Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2

Вилма Яковлева, 2020

В романе четыре главных героя и четыре сюжетные линии, которые постепенно сходятся в одну. События происходят в начале 90-х годов в Латвии, России, Боснии, Йемене и в середине 10 века до нашей эры в Древнем Египте. Все герои оказываются перед непростым выбором, который делит их жизнь на "до" и "после". Он идут по следам древнего библейского мифа, который превращается в запутанную детективную историю. Кажется, что прошлое может объяснить настоящее. Но прошлое становится настоящим. Роман в двух книгах. В первой книге – две части романа, во второй – третья часть. Содержит нецензурную брань.

«Спеши сказать среди молчанья!»

Плутует жрец,

Корыстен суд,

Крадет зерно учетчик урожая,

Добро сокрушено!

Глава угодий — вор,

Чиновник — во грехе,

Наставники — дурные речи молвят,

Нет места честности!

Кто знает — низвергает Правду,

тем навлекая бедствия на город.

Тот, кто имеет — низвергает Доблесть,

тем навлекая бедствия на душу.

Кому со злом предписано бороться —

тот нынче сам злодей!

Но покарать его — одной минуты дело…

Так покарай же!

Потом Ной просмотрел сводку преступлений за последний месяц, только что законченную писцом. Некий Паиабеджу ограбил женщину в Ипет-сут^[46]. Некие Кенпахека, Тхутисенбу, Собекмос устроили драку со смертельным исходом. Некто Хери был пойман у гробницы Саптаха^[47] в Долине царей. Некая Седжмефни, промышлявшая проституцией, усыпила и ограбила почтенного жителя. Другая проститутка, Бакет, заразила нехорошей болезнью целый квартал в западной части Фив. В третий раз попалась воровка Хедеткаш.

Ной почесал затылок. В сводке не было ни одного египетского имени.

Усеркаф допрашивал дородную женщину:

— Вы находитесь под присягой. Изложите свои обвинения.

Женщина засуетилась и выдала тираду:

— Мой муж пьет слишком много пива, особенно по вечерам. Он постоянно оскорбляет меня и бьет в присутствии нашей дочери. Бедняжка пугается. Врач засвидетельствовал следы от ударов.

— Преступление налицо. — Усеркаф зевнул во весь рот, даже не пытаясь скрыть свое равнодушие. — Скриб запишет ваши показания, и я передам дело в суд.

Следующим был пожилой торговец. Выпучив глаза, он стал сыпать обрывками фраз.

— Я ничего не понял. — Усеркаф дал знак писцу, и тот перестал писать. — Подумай, как яснее изложить свою жалобу и приходи завтра.

— Я не могу завтра.

— Тогда соберись.

— Хорошо. В тот день, когда я прибыл в Абидос, стояла очень жаркая погода…

— Боже мой! Короче!

— Одним словом, меня обокрали. Я сумел добраться до номарха и сказал ему: «Меня обокрали на твоем берегу, и так как ты князь этой стороны великого Та-Кемта отыщи мои деньги».

— И что он тебе ответил?

— Он сказал: «Если грабитель, который отнял у тебя деньги, принадлежит к моей стороне, то я возмещу тебе их из моего имущества, но сначала пусть найдут того грабителя».

— И кто же его должен искать?

— Не знаю. Я готов отдать на поиски десять хлебов и меру вина.

— Так, давай по порядку. Как называлось судно, на котором ты прибыл в Абидос?

— Название судна — «Явление в Семне».

— На судне ты нечего такого не заметил?

— Такого? Заметил. На мачте висел нубиец-кочевник, вниз головой.

— Я не об этом…

Разобравшись с посетителями, Усеркаф откинулся на стуле.

