Тарикат

Виталий Бриз (2024)

Меня зовут Нурислам аль-Мисбах, что означает «светоч Ислама». Это имя избавило меня от рабского ошейника, но не смогло оградить от дальнейших превратностей судьбы. Теперь я — наемный убийца. Безумный старик, моя первая жертва, на последнем издыхании передал мне засохшую косточку хурмы, назвав ее даром Всевышнего. Она стоила мне жизни. Я очнулся в старой заброшенной могиле на краю пустынного оазиса — едва живой и утративший память. Всё, что у меня осталось, — та самая злополучная косточка хурмы. Моя единственная надежда снова обрести себя…

Глава 2

15-й год Хиджры

Сук аль-ислам, крупнейший рынок в Медине, был похож на огромный гудящий улей. Он начинался у дома молитвы аль-Ид и тянулся до древних могил Бану Саадат, что близ горного склона аль-Вида к северу от города. Это место, называемое Джарар Сад, Посланник, да благословит его Аллах и приветствует, повелел сделать частью рынка, значительно расширив его границы.

Обширное пространство, напрочь лишенное строений и даже навесов, было битком набито разношерстной толпой. Среди чистейших белых одеяний взрослых мужчин то тут, то там виднелись красные камисы¹⁰ мальчишек, еще не достигших совершеннолетия. Среди головных уборов преобладали чалмы, чаще черного цвета, хотя иногда попадались и желтые. Некоторые жители Медины предпочитали бурнусы¹¹, чем резко отличались от асхабов — сподвижников Пророка.

Торговцы раскладывали свои товары прямо на земле. Среди продуктов особо выделялись горы фиников, мешки с пшеницей, сосуды с молоком и творогом. Чуть далее аль-баззаза предлагали одежду и ткани для различных домашних потребностей. Для лошадей и прочего домашнего скота на Сук аль-ислам было предусмотрено особое место, известное как Баки аль-хайл.

Торговцы Медины, когда пришел Посланник Аллаха, были худшими из людей в вопросах меры. Они часто обвешивали и обманывали покупателей, чем наживались на их нужде. Однако ниспосланный Аллахом аят «Горе обвешивающим» заставил их быть более сознательными в этом вопросе.

Пророк нередко сам появлялся на базаре, что-то покупал, общался с асхабами и возносил дуа¹², чтобы их торговля была благодатной. Наряду с этим он вместе с мухтасибами инспектировал рынок. В обязанности проверяющих входило следить, чтобы торговцы не обвешивали и не обманывали покупателей, соблюдали чистоту и не нарушали общественный порядок.

Протискиваясь в разгоряченной толпе, я бросал быстрые цепкие взгляды по сторонам и чутко вслушивался в какофонию звуков. Нищий-сектант мог объявиться где угодно, и я не имел права его упустить.

Накануне вечером Хасан ибн Аббас, мой благодетель и наставник, повелел явиться в его покои.

— Аллах милостив к тебе, Нурислам, — сказал Хасан, и его взгляд проник в самую душу. — Он дарует тебе возможность доказать свою любовь и верность Ему.

— Почту за честь отдать жизнь во имя Всеблагого, — я поклонился наставнику.

— Твоя жизнь в руках Всевышнего, — неодобрительно покачал головой Хасан. — И лишь Он вправе распоряжаться — жить его рабам или умереть.

— Склоняюсь перед волей Аллаха.

Учитель на мгновение прикрыл глаза, складки на его лбу разгладились, а тон смягчился.

— Совет старейшин братства решил, что ты готов к испытанию.

Я продолжал молча глядеть на учителя, стараясь сохранять хладнокровие, хотя внутри меня рождались противоречивые чувства.

— В Медине недавно объявился нищий старец. Он ходит по рынку в разгар дня и сеет смуту среди правоверных своими речами. Его грязный язык называет нашего праведного халифа Умара захватчиком, а власть его — незаконной и противной Аллаху. С каждым днем этот лживый пес собирает вокруг себя все больше народа, и старейшины опасаются возможных волнений. Тебе выпала честь покарать безумца-еретика, возвысив себя перед ликом Создателя и доказав преданность нашему священному долгу. После благополучного завершения дела ты станешь полноправным членом братства — карающим клинком Аллаха.

