна скопилось очень много, а вывозить нет возможности из-за разрухи на транспорте. А еще осложняет положение хлебная монополия, которая устанавливает твердые цены на хлеб. Заинтересованность крестьян везти товар на рынок снижается. Установлена, кстати, Временным правительством.

— Хлебная монополия была поддержана Петросоветом, — добавил Игорь. — Так ли это? — обратился он к Алексею.

— Совершенно так, — ответил Алексей, не ожидавший вопроса. — Кстати, она впервые была введена в Германии еще в январе пятнадцатого года и действует неплохо. Благодаря ей цены на хлеб становятся доступными для низших слоев. Кстати, голода у немцев нет.

— То у немцев. У них дисциплина в крови, — вздохнул Игорь.

— Ну и пусть у них дисциплина. Зато у нас мешочники! — засмеялась всеми поддержанная Анастасия. — Что я вам скажу, вы и не поверите. На этой неделе поеду и я за мукой.

— Да ну! — изумился Юрий

— С сестрами из госпиталя. Нас отпускает начальство. Уже и справки выписали, как особо нуждающимся. С печатями.

— С твоим-то здоровьем! — возмутилась ее дочь.

— Ничего, сейчас лето. Все заживет.

— Ехать куда, знаете? — спросил Игорь.

— Знаем. Один выздоровевший солдат сопровождать будет.

— Тогда за успешное путешествие! Пусть будет одной мешочницей больше! — поднял бокал Юрий. Все присоединились к нему.

— Хорошо, что справки выписали. Хотелось бы знать, что в такой бумаге написано!

— Если бы вы прочитали, то расхохотались. Пришла заведующая отделением и спросила, какую бумагу мы хотим. Сказали, что сами точно не знаем, но приходилось видеть. Тогда диктуйте, сказала она. Мы и продиктовали. Якобы у нас семьи, дети, не можем получить достаточного количества продуктов в торговой сети.

— Плаксивая, какая-то бумага, — сказал Игорь.

— Мне приходилось слышать, что женщин-мешочниц теперь называют плакальщицами. — вставил свое слово Юрий. — Потому что как только призовут их к ответу, они начинают слезами давить на милиционеров. Мол, несчастные мы, еды у нас нет, войдите в наше положение и так далее. Глядишь, и отпустят несчастную. А вот если справка есть, то другое дело.

Алексей задумался. Ему и в голову не приходило, что выживать можно и таким путем.

— Я как-то восхищаюсь вами, — казал он, обращаясь к Анастасии. — Отправляться в дальний путь женщинам, практически одним, в военное время.

— Понимаю вас, — перебила его Настя. — Конечно, мужчинам сподручнее. Но у них пока есть работа, пусть работают, зарабатывают, делают нужное для фронта. А нам проще, нас заменить могут.

Расстались добрыми друзьями.

Глава тринадцатая. Инспекционная поездка

На другой день после вполне удачного выступления Василия Кирилловича на построении студентов его вызвали к начальнику училища Константину Иосифовичу. Тот сидел в кабинете, как обычно, в военной форме генерала. На немолодом лице можно было прочитать много пережитого. Давно уже начальство кадетских училищ не знало возвышено-веселых улыбок. Реальность доставляла немало мрачных переживаний.

— Здравствуйте! Добро пожаловать, Василий Кириллович, — с неподдельной теплотой обратился к нему руководитель.

Василий немного замешкался, не зная как ответить лучше, официально, или по дружески, затем сказал просто:

— Всегда рад вас видеть, Константин Иосифович!

— Присаживайтесь, — без околичностей приступил к делу руководитель. — Думаю, вы не будете возражать, если мы вас отправим в инспекционную поездку. На фронт.

— Что вы, дело привычное, — поддержал его Василий Кириллович, понимая, что лукавит, что дело это совсем непривычное.

— Да, да. Поглядите, как устроились наши выпускники. Какие у них отношения с подчиненными и с начальством. Не притесняют ли их.

— И оформить отчет, если я вас правильно понял.

— Совершенно верно. И особо обратите внимание на ошибки, которые мы допускаем в образовательной и воспитательной работе. Потом обсудим, коллективно сделаем выводы, что и как исправлять.

— Хорошо. Куда думаете направить?

— Думаю, догадались: на Юго-Западный фронт. Судя по активности военного министра, там ожидается большое наступление. Бумаги и документы уже подготовлены.

Василий Кириллович поднялся:

— Слушаюсь, Константин Иосифович!

— Этого я от вас и ожидал. Желаю успешной поездки. И берегите себя! Время сейчас опасное. Офицеров не уважают.

Константин Иосифович поднялся с места, подошел к педагогу и горячо пожал его руку.

Глава четырнадцатая. В поезде

Место, куда командировали Василия Кирилловича, находилось далеко от столицы. Ехать пришлось поездом. Составы ходили с большими опозданиями. К этому надо было привыкать. Время военное. На перегонах во время мучительных стоянок мимо проезжали встречные поезда. Как не похожи они были на милые вагончики довоенного времени! Дезертиры, ярко выделялись своим разнузданным видом на фоне обремененных заботами пассажиров. В жаркую погоду они высовывались из открытых окон вагонов. Сновали на полустанках, пробегали вдоль поезда во время стоянки на вокзалах. В их облике можно было прочитать противоположные эмоции. С одной стороны — это вера во вседозволенность, наглая смелость. С другой — глубокий внутренний страх. Словно предполагали, что в другой обстановке, при другой власти они были бы преступниками. Всякий раз при виде этих опустившихся людей внутри преподавателя вспыхивал протест: такого не должно быть! Однако, было. И деваться от этого было некуда.

И еще можно было увидеть, как двигались по железнодорожным путям к фронту платформы, груженые военной техникой. Наступления требовали от России союзники. В случае отказа Россию могли лишить экономической и военной помощи. Наступление было необходимо и России, чтобы изгнать противника с захваченных территорий. Когда пассажирский состав пропускал вперед себя груженые пушками поезда, сердце согревалось радостью. Россия в короткий срок смогла удвоить военное производство. Но и этого было недостаточно.

Соседом по купе оказался пожилой капитан с умным, просветленным лицом. Он достал из портфеля бутылку крепкого напитка, похожего на коньяк. Василий Кириллович организовал закуску. Во взаимных разговорах они коротали дорогу. Капитан Денисенко был в курсе ситуации в армии, потому что служил при штабе Юго-Западной армии.

— Все-таки наша армия в последние два года получает много хорошего оружия, — говорил Василий Кириллович. — Трудно сопоставить с 1914 годом.

Капитан сделал небольшую паузу знающего человека и ответил:

— Но все ли орудия и все ли снаряды изготовляется? Плохо с тяжелым вооружением. И со снарядами для них. Армия обеспечена ими только на одну десятую. Этих орудий катастрофически не хватает. Вы знаете, что русской тяжелой артиллерии разрешается вести огонь только непосредственно перед началом какой-либо операции?

— Неужели? — удивился Василий Кириллович

— Революция подлила масла в огонь. Вот пример. Обуховский завод имел заказ на сорок восемь гаубиц. А поставил на фронт только двенадцать. Это то самое предприятие, которое так охотно бастует после Февральской революции и сокращает продолжительность рабочего дня.

— Знаем, знаем. Обуховцы и раньше имели высокие зарплаты и хорошие условия проживания. Мы удивлялись, почему именно они бастуют.

— Кстати, союзники тоже не всегда выполняют обещания. Собирались поставить триста пятьдесят тяжелых орудий. Прислали половину. До фронта добрались шестьдесят восемь из них. Причем сорок процентов присланного — это сто двадцати миллиметровые орудия образца семьдесят восьмого года, устаревшие. Личный состав отказывается брать их на вооружение.

— А ведь нехватка орудий и снарядов — это напрасная гибель солдат. Вот почему наша армия несет такие большие потери в этой войне.

— Слава богу, что эти орудия наше командование отказалось брать. Англичане прислали двенадцать пушек. Но все это слезы.

— С тяжелым вооружением проблемы. Думаю, не лучше и с грузовиками, легковыми машинами. А что касается морального духа войск. В Питере я нагляделся на праздношатающийся народ. Говорят, в войсках больше порядка.

— Скоро все увидите своими глазами. В прошлом ведь что связывало военнослужащих? — спросил капитан и сам же ответил на вопрос: — во-первых, моральный дух. Солдат шел в атаку на пулеметы за веру, царя и отечество. И что теперь? Верующих все меньше. Многие, особенно социалисты, вообще считают церковь врагом человечества. О царе молчим. Его больше нет. Присягу приносят какому-то аморфному Временному правительству. Можно ли доверять такому! И мы-то, офицеры, не знаем. Что говорить о полуграмотном солдате. Дошло до того, что пошатнулось представление об отечестве. Украинцы заявляют об автономии. Нас этими словами не обманешь. Мы понимаем, что они, как поляки, финны и другие нации вдруг загорелись желанием независимости. Тогда за какое отечество воевать?!

— Сам думаю, да и от других приходилось слышать, что потеря духовной твердости связана с распространением материализма. Материалистическое мышление связано с обожествлением выгоды. Такое торгашеское представление о ценностях.

— Все связано воедино. Отдавать жизнь за Родину невыгодно, ведь жизнь бесценна.

Кажется поезд, наконец, подошел к станции назначения. Поблагодарив друг друга за содержательную беседу, попутчики пошли к выходу.

Глава пятнадцатая. Всероссийский съезд

В числе работников, обслуживающих важные мероприятия, Лена была направлена на Всероссийский съезд Советов. Начальство устраивала скорость ее работы и аккуратность записей. Заседания, как правило, начинались в середине или во второй половине дня, поздно и заканчивались. Почти не оставалось времени для встреч с Алексеем, но зато ее рассказы о выступлениях и столкновениях в зале заседания были интересны, как никогда. Алексей, до сих пор не определившийся с выбором политической партии, к которой хотелось бы примкнуть, с огромным вниманием слушал рассказы Лены. Он задавал много вопросов, его интересовали позиции партий и отдельных лидеров. Это повысило интерес и самой Лены к происходящему.

Алексея не направили на съезд, хотя ему было интересно поучаствовать. Заседания проходили в здании Первого кадетского корпуса. Когда-то это был дворец Александра Меньшикова, сподвижника и друга Петра Первого. Строгое и изящное здание на берегу Невы. В этом году занятия здесь не проводились. Многочисленные делегаты уместились в просторном помещении актового зала.

Елена была очень сильно занята стенографированием и расшифровкой выступлений, но зная интересы своего нового друга, она старалась углубиться в атмосферу происходящего, а потом рассказывала Алексею.

Они сидели за столом на кухне у Лены. Перед ними стояли чашки с чаем.

— Всего по списку было тысяча девяносто делегатов. Конечно, больше всего представителей Питера. Всё мужчины, мужчины. Бороды да усы. Случаются и бритые лица. Политика, считается, это дело сильного пола, — рассказывала Лена.

— По составу все больше эсеры да меньшевики, — предположил Алексей.

— Конечно. Их большинство. Только единства у них нет, вот что я заметила. Все разбиты на большие и малые группы.

— Это в их обычаях, — со знанием дела сказал Алексей. — Вечная борьба всех со всеми и постоянное несогласие. Когда-нибудь это скажется. Их противники большевики живут одной сплоченной группой. У них партийная дисциплина. Поэтому они в будущем имеют много шансов на власть. Видимо, копья ломаются вокруг вопроса о той самой власти.

— Естественно. Одни заявляют, что нынешний состав коалиционного правительства хорош, другие, наоборот, что нужно удалить министров-капиталистов, как они их называют.

— А этим «капиталистам» и возразить нечего, потому что их представителей на социалистическом съезде быть не должно, — иронизировал Алексей. — Этого следовало ожидать. Тем более, что леваки твердят одно: власть Советам.

— Что бы ты сказал по этому вопросу, если не секрет?

— Сказал бы, что этот вопрос должен решаться жителями, голосованием, выборами. Для кого власть? — Для всех нас. Мы и должны решать, кто нами управлять должен.

Разговор продолжался. Лена проявляла все больше интереса к теме.

Глава шестнадцатая. Натуральный обмен

Три женщины и один мужчина в длинной солдатской шинели с трудом протиснулись в здание вокзала Настя едва узнавала своих попутчиков. За спиной у каждой женщины было по мешку, наполненному всевозможными товарами, предназначенными для обмена. Это были женские и мужские одежды, юбки, кофты, пиджаки, головные уборы, обувь, украшения. Многие были совершенно новые. Взятые из своих гардеробов и собранные по родственникам. Были также и деньги, надежно упрятанные под одеждами. Большая часть этих денег была взята в долг. Их приходилось защищать и надежно хранить в дороге. Билеты были приобретены в общий вагон, без мест.

Вокзал времен войны выглядел совсем не таким, как в мирное время. Не только места ожидания в зале, но и каждое свободное пространство, было занято людьми, ожидавшими отправления. Множество вещей и людей, на них устроившихся, портили уютный вид здания. Проходили строем солдаты. Звучали команды. Сновали ребятишки.

Неожиданно все зашевелились. Стали слышны голоса:

— На Нижний Новгород — третья платформа.