— Вот так каждый день. Сюда, в некрополь, стекает из города вся мерзостная пена. Воры, шарлатаны, мошенники, побирухи, плуты, обиралы. Бритоголовые актеры, выдающие себя за жрецов и обманом забирающие приношения. Способов обмана никак не меньше, чем могил на кладбище, — Усеркаф взял с тарелки молодой побег сахарного тростника и принялся его жевать. — Вконец одичавшие проститутки отдаются прямо у стен гробниц. Некоторые из них не разгибаются до темноты. Хорошо, что ночью приходят шакалы и дают им немного передохнуть. Мы не успеваем закапывать трупы. Шакалы разрывают мелкие могилы и поедают их. — Усеркаф выплюнул волокнистую зелень себе под ноги. — Ну, что скажешь? — он показал на листовки.

Нефер сложил листовки стопкой.

— Не знаю. Меня долго не было в Фивах. Это действительно отражает настроения в городе?

— Поверь мне, отражает. Пока есть что красть, народ крадет. Все видят, как обогащается знать, и каждый ищет свой путь к богатству. Самый простой путь — разворовать какую-нибудь гробницу.

— Гробницы разворовывают уже несколько столетий, — Ной тоже положил в рот побег тростника. — Еще Херихор был вынужден перенести тела царей в тайное место, чтобы их не выбросили на поругание собакам.

— То были преступления, теперь осквернение могил — печальная повседневность. Не помогают ни дозоры, ни круглосуточная охрана. Я поставил охранять захоронения специально обученных бабуинов. Страшные звери, взяток не берут. Но их скоро потравят.

Усеркаф рассказал, что за последний месяц было разворовано пять царских гробниц, четыре гробницы жриц Амона и около двадцати частных гробниц. Титус был вынужден послать в Некрополь комиссию, которая выяснила, что грабителей прикрывает сам начальник Западных Фив — Хетеппта. Но Буль Бур замял дело, отведя обвинение по чисто формальным причинам, поскольку разграбленными, как выяснилось, оказались не пять царских гробниц, а всего лишь три. Правда, факт ограбления двадцати частных гробниц замолчать не удалось. Усеркаф тщательно подготовил все документы, но Титус не счел их достаточным основанием, чтобы предать суду такого заслуженного чиновника, как Хетеппта. На следующий же день торжествующий Хетеппта собрал всю администрацию Города мертвых — ремесленников, надзирателей и стражу Некрополя и послал всю эту толпу на восточную сторону, где они устроили демонстрацию в защиту своего начальника, которого как бы незаслуженно оклеветали. Для Усеркафа это было уже слишком! Он заявил перед лицом свидетелей, что сообщит обо всем этом в Танис. Через несколько дней ему удалось арестовать очередную банду грабителей. Они дали показания, в том числе сообщили, кому предали часть награбленного. Хетеппту временно отстранили от дел. Но и против Усеркафа выдвинули обвинение в воровстве.

— Независимо от решения суда я подам в отставку и уеду в Танис, — заключил Усеркаф. — Честному человеку в Фивах делать нечего.

— В Танисе не лучше, — Ной пристально посмотрел в глаза Усеркафа. — Таисмет говорила тебе о своих планах? Ты с нами?

Усеркаф надолго задумался.

— Вы вступили на опасный путь. Но я тоже не могу больше жить без цели и смысла, а потом тихо уйти на Запад, в поля Осириса.

Когда Ной уже собирался уходить, в участок привели арестованных грабителей. Их было трое: крестьянин Асут, каменотес Хепи и ремесленник Ирамун.

Больше всего был перепуган Асут, поэтому Усеркаф допросил его первым:

— Рассказывай все, как на суде Осириса.

— Что рассказывать.

— Как вы оказались в гробнице?

— Когда стало нечем кормить детей, мы прекратили работу и потребовали денег. Но денег нам не дали.

— Кто не дал?

— Какие-то люди, которых, как они сказали, прислал сам чати.

— Чем вы занимались?

— Грузили баржи зерном.

— Где брали зерно?

— В закромах царя.

— И куда отплыли баржи?

— Мы слышали, что в западную протоку дельты.

— Ты не сказал этим людям, что в городе голод?