Я даже перестал дышать, внимая каждому слову наставника.

— Вот твое оружие, — Хасан извлек из-за пояса джамбию в ножнах из темной, местами потертой кожи и протянул кинжал мне.

Я трепетно, с большим почтением принял клинок. Рукоять из слоновой кости, потемневшая от времени, идеально легла в мою ладонь. Я медленно, с замиранием сердца, вытащил джамбию из ножен. Тусклый свет масляного светильника отразился в витиеватом волнистом узоре клинка.

«О Владыка, да это же аль-димашик!» — словно завороженный, я не мог оторвать взгляд от причудливых линий на темной стали.

— Будь осторожен, лезвие напитано смертельным ядом, — нарушил молчание наставник. — Достаточно одной царапины, чтобы жертва, терзаемая жуткими мучениями, скончалась в течение нескольких минут.

Мое сердце бешено заколотилось. Я знал, что аль-димашик — это легендарный клинок, изготовленный из чрезвычайно редкой стали, обладающей невероятной прочностью. Но яд — это было уже слишком. Моя готовность к испытанию слегка ослабла, так как никогда раньше я не сталкивался с таким опасным оружием. Если не буду осторожен, то могу стать жертвой своего же клинка. Но это была хорошая возможность доказать преданность вере и самому наставнику. Поэтому я лишь ответил:

— Я буду осторожен, учитель. И не дам ему одержать верх.

Насилу оторвавшись от созерцания кинжала, я аккуратно вложил клинок обратно в ножны и заткнул за пояс.

— Кара Аллаха должна настигнуть подстрекателя прилюдно, чтобы каждый убедился: Всевышний не прощает тех, кто сомневается в наследниках Его посланника, продолжателях его великой миссии.

Я склонил голову в знак того, что всецело понял и принял наставления Хасана.

— А это, — учитель положил передо мной темный шарик размером с нут, — на случай, если тебя поймают.

Я перевел недоуменный взгляд с горошины на Хасана, ожидая пояснений.

— Мы не можем предать гласности существование и миссию нашего братства. Есть вещи, которые должны оставаться тайной для простого народа. Если поймешь, что тебе не сбежать и секреты братства будут под угрозой, — просто раскуси алмут алфори¹³, и Аллах заберет тебя к себе — в Дар аль-мукама¹⁴.

Я шумно, почти со стоном вздохнул, решив зашить пилюлю в ворот риды¹⁵ поближе к горлу, чтобы в случае чего, было легче дотянуться до нее ртом.

— Иди, сын мой, и да пребудет с тобой милость Аллаха! — сказал наставник, давая понять, что встреча окончена.

Запахнув полог покоев Хасана, я направился в уединенную каморку, где, по обычаю, мне следовало провести сегодняшнюю ночь. И уж точно я не мог услышать слов учителя, произнесенных тихо в полном одиночестве:

— Надеюсь, мы еще свидимся, мой мальчик… ИншАллах.

***

Я лежал на жестком матрасе, застеленном покрывалом из верблюжьей шерсти, и тщетно пытался заснуть. Тело и душа трепетали от волнения, которое нарастало с приближением испытания. Три долгих года я ждал этого дня. Мечтал, грезил наяву и во сне, как наставник накидывает на меня риду члена братства и вручает джамбию, изготовленную специально для меня. Я — карающий клинок Аллаха, разящее копье гнева Его, посланник смерти и ужас грешников! Аллах велик!

Тело словно горело изнутри, жажда поглощала все мысли. Я протянул руку и нащупал в темноте глиняный кувшин. Пил долго и жадно, словно измученный путник в пустыне, наконец добравшийся до оазиса. Насытившись, я откинулся на покрывало, положил руки под голову и погрузился в воспоминания.

После того как Умар ибн аль-Хаттаб совершил погребальный намаз, а тело муаллима завернули в кафан и опустили в могилу в комнате Аиши рядом с усыпальницей Пророка, я почувствовал, что внутри меня что-то оборвалось.

Я бродил по улицам Медины не зная, куда идти и что делать, и чувствовал себя потерянным и одиноким.

«Почему, Аллах, ты забрал его у меня?!» — спрашивал я, поднимая глаза к небу. Но небеса молчали.