Туда устремился поток людей и вещей.

— Похоже, это наш, — сказал солдат Савелий и стал подниматься.

— Что ж на составе ничего не написано? — спросила Настя.

— А вот, кажется, вешают табличку, — откликнулся Савелий.

Поезд состоял не из пассажирских, а закрытых товарных вагонов. К ним и устремилась толпа. По неудобным ступеням пролезли в вагон. Мест для сидения просто не было. Когда заходили, вагон уже был почти полон. Каждый выбирал себе хоть небольшой кусочек пространства. Но толпа прибывала и прибывала. Слышны была перебранка, выкрики, детский плач. Наконец, поезд тронулся. Началось долгое путешествие, полное мучений. Состав изредка останавливался в лесу. Все высаживались из вагонов, чтобы справить свои потребности. Потом снова дорога. На станциях бегали за кипятком. Спали вповалку. Некоторым удалось устроиться поудобнее. Настя доверчиво положила голову на плечо Савелия. Ели то, что захватили с собой сухомяткой. Но главное — ехали. И это успокаивало.

Сколько времени продолжался путь, не удавалось сосчитать. Но явно больше суток. Тело болело от жестких досок. Одежда была прокопчена дымом паровоза, голова гудела от бесконечных гудков и лязганья колес. После высадки на перрон всех мотало вправо и влево. Но нужно было делать то, за чем приехали.

Во всю длину железнодорожного вокзала на площади стояли деревенские мужики и бабы. Рядом с ними можно было увидеть мешки, вероятно, с мукой. К торговцам устремилось большинство приехавших мешочников. Они обступали их, разговаривали, шептались. Продавцы часто и воровато оглядывались на милиционеров. Те не спешили прервать торговый процесс, вероятно, соблюдали секретный уговор.

Настя со своими спутниками тоже двинулась поближе к продавцам. Один из них на минуту освободился.

— Что продаешь? — спросил Савелий.

— А что нужно? — грубовато, привычной скороговоркой переспросил одетый в деревенскую мятую одежду продавец.

— Нам бы мучицы. Ржаной да пшеничной.

— Эк вас много! — Обвел глазами всех четверых продавец. — Хорошо. Митя, — обратился он к незамеченному ранее покупателями помощнику. — Проводи.

Они прошли во двор дома, недалеко от вокзала. Митя подвел их к груженой подводе, постоянно оглядываясь по сторонам.

— Платить чем будете?

— Товаром за товар, — отвечали столичные, выкладывая на телегу привезенные вещи.

Хозяин подводы внимательно проверял привезенные наряды. Называл цену. Потом быстро убирал под брезент. Женщины вздыхали с облегчением. Затем началась процедура наполнения мешков долгожданной мукой. Конечно, брали втридорога. Но на душе было светло. Целый месяц, а то и более, будет чем кормить семью.

Савелий не утерпел, и пока шло взвешивание товара, спросил продавца у подводы:

— Скажи, мил человек, это же неудобно так ездить да продавать во дворах. Почему бы не сдать на месте урожай кооперативным или государственным заготовителям? Большая потеря дохода, или что, я не пойму?

— Крестьянин приостановился, внимательно посмотрел на Савелия и с осуждением сказал:

— Это вы у себя в городах напридумывали. Раньше мы никуда не ездили, делали, как ты сказал. А теперь «хлебная монополия». А у этих закупщиков то подвод нет, то мешков, то платить нечем. Да и каждый обмануть старается. Зерно под открытым небом гниет. Вы там в городах в огромных очередях купить ничего не можете. Я же знаю. У меня в Москве брат живет и так же страдает.

От этих слов все четверо почувствовали себя если не виноватыми, то причастными к ошибкам реформаторов. Но длилось это недолго. Перевешанные через плечо мешками, довольные и счастливые они пошли в сторону вокзала.

— Здесь я с вами распрощаюсь, — сказал Савелий. — Мне отсюда до дома недалеко. Будьте внимательнее. Особенно ночью. Спасибо за лечение и уход.

Женщины в ответ поблагодарили солдата. Договорились, что они будут переписываться. Он скоро исчез в толпе, а они остались дожидаться обратного поезда.

Неожиданно около них остановились два милиционера.

— И что везете? Кажется, это запрещенный товар? — спросил один суровым голосом

— Что, что, — поесть везем. Голодно у нас.

— Запрещено. Документы есть?

— Конечно. Вот справки нам данные. — они стали быстро доставать приготовленные бумаги.

Милиционеры внимательно изучали документы. Очень тщательно проверяли текст и подписи, смотрели на свет.

— Печати, кажется, настоящие. Ладно, проходите. Но никакой спекуляции чтобы не было!

Женщины осторожно подмигнули одна другой. Они уже слышали, что в провинции есть особое уважение к печатям. С этим у них все в норме.

Представители порядка неохотно отошли в сторону, туда, где кучковалась другая группа женщин. Справок у тех не было, но мешки и пакеты были в большом количестве. До Насти донеслось причитание обиженных путешественниц.

— Что вы! Разве не видите, что мы солдатки! Совсем не много везем.

— Конечно, солдатки! Тут чуть не все солдатки. Пройдемте в отделение, — с напускной деловитостью говорил милиционер. При этом рука одной из женщин скользнула в его карман. В нем исчезла известная в данных краях сумма откупа. Лицо служивого заметно подобрело, он вместе с напарником пошел, удовлетворенно, дальше.

Насте вспомнилось общее название мешочниц «плакальщицы». Говорили, что почти все они называют себя солдатскими женами, солдатками.

Глава семнадцатая. Случай в дороге

Когда подали состав и стали загружаться внутрь, Настя поняла, что путь обратно будет вдвойне труднее пути туда. Мешки с мукой и другими продуктами грузили и заталкивали. Они вырастали в огромные кучи, на которых и между которыми теснились люди. Когда вагон наполнился до краев, более молодые мужчины стали подниматься по скобам снаружи на крыши вагонов. А толпа напирала. Скоро не то, что лежать, даже стоять приходилось на одной ноге. Вдоль состава ходили железнодорожники, проклиная мешочников, заталкивая их внутрь и с трудом задвигая двери.

И все-таки отправление состоялось. Снова короткие перебежки. Сон с прерыванием. Что-то похожее на бред. Внутри начался отсчет времени и остановок. Ленивые разговоры, обычные для дальней дороги. Все перезнакомились, поделились своими бедами и проблемами.

По стенам теплушки поползли струйки воды.

— Кажется, дождь начался, — сказал кто-то. И добавил после того, как внимательно вгляделся в щель между досками вагона: — Настоящий летний дождь.

— Девочки, — встрепенулась одна из путешественниц, — как же те, кто на крыше? Замерзнут, промокнут.

— Мы им сейчас не поможем, только пожалеть их остается.

На ближайшей остановке промерзшие и промокшие «крышники» стали спускаться вниз. Смотреть на них было больно. Несмотря на тесноту, их стали звать в вагоны.

— Давайте сюда, мужики!

— Да у вас и так человек на человеке.

— В тесноте, да не в обиде

Некоторые дрожали всем телом, еще хуже, по их мнению, было то что не все смогли защитить от дождя драгоценные покупки.

— После громких объявлений поезд дал рывок, чтобы набрать скорость. И тут же страшный женский крик перекрыл все другие звуки.

— Стойте! Остановите поезд! Человек на рельсах! — кричали во много голосов. К ним добавлялся нечеловеческий визг пострадавшей.

Кто-то рванул стоп-кран. Люди выпрыгивали из вагонов. В одном месте извиваясь, стонала женщина. Несколько ее подруг делали перевязку. Кровь пропитала место, где лежала пострадавшая. Подбежал кто-то похожий на врача.

— Ногу отрезало, — с ужасом в голосе шептали задним рядам пассажиров передние. — Упала. Ехала на площадке вместе с мешками. Поезд дернул — не устояла.

Сознание, видимо, вернулось к пострадавшей.

— Ногу мою! Принесите мою ногу! — заговорила она

— Зачем тебе ногу? — не понимали окружающие

Все-таки, кто-то поднес к лежащей окровавленную ногу. Женщина стала конвульсивными движениями что-то искать на ней.

— Деньги тут у меня. Привязаны в чулке. Общие деньги. Ох! — она снова потеряла сознание. Все чувствовали себя подавленными. Не нога, а эти деньги были у нее на первом месте.

При свете фонаря женщину унесли куда-то в сторону первого вагона. Стон пострадавшей стоял в ушах пассажиров до самого Петрограда.

Глава восемнадцатая. В войсковых частях

В Ставке уже знали о направлении Василия Кирилловича в те части, где проходили службу воспитанники училища. Здесь с пониманием отнеслись к его миссии. Автомашины ему не дали, сказав, что идет подготовка к наступлению, каждая машине на счету. И действительно, дороги за Могилевом были наполнены движением транспорта. Везли боеприпасы. На грузовых автомобилях проезжали военнослужащие. В легковых спешили по делам офицеры. Много было и повозок. Одну из таких выделили Василию Кирилловичу. Он был доволен: у повозки был крытый верх на случай непогоды. Возницей был немолодой солдат Ермолай. Они сразу нашли общий язык. Василию хотелось много узнать о местных порядках.

Они направлялись на позиции Юго-Западного фронта, которому предстояло участвовать в операции, которую уже называли «наступлением Керенского».

Дорога была дальняя и тряская. Их постоянно обгоняли, скрипя тормозами, автомобили. Лесные запахи были так очаровательны, что будоражили мозг. То были ароматы сосны, то неуловимые запахи березы, а то и полевых цветов. Они взывали к жизни и беззвучно сопротивлялись настроениям войны.

Всюду попадались отряды солдат. Бросалось в глаза, что двигались они как-то подчеркнуто вразвалку. Иногда свысока поглядывали на встречавшихся им на пути офицеров. Почти никто не отдавал чести при встрече. Несколько раз педагогу казалось, что он слышал ядовитые замечания себе в спину. Если бы он не жил в Петрограде, он бы возмутился. Но он привык к подобному поведению нижних чинов. Когда он сказал об этом ефрейтору Ермолаю, тот ответил:

— Все переменилось, когда в начале марта из столицы прислали Приказ номер один. Что тогда началось! Солдаты стали говорить, что они теперь главные. Офицеров — в расход! Стали создавать солдатские комитеты. Я многих своих сослуживцев тогда перестал узнавать, словно их подменили. Спали, сколько хотели. Койки перестали заправлять. Лошади стояли нечищеные и некормленые.

— А сам-то как? Тоже разленился?

— Я не так воспитан. Отец мне с детства вложил уважение к старшим по званию. Даром, что обычный крестьянин. Он дело понимал. Его в деревне все уважали. Здоровались по-особому. Думаю, и до сих пор уважают. Я, конечно, тоже вздохнул с облегчением. Но не опускался. Знаю, что это ненадолго. Все встанет на свои места. Не для того Россию столетиями создавали да укрепляли, чтобы все немцу отдать. Порядок на фронте — первое дело. Иначе — крах.

Дорога прошла в разговорах. Прибыли в штаб дивизии, который располагался в добротном белорусском доме. Принял сам начальник штаба. Он посмотрел бумаги Василия Кирилловича и, не выпуская папиросы изо рта, уточнил имя и отчество, заглядывая в справку. Потом сказал заботливо:

— Вижу, что не обедали. Сходите на кухню, а я за это время подберу вам необходимые бумаги.

Он распорядился, и Василий Кириллович с большой радостью поел горячей офицерской пищи. Когда он вновь предстал перед полковником Вербицким, тот осторожно спросил:

— Как там, в Питере, все бунтуют тыловые крысы? К нам бы их! А то набрали себе отсрочек!

— Бунтуют, — согласился Василий Кириллович. — И не столько рабочие и интеллигенция, сколько военные. Мобилизованные. В основном, старших возрастов. Нагнали их полный Петроград. Учить ни чему не учат, кадров не хватает, все на передовой. А они и рады. Разбаловались. На фронт ни ногой.

— Разложил ваш Питер всю армию. Была бы моя воля, я бы им показал!

— Сила то у них немалая. Вот первый пулеметный полк. Одиннадцать тысяч человек, сотни пулеметов. И все это без дела, когда этой техники на фронте не хватает.

— Вижу, мы с вами имеем много общего во взглядах. Но не мы решаем. Я послал за несколькими прапорщиками, вашими выпускниками, сейчас подойдут. Побеседуете. Ведь это одна из ваших задач, как я понимаю?

Глава девятнадцатая. Без аннексий и контрибуций

Теперь Алексей не только слушал рассказы своей возлюбленной подруги Лены, но и читал отчеты о Съезде Советов, напечатанные в разных газетах. Отношение к войне было одним из главных вопросов Съезда. Дома в кругу своих друзей Алексей все чаще вступал в политические разговоры, иногда переходившие в споры. Оказалось, что даже те, кто раньше не интересовался политикой, теперь следили за всеми событиями.