— Сказал.

— И что?

— Меня избили

Ной и Усеркаф переглянулись.

— Ты сможешь подтвердить все, что видел, — Усеркаф придвинул к нему лист папируса.

— Да. И не только я. Все, кто грузил баржи, могут это подтвердить. Нас обманули. Не заплатили ничего. Но я не умею писать.

— Я сам все напишу, а ты поставишь свою закорючку. Назови имена тех, кто работал с тобой.

Асут назвал.

— А теперь рассказывай, как вы проникли в гробницу.

Усеркаф и Ной слушали, как все трое на протяжении многих дней обдумывали план и воровали инструменты. Как потом подпаивали стражу и пробивали ход в подземную камеру гробницы.

— Погребение было защищено плитами и покрыто щебнем. Мы убрали щебень и отодвинули плиты. Под ними оказалась камера, а в ней известняковый саркофаг. Этот известняк, я знаю, он из мемфисских каменоломен.

— Что было написано на саркофаге?

— «Является и милостива к вам Амон-Асет».

Ной и Усеркаф опять переглянулись.

— Так, и что было дальше?

— Ничего. Это был кенотаф^[48]. Мы разжились только небольшой погребальной фигуркой. Я подумал, что ее нарочно оставили на саркофаге в насмешку над теми, кто проникнет в гробницу и найдет ее пустой.

— Где она?

— Что?

— Эта фигурка.

— Я швырнул ее в кучу мусора. Мы были очень рассержены и поэтому расписали стены всякими каракулями, нацарапали разные нехорошие словечки.

— Так. Завтра утром ты принесешь мне погребальную фигурку. А теперь можешь идти. Вы тоже — Усеркаф зло посмотрел на остальных, — и не дай вам боги еще раз попасться мне на глаза.

Выйдя из полицейского участка, Ной пересек Город мертвых по диагонали, сокращая путь к казармам фиванского корпуса. Бледный призрачный свет сумерек заливал многочисленные надгробия. По небу беззвучно проносились тени летучих мышей.

Луна осветила огромный барельеф лежащего шакала — символа местного братства жрецов, управляющих вооруженными стражниками и дрессированными животными. Пугающее изображение шакала присутствовало и на всех печатях гробниц, но это никого не отпугивало.

До самых казарм его преследовала мошкара, потом к ней присоединялись тучи ос, буквально кишевших в воздухе возле боен. От дурных запахов и едкой пыли перехватывало дыхание.

Стены казарм казались красными от факелов, чадивших в руках снующих чернокожих слуг.

Ной ждал. Только через полчаса нашли офицера, подтвердившего его личность.

Идя в сопровождении часовых вдоль длинных, приземистых строений, он профессионально всматривался в лица идущих навстречу воинов. Почти все они отличались от египтян. Черные — выходцы из южных стран, светлые — ливийцы и семиты. Ливийцы были высокого роста, подтянуты и костлявы, со светлой, как у египтян кожей. Семиты более приземисты и почти все горбоносы. Навстречу шли и совершенно незнакомые ему воины, черные с толстыми руками и ногами, огромным брюхом и свисающими на плечи длинными космами спутанных волос. К их спинам и лодыжкам были привязаны хвосты пантер.

Охрана казарм почти полностью состояла из шерденов — здоровенных парней с Севера, принадлежавших к народам моря, худощавых и хорошо сложенных. Они выглядели устрашающими, но редко участвовали в боях.

Ной знал, что когда фиванские цари начали освободительную войну против гиксосов, их войско состояло только из египтян. Это обеспечило победу. Что теперь? Можно ли в случае войны рассчитывать на весь этот сброд?

Ахмес, командир фиванского корпуса, принял Ноя в огромной комнате, ярко освещенной масляными лампами. Он носил искусственную бороду из овечьей шерсти, переплетенную металлическими нитями. Парик был сплетен в мелкие косички.