Опомнился я, слоняясь по рынку — малолюдному в тот траурный день. Взгляд зацепился за лотки с одеждой и тканями, и я, не задумываясь, приблизился, чтобы получше рассмотреть товар. Мое внимание привлекли шерстяные абы — редкое одеяние среди асхабов. В памяти всплыл образ муаллима, облаченного в свою любимую фадакийю¹⁶, которую праведный халиф носил постоянно, чем выделялся на фоне сподвижников Пророка и был везде узнаваем.

— Ас-саляму алейкум, юноша, — голос торговца застал меня врасплох, вырвав из цепких лап воспоминаний.

— И тебе мир, господин, — рассеянно произнес я, глядя на мужчину, который, казалось, появился из ниоткуда.

Хищные черты лица, орлиный нос, густые вздернутые брови и пронзительный взгляд глубоко посаженных темных глаз придавали ему отнюдь не торгашеский вид. Я несколько раз моргнул, чтобы удостовериться в реальности стоящего передо мной человека.

— Вижу, тебе приглянулась эта аба, — продолжал торговец с известной долей лукавства. — Шерсть лучших верблюдов Аравии, да будет мне Аллах свидетелем! Бери, не пожалеешь!

— У меня совсем нет денег, — смутился я, — простите. Я лишь вспомнил своего наставника, который носил точно такую же фадакийю…

— Погоди, неужто твой учитель — сам Абу Бакр ас-Сиддик, да будет доволен им Аллах?

Имя муаллима, произнесенное вслух, заставило меня вздрогнуть и на мгновение погрузиться в пучину скорби. Но голос торговца вновь вернул меня к реальности.

— Твой учитель был великим человеком, и, я уверен, Аллах приготовил для него достойное место в раю, — совершенно другим тоном произнес мужчина, пристально глядя на меня, отчего мне вдруг стало не по себе. — Я многим обязан ему, — продолжил торговец после небольшой паузы. — И почту за честь, если ученик праведного халифа согласится принять сей скромный дар в память о своем учителе.

Мужчина протянул мне абу, которую я рассматривал минуту назад.

— Я не…

— О Всевышний, неужели Ты позволишь этому юнцу обидеть почтенного человека?! — то ли в шутку, то ли на полном серьезе воскликнул торговец. — Повернись, я помогу тебе примерить фадакийю, поглядим, как она сидит на тебе.

Не дожидаясь ответа, мужчина с силой развернул меня спиной к себе и накинул на плечи абу. Расправляя складки, он незаметно для меня коснулся пальцем какой-то точки на шее. Я почувствовал, как меня затошнило и закружилась голова. Мир перед глазами поплыл, а затем и вовсе исчез.

***

Очнулся я от нежного прикосновения. Два огромных черных глаза взирали на меня с близкого расстояния, вызывая трепет и волнение. Смуглая кожа лица, аккуратный чуть вздернутый нос, красивой формы губы, застывшие в полуулыбке. Пышные темные локоны склонившейся надо мной девы ниспадали на мою грудь, приятно щекоча кожу. Прекрасная незнакомка ласково и неспешно гладила мои волосы, отводя непослушные пряди со лба, и смотрела на меня с таким обожанием и преданностью, что я сильно смутился и заерзал на своем ложе.

— Где й-йя? — еле слышно произнес, отводя взгляд от завораживающих очей красавицы.

Незнакомка лишь загадочно улыбнулась в ответ и неожиданно позвала:

— Амина, неси скорее розовое вино для нашего господина, он пришел в себя!

Едва различимый шорох одежд, и в мое поле зрения впорхнула еще одна девица с золотой чашей в руках. В отличие от черноволосой с огненным будоражащим взглядом, Амина выглядела воплощением простоты и скромности. Темно-русые волосы, убранные в косу, открывали безупречно гладкую светлую кожу лба. Длинный ровный нос и выразительные скулы придавали облику девушки некую царственность, а спокойный открытый взгляд серых глаз вмиг смыл чувство неловкости и тревоги в моей душе.

— Твое вино, мой господин, — протянула мне кубок Амина. — Оно придаст тебе сил и прояснит разум.

— Кто вы такие и почему называете меня своим господином? — я принял кубок, однако не торопился пробовать напиток.