— Читал отчет о Съезде Советов? — обратился он к собеседникам, когда в очередной раз они собрались в его гостеприимном доме. — У меня ощущение такое, что лидеры политических партий изощрялись в выдвижении оригинальных взглядов на характер данной войны. Много протестов против захватнического характера этого мирового конфликта. Меньшевики и эсеры выдвинули лозунг «мир без аннексий и контрибуций». Большевики тоже его поддерживают.

— Что же в том плохого? — спросил Володя Пронин. — Это же новое слово в международной политике. Все грезят захватами, а наши социалисты говорят о справедливости.

— Они же понимают, что такой мир практически невозможен, потому что Центральные державы успели захватить огромные территории России. Просто так они их не отдадут. Зачем тогда цепляться за такой призрачный мир? Скажем, наше неустойчивое правительство согласно будет не претендовать на проливы Босфор и Дарданеллы в Турции, как того хотели Милюков и Гучков, отчего эти два министра уже ушли в отставку. А вот согласится ли Германия вернуть Польшу, захваченную часть Прибалтики и другие земли России? Это еще вопрос.

— Я тоже задумывался над этим, — сказал Андрей. Он теперь раньше возвращался с работы и охотно говорил по разным темам. — Те, кто говорит об отказе от аннексий, лукавят. По большому счету не только Германии и Австрии нужно отказаться от завоеваний, сделанных в этой войне. Но и всем сильным странам вспомнить историю. Разве та же Польша не была когда-то аннексирована Александром I? То же касается Прибалтийских стран, насильно присоединенных Петром. Австрия должна предоставить независимость многим стремящимся отделиться от нее государствам. И так далее до бесконечности. Разве воюющие страны готовы пойти на это?

— И не следует забывать, — продолжал Алексей, — кто является зачинщиком. Россия не нападала в этой войне на Германию. Благодаря вторжению Германии в Россию погибло около миллиона наших соотечественников. Разрушены города и села. Множество искалеченных людей, а так же оставшиеся без кормильцев семьи погибших, должны получать пособия от государства. Виновники — германцы — должны возместить нанесенный ею ущерб. Это и входит в понятие контрибуции. Иначе агрессор не будет никак наказан. Разве это справедливо!

— Да и где взять огромные средства на восстановление разрушенного, на выплаты пострадавшим! — поддержал эти слова Андрей. — Если заплатят агрессоры, так может быть, неповадно будет в другой раз нападать.

— Я с вами не вполне согласен, — глубокомысленно сказал Владимир. — Николай Второй можно сказать, провоцировал войну, проводя мобилизацию, несмотря на протест Вильгельма. Конечно, мобилизация — не объявление войны, но имеет к ней отношение.

— Ну, если на то пошло, то стоит вспомнить, что писала пресса в те дни накануне войны. Газеты были полны негодующими выступлениями против притеснения сербов австрийцами. Писали о необходимости нам, русским, встать на защиту братьев сербов. Разве не так?

— Скажу вам, — поддержал Алексей. — Царя в войну втягивали. А какие демонстрации проходили! Мы сами там бывали, помните? Портреты царя в руках. На колени вставали. Было же такое! А теперь участники этих демонстраций говорят о вине царя и России в начале этой войны.

— Вы эти мысли не выражали в Петросовете? — спросил Владимир. — Интересно, каково отношение депутатов к этому вопросу?

— Еще как выражал! — ответил Алексей. — Выступал, доказывал, убеждал. Да все бесполезно. Шумели, окрикивали и даже грозились лишить права на трибуну. Это я с вами могу говорить как со своими людьми. А там меня не понимают.

Глава двадцатая. Политические споры

Виктор Андреевич, смирно сидевший в своем потрепанном кресле в глубине комнаты, вступил в разговор:

— А меня при знакомстве с материалами съезда более всего заинтересовало выступление знаменитого Ленина. Что он говорит: причиной этой войны являются эгоистические интересы мирового капитала, интересы буржуазии, делающей на войне деньги. Поэтому большевики выступают за войну против капиталистов всех стран. Это я своими словами, как понял прочитанное. Получается, крайние социалисты не видят того, что в продолжение мировой войны заинтересована не только милитаристическая буржуазия, но и представители других слоев населения. Может быть, даже всех классов. Те же рабочие стран германского блока мечтают чем-то разжиться за счет дележа Английской и Русской империй. В конце концов, не всегда же оставаться малооплачиваемым грузчиком, к примеру. Можно будет отправиться в колонию, командовать темнокожими.

— И все же, можно согласиться с тем, что капиталисты наращивают капиталы в годы войны, производя оружие и обмундирование? — спросил Володя.

— Да, это особенно меня касается, — с сарказмом согласился Андрей, имея в виду свое отстранение от управления предприятием. — Говорим о сверхприбылях. Не забудьте, в годы войны их все равно поглощает разными способами государство. А сколько близких людей погибает на фронте. Или становятся калеками, бесправными пленниками. Мало тех, кого осчастливила война. Много тех, кого она сделала несчастными, в том числе среди так называемых капиталистов. Сколько предприятий разоряется, закрывается. Тысячи!

— Хорошее рассуждение, — сказал Виктор Андреевич. — Что вы на это скажете? — посмотрел он в сторону Владимира.

— Отчасти вы правы. От затяжной войны страдают все. Но кому-то улыбается удача, он богатеет. Ведь практически вся военная продукция является срочной, более дорогой. Обильные доходы позволяют найти способ отмазаться от службы на передовой, ответил тот.

— В таком случае нужно винить государство в том, что не поставило всех в примерно равные условия, — продолжил Андрей. — Но говорить, что войны служат интересам капиталистов, в целом не верно. Мирная жизнь еще больше обогащает удачливых предпринимателей. Как вы считаете, Виктор Андреевич?

— Меня выводит из себя восприятие общества, как арены классовой борьбы. Марксизм так воздействовал на умы интеллигенции, что все теперь только и видят бесконечные примеры этой борьбы. Никто не говорит о классовом мире, классовом сотрудничестве. Буржуа помогает пролетарию, дает ему работу для самовыражения и зарплату для поддержания существования. Разве это преступление? Случается, договор между буржуа и рабочим нарушается. Тогда борьба. Но не для уничтожения одним классом другого, а для восстановления справедливости.

— Я вас поддерживаю! — радостно воскликнул Андрей. — К тому же, классовую борьбу по-разному воспринимают разные политические силы. Если присмотреться к выступлениям на съезде, борьбу многие понимают как войну. Один класс должен уничтожить другой. Зачем? Ведь он приносит много пользы обществу. К тому же, они — люди. Где же гуманизм? Этот класс — творец. Конечно, общественные организации и суды должны останавливать тех, кто нарушает правила взаимоотношений как с одной, так и другой стороны.

— Так в идеале, — сказал Владимир. — В реальности сила экономически господствующего класса намного превосходит силу класса эксплуатируемого. Как говорится, плетью обуха не перешибешь. Это приводит к использованию последним особых методов борьбы, таких, например, как забастовка. А иногда — восстание.

— Когда я пыталась распределить всех своих знакомых по классам, — сказала Антонина, — просто измучалась. Думаю, и другим это не легко дается. Просто только с заводскими рабочими. Тут все ясно. А куда девать домохозяйку, Дусю, которая нам по утрам приносит молоко коровы? Живет в городе, имеет корову, огород. Уж не буржуйка ли она? А миллионы крестьян? А Ванечку — изобретателя, нашего соседа, который все самолеты собирает. Получается, что две трети нашего населения не вписываются в классовую схему.

— Есть еще студенты, школьники, писатели и артисты, композиторы, учителя и воспитатели. Море таких, кого не втиснуть ни в какой класс, — продолжил развивать мысль Виктор Андреевич.

— Определить классовую принадлежность несложно, — высказал свое суждение Владимир. — Нужно выяснить, кому служит человек. Вот солдат. Он защищает интересы государства. А государство служит буржуазии. Значит и он на службе у буржуазии.

Рассуждение заставило Андрея громко рассмеяться:

— О чем мы говорим. Попробуйте сказать нашим солдатам Павловцам, или пулеметчикам, что они слуги буржуазии. Ноги не успеете унести! Они же на стороне революции. Все больше к большевикам склоняются, — сказал Андрей. — Вы согласны?

— В этом вы правы, — неуверенно ответил Владимир. — Когда они перешли на сторону восставших, на сторону народа, то перестали служить интересам помещиков и капиталистов.

— Получается, что по своему желанию человек может менять классовую сущность? А завтра он снова пойдет воевать за буржуазию? И что значит на сторону «народа»? Среди этого народа есть и рабочие, и предприниматели, и крестьяне. — Виктор Андреевич показывал, что данный вопрос долго обдумывался им.

— Слушаю я вас, — снова со своими сомнениями вступила в разговор Антонина, — и все больше убеждаюсь, что классовая теория очень уж расплывчата, неточна. Возьмите даже рабочих. Одни на станках работают, или что-то крутят, собирают — здесь понятно. Люди физического труда. А на заводе есть еще бригадиры, нормировщики, контролеры, кладовщики и так далее. А кто на своих машинах и подводах развозит продукцию потребителям? В общем, ясно, что ничего не понятно. Давайте чай пить! Мужчины могут и по рюмочке, пока есть.

Глава двадцать первая. Настораживающая правда

Как и обещал полковник Вербицкий, через час стали подтягиваться начинающие офицеры. Всех их Василий Кириллович еще помнил в лицо. И не мог никого с уверенностью назвать. Так переменились они. Они приходили радостные от того, что предстоит встреча с милым прошлым, с одним из их преподавателей. Все по-военному отдавали честь, преподаватель приглашал рассаживаться. Для них выделили отдельную комнату. Когда все были в сборе, Василий Кириллович встал, одернул френч и сказал:

— Дорогие выпускники! Меня отправило к вам на передовую руководство училища, чтобы узнать из первых рук, как и что. Мы надеемся, что эта информация поможет нам в деле воспитания последующих выпусков. — Он остановился, достал из-под стола большой мешок и поставил его на стол. — Не мог я просто так приехать. Привез каждому пакет от родных и друзей.

— Вы прямо, как Дед Мороз, — сказал один из прапорщиков.

— Всем хочется побыть добрым дедушкой, — отозвался Василий Кириллович. — Подходите, не стесняйтесь, ищите свои посылки.

Офицеры стали на миг похожи на детей, которые заждались подарков. Они быстро разобрали пакеты. Увидев, что их бывший препод не возражает, стали вскрывать упаковки, погружались в чтение писем. Слезы блестели на некоторых лицах. А другие не могли скрыть счастливых улыбок. Василий Кириллович не торопился. Он ждал, пока все молодые люди окунутся в другой, милый сердцу, мир. Через некоторое время он снова обратился к молодым офицерам.

— Я был рад узнать, что все вы живы и здоровы. Никто, слава богу, не погиб. Хотя мне доложили о ранении прапорщика Светлова. Как ваше здоровье сейчас? — спросил он у высокого и серьезного молодого человека.

— Не стоит внимания, господин преподаватель, — зашили, зажило. Отремонтировали неплохо.

— Поздравляю. Очень рад за вас. Руководство дивизии хорошо отзывается о вашей службе. А теперь к делу. Мы обучали вас сравнительно недолгое время. Многому за такой отрезок времени не научишь. Хотелось бы от вас услышать, о том, преподавание каких предметов нужно усилить. Строевую подготовку тоже не забываем.

Офицеры по очереди приглашались высказать свои претензии и замечания. Их оказалось немало. Иногда Виктор Кириллович делал записи в свою записную книжку. Разговор был полезным, получалась нужная информация, но хмурость глаз и какая-то недосказанность замечалась во всем. На это не мог не обратить внимания и педагог.

— Что-то вы не договариваете, как я вижу, — сказал он наконец. — Что не так? Вроде бы все хорошо. Численность войск превосходит противника. Оружия практически в достатке. Питание худо-бедно получается. Вы, как старший по возрасту, — обратился он к прапорщику Авдееву, может, объясните нам, что не складывается?

— Нет уверенности в победе, — сказал он со вздохом. — С таким солдатом много не навоюешь.

Вздох разочарования вырвался из груди и других участников разговора. Их взгляды были потуплены.

— Почему? Объясните.

— Дисциплины нет. Свободу, принесенную революцией, солдаты поняли как анархию. Ходят с гармошкой вдоль окопов. Дезертиров не счесть. И скажу вам правду, мы опасаемся за собственные жизни. Не раз я слышал в мой адрес угрозы. Правда, грозили шепотом, как говорится, из-за угла, типа «в наши дела не лезь, а то в атаку пойдем, получишь пулю в затылок».

— Угрозы бывают и открытые. Еще до нашего назначения в моем полку штабс-капитана расстреляли. Не ужился с солдатами. Собрание обвинило в неуважении к нижним чинам и еще черт знает в чем. Вот так и живем…

То, о чем не раз слышал Василий Кириллович, предстало здесь, на передовой в острой форме. Он отвел глаза и тихо сказал.

— К сожалению, вылечить эту болезнь, как вы понимаете, наше училище не может. Мы с вами должны постараться переломить психологию трусости и предательства. Иначе нас ничто хорошее не ждет.

Василий Кириллович пожелал ребятам успехов в их нелегкой работе. Но темные мысли все более охватывали его.