Ной сел на предложенный ему стул. Он знал Ахмеса много лет. Это был хороший и честный вояка. Но убеждать его участвовать в заговоре не имело смысла. Самое большое, на что Ной мог рассчитывать, — это нейтралитет корпуса в предстоящих событиях.

— Жрецы должны служить храмам, — рассуждал Ной. — Но храмы стоят на земле, в окружении беспокойного мира. Поэтому храмам нужно сильное государство, как государству — богатые храмы. Почему жрецы вмешиваются в мирские дела. Когда-то мы с тобой жили в великой стране, мы были знатны и сильны. Теперь сила первосвященника, который хочет объявить себя царем, уступает одному твоему корпусу.

— Все это пустые разговоры, — возражал Ахмес. — Когда я сидел в Эсне, я чуть не каждый день получал указания, что делать и что не делать. И каждую блоху из канцелярии дворца встречал с почестями, которые никогда не оказывали мне. Каждый папирус, присланный из Таниса, добавлял мне причин ненавидеть эту землю. Я хочу быть хозяином большой усадьбы и не зависеть от прихотей власти. Независимые Фивы дадут мне эту свободу. Ты говоришь о его первосвященстве как о самозванце. Но он защитил меня, когда из Таниса пришел приказ о моей отставке. Он благоволит ко мне.

— Ты ненавидишь не землю, а правление слабых людей в Танисе, — продолжал убеждать его Ной. — Сейчас по велению Титуса ты бросишь в них копье, но оно попадет в сердце Та-Кемт. На нашу древнюю землю придут другие народы и другие боги.

Ахмес слушал только из вежливости и нетерпеливо поглядывал на двери. В комнату вошли танцовщицы. Ахмес отдал распоряжение ординарцу. Когда танцовщицы вышли, он снова повернулся к Ною.

— Разве с ослаблением власти Таниса мы с тобой не стали более свободными?

— Свободы теперь больше, чем тараканов на кухне. Но скоро на Север придут ливийцы, а сюда, на Юг, нубийцы. И от твоей свободы останется обрезанный член.

Ною надо было встать и уйти, а он все говорил и говорил, пытаясь в чем-то убедить человека, который для себя уже все решил. Ахмес слушал его со снисходительной улыбкой на лице, из-за которой Ной стал сбиваться в тщетной попытке найти какие-то убедительные, но еще не высказанные слова.

Некоторое время они молчали. Ахмес по-отечески положил руку на плечо Ноя.

— Ты пришел вовремя. Сегодня я предпринимаю отчаянную попытку развлечься. — Ахмес скрестил ноги, наблюдая за вошедшей в комнату рабыней, разливающей вино. Когда она вышла, он протянул кубок Ною. — Только что причалили две лодки с музыкантами и танцовщицами, и еще третья, нагруженная всякими яствами, цветами и винами. Вздрогнем?

Они прошли в большой зал. Повсюду, на низких, покрытых подушками скамьях, сидели офицеры корпуса. Маленькие черные рабы из Нубии изо всех сил махали опахалами из страусовых перьев, создавая небольшой ветерок. Рабыни разносили на больших подносах еду.

Когда все заняли свои места, на середину зала выбежали девушки. На каждой был венок, косы украшены лентами и небольшими шариками. Зрители от восторга затопали ногами.

Девушки исполнили быстрый танец. Они откидывались далеко назад, доставая пол вытянутыми руками, а затем высоко поднимали ноги и неистово вращали бедрами.

Ахмес кивком головы подозвал к себе ординарца и, обведя широким жестом сумятицу, царившую в зале, приказал:

— Напои всех как следует. А танцовщицам обещай двойную плату, чтобы не расходились до утра. Или хотя бы до того, как последний из гостей завалится под скамью, — Ахмес подмигнул Ною. — Не уходи, человек должен жить сегодняшним днем и наслаждаться жизнью. Разве не об этом поют в Фивах на каждом углу?