— Мы жены, ниспосланные Аллахом за твою праведную жизнь и служение Ему, — тем же теплым, полным нежности тоном ответила девушка. — Я — Амина, а это…

— Айна, мой добрый господин, — перебила Амину черноокая. — Мы призваны Всевышним, чтобы услаждать твою жизнь, любить и заботиться о тебе, — горячо промолвила красавица.

— Быть верными и преданными спутницами и хранительницами очага твоего, — добавила рассудительная Амина. — Испей же вина, мой господин, чтобы узреть истинный облик этого райского места.

Второго приглашения не понадобилось. Сладкие речи и неземная красота этих созданий вскружили мне голову. Опьяненный, я жадно припал к чаше и стал пить вино, надеясь погасить пожар, охвативший мое тело. Вкус вина был для меня неразличим, будто это была самая обычная вода. Однако я продолжал пить, не чувствуя насыщения и не в силах оторваться от кубка. А потом вдруг мое тело стало ватным и непослушным. Я выронил из рук чашу и завалился на спину. Что-то мягкое и теплое приняло мое обессилевшее тело. Веки вдруг стали невыносимо тяжелыми и закрылись сами собой. Я провалился в абсолютную черноту.

Сознание вернулось ко мне во время прогулки. В сопровождении своих прекрасных жен я шел по удивительной местности. Повсюду — куда ни глянь — изумрудная зелень причудливых растений переливалась в ласковых лучах солнца. Воздух, наполненный новыми, незнакомыми мне запахами, был удивительно свежим. Я остановился и вдохнул полной грудью, прикрыв глаза от удовольствия. «Милостивый Аллах, как же хорошо!»

Джаннат, а девушки уверяли, что мы и впрямь находимся в Райском саду, был поистине исполинских размеров. Мы часами бродили его тропами, наслаждаясь великолепием растительного мира, и ни разу не забрели в одно и то же место.

По пути мы встречали животных, в том числе и хищников, но они не обращали на нас никакого внимания, следуя своей дорогой. Птицы непрестанно заводили свои трели, и поразительно, что все это многообразие голосов выстраивалось в приятную, ласкающую слух мелодию. Воистину, все здесь устроено безупречно согласно воле Вседержителя!

Айна развлекала меня веселыми историями о жизни мнимых праведников, коих постоянно уличали в непристойностях. Мы с Аминой смеялись так, что я думал, нас хватит удар.

Напившись из ручья, мы сели передохнуть. Амина достала саламийю и, лукаво взглянув на меня, приложила к губам. Божественные звуки флейты унесли меня так далеко, что я потерял всяческую связь с этим миром. Я парил высоко в небесах, наблюдая за проплывающими мимо облаками. Воздух, плотный и мягкий, точно вата, удерживал меня словно пушинку. Легкое дуновение ветра укачивало, погружая в сон. Чарующая мелодия саламийи звучала отовсюду: я различал ее в тихом шепоте ветра и в лучезарном смехе солнца, в притворном ворчании грома где-то далеко на горизонте и в прохладных каплях дождя, нежданно пролившегося надо мной.

Я открыл глаза от прикосновения к моей щеке чьей-то мягкой и теплой руки.

Лучащийся заботой взор Амины нашел мои глаза:

— Трапеза готова, мой господин.

— БисмиЛлях! Да благословит Аллах пищу сию! — прочел я положенный дуа.

Стол был уставлен изысканными кушаньями, ранее мною не виданными. Грозди зеленых и синих ягод свисали из круглого блюда на высокой ножке. Круглые оранжевые плоды излучали приторный аромат, когда девушки очищали их от кожуры. Тонко нарезанные головки козьего сыра в сочетании с орехами и тягучей сладкой жидкостью, которую девушки назвали медом, были просто изумительны. Райское вино прекрасно дополняло трапезу, расслабляя тело и веселя душу.

Поблагодарив Аллаха за пищу, я откинулся на подушки — сытый и довольный. Девушки вдруг разом уставились на меня, затем переглянулись, и Айна, сладко потянувшись, поднялась и по-кошачьи, качая бедрами, неспешно направилась к центру шатра. Одновременно с этим раздались звенящие звуки бубна-рика, который вдруг оказался в руках Амины. Девушка стала ритмично стучать, а тело Айны живо откликнулось на мелодию — она начала танец.