Глава двадцать вторая. Главноуговаривающий

Василию Кирилловичу хотелось самому побывать на передовой, посмотреть своих орлов в деле. Он снова обратился к полковнику Вербицкому и получил разрешение. Вскоре возница доставил его в расположение части.

Вдалеке изредка погромыхивало. Слышались и пушечные выстрелы в ответ. Он выпрыгнул из повозки, разминая ноги. Обращало на себя внимание активное движение вокруг. Подходили и подъезжали офицеры всех званий. Нестройно маршировали отряды солдат, выстраиваясь по краям просторной поляны. Все что-то говорили один другому. Когда Василий Кириллович подошел поближе к группе офицеров, то услышал, что получено сообщение о прибытии самого военного и морского министра Керенского. Он много слышал о неуемной энергии министра. Знал и о том, что начало наступления откладывали, потому что Керенский объехал еще не все полки. И вот им повезло. Василий будет свидетелем одного из выступлений знаменитого революционера.

Суета продолжалась боле часа. Помимо военных появилось много людей в гражданской одежде. Откуда-то приехали ярко одетые барышни. Настроение у всех было возвышенное. По восклицаниям и фразам можно было понять, что к Керенскому было особое отношение. Все хотели его увидеть и услышать его слова. В руках некоторых женщин были букеты цветов, приготовленные, вероятно, для вручения главному оратору России.

И вот появился Министр. Несколько машин подкатили к собравшимся. В одной из них находился он. В военизированном френче с многочисленными пуговицами. С характерной прической ежиком, которая как бы удлиняла лицо. В ботинках и солдатских обмотках, что выглядело весьма демократично.

Он вышел из машины. По рядам войск прокатилось раскатистое ура. Начальник дивизии генерал-майор отрапортовал министру. Керенский осмотрел выстроившихся солдат и офицеров. Видя, что воины находятся далеко от него и не смогут его услышать, Александр Федорович сказал несколько слов офицерам, те бросились к солдатам, и скоро образовался довольно тесный круг. Передние ряды присели, задние придвинулись вплотную, теперь всем стало видно и слышно знаменитого оратора. Чтобы удобнее было говорить, Керенский вошел в машину с открытым верхом и встал на сиденье. Теперь он возвышался над всеми.

Не все слова долетали до Василия Кирилловича. Но даже то, что он слышал, впечатляло. Министр говорил о предстоящем наступлении.

— Три месяца прошло с тех пор, как родилась русская свобода. Я пришел к вам не для того, чтобы вас приветствовать. Наше приветствие было уже давно послано вам в окопы. Ваши боли и ваши страдания явились одним из мотивов всей революции. Мы не могли больше стерпеть той безумной и небрежной расточительности, с которой проливалась ваша кровь старой властью. И вот вам, представителям фронта, должен сказать: мое сердце и душа сейчас испытывают восторг. Вы, свободные люди свободной страны, скоро пойдете в решительный бой с умелым неприятелем.

Премьер вдохновлялся собственным слогом. И слушатели испытывали ощущения полета. Им льстило то, что с ними запросто разговаривает самый высокий в стране начальник. Поворачиваясь направо и налево, Керенский продолжал:

— К сожалению, не все у нас хорошо. Большая часть вины за это лежит на старом режиме. Столетия рабства не только развратили власть и создали из старой власти шайку предателей, но и уничтожили в самом народе сознание ответственности за свою судьбу, за судьбу страны. В настоящее время положение русского государства сложно и трудно. Процесс перехода от рабства к свободе не может протекать в форме парада, как это бывало раньше.

У Василия Кирилловича возникло ощущение, что он в театре. Артистичность выступления была на уровне лучших актеров. Оратор выражал уверенность в силе духа российского солдата. С презрением говорил о дезертирстве.

— К нашему стыду мы знаем об отдельных позорных случаях братания на фронте, — тут он повернулся к генералу Розуванову. — Господин генерал, примите необходимые меры, чтобы прекратить эти позорные случаи на вашем участке фронта.

Генерал, получивший неожиданное замечание, подтянулся и щелкнул каблуками. Слушатели принимали переливы речи военного министра восторженно. В сторону министра полетели букеты цветов. Керенский выбрался из машины и пошел вдоль солдатского круга. Всюду ему протягивали руки, и он пожимал их по пути.

Обойдя солдат и отдав честь офицерскому составу, он все в том же темпе вскочил в машину. Вереница автомобилей двинулась в обратном направлении.

Василий Кириллович нашел в толпе хорошо знакомого полковника Вербицкого.

— Как вам выступление? — спросил он его.

Вербицкий отвел педагога в сторону. Поглядев по сторонам, чтобы другие не слышали, сказал:

— Знаете, как называют у нас военного министра? Не знаете? Главноуговаривающий.

— Почему так? — не понял Василий Кириллович. — Ведь говорил с жаром, с пафосом. Убеждал.

— Дела нужны. Законы, приказы, назначения. А тут слова и больше ничего. Солдаты уже завтра его речи забудут.

Глава двадцать третья. Многовластие или безвластие?

Алексей решил познакомить родителей со своей подругой Леной.

— Мне нужно хорошо одеться, — сказала Елена после того, как Алексей предложил ей пойти в дом его родителей. — Они могут не принять меня, простушку.

— Во-первых, они всегда были очень демократичны. Во-вторых, какая же ты простушка! Современная, образованная, да еще и очаровательная женщина. В-третьих, одета ты хорошо, мне очень нравится.

Он притянул ее к себе, и они поцеловались легким касанием губ.

И все же ему пришлось порядочно подождать, пока она заканчивала макияж. Потом они отправились к Новожженовым. Друзья Слава, Андрей и Володя уже находились там. Появление Алексея вдвоем с девушкой было встречено возгласами удивления и радости со стороны друзей. Он подвел Лену к отцу и матери:

— Папа и мама, хочу вас познакомить. Моя подруга Елена.

— Нам Алеша уже не раз о тебе говорил. Вот вы какая! — воскликнула Антонина Васильевна, невольно любуясь красотой молодости. — Проходите, будьте как дома.

Алексей подвел Лену к каждому из присутствующих, познакомил со всеми.

— Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что все разговоры наших друзей так или иначе касаются политики, — сказал он Елене, усаживая ее поудобнее, чтобы она могла все слышать и видеть.

— Вероятно, моя судьба такая, — сказала она. — На работе — политика, мой друг, — она посмотрела на Алексея, — политик. Ну, значит, и в гостях — политика.

— Такова жизнь, ребята, — вздохнул Виктор Андреевич, — мы с вами живем в такое время, когда о политике говорят и спорят все в России. Даже совершенно неграмотные. Бывают такие времена. Ведь политика — это, прежде всего, власть. А она у нас такая, что никто не может определить, есть она, или нет ее. При царе пять месяцев назад она была плохая, но была. А вот что сейчас, и что нас ждет в будущем?

— Самый интересный вопрос, что у нас сейчас: безвластие, или многовластие? — спросил Андрей, поставив на некоторое время в затруднительное положение присутствовавших.

— Двоевластие — это точно, — убежденно сказал Вячеслав. — Об этом все открыто говорят и пишут. Временный комитет Государственной думы, создавший Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов, создавший Исполком Совета.

— Не забудем, что Государственную думу никто не отменял. Есть Советы, которые не признают над собой никакой власти, например, Кронштадский. Казаки выходят из повиновения. Есть еще комитеты. Появились национальные правительства, например в Финляндии. Все это растаскивание власти я бы назвал многовластием, — сказал Володя

— У семи нянек дитя без глазу. Так и у нас. Многовластие — это обратная сторона безвластия, — сделал окончательный вывод Алексей. — Боюсь, что безвластие нам обернется горем, не иначе.

Виктор Андреевич, который слегка задумчиво следил за дискуссией, решил, что настало его время включиться в разговор.

— Безвластие — это анархия. Из исторических аналогий мы знаем, что вслед за анархией идет диктатура. Откуда она может прийти?

Елена была удивлена такими откровенными разговорами и политической грамотностью собравшихся молодых людей. Заметив ее некоторую растерянность, отец обратился к ней:

— А как ты считаешь, Лена, все ли хорошо в нашей стране с властью?

— Не смешите меня, — отозвалась она, — весь рабочий день я стенографирую представителей то одного властного органа, то другого. По моим наблюдениям властей слишком много, чтобы в стране был порядок.

— А что пишут в газетах! — Виктор Андреевич помахал в воздухе несколькими только что просмотренными газетами. — Буквально вопль: власти, власти! Анархия ведет к беспределу, к грабежам и насилию, поражениям на фронтах. Народ страдает от безвластия или многовластия, что почти одно и то же.

Глава двадцать четвертая. Конфликт внутри «демоса»

Первый Съезд Советов продолжал свою затяжную трехнедельную деятельность. Было ощущение, что страна спешила выговориться. Все говорят, переговаривают, спорят. Между прочим, за это удовольствие деньги получают. Так размышлял Алексей. Он тоже не бесплатно заседал в своем Совете.

Насколько он помнил, борьба бесправной части населения с «хозяевами жизни» шла с давних времен. Взять, например, Древнюю Грецию. Там шла долгая тяжба между демосом и аристократами. Инициатором выступал неполноправный народ, который назывался демосом… Борьба переходила в настоящие бои. И она завершилась мировым соглашением. Была создана республика. Демос не стал поголовно богатым, но он получил равные с аристократами политические права.

Наш «демос» тоже очень активен сейчас. Он организуется в различные политические партии и союзы. Чего они хотят? Хотят они, чтобы в стране установились порядки, характерные для развитых капиталистических стран, таких, как Франция, например. Поэтому они готовы допустить к власти не только себя, но еще некоторых центристов, таких как кадеты. А народной властью они считают Советы рабочих и крестьянских депутатов. Эти Советы должны оказывать давление на буржуазное правительство для того, чтобы оно проводило нужную им, то есть народу, политику.

Здесь уже было царство нелепицы. Правительство лишалось самостоятельности, и должно было плясать под дудку Совета, который никак не отвечал за свои действия ни перед правительством, ни перед народом. Да и Совет не был единым.

Большевики, входившие в Совет, вели политику, отличную от меньшевиков и эсеров. Они считали, что свержение царской власти — это только начало революции. Власть должна перейти к Совету, народному органу, а не к буржуазному правительству. Совет через голосование рабочих вскоре станет большевистским. Следующим этапом будет установление диктатуры пролетариата, то есть партии большевиков и их союзников. Начнется создание общества, предсказанного Марксом. Без частной собственности. Сначала это будет социализм, то есть строй с пережитками капитализма, а потом и коммунизм, общество с полным имущественным равенством, совершенно лишенным частной собственности.

Стало очевидным, что в Совете сложилось противостояние большевиков, отрицавших частную собственность, и других социалистов, которые не отрицали частную собственность в той или иной форме. По этой установке меньшевики, эсеры, другие социалистические партии были едины со всеми другими «буржуазными» партиями.

Такая картина постепенно вырисовалась в голове Алексея. Вся эта кухня работала у него на виду. Но не все повара понимали, какое блюдо они готовят на завтрашний день российскому народу.

Глава двадцать пятая. Наступать будем?

Делегаты съезда едва успевали выслушать одного оратора и частично согласиться с ним, как на трибуну поднимался другой, высказывал противоположное мнение и заставлял частично согласиться с его логикой. Сегодня говорили о войне. Речь шла о необходимости проведения наступления Российской армии.

— Все дело в целях войны, — говорил меньшевик Мартов. — Наши предложения об их пересмотре не учитываются союзниками. Давайте тогда разорвем отношения с союзниками и будем вести войну самостоятельно.

Он еще много говорил, особенно ударяя на предложение добиваться перемирия на всех фронтах. Вслед за ним на трибуну поднялся большевик Каменев.

— Мы за революционную войну против всемирного империализма, — говорил он.

Следом выступал пламенный говорун, примкнувший к большевикам, Троцкий:

— Армию должны спаять идеи, — говорил он. — Сейчас мы ценим не бессознательный героизм, а героизм, который проходит через каждое индивидуальное сознание. Революция, которая сейчас у нас, направлена против частной собственности.

Мечта о ликвидации частной собственности присутствовала у всех марксистов. Но для большинства — это была отдаленная цель. И только крайние социалисты считали, что эта революция посвящена именно тому, о чем говорил сейчас Троцкий. На сцену вышел один из лидеров меньшевиков, Дан.

— Мы выступаем против сепаратного мира. Если мы заключим мир с Германией, то наши нынешние империалистические союзники Англия, Франция и Япония могут обрушиться на нас и захватить огромные территории. Мы также не можем выйти из договоров с союзниками и воевать независимо от них. У нас не хватит средств и современных вооружений для этого. Остается последнее: воевать, как прежде, до достижения мира.

Следующим оратором был вождь большевиков Ленин. Его ортодоксальность была известна всем. Содержание его речи было примерно такое:

— Для нас, большевиков, не главное, будет наступление на фронте, или нет. Мы выступаем за борьбу пролетариата всех стран против своей национальной империалистической буржуазии. И неважно, империалисты каких стран это будут: Германии, Англии, или Японии. Чтобы за нами пошли пролетарские массы других стран, мы должны отказаться от своей империалистической политики. Каждой нации должно быть предоставлено право на самоопределение вплоть до отделения и образования собственного государства. Тогда Россия станет содружеством наций.