Ною предложили выбрать любую танцовщицу по праву первой руки. Но ничего не выбиралось. От первых глотков вина ему стало тошно, и он покачал головой.

Внезапно в ярко освещенный круг ворвалась девушка со светлой кожей. На ней был легкий, ниспадавший мягкими складками белый хитон. Под прозрачной тканью мелькали контуры крепкого тела. Она подняла над головой бубен и резкими ударами привлекла внимание пирующих.

— Возьми ее, — предложил Ною уже отчаявшийся Ахмес.

— Кто она?

— Танцовщица при храме Астарты^[49] в Абидосе. Трахается в пользу алтаря, — Ахмес несколько раз хлопнул в ладоши, подбадривая танцовщицу. — Она считает свое интимное место святилищем, и, я тебе скажу, это действительно так. Ты прав, Азия уже здесь на подходе к Фивам. Но что в этом плохого? Ничего! Помнишь, как мы славно поимели азиаток, в этом, как его, в храме Кибелы? — Ахмес закатил глаза. — Мне никогда больше не приходилось иметь дело со столь ненасытными жрицами. До сих пор яйца болят. Надо признать, что культ нашей Исиды не так интересен.

Танцы закончились. Ной слонялся по казарме из угла в угол, не зная куда себя деть. Вино шумело в голове. Везде — на кроватях, скамьях, на полу — извивались, стонали и дергались голые тела. Одна танцовщица, измученная пьяным кавалером, орала, чтобы он кончал быстрее. «Когда же ты наконец спустишь, козел?! Ну давай, давай».

Ной равнодушно смотрел на царящий вокруг разгул. Сам он еще не утратил чувство меры и красоты. Хотя в походах, на отдыхе, бывало всякое. Выбор невелик — набить брюхо, выпить вина и предаться разврату.

Светлокожей танцовщицы нигде не было видно. Он немного поиграл в сенет^[50] с еще не пьяными, но уставшими от любви офицерами, и проиграл несколько золотых колец.

Финикийка появилась внезапно. Ее большие миндалевидные глаза мечтательно смотрели сквозь длинные ресницы. Ной подошел к ней вплотную. Она стала нервно теребить золотую бахрому на поясе.

— Мне приходится видеть много танцовщиц. Но все они не стоят тебя одной.

— Вот как! — финикийка резким движением развязала пояс и скинула хитон. Весь ее наряд теперь состоял только из золотого обруча на голове и сандалий на ногах. — В самом деле?.. — Она обвила руками его шею. — Посмотри на меня еще раз. Говорят, что я вторая среди красавиц Египта.

— А кто первая. — Ной глубоко задышал, пытаясь справиться с возбуждением.

— Таисмет, твоя жена. — Финикийка присела у его ног. Ее взгляд стал отсутствующим.

То, что произошло потом, сразило Ноя наповал. Когда спазмы утихли, он удивленно посмотрел на финикийку сверху вниз. Она явно не собиралась ничего выплевывать.

— Зачем?

— Ты захочешь увидеть меня еще раз.

Вечеринка закончилась. Ной вышел на террасу проветрить голову. Танцовщицы, закутавшись в плащи, спускались к берегу. Луна над рекой медленно умирала, приобретая темно-красный оттенок. На левом берегу все еще были видны величественные строения храмов Корнака и Луксора. А со стороны Некрополя доносился протяжный вой шакалов, выкапывающих тела бедняков, похороненных под тонким слоем песка.

Он проводил финикийку до лодок и вернулся. После свежего ночного воздуха в нос ударил тяжелый запах пота, духов и вина. Ахмес спал. Ной подошел к шкафу, вынул документы фиванского корпуса и разложил их на столе. Ему хватило всего нескольких минут, чтобы понять, что корпус представлял собой серьезную силу.

Нем вел размеренный образ жизни. Ему не было еще и сорока, но он считал, что уже прожил свою жизнь.