Грациозные плавные движения ее гибкого тела, едва прикрытого полупрозрачной шалью, вызывали во мне доселе незнакомые чувства. Меня резко бросило в жар, сердце забилось чаще, а внизу живота возникло напряжение. Ритм бубна постепенно ускорялся, и тело Айны, казалось, связанное с инструментом незримыми узами, тут же подстраивалось. Игриво двинув обнаженным плечом, Айна бросила на меня взгляд. Мне почудилось, будто из-под ее длинных густых ресниц вырвалась молния и поразила меня в самое сердце. Кровь сильнее прилила к голове и низу живота, щеки полыхали, дыхание сперло. Я привстал с подушек и уставился на девушку немигающим взором, боясь пропустить хоть малейшее движение, ловя каждый ее вздох и взгляд. Рик выбивал уже какой-то безумный ритм, Айна кружилась подобно пустынному вихрю — лишь мелькали всполохи ее темных волос и розовой шали.

В следующий миг этот ураган налетел на меня и уронил на подушки. Айна прижалась ко мне своим гибким горячим телом и стала осыпать мое лицо и шею поцелуями. Вдруг девушка отстранилась, сползла с меня и пристроилась справа, лукаво улыбнувшись. Что-то коснулось моей левой щеки. Я повернул голову и поймал взгляд Амины — холодный, величественный и манящий одновременно. Девушка приблизилась и мягко коснулась губами моего лба. В отличие от горячих, дурманящих разум губ Айны, от ее поцелуя веяло свежестью и прохладой. «Лед и пламя», — мелькнула мысль, прежде чем эти божественные гурии целиком заполонили мой разум и тело, вознеся меня на вершины блаженства и неземных наслаждений.

Одному Аллаху известно, сколько дней — а может быть, лет? — провел я в райском саду, вкушая все сладости бытия, о которых только может мечтать человек. Я ощущал себя птицей в руках Господа Миров, которой не нужно заботиться ни о дне насущном, ни тем паче будущем. Телесные и душевные муки были мне неведомы в этом благословенном месте. Прошлая жизнь со всеми ее тяготами и страданиями, радостями и свершениями постепенно стала меркнуть, растворяясь подобно утреннему туману в первых лучах солнца. Я даже стал забывать себя… Единственное, что имело значение, — я есть!

Провалы в памяти, когда я вдруг ловил себя на том, что не помню, как оказался в том или ином месте, либо заставал себя за действиями, которых не планировал совершать, участились. Но и они не трогали меня… Ровно до тех пор, пока однажды, пребывая в очередном забытьи, я не встретился с муаллимом. Его взгляд, как и прежде, лучился добротой и мудростью. А еще он словно прорвал плотину в моей душе, и прошлое хлынуло все сметающим потоком, увлекая меня за собой.

— Уч-ч-читель… — горячие слезы потекли по щекам. — Н-но как?

— Аллах милостив, мой мальчик, — Абу Бакр отер соленую влагу с моего лица. — А ты здорово возмужал!

Я глядел на муаллима, не в силах поверить в это чудесное пришествие, и даже боялся лишний раз вдохнуть — вдруг наваждение рассеется?

— У нас мало времени, Нурислам, — взгляд и тон учителя резко переменились. — Слушай внимательно и запоминай.

Никогда прежде я не видел муаллима таким — зловеще серьезным. Я кивнул, поежившись от его пронизывающего взгляда.

— Аллах по великой милости своей дал тебе вкусить райских плодов, чтобы не только разумом, но и телом ты знал, что ждет благочестивого мусульманина за порогом смерти.

— Но… разве я не…

— Не перебивай! — грозно прервал меня Абу Бакр, так что у меня волосы на затылке зашевелились. И тут же продолжил совсем спокойно: — Дарующий вскоре призовет тебя обратно в мир, чтобы продолжил ты служить Ему. И даст тебе проводника, который научит и направит, дабы не сбился ты с пути истинного и порадовал Господина нашего. Всемилостивый открыл мне его имя: Хасан ибн Аббас. Повтори, чтобы я убедился, что ты верно запомнил, — муаллим требовательно посмотрел на меня.

— Хасан ибн Аббас, — неуверенно проблеял я.

— Так ты ценишь милость Аллаха?! Четче и громче!