Позиция была отличной от тех, что высказывались представителями других социалистических групп. Журналисты в зале записывали в свои блокноты наблюдения о работе съезда. Двое сидевших рядом репортеров оторвались от записей.

— Как вы считаете, — сказал один другому, — насколько реалистична политика большевистской партии по вопросу о войне?

— Я не могу представить большевика министром обороны. Какие приказы он отдавал бы армии, если он равнодушен к событиям на фронте. Стал бы разглагольствовать о мировой революции?

— Легко говорить о праве наций на самоопределение, когда не входишь во властные структуры. Распустить Россию, не равно создать союз народов. Кто знает, а не обернется ли это войной всех против всех. Роспуск многонационального государства тонкое дело, требующее сильной власти, хорошей армии и мудрых руководителей.

— Не следует забывать, что Россию тысячелетие по кусочкам собирали. Просто так отдать! Что патриоты скажут?

Глава двадцать шестая. На демонстрацию!

Небольшое производственное помещение завода было использовано для проведения партийного собрания социал-демократической ячейки. Присутствовало девять человек. Стол накрыт красной скатертью. За ним занял место Борис Уличанский, Глава ячейки. Рядом, с листами бумаги для ведения протокола устроилась секретарь собрания Гаврилова Надежда, единственная женщина в их небольшой организации. Она неравнодушно поглядывала на Уличанского.

— Товарищи, — начал он очень серьезным тоном. — На нашем собрании присутствуют девять человек. Двое отсутствуют по уважительным причинам. Какие будут предложения?

— Начать собрание, — предложил один из рабочих.

— Все согласны? Принято. — привычной скороговоркой сказал Борис. — Прошу выслушать предложение по повестке дня. Итак, первое. Заслушать информацию о работе фабрично-заводского комитета. Докладчик: заместитель председателя партийной ячейки товарищ Смирнов. Второе. Обсуждение рекомендаций вышестоящих партийных органов об участии организации нашего завода в готовящейся массовой демонстрации. И третье. Разное. Какие будут предложения?

— Принять за основу, — сказал кто-то.

Быстро проголосовали.

— Слово предоставляется председателю фабзавкома товарищу Смирнову Леониду Ильичу.

Леонид встал, прошел к председательскому месту.

— Товарищи партийцы, — начал он. — Вы понимаете, дело новое, необычное. И очень много непонятного.

— Не спеши, разбирайся, — сказали с места. — Поможем.

— Все так, — продолжил Леонид, — но с заказами по объективным причинам нам никак не справиться. Думали, виноваты капиталисты — собственники. А оказалось, что главные причины не в них, а в поставщиках. Да и производительность невысока. Рабочие в основном низкой квалификации. Молодые ребята. По большей части из деревень. Им учиться, да опыта набираться. Много девушек. Им работа на технике тяжела. Но делать нечего: здоровые, да опытные на фронте нужны. Зарплату выплатим, обещаю, но на прибавки пока можно не рассчитывать.

— Спасибо и на том, — сказал Борис. — Вопросы есть к докладчику? Нет. Принять к сведению. Переходим ко второму пункту. Речь пойдет о том, какими действиями наша партийная ячейка отзовется на проходящий в столице всероссийский съезд Советов. Центральный Комитет организует вооруженную демонстрацию.

— С какой целью? — спросил Смирнов. — В поддержку решений съезда? Это можно.

— Вы не совсем верно рассуждаете. Дело в том, что на съезде есть как наши единомышленники, так и наши противники, меньшевики, эсеры и прочие. Задача в том, чтобы оказать давление на них. Нужно показать силу рабочего класса и солдатской массы. Поэтому демонстрацию решено проводить под нашими партийными лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой министров-капиталистов!» и другими. Вы их хорошо знаете.

Гаврилова подняла голову и жестко сказала:

— Тогда наши недоброжелатели притихнут. А наши товарищи осмелеют.

— Представим, что силу мы показали. Зачем? — послышался голос с места. Допустим, они нас зауважают больше, чем сейчас. Для чего это?

— Ты правильно подметил, товарищ Горячев, — откликнулся Борис. — Они не просто должны нас «зауважать», они должны нас испугаться. И при удачном стечении обстоятельств, Советы должны скинуть власть буржуйского Временного Правительства. А так как авангардом Совета являются левые социал-демократы, то наша партия в скором времени возьмет власть в свои руки.

— Тогда мы все присоединяемся к высказанному предложению, — сказал за всех товарищ Смирнов.

— Но не забывайте, — предупредил Уличанский. — это строго между нами! Ясно? Задача сегодняшнего дня: составить списки участников предстоящей забастовки и демонстрации. Произвести инвентаризацию красных знамен, флагов и транспарантов. Чего не хватает, заказать нашим художникам. Победа наша близка. Давайте споем наш Интернационал.

Все встали и запели «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов»…

Глава двадцать седьмая. Выживание

От дома до пустырей оказалось десять минут хода. Поля, местами поросшие кустами, примыкали к городу. Для молодых Елены и Алексея путь показался совсем коротким. Тониной бабушке такое расстояние казалось солидным. Повязанная платочком, как делали крестьянки, она раскраснелась и слегка задыхалась. Все трое были вооружены лопатами, граблями, и другими предметами, необходимыми для огородных работ.

— Ну, вот, бабушка, мы почти пришли, — радостно сказала Елена.

Здесь начинались разделенные межами участки питерцев. Алексей посмотрел на скромный участок, принадлежавший семье Анисимовых.

— Вряд ли эти поля обрабатывались раньше, — сделал вывод он. — Земля вокруг неровная, есть кусты и даже деревца.

— Да, конечно же, — подтвердила бабушка Прасковья. — Здесь был пустырь. Ничейный, как бы. Вот проклятая война заставила нас отдавать последние силы на эти земельные работы. А тут мне бог вас послал, — она с нежностью посмотрела на молодых.

— Посмотрите! — радостно вскрикнула Лена. — Лучок, такой нежный и зеленый. А это — петрушка. Огурчики дают цветы. Скоро плоды появятся. И свекла, капуста. Какая ты у нас умница, — говорила она бабушке.

— Вот поработаем, домой принесем. Все будут рады. Раньше все покупали. А теперь цены выросли не меньше, чем в четыре раза. Никаких денег не хватит. Продукты все дороже и дороже с каждым днем. А тут у нас картошечка. Подрастает. Только бы не своровали.

— Такое бывает? — спросил Алексей.

— Теперь часто, — нахмурилась Прасковья. — Как пошли эти дезертиры с фронта после революции. У них ничего святого нет. Если не украдут, то испортят без жалости.

— Что же, никакой управы на них нет?

— А какая управа? Вот, нанимаем сторожей, а кто может, сам сторожит. По очереди. Только силы — то у них мало. Помолимся, может нас эта напасть стороной обойдет. Ой, огурчики засохли. Они поливку любят. Алеша, — обратилась она к молодому человеку, — ты бы сбегал к пруду с ведрами, а мы с Леной прополкой займемся. Вы не возражаете?

— Конечно!

Они дружно взялись за работу.

Глава двадцать восьмая. Дача Дурново

На заседании Петросовета, где присутствовал Алексей, распространилось сообщение, что в Петрограде активизировались анархо-коммунисты. Они, не желая отставать от большевиков, которые самозахватом расположились во дворце известной балерины Кшесинской, проникли в пустующую дачу Дурново, бывшего царского министра, и сделали особняк своим штабом.

Двухэтажное здание с десятком коринфских колонн посередине было построено со вкусом. К нему прилегал обширный ухоженный сад, которым привыкли пользоваться жившие поблизости рабочие выборгской стороны. Анархисты захватили и типографию газеты «Русская воля». Один из них, обильно заросший густой бородой, собрав вокруг себя отстраненных от работы типографам, внушал им:

— Граждане, старый режим запятнал себя преступлением и предательством. Если мы хотим, чтобы свобода, завоеванная народом, не была изгажена лжецами и тюремщиками, мы должны ликвидировать старый режим, иначе он опять поднимет свою голову. Газета «Русская воля» под контролем Протопопова сознательно сеет смуту и междоусобицы. Мы, рабочие и солдаты, хотим возвратить народу его достояние и потому конфискуем типографию для нужд анархизма. Предательская газета не будет существовать.

Рабочие молча слушали воззвание, не проявляя никаких эмоций, кроме досады. При внимательном взгляде можно было обнаружить и некоторую долю сочувствия анархистам в глазах некоторых, особенно молодых, рабочих. В действиях людей под черным знаменем была доля романтики.

— Мы, что же, отстраняемся от работы? Или должны будем работать на вас? — задал вопрос бывалый печатник.

— Будете работать на свободный народ — был ответ, мало прояснивший ситуацию.

— А платить нам тоже народ будет?

— Все будет, как было до того, — ответил анархист.

И хотя в словах захватчика не было уверенности, рабочие, кряхтя, пошли к своим рабочим местам.

Сообщение о захватах привело в возбуждение участников совещания. Когда-то они с трудом сдержали себя, узнав о захвате большевиками дворца Кшесинской. Но не хотели терпеть того же от анархистов, о которых ходили самые неблагоприятные слухи. Ленинцы были им значительно ближе, чем бакунисты и воспитанники Кропоткина. От Петросовета была послана делегация наблюдателей, одним из членов которой был назначен Алексей.

С ведома Правительства и Исполкома Петросовета к типографии прибыли войска Петроградского гарнизона во главе с Половцовым. Прежде всего, воинский отряд был направлен к зданию захваченной газеты. Алексей видел, с какой легкостью казаки Половцова очистили редакцию «Русской воли». К зданию типографии прибыло немало народа. Здесь можно было увидеть людей разного возраста и социального положения. Когда анархисты были выведены из помещения с помощью вооруженной силы, публика встретила Половцова и его бойцов как славных победителей. Дамы махали им платками, из толпы доносились приветственные возгласы.

Теперь встал вопрос об освобождении самой дачи Дурново. Однако возникли сложности. Оказалось, что деятельность анархистов уже коснулась соседних рабочих кварталов. Рабочие возражали против возможного изгнания, а тем более ареста видных анархистов. Он угрожали правительству большой забастовкой. И это была не шуточная угроза. Забастовали четыре завода. А на другой день бастовало уже 28 предприятий. Правительство выжидало. Захватчики заявили, что в случае атаки будут отбиваться с оружием в руках. Большевики оказывали поддержку анархистам.

Министру юстиции Перверзеву поступала информация о складах оружия и боеприпасах на даче. Говорили, что там скрываются беглые преступники. Вопрос был передан на рассмотрение съезда Советов. Один за другим выступали социалисты. Делегаты от социал-демократов заявляли, что они по разным причинам против штурма дачи Дурново. Недаром анархисты называли себя анархо-коммунистами. Для оценки состояния захваченной дачи Исполком направил туда прокурора Бессарабова.

Алексей оказался вблизи дачи с небольшой группой представителей Совета и Исполкома. Опасаясь выстрелов из особняка, они вместе с прокурором Бессарабовым подошли к дверям особняка. Им открыли двери вооруженные пистолетами и винтовками люди в темном.

— Кто такие и зачем пожаловали? — спросили их на проходной.

— Я прокурор Бессарабов. Вот требование Исполкома, — протянул он бумагу с печатями. — Это решение осмотреть состояние дачи ее законных владельцев. Распорядитесь провести нас по помещениям дворца.

Бумага была принята. Вскоре явился представитель штаба анархистов.

— Можем пропустить только одного человека. Пусть это будете вы, товарищ прокурор.

— Эти люди — представители Советов. Они со мной, — прокурор указал на группу людей, среди которых был Алексей.

— Кроме вас никого не пропустим, — жестко ответил анархист.

Прокурор вынужден был согласиться после некоторой попытки доказать свое.

Прошло добрых полчаса, когда двери открылись, из них вышел Бессарабов. Он имел растерянный вид.

— Ну, что там? — спрашивали его нахлынувшие корреспонденты и депутаты. — Полный разгром? Склады бомб? Уголовники?

— Прокурор оглядел толпу и уверенно сказал:

— Не поверите, все в отличном порядке. Мебель цела, паркет не испорчен. В помещениях чисто.

— Невероятно. Так уж ничего и не испорчено? — слышались возгласы удивления.

— Ну, разве что вся дорогая мебель собрана в большом зале. Других нарушений я не заметил.

После этого посещения Правительство отложило выселение анархистов.

Глава двадцать девятая. Братание

В этот день, довольный встречей с самим главой Правительства, Василий Кириллович остался с ночевкой на передовой. Повезло с погодой. Было тепло и сухо. Настоящее лето. Ряды траншей и ходов сообщения протянулись на десятки километров, так что терялись за горизонтом. Хорошо были видны ряды колючей проволоки, разделявшие своих и чужих. Василий Кириллович рассматривал укрепленные стволами деревьев защитные сооружения передовой. Прапорщик Авдеев согласился быть его провожатым в окопной жизни. Всё осмотрев, они вошли в блиндаж, где из земли и досок были созданы столы и нары.

— Здесь даже уютно, — сказал Василий Кириллович, указывая на накрытые деревянными досками земляные скамейки и лежанки. За столом сидели молодые офицеры, обсуждая какие-то вопросы. Они замолчали, когда вошли посторонние.

— Познакомьтесь, Василий Кириллович. Это мои боевые друзья Виктор, Степан и Руслан, — представил Авдеев своего преподавателя сидевшим за столом. — Это мой наставник и воспитатель из военного училища Василий Кириллович, — с гордостью сказал офицерам прапорщик.

Все привстали, приветствуя капитана.

— Помогаете друг другу? — участливо спросил Василий.

— По-другому тут нельзя, — был ответ

— А как отношения с личным составом?

В ответ было неловкое молчание. Никто не брался отвечать. Наконец, один из офицеров сказал:

— Сейчас солнце сядет, и все увидите.

Летний вечер наступал медленно и лениво. Почти не было характерной для передовой ленивой перестрелки. Солдаты неторопливо передвигались по ходам сообщения. Несмотря на то, что многие не отдавали чести офицерам, ходили с расстегнутыми до нельзя пуговицами, да еще и ленивой походкой, замечания со стороны офицеров они получали редко.

Сумерки дали о себе знать, прежде всего, переливами гармошки. Гармонист совсем недалеко играл завлекательно, игриво. Это была какая-то озорная песня. Вскоре послышались и низкие звуки подпевавших солдат. Было понятно, что песни звучат назло начальству, назло надоевшему военному порядку.

Василий Кириллович прошел вдоль наполненной рядовыми траншеи. Через некоторое время музыка утихла. Послышался шепот:

— Идут. Мимо нас идут!

Несколько солдат в сопровождении офицера прошли мимо Василия. У него дух захватило: на них была немецкая форма! Четверо высоких немцев в начищенных сапогах и с ними унтер-офицер прошли вперед. Никто их не задержал. Наоборот. Раздался одобрительный шепот. Все двинулись вслед за ними. Они остановились в самом широком месте. Собралось много солдат. Тут был и тот с гармошкой. Немцы были без оружия. Один из них говорил на ломаном русском языке.

— Привьет, камрад. Мы можем быть мало час.

— Гуд, гуд! — закивали русские солдаты. — Братание. Мы и вы браться, — сказал один, слегка обнимая ближайшего немца. — Не стреляем! Два часа не стреляем.

Старший немец закивал, понимая:

— Не стрельят! Два час. Мы вам принести подарок. Давай, Шульц!

Шульц поставил ранец на доску. Под радостный шепот солдат извлек одну за другой несколько бутылок немецкой водки. Солдаты доставали кружки и протягивали в сторону немца.

— И мне шпанса! Наши генералы зажимают спиртное. Молодец немец. Зер гуд. Давайте выпьем за дружбу. Ты солдат и я солдат. Мы не хотим воевать друг с другом. У тебя дома фрау и у меня тоже. Меня понимаешь?

Голоса становились пьяными. Говорили, что придется, в том числе и то, что военнослужащие не имели права произносить вслух. Наконец, приняв в качестве ответного подарка сало и домашнюю колбасу, немцы отправились в обратный путь. Снова заиграла гармошка. Василий Кириллович чувствовал себя предателем: он не остановил это братание. И никто не остановил, хотя почти все знали, как следовало поступить.

Глава тридцатая. Перед боем

Все дни, пока Василий находился на передовой, он наблюдал не утихающие хлопоты. Подвозили оружие и боеприпасы. Перегруппировывались войска. Несколько раз проходили заседания войсковых комитетов. Решали вопросы, связанные с отношением к наступлению. И происходило все это не случайно. Достаточно было читать газетные отчеты о работе Всероссийского съезда Советов. Там на съезде было достаточно выступлений, в которых этот вопрос обсуждался. Говорили, что успех русских войск усилит власть Правительства, которое, как ни крути, буржуазное. Значит, успешное наступление — это плохо.

Василий с отвращением наблюдал эту подозрительную активность комитетов. Не понимал, как солдаты, защищающие свою Родину, могут рассуждать: нужно бороться с противником, или нет?

Керенский почти не сомневался в успехе. На юго-западном фронте удалось создать численное превосходство наших войск. Против примерно одного миллиона русских штыков и сабель Австро-Венгрия выставила менее трехсот тысяч. Больше, чем у противника было орудий, пулеметов и аэропланов. Такое превосходство крайне редко удается создать на фронте.

Приказ о наступлении был получен войсками Юго-Западного фронта восемнадцатого июня. Как стало впоследствии известно Василию, германо-австрийское командование получило данные о предстоящем русском наступлении. Об этом сообщали многочисленные немецкие шпионы, почти свободно работавшие в объятой революцией стране. О том же говорили перебежчики, а так же разведчики, которых предприимчивые немцы отправляли на так называемые «братания». Для парирования предполагаемого русского удара на угрожаемых участках были сосредоточены контрударные группы, в которые были выделены восемь дивизий. Для усиления австрийских войск направлялись немецкие дивизии. Так что неожиданного удара уже никак не могло быть.

За два дня до наступления артиллерия Юго-Западного фронта открыла огонь по позициям австро-германских войск. Это случилось неожиданно для Василия. Он как раз собрался уезжать домой. Снаряды посыпались на позиции неприятеля непрерывным потоком. Австрийская артиллерия отвечала более слабым огнем, что подавало надежды на успех предстоящих боев.

События на передовой нарушили планы Василия. Все внимание офицеров было направлено на предстоящие передвижения войск. Отъезд откладывался.

В день наступления армия была поднята рано. Офицеры проверяли линии окопов. Солдаты заняли позиции, готовясь к предстоящему рывку. Однако как раз перед началом наступления артиллерия противника нанесла неожиданный удар по пристрелянным накануне позициям. Огонь не прекращался три часа подряд. Потери были большие. Полевые госпитали наполнились ранеными. Снаряды разрывались и в непосредственной близости к Василию. Комья сырой земли сыпались на его одежду.

Стало ясно, что противник извещен о времени начала операции. Офицеры гадали, будет ли отменен приказ о наступлении. Настроение в войсках, и без того не высокое, опускалось еще ниже.

Глава тридцать первая. Вперед!

Приказ был отдан. Российская артиллерия начала артподготовку. Со значительным опозданием вдоль распаханных снарядами траншей раздались крики офицеров. Понимая, что сейчас не время ехать назад, что его возраст накладывает определенные требования, Василий попросил разрешения приписать его на время в медицинскую роту. Возражений не было. В задачи роты входило оказание первой медицинской помощи, сортировка раненых и тому подобное.

Волны атаки покатились вперед. Грохот взрывов вражеских снарядов постепенно становился все более отдаленным. Зато росло напряжение работы медицинского персонала. Скоро Василий стал забывать, где он находится. Потерялся счет минутам и часам. Перетаскивал носилки. Перевязывал раны. Накладывал бинты. Приходилось и относить трупы. Все, как на войне.

Бросалось в глаза большое количество ранений в голову. Чаще всего они приводили к смерти. Василий сказал об этом работавшему рядом врачу, но как обычно, получил ответ:

— Что мы можем поделать? Вы в Питере ближе к начальству будете. Вот и обратитесь, куда следует, по поводу защиты солдатских голов.

Прапорщик Авдеев с немалым трудом построил свой взвод и назвал предстоящую задачу. Он все время чувствовал недостаток жизненного опыта, понимал, что младшие чины это видят и чувствуют. Но для себя он взял за правило бороться с темными мыслями, отбрасывать прочь неуверенность. И если Родина по каким-то причинам доверила ему командную должность, то нужно это доверие оправдать. В том, что будет трудно, он не сомневался.

— Приготовились! — крикнул он. — Вперед! В атаку!

Как и положено, он первым поднялся на склон траншеи. Это оказалось не легко. Было ощущение, что липкая ткань обволакивает тело и не дает подняться во весь рост. Пришлось преодолевать ее сопротивление. Сначала испугался, что остался один, что его не поддержали. О таких случаях нередко рассказывали офицеры. Это стало обычным явлением после Февральской революции и последующего разложения войск.

Но теплое чувство скоро согрело его. В атаку поднимались целыми десятками его подчиненные. Они бежали вперед, обгоняя его, держа наперевес винтовки.

— Ура-а-а! — катилось в сторону австрийских позиций.

Он обернулся назад. В траншее никого не осталось. Это была первая робкая удача. Что будет дальше? По пути вперед, то здесь, то там падали на землю атакующие. Уцелевшие после артиллерийского обстрела вражеские пулеметы, косили наступавших. Бойцы залегали, переводили дыхание и вновь бросались в атаку.

Тяжелее всего было преодолеть проволочные заграждения. С русской стороны они были только для видимости. Всего один ряд созданных впопыхах заграждений. Зато неприятель настроил местами по пять рядов. Добротно. На крепких опорах. Нет у нашего человека основательности. Да и колючая проволока в дефиците. Но и нет худа без добра. Меньше хлопот со своей колючкой.

Русские снаряды местами сделали разрывы в рядах колючей проволоки. Там где их не было, подползавшие саперы резали проволоку ножницами. Этот короткий миг задержки перед колючкой ловили австрийские пулеметчики. Ряды убитых указывали места проволочных заграждений.

Авдеев в этот раз видел, что несмотря на потери, дело у его роты шло успешно. Удалось преодолеть ряды заграждений. Первые бойцы с ходу врывались во вражеские траншеи. Он был с ними! Видел, как выпрыгивают наверх, убегая, солдаты в австрийской военной форме. Те, кто не успели, поднимали руки, сдаваясь в плен.

К нему подбежал рядовой, кажется, его фамилия была Федотов.

— Господин прапорщик, посмотрите только, как эти немцы все обустроили! — в его голосе было непритворное изумление.

Авдеев побежал вслед за солдатом. Только теперь он огляделся по сторонам. Места пребывания солдат и офицеров были отделаны крепкими досками. Их явно доставили сюда с лесопилки. Они плотно прилегали одна к другой. Над траншеей с русской стороны была закреплена с наклоном сетка для защиты от гранат. Под ногами было твердое сухое дерево.

Зашли в блиндаж. Его стены были выполнены из железобетона, отделанного досками. Помещение оборудовано так, словно здесь управлялась опытная хозяйка. Уютная чистота. На полочке стоит недопитая бутылка немецкого шпанса и несколько рюмочек. В углу совсем домашний патефон. Но больше всего поразило то, что стены поклеены хорошими обоями, а на потолке — электрическая лампочка с плафоном. Немцы только что спешно покинули помещение.

Рассказы о подобных окопах можно было иногда услышать, но мало кто в России им верил.

— Чудесно! — сказал он. — Такого я нигде не видел.

— А что у нас, — сказал Федотов, — топкая грязь, да неухоженность. Вот у кого учиться надо. Здесь и вшей, наверное, нет. Нас они заедают.

— Век живи, век учись. Немцы, они от природы вояки, ответил Авдеев. — Нам бороться надо с тифозной вошью, — сделал он окончательный вывод, — уютом и чистотой.

И сказано это было не только окружающим, но и себе.

Глава тридцать вторая. Июньская демонстрация

На проходившем в Петрограде Съезде Советов было принято решение отменить назначенную Большевиками на десятое июня демонстрацию в поддержку решений съезда. Социал-демократы из заводской партийной ячейки были крайне раздосадованы отменой демонстрации. Секретарю партячейки Уличанскому стоило немалого труда убедить своих партийцев в вынужденном характере откладывания начала шествия.

— Товарищи, — говорил он партийцам, когда те собрались обсудить эту новость, — вы должны понять, что это ультимативное требование к нашей партии Съезда Советов.

— Чем же объяснили делегаты свое требование?

— Тем, что это может привести к вооруженным столкновениям с нашими противниками. В результате погибнет дело революции.

— Мы же готовились. И морально, и технически.

— Ничего, — успокаивал Председатель. — Принято решение провести демонстрацию под лозунгами самого Съезда восемнадцатого июня в воскресенье.

Такое перемещение даты вызвало положительный отклик. Рабочие привыкли проводить время на улицах, участвовать в демонстрациях и различных акциях в этом бурном году.

— В выходной очень удобно. Не надо останавливать производство, — говорили партийцы. — Только что с лозунгами?

— Не волнуйтесь, лозунги оставим старые. Пусть вразрез с другими социалистами. Но за нами решающая сила!

С утра Невский был заполнен людьми. По призыву социалистических партий на предприятиях, во дворах казарм, а иногда в переулках и тупиках, группами собирались участники демонстраций. Они разворачивали свои, заранее принесенные активистами знамена и транспаранты, и колоннами вливались в общий поток. Крупные предприятия и партии часто шли под музыку своих духовых оркестров.

Шествие открывали видные представители Съезда Советов. Шли колонны меньшевиков, эсеров. Ярко выделялись своей организованностью заводские колонны, руководимые большей частью большевиками. Особенно выделялись одетые в белые халаты женщины, медперсонал больниц и госпиталей. Задорные революционные песни летали над площадями, создавая особое, восторженное настроение. На время забывались пустые прилавки, полупустые желудки, недовольные домашней скудостью дети.