— Хасан ибн Аббас! — от назойливости муаллима я начал закипать.

— Еще раз!

— Хасан ибн Аббас!!! — в сердцах выпалил я, сжав кулаки и зачем-то закрыв глаза.

А когда открыл их, с удивлением обнаружил себя сидящим на ватном матрасе. Рядом валялось покрывало из верблюжьей шерсти. Я стал осматриваться в надежде понять, где же я оказался. Тщетно. Грубые стены, покрытые смесью глины с соломой, одно крохотное окно, сквозь которое пробивались солнечные лучи, и плотный темно-синий полог, закрывающий вход, — все это я видел впервые в жизни. Рядом с лежанкой стоял ибрик¹⁷ и глубокая емкость для омовения, глиняная кружка и еще несколько закрытых сосудов неизвестного мне назначения.

Только я надумал подняться и выйти на улицу, как полог решительной рукой был отодвинут, и в комнату вошел мужчина. Я ахнул, признав в нем торговца с рынка, который подарил мне абу.

— Ты звал меня, Нурислам? — он оскалился, словно хищник, отчего по моей спине пробежал холодок.

— Й-йя…

— Ты кричал мое имя, словно муэдзин во время намаза, — расхохотался мужчина. — Неужели не помнишь?

Образ муаллима и его требовательный голос, призывающий меня повторить имя проводника, яркой вспышкой озарили сознание.

— Так ты…

— Хасан ибн Аббас, — опередил меня торговец. — Отныне я твой наставник и покровитель, — мужчина внимательно глядел на меня немигающим взором. — Ты готов послужить Аллаху?

***

Надрывающийся голос с дребезжащими интонациями вернул меня из воспоминаний обратно в шумный, галдящий мир.

–…да ниспошлет Всевышний кару на головы узурпатора Умара и его приспешников, что отняли власть у Али — брата и вернейшего соратника Пророка, мир ему!

Я решительно пошел на голос.

На небольшом пятачке, свободном от лотков с товарами, стоял нищий в зеленой потертой риде с множеством заплаток, грязно-серой небрежно повязанной чалме, босой и скрюченный. Старец опирался на сучковатую палку, активно жестикулируя при этом свободной рукой.

— Доколе будем терпеть сие бесчестие, вопрошаю я вас?! Или нет среди вас достойных мусульман, преданных рабов Господина нашего? — продолжал выкрикивать старик, срываясь на визг.

Толпа обступила нищего плотным кольцом. Я змеей проскользнул в первый ряд и занял место напротив своей жертвы. На земле у ног старика стояла глиняная миска, куда время от времени кто-то из сочувствующих опускал несколько монет. Я кожей ощущал витавшее в воздухе напряжение — семена нищего, похоже, нашли благодатную почву. Малейшая искра, и полыхнет кровавым заревом. Наставник предупреждал, что нельзя этого допустить. Ладонь непроизвольно легла на рукоять кинжала под плащом.

Нищий распалялся все больше, бешено сверкая глазами и брызжа слюной:

–…да будет Аллах свидетелем, что истину говорю я вам, братья и сестры, и за правое дело стою и стоять буду до самой смерти!

«Недолго тебе стоять, проклятый еретик», — злорадно ухмыльнулся я, шагнув в сторону нищего. Мир подернулся легкой дымкой, лишь ярко-зеленое пятно мишенью застыло перед глазами. Миг назад я стоял среди толпы, и вот я уже в шаге от цели. Старик не удостоил меня и взглядом, продолжая подстрекать народ.

— А вот и твое подношение, — я схватил нищего за плечо и воткнул джамбию аккурат между его ребер, ощутив, как клинок прошил мягкие ткани и пронзил сердце. — Гори в аду, лживый пес!

Прервавшись на полуслове, старик раскрыл рот, будто рыба, выброшенная на берег. Смесь ужаса и боли читалась в его взгляде. В попытке устоять нищий судорожно схватился за меня. Отстраненно и безучастно я наблюдал, как мутнеет его взор и жизнь утекает из тела.

Внезапно губы нищего расплылись в улыбке. Глаза перестали безумно вращаться и уставились на меня. Снисхождение и лукавство излучал его взгляд, а вовсе не предсмертные муки. А еще в их глубине я заметил пляшущие зеленые искорки.