Виктор Андреевич, не причислявший себя ни к каким партиям, вышел на Невский вместе со своей женой Антониной Ивановной, чтобы посмотреть на шествие. Он часто наклонялся к жене, высказывая свои соображения.

— Я вижу сплошь транспаранты большевистской фракции Совета, — говорил он. — Вот опять: «Долой десять министров-капиталистов!», «Власть Совету рабочих и солдатских депутатов!», «Долой империалистическую войну!», и другие.

— А я вижу, что в демонстрации принимают участие и средние слои населения. Может быть, их не много, но они есть, — заметила Антонина. — Ну, а этих ребят узнаешь?

Она радостно замахала Алексею и Елене. Те, увидев родителей Алексея, запрыгали в ответ, замахали руками, заулыбались.

— Ой, привет! И вы вышли на улицу. Мы скоро придем, — донеслось до них.

Среди манифестантов, проходивших по булыжной мостовой под палящим июньским солнцем, можно было заметить людей в модных котелках и шляпах. Ораторы выкрикивали лозунги, а толпа их повторяла. Гулкое эхо носилось по проспекту. Особенно громко выкрикивал «кричалки» Уличанский Борис, бодро шагавший впереди одной из заводских колонн.

— А вот и наши знакомые, как же без них, — безрадостно сказал Виктор Андреевич.

— Ты о ком?

— О солдатах. Эти горе-вояки на каждом шествии первые. В то время, когда другие на фронте гибнут, эти по мостовым расшаркиваются.

Мимо проходили одетые в потертую военную форму солдаты Петроградского гарнизона. Шли толпой, не соблюдая строя.

— А это кто? — с удивлением воскликнула Антонина, указывая на людей, гордо идущих под черным знаменем.

— Наверняка подумала, что это пираты, — пошутил Виктор Андреевич. — Это подоспели господа анархисты. Развелось их немало. А как лихо вышагивают! Простые путешествия по проспектам не для них. Думаю, не ошибусь, если они еще какую-нибудь шутку не выкинут сегодня.

Глава тридцать третья. «Кресты»

К ним приближалась колонна под черным знаменем. «Против любой власти!» было написано на баннере, который несли два молодых человека. «Власть рождает паразитов», написано на другом. От демонстрантов веяло, как показалось Виктору, религиозной одухотворенностью. Все политические силы бьются за власть, а эти — против любой власти. Необычно как-то.

— Долой суды, долой тюрьмы, долой полицию! — скандировала анархическая группа. — Смерть буржуазии!

От этих возгласов мурашки пробегали по телу непосвященных. Как же так: без суда, без полиции и прочего. Все долой?

— Хорошо, что их пропорционально мало, — сказал Виктор Андреевич грустно.

— Но их количество и влияние быстро растут, как и большевиков, — в тон ему ответила Антонина, провожая глазами немногочисленную колонну.

Часть анархистов — демонстрантов, человек семьдесят, отделилась от основной колонны и двинулась в направлении Финляндского вокзала. Толпа была возбуждена. В ней чувствовалось присутствие уголовного элемента. Эти нахлобученные фуражки, взгляды исподлобья, крепкие выражения, несдержанность.

Первые демонстранты подошли к тюрьме «Кресты». Ее название было связано с четырьмя четырехэтажными зданиями, построенными в виде двух крестов. Все здесь, в том числе высокая стена, пятикупольный храм, административные и хозяйственные постройки было сложено из красного кирпича. Качественно, как умели делать в восемнадцатом веке при Екатерине Великой. Тюрьма охотно принимала как политических заключенных, так и уголовников. Все они размещались в уютных, светлых камерах с деревянными полами. Каждая камера имела просторное зарешеченное окно. Политические из этой тюрьмы, бывало, становились даже министрами. Так что охрана с ними была осторожна.

Заметно выросшая толпа анархистов вела себя шумно под окнами здания администрации. В конце концов, делегация была допущена в кабинет начальника тюрьмы.

— Вот список наших товарищей, — заявил один из демонстрантов. — Их семь человек. Они невиновны, и мы требуем их освобождения. Немедленно! Иначе мы не ручаемся за последствия.

Под окнами толпа ревела, напирая.

— Открывай! А то двери выломаем!

«Сейчас бы солдат, — думал начальник. — Да где их взять! И вояки сейчас ненадежные. А, будь, что будет! Недолго и жизни лишиться». Он подозвал своего помощника.

— Вот список. Семь человек. Освободить.

Делегация в сопровождении охранников двинулась в здание. Они были встречены оглушительным шумом. Заключенные били мисками и кружками о двери, раскачивали их и скандировали:

— Свободу! Открывай! Долой!

Были слышны и другие крики. Когда перед первым освобожденным открылась наружная дверь, толпа ворвалась внутрь и растеклась по коридорам. Появились перепуганные охранники с ключами. Все вместе, и заключенные, и анархисты, и пришедшие с ними уголовники отпускали на свободу узников. К концу дня выяснилось, что были освобождены шесть или семь анархистов и четыреста уголовников. «Кресты» ненадолго опустели.

Глава тридцать четвертая. Штурм дачи

Выход на свободу сразу четырехсот заключенных должен был создать крайнюю напряженность в городской жизни. Старая полиция, знавшая многих нарушителей закона в лицо, была разогнана. Новая не имела ни знаний, ни опыта. Поговаривали, что в создаваемую милицию записывались все больше карьеристы, да люди с темным прошлым. Анархисты же не избегали общения с преступными элементами. Пошли разговоры, что многие беглецы из «Крестов» нашли прибежище на даче Дурново. Алексей, как участник рейда по освобождению газеты «Русская Воля», чувствовал потребность быть на месте событий, чтобы при необходимости сделать сообщение в Совете.

Он знал, что Керенский, находившийся на фронте, где началось наступление, телеграфировал командующему войсками Петроградского военного округа Половцову о необходимости борьбы с анархистами. Того же требовал и министр юстиции Переверзев. Приказ о захвате дачи отдал заместитель Керенского Якубович.

Заботой Половцова было найти верные воинские части. Войска были ненадежны. На совещании с командирами желание пойти с Половцовым выразили роты Преображенского и Измайловского полков. Всегда готовы были казаки. Но они просили командующего не выставлять их напоказ, потому что на них давно точат зубы Советы. Половцову нужно еще было получить одобрение этого Совета. Он знал, что это будет очень сложно, может быть, невозможно добиться. Потому пошел на хитрость. Он договорился, притом устно, только с небольшой частью лидеров Совета.

Алексей был у Литейного моста в три часа ночи. Скоро туда же туда прибыл Половцов с войсками и министр Переверзев. Все спешили. Опасались, что настанет утро, и неизвестно, как поведут себя рабочие Выборгской стороны, где тон задают большевики. Договорились, что пехота будет штурмовать, а казаки нести дозорную и караульную служу.

Бесшумно сняли часового. При подходе к зданию в парке подняли десяток спавших бомжей. Солдаты окружили дом. Броневик занял позицию на набережной. Половцов с Переверзевым подошли к входу в здание. Навстречу вышел высокий статный человек в матросской куртке. Лицо казалось интеллигентным. Это был Железняков.

— Временное правительство просит вас освободить здание, вами незаконно захваченное. Вот ордер, — Переверзев протянул анархисту бумагу.

Изучив ордер, Железняков потянул его назад.

— Здание было пустующим к моменту реквизиции. Теперь оно принадлежит трудовому народу, и мы его не отдадим.

— По нашим данным вы укрываете бежавших из Крестов заключенных. Прежде всего, нас интересуют рецидивист Еремеев и немецкий шпион Мюллер.

— Еремеев вчера покинул здание. Он ушел к большевикам во дворец Кшесинской. Мюллер никакой не шпион. Он здесь, но мы его не отдадим!

— В случае неподчинения, мы возьмем дом штурмом.

— Вы, товарищ министр, войдете в дом только через наши трупы. Мы будем биться насмерть до последнего патрона!

При этих словах Железняков вбежал в дом. Послышался стук молотков. Это двери заколачивали гвоздями.

Переговорщики слегка отступили. Обещания анархистов могли быть значимыми. Все опасались, что в доме находится арсенал оружия. Нельзя было терять время. Половцов махнул рукой. Послышался звон разбитого стекла. Сбоку, недалеко от входа в разбитое окно запрыгнули несколько офицеров.

Ожидавшихся выстрелов не последовало. Защитники растерялись, отхлынули внутрь. Однако напуганные солдаты стояли, как вкопанные, пока их не устыдили офицеры. Тогда воины устремились в дверь и в окна с противоположной стороны здания. Алексей с ними. Неожиданно под ноги полетели гранаты, которые называли бомбами. Они покатились по полу. Взрыв даже одной привел бы к страшным результатам. Увидя их, солдаты устремились прочь из здания, вмиг очистив пространство. Но ни одна не взорвалась. Один из солдат, осмелев, осмотрел бомбу и сказал:

— Господа-товарищи, они предохранители не вынули!

— Может, испугались, а может, и не знали, что надо, специалисты хреновы, — рассмеялся другой солдат.

— В любом случае, и им, и нам повезло, — сказал Алексей, устремляясь в следующий зал.

Солдаты небольшими группами выводили арестованных. Все вглядывались в их лица. Один из офицеров, повернувшись к Алексею сказал негромко:

— Ну и лица! Таких и в ночлежках не встретишь!

— Особенно анархи женского пола! — откликнулся Алексей. — Просто красавицы!

Оба усмехнулись, видя людей в грязных, рваных шинелях, с испитыми лицами, немытыми и давно нечесаными бородами. Полтора десятка женщин можно было с трудом отличить от лиц мужского пола.

— А вот на того матроса прошу обратить внимание, — сказал офицер. Его многие знают.

— Кто же это?

— Матрос Железняков. Свои его обычно зовут Железняк.

Облик этого анархиста с высоко поднятой головой надолго впечатался в память Алексею.

Между тем, обещанной борьбы насмерть не последовало. Все комнаты были очищены. Закрытой оставалась последняя. Оттуда раздался одиночный выстрел. Солдаты взяли ружья на изготовку. Выдавленная дверь раскрылась. На полу лежало окровавленное и неподвижное тело анархиста. На оголенных участках рук и шеи различались следы татуировки, какую делали обычно уголовники.

— Кто-нибудь стрелял? — спросил Половцов, глядя на подошедших преображенцев.

Они переглянулись. Все дали отрицательный ответ

— Не истратили ни одного патрона, господин генерал. Можете проверить.

— Значит, самоубийство. Это кто? — спросил он одного из задержанных.

— Асин, — ответил тот и неожиданно, вырываясь из рук конвоиров, стал кричать в сторону Половцова: — Он не самоубийца! Это вы его застрелили! Вы!

— Отведите арестованных в Таврический дворец. На съезд Советов. Пусть ими полюбуются, — спокойно отдал приказ Половцов. — Охранять здание поручаю отряду семеновцев.

Столица успешно прекратила деятельность гнезда анархистов. Правда, утором к освобожденной даче стали приходить рабочие соседних заводов. Большевистские лидеры требовали от семеновцев ответа, кричали, что так не оставят, грозили забастовкой. Посланного с объяснениями корнета толпа вытащила из машины и избила до полусмерти. Подобравшие его прохожие отвезли в госпиталь. Половцов приказал солдатам покинуть дачу.

Всего было арестовано пятьдесят девять человек. Некоторые из них только накануне бежали из «Крестов». Половцову и Переверзеву пришлось оправдываться за свои действия перед съездом Советов. Сработала фотография убитого Асина. По характерной татуировке удалось выяснить, что Асин был известный вор-рецидивист, записавшийся в анархисты.

Матросы — кронштадцы устроили помпезные похороны уголовнику Асину. Много черных и алых знамен, оркестр. Над могилой красовался баннер со словами «Смерть палачам Половцову и Переверзеву». Несколько раз матросы врывались в приемную Переверзева, заплевывая ее шелухой от семечек. «Убьем, убьем, убьем!», — звучало на весь этаж. Защищать было некому. На убийство все же не решились.

Глава тридцать пятая. Малодушие

К радости россиян начало июньского наступления было успешным. Мощная артподготовка и перевес в численности личного состава привели к оставлению австрийцами передовых линий окопов. Русские потери были минимальны. Зато количество военнопленных, колоннами отправляемых на Восток, было очень значительным. За несколько дней войска прошли до тридцати километров в сторону юго-запада и освободили немало населенных пунктов.

На помощь австрийцам подходили немецкие войска. В тех местах, где немцы занимали оборону, резко возрастало сопротивление наступлению. Местами германцы начинали переходить в контрнаступления, иногда возвращали назад только что завоеванные русскими населенные пункты.

Во время одной из пауз между боями к Авдееву, расположившемуся среди небольшой рощи, подошел унтер-офицер Афанасьев.

— Господин прапорщик, разрешите обратиться. В голосе его была тревога.

— Говори, что случилось. Можно без формальностей.

— Обязан вам сообщить, что в полку зреет заговор.

— Какой еще заговор! Все было хорошо.