— Я уже заждался тебя, Нурислам, отчего ты медлил? — тихим мягким голосом промолвил старик.

— Откуда тебе известно мое имя? — удивился я.

Старец закатил глаза, издав изумленный вздох.

— О Всевышний, и это все, что интересует тебя здесь и сейчас, на пороге вечности?

— Ты что, совсем ума лишился? Что за ерунду ты несешь?! — я попытался оттолкнуть старика и высвободить свой плащ, который он сжимал цепкими пальцами, но хватка его была железной.

Он уставился на меня так, что душа ушла в пятки: зрачки старца полыхали изумрудным пламенем. Его жуткий нечеловеческий взгляд словно держал меня за сердце, отсчитывая каждое биение.

— Шайтан! — в ужасе воскликнул я, но не услышал звука собственного голоса.

Не в силах больше смотреть в его отвратительное лицо, я отвел глаза в сторону. Пожилой мужчина в белой риде и черной чалме наклонился поднять монету с земли — да так и замер в неудобной позе. А вот мальчуган в алом камисе тянул за плащ рядом стоящую женщину, видимо, пытаясь привлечь ее внимание, — и тоже застыл, будто вкопанный. И куда ни глянь — одна и та же картина. Мир оцепенел в безмолвии, будто некто могущественный щелчком пальцев остановил течение времени.

Я медленно повернул голову в сторону нищего. Выражение его лица совсем не изменилось: все тот же ироничный взгляд горящих глаз и легкая улыбка на губах.

— Кт-то ты? — и снова я не услышал произнесенных слов.

— И опять неверный вопрос, — губы старца оставались неподвижными, но его голос звучал в моих ушах. — Абу Бакр воспитал на редкость глупого ученика.

Я уже не удивлялся осведомленности нищего, понимая, что передо мной не человек. Аллах мой заступник, Ему вверяю жизнь свою и склоняюсь перед волей Его…

— Хм, а ты не так безнадежен, мальчик. Хоть братство и сделало из тебя слепое орудие, но им не удалось погасить пламя любви в твоем сердце. Хвала Господу Миров!

Я все еще не понимал, к чему клонит старец, поэтому просто замер в ожидании.

— Ты спрашивал, кто я? Если угодно, я тот, кто указует тарикат¹⁸, которым тебе суждено пройти.

С этими словами нищий протянул ладонь, на которой покоилась небольшая косточка от хурмы. Сквозь ее тусклую оболочку пробивались искры, словно она светилась изнутри.

— Это аманат¹⁹, вверенный тебе Создателем, — пояснил старец. — Ты должен хранить его пуще жизни и, когда придет время, передать мусульманину Джалаладдину. Такова воля Владыки нашего.

— Но кто этот почтенный господин и где мне его искать? — спросил я, раздраженный манерой нищего говорить загадками.

— Я — лишь указующий путь, а пройти его ты должен сам. Для этого у тебя есть сердце, что дал тебе Всевышний: все ответы внутри, нужно только научиться его слышать.

Я осторожно, затаив дыхание, взял косточку и крепко зажал ее в кулаке, чтобы — не приведи Аллах! — не выронить. От косточки исходило приятное обволакивающее кисть тепло.

— Вахат Макфия… — услышал я неразборчивое бормотание старика, — неисповедимы пути Твои, Мудрейший!

— Ты что-то сказал? — обратился я к нищему, который стоял с отрешенным взором, улыбаясь собственным думам.

Взгляд старика тут же стал осмысленным, он лукаво подмигнул мне и, склонившись, прошептал:

— Беги, Нурислам, беги! — и с силой толкнул меня в грудь.

Я отлетел на несколько локтей и плашмя приземлился. Резкая боль пронзила спину, перед глазами заплясали яркие всполохи.

И тут мир ожил, заполняя звенящую пустоту в моей голове. Первое, что я услышал, были изумленные возгласы, переходящие в вопли:

— О Аллах!

— Он зарезал старика!

— Убийца!

— Хватай его!

В мгновение ока я непонятно как вскочил на ноги, с трудом удержав равновесие. В нескольких шагах от меня в луже крови замерло тело нищего. Рукоять кинжала, вся в кровавых отпечатках, торчала у него из груди. Но все взоры были прикованы отнюдь не к этому страшному зрелищу. Толпа глазела на меня. Их ужас, негодование, осуждение, гнев — все это кипело и переливалось через край. А несколько самых воинственных мужчин уже приближались ко мне.

Пульсация аманата в правой руке привела меня в чувство. Краем глаза я заметил брешь в толпе и молнией ринулся туда, позабыв о боли в спине. Смел прочь выскочившего наперерез мужчину, перевернул стоявший на пути лоток с финиками и нырнул влево, огибая вереницу всадников на верблюдах.

Я бежал так быстро, что временами казалось — вот еще немного и сердце просто выскочит из груди. Тело и разум сделались одним целым, и я со скоростью молнии менял направление и обходил преграды, неосознанно выбирая самый короткий путь. В сознании пульсировала одна мысль: «Выжить!» Не ради себя, но ради великой цели, которую доверил мне Создатель.

Я увидел, что через Северные ворота в город входит караван. Затеряться среди бесчисленного множества людей и животных было лучшим решением в этой бешеной гонке. Я сбавил темп и быстрыми шагами направился в их сторону. Каких-то пятьдесят шагов — и ловите ветер в пустыне…

Но тут что-то просвистело у меня над головой, и гибкая плеть крепко стянула грудь и плечи, остановив меня на бегу. Рывок — и я оказался на земле. «Сейчас меня до смерти иссекут плетью», — обреченно подумал я. Но это был кожаный хабил. Меня просто поймали, как норовистую лошадь, и протащили по земле. Я не мог видеть, кто меня тащит, но когда попытался встать, то следующий рывок вновь повалил меня на землю.

Когда я все-таки сумел поднять голову, то увидел над собой чернобородого бедуина на вороном жеребце, который внатяжку держал этот проклятый хабил, лишая меня свободы передвижения. А другие всадники тем временем заезжали с боков, видимо, намереваясь зажать меня в кольцо.

«Зарба²⁰!»

И тут передо мной встал образ Хасана, протягивающего мне черную горошину:

«Братство должно оставаться в тени, лучше смерть, чем разоблачение!»

Я потянулся к вороту риды, стараясь сделать это незаметно. И нащупав языком небольшое утолщение, впился в него зубами. Алмут алфори легко смялся под тканью, и ядовитые крупицы просочились через редкие волокна, наполняя рот нестерпимой горечью, а сердце — страхом.

К тому же нестерпимый жар опалил ладонь, в которой я сжимал косточку хурмы.

«Передай аманат Джалаладдину», — раздались в голове слова нищего.

Раздираемый противоречиями, я лишь крепче сжал кулаки и выкрикнул в бездонное небо:

— Иду к тебе, Аллах!

Горечь распространилась на весь рот, и я судорожно глотал ее, надеясь на легкую смерть. Яд начал расползаться по телу, и я чувствовал, как немеют руки и ноги. Следом пришло удушье. Я силился вдохнуть, но комок в горле не давал мне этого сделать. Хотелось разорвать себе горло, чтобы впустить живительный воздух, но руки не слушались. Мелкая дрожь сотрясала тело, постепенно набирая силу. Глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Мир закружился и стал меркнуть, пока не погас вовсе.

Примечания

10

Камис (араб.) — мужская рубаха.

11

Бурнус (араб.) — плащ с капюшоном.

12

Дуа (араб.) — мольба, прямое обращение к Аллаху. В отличие от намаза произносится в свободной форме на любом языке.

13

Алмут алфори (араб.) — мгновенная смерть.

14

Дар аль-мукама (араб.) — обитель вечного пребывания. Одно из названий рая в исламе.

15

Рида (араб.) — плащ, накидка.

16

Фадакийа (араб.) — аба, которую носил Абу Бакр ас-Сиддик — первый праведный халиф. Название, возможно, связано с местностью Фадак, которая расположена в ста пятидесяти километрах от Медины.

17

Ибрик — кувшин для омовения.

18

Тарикат (араб.) — дорога, путь. Так же назывались и братства суфиев (суфийские ордена).

19

Аманат (араб.) — вверенное на хранение Аллахом или людьми.

20

Зарба (араб.) — не очень грубое эмоциональное восклицание, аналогичное русскому «дерьмо».