— Я присутствовал при разговоре нескольких рядовых нашей роты. Говорили, почему мы наступаем, когда третья пехотная дивизия не тронулась с места. Сидит себе в окопах. Солдатским харчем обжирается и никаких потерь не несет.

— Я знаю, что они отстали от нашего прорыва, но мне никто не говорил, что они отказались идти дальше. Так, что еще говорили солдаты?

— Еще говорили, что нам нужно созвать комитет. И хватит воевать! Мол, навоевались.

Не успел унтер договорить, как вдоль позиций покатилось раскатисто:

— Члены Полкового комитета, на совещание!

Мимо прошли несколько человек. Теперь от их решения зависели дальнейшие приказы командования.

— К сожалению, вы, унтер-офицер, были правы, — сказал Авдеев, обращаясь к младшему по званию на «вы», как положено по уставу, — мы докатились!

Спустя некоторое время Авдеев увидел, как ни на кого не обращая внимания, солдаты стали собирать оружие, вещи, выбираться из земляных укреплений и двигаться в обратном наступлению направлении, ни на кого не обращая внимания. Он побежал, чтобы обогнать идущих.

— Стойте! Вы куда? Приказа к отступлению не было!

Ничто не помогало. Все обходили его. Отодвигали его в сторону руками, если не удавалось обойти. На угрозу пистолетом показывали на ствол винтовки, недвусмысленно угрожая.

— Отойди прапор, — услышал он, — пристрелю!

К нему подошел прапорщик Измайлов, оказавшийся рядом. Он был слегка навеселе.

— Еще не слышал? Конец нашему наступлению. Комитет решил.

— Какого черта он решил! На виду у неприятеля! Нас даже в известность не поставил. Сволочи! У меня нет слов.

— Давай! — он достал припасенную наполовину выпитую бутылку, и налил вина в кружку, которая оказалась при нем. — Так будет легче. Вино хорошее, не думай. От немца досталось.

Авдеев выпил. Почти сразу отлегло.

— Куда эта толпа движется? — спросил он, хотя понимал, что его приятель не знает ответа.

— Я так думаю, они хотят отсидеться в немецких окопах, которые мы оставили позади. По крайней мере, так думают те, кто их ведет.

— Они же не думают. Скотские чувства руководят ими! Как животные. Страх, усталость, желание выжить любой ценой.

— Вот последнее им скорее всего не удастся.

Прибежал вестовой.

— Вам приказ от начальника дивизии. Позиций не оставлять, приготовиться к отражению атаки австрийских войск.

— С кем держать оборону? Рядовые бежали.

— Приказ держать оборону с наличными силами.

Измайлов ушел. Авдеев огляделся. То здесь, то там из окопов виднелись головы офицеров и нижних чинов.

— Не меня ищете? — вдруг прозвучал полный доброты голос унтера Измайлова. — Я здесь, с вами. А вот посмотрите еще, кто с нами! — и он показал стоящего за его спиной рядового Федотова.

Видя простого солдата, Авдеев даже растерялся

— Вы почему не ушли со своими? — спросил он его.

— Не свои они мне, господин прапорщик, — ответил Федотов. — Трусы. Малодушничают. Погибнем вместе, если по-другому нельзя.

Теплые чувства охватили офицера. Не все еще пропало.

Глава тридцать шестая. Бой

Оставшееся до сражения время использовали для того, чтобы поднести снаряды. Заряженные ружья из тех, что оставили отступающие, разложили так, чтобы можно было вести непрерывную стрельбу. Рядом уложили гранаты. Провели небольшое совещание. Решили, если удастся, продержаться до сумерек, а уж тогда отступать. Если не удастся, погибнуть героями. Решение было единогласным. Других предложений не было. Расходились мрачные. Никто не ожидал такого.

Германцы перегруппировались к вечеру. Начался интенсивный артиллерийский огонь. Снаряды давали то перелет, то недолет. Наконец, они стали ложиться в цель. Наша артиллерия отвечала слабым огнем. При этом прислуга перебегала от одного орудия к другому, чтобы противник не догадался о малочисленности защитников. Через некоторое время вперед двинулась вражеская пехота.

«Хорошо, что противник не поднял в воздух самолеты, — думал Авдеев. — Видимо, низкой облачности испугался. Они бы сразу увидели наши безлюдные траншеи».

Наконец, показались пехотинцы. Не раздумывая, как было условлено, Авдеев залег за пулемет. Ему помогал верный Федотов.

— Противник заходит справа! — указывал он, ловко расправляя пулеметную ленту. — Отползают! У вас хорошо получается, — хвалил он. — А теперь глядите туда!

Авдеев ловко управлялся с пулеметом. Хорошо научили в Питере. Слышны были и другие «Максимы». Изредка щелкали винтовочные выстрелы. Когда вблизи разорвался снаряд, прапорщик и рядовой вжались в дно окопа, понимая, что их засекли. Через некоторое время, когда огонь был перенесен на другой участок, они снова оказались у пулемета.

Неожиданно немецкие выстрелы стихли, наступила непривычная тишина.

— Я так думаю, — засмеялся Федотов, — немцу ужин привезли. Сейчас отдохнет…

— Отползаем! Послышался приказ. Орудия вывести из строя!

Остатки отряда поползли назад. Авдеев с Измайловым тащили за собой громоздкий пулемет. Когда от немецких позиций их стали отделять стволы деревьев, бежали в полный рост. Трудно было сказать, сколько пробежали они, пока не собрались вместе. Смеркалось. Отдохнули, перекусили, собрав у кого что было. Посчитали потери. Почти половина остались лежать в тех окопах.

— Скажите, — шепотом спрашивал Авдеев, — кто-нибудь видел прапорщика Измайлова?

— Погиб твой товарищ, — сказал грустно поручик. — У меня на глазах. Умер, как настоящему герою положено. Вот, и документы его я прихватил. Он достал содержимое кармана. Все сняли головные уборы.

Глава тридцать седьмая. Подведение итогов

Очередное партийное собрание на заводе проводилось спустя день после демонстрации. Чувствовалось возбуждение, бродившее в душах партийцев.

— На мой взгляд, — сказал секретарь партячейки Борис Уличанский, — наша партия осуществила задуманное. Мы были застрельщиками этого движения. Именно мы вывели на улицы тысячи рабочих и солдат. Под сотнями красных знамен. Наши лозунги и транспаранты безусловно господствовали. Буржуазное правительство было бессильно.

Не только правительство впало в растерянность, — продолжил он, — то же можно сказать и о руководстве Советов. Мы изначально выставляем лозунг «Вся власть Советам!». И на этой демонстрации этот лозунг был главным. Но каким Советам можем мы доверить самое ценное для революционера, власть? Советы поддерживают коалиционное правительство, эту смесь министров-социалистов с министрами-капиталистами. Первый съезд Советов испугался намеченной нами на десятое июня демонстрации. Опасаясь возможных конфликтов, к которым мы не были пока подготовлены, мы согласились перенести намеченную демонстрацию на 18 июня. И не ошиблись.

— Наша взяла! — сказал кто-то с места. — Никто решительно противостоять нам не может.

— Так и дальше держать!

— Еще напор, и нам перейдет вся власть!

— А как власть возьмем, так начнем осуществлять планы великого Карла Маркса, — размечталась Надежда Гаврилова, — осуществлять мировую революцию. Мы этим буржуям еще накостыляем!

— Всё вы правильно понимаете, — резюмировал Уличанский. — И наша задача продолжить борьбу. Политическая обстановка складывается в нашу пользу. Правительство в очередной раз не может найти в себе согласия. Теперь из-за украинских событий. Я просил дать справку по национальным отношениям Петрова Евгения.

Евгений прошел к столу. Все знали его как человека, глубоко интересующегося международной политикой и национальными отношениями.

— Товарищи, — сказал он. — По поручению Бюро я внимательно следил за событиями в стране. Они очень непростые. Особенно активизировались националисты на всем пространстве бывшей Российской империи. Это не случайно. С одой стороны, национальности, жившие под прессом самодержавия, стали добиваться большей самостоятельности под влиянием идей Февральской революции. С другой стороны, Все национальности почувствовали слабость власти Временного правительства. Финляндия переходит от требований автономии к требованию независимости. И Правительство колеблется. Польский вопрос так же может быть решен положительно. Тем более, что Польша нами фактически потеряна, она оккупирована войсками Германии.

Но более всего нас интересует Украинский вопрос, — продолжил Петров. — Власть созданной там буржуазной Центральной рады усиливается. На днях Крестьянский и Воинский съезды Украины поддержали самочинное введение автономии. Десятого июня на Всеукраинском войсковом съезде Винниченко зачитал Универсал к Украинскому народу. Он требует широкой автономии. Но мы знаем, что автономия обычно превращается в промежуточный этап на пути к независимости.

— Не можем мы потерять Украину! Так вся страна распадется, — вырвалось у кого-то с места.

— Вот-вот, продолжил Евгений. — Именно так рассуждают во Временном правительстве. И в нем наступил кризис. Те, кто пытается сдержать Украину, и те, кто потворствует движению к самостоятельности, они непримиримы. Правительство заколебалось. Кадеты, не согласные на автономию, готовятся выйти в отставку.

— Этим ослаблением правительства мы не имеем права не воспользоваться, — прервал докладчика Уличанский. — Мы должны на этот раз организовать не простую демонстрацию, а вооруженную. Это и есть наша задача. Нужно поднять солдат запасных полков Петрограда. В первую очередь, Первый пулеметный полк. Он колеблется. Агитаторы от нашей партии там уже действуют. А в этом полку одиннадцать тысяч солдат. Сила! Каждый партиец нашей ячейки получит индивидуальное поручение.

Глава тридцать восьмая. Лирика воды

Лена и Алексей встречались все чаще и чаще. Их тянуло друг к другу. Оказалось, что политика только предлог, чтобы найти друг друга. Июнь близился к завершению. Алексей пришел к своей девушке через день после демонстрации. Природа награждала людей своим блаженным видом за все неприятности от жизни в обществе. Ясное небо, проблески водной глади на горизонте. Цветущая зелень. Грохот войны не доходил сюда. И особый летний душистый воздух. Она дожидалась его на улице перед домом.

Лена была в легком открытом платье. Алексей в широких тонких брюках и светлой рубашке, закатанной до локтя.

— У меня есть заманчивое предложение, — сказал он, подходя и беря ее за руку. — Возьмем лодку на прокат. Когда еще будет такая возможность!

Лена сияла. Предложение было ей очень приятно. Хотя и дел было много.

— Я сейчас спрошу у мамы. Думаю, она согласится.

Она сбегала домой и почти сразу вернулась.

— Ну как? Разрешила?

— Сказала, что с Алешей хоть на подводную лодку. Полюбила она тебя.

— Тогда бежим. Прокат еще работает.

Через некоторое время они, уместившись в лодке и заплатив вперед на два часа, были на середине реки. Гладь воды была ослепительна. Алексей сидел на веслах, Лена расположилась на корме. Говорить можно было о чем угодно. Они доверяли друг другу и были одни.

— Как тебе такая прогулка, — спросил Алексей

— Очаровательно, — сказала она. — Не хочется думать ни о чем плохом. Хочется петь. Но я не буду, потому что время не для пения. Война. Похоронки приходят. Женщины так терзаются!

— Ты мне все больше нравишься, — сказал он негромко. — Душа у тебя чистая. А у меня не все ладится, — перевел он разговор на другую тему. И по лицу пробежала тень грусти.

— Что-то не так? — забеспокоилась она.

— Придется мне покидать Петросовет. Чужим становлюсь. Поднял на заседании вопрос о порядке формирования Совета. Сказал, что мы — всего лишь общественная организация, а значит, не имеем права на власть. Что мы — пятое колесо в системе управления. И как общественная организация мы имеем право только высказывать свое мнение, но не править. Руководить — дело правительства. Мы и не парламент, потому что представляем небольшую часть всего населения страны. Мы только создаем помехи для власти, отчего страдает вся страна.

— С тобой не согласились депутаты?

— Не то слово! Обрушились водопадом. Стыдили, устрашали. И я понял, что при перевыборах меня вытеснят.

— Не переживай! — она ласково коснулась его руки. — Будешь, как прежде, работать на заводе.

— Там, на заводе, я приносил реальную пользу. А здесь — бедлам! Бестолковая говорильня. Место, чтобы отлынивать от физической работы и от армии.

— Леша, я тебя поддерживаю. Кто-кто, а я вижу каждый день, как огромное количество крепких мужчин штаны протирают! Тебе в их рядах тесно. Но ты можешь перейти в редакцию какой-нибудь газеты. Я читала несколько твоих статей. Хорошо получается.

— Это лишь дополнительное занятие, подспорье. Меня держат как нештатного корреспондента. Не основная работа. Я хочу проситься на фронт. Там мое настоящее место.

Лицо Лены погасло. Боль и страх на время охватили ее. Но скоро эти ощущения прошли.

— Мне очень жаль будет расставаться с тобою, если ты примешь такое решение. Но я все понимаю. Твое сердце просится туда, где решается судьба моего народа. И я не буду отговаривать тебя.

Они улыбались друг другу. Лодка еще долго делала круги по зеркалу воды.