В его бороде и волосах серебрилась седина. Мужественное лицо избороздили многочисленные морщины; но глаза смотрели ясно. Единственно — складки вокруг губ выдавали глубокую печаль.

Он знал, что еще несколько лет, и он начнет подсыхать, как заготавливаемый на зиму финик. Потом из него сделают мумию и отправят в бесконечное плавание на Запад, в страну Осириса.

Много лет назад Нем был начальником стражи в Фивах. Во время смуты он ни во что не вмешивался, лишь поддерживал в городе порядок. Это спасло ему жизнь.

Теперь он целыми днями слонялся по дому и сильно набрал вес. Единственным его развлечением была еженедельная пьянка со старыми боевыми друзьями, которые зарабатывали тем, что отдавали своих рабов внаем, а сами бездельничали, шатались по городу и задирали всех, кто не выказывал им восхищения.

Подходя к пивнушке, Нем выпрямил спину и подтянул живот. Его израненное тело жестоко страдало от жары, а от постоянной усталости кружилась голова. Он повел широкими плечами и, изобразив на своем лице некое подобие улыбки, толкнул ногой дверь.

По нахлынувшему на него шуму и запаху Нем понял, что гульба идет полным ходом.

Его появление в кабаке было встречено веселыми выкриками. Ему сразу преподнесли кувшин вина, и он пил и пил, откинув голову, стараясь не пролить вино за воротник.

Осушив половину кувшина, Нем грузно осел на лавку возле стола. Отодвинув в сторону глиняные миски с остатками еды и отогнав надоедливых мух, он навалился грудью на край стола, чтобы незаметно отдышаться. Большинство посетителей играли в кости. Одна из костяшек, сделанная из таранной кости овцы, с глухим стуком подкатилась к его кувшину. Он взял ее, повертел в руках и покатил обратно.

Братство бывших стражников уже давно потеряло смысл. Когда-то на их сборищах кроме вина и женщин присутствовала надежда. Теперь никто толком не знал, что должно произойти. Все соглашались с тем, что так больше продолжаться не может. Но вместе со временем уходили силы и желание что-либо делать. Оставалось только топить злобу в вине.

Нем допил вино и прикрыл глаза. По мере того как хмель ударял в голову, возникало легкое волнение в душе, приводящее его в отчаяние своей скоротечностью. Он увидел себя еще молодым, лежащим в объятиях чернокожей женщины, услышал пение птиц и далекую музыку. Впереди был целый мир, волшебный богатый мир.

Но эти ощущения быстро прошли и от выпитого вина на него навалилась еще большая усталость. Вино было кислым, и, чтобы отбить оскомину, он стал задумчиво грызть подобранный на столе стебель чеснока.

Он вспомнил разговор со старым спившимся жрецом: «Тем, кто пьет только воду, знакома лишь грубая природа вещей. А тот, кто пьет вино, получает крылья, чтобы летать около вечности. Опьянение освобождает дух из темницы человеческого тела».

«Значит, смерть — это вечное опьянение, — подумал Нем. — Не так плохо».

За соседним столом два торговца обсуждали удачную сделку с лошадьми. Лошади были куплены в Египте и переправлены в Иудею. Оказалось, что хорошая лошадь в Иудее стоит сто пятьдесят сиклей. Нем лениво подумал, что он тоже мог бы торговать. Но зачем?

В кабаке появились местные красавицы с длинными, окрашенными оранжевой хной ногтями и томным взглядом обведенных сурьмой глаз.

Вслед за ними в кабак вошла его старая подруга Хатхорити. Ее тело с ног до головы было обернуто в грубую льняную ткань, расшитую бисером, голова плотно повязана платком, концы которого свисали на плечи и спину, дешевые украшения гроздьями ниспадали на грудь.

Порыв ветра с грохотом захлопнул за ней дверь.

Увидев Нема, она помахала ему рукой.

— Будь жив, цел и здоров^[51].

Нем нехотя встал и пригласил ее сесть рядом.

— Откуда ты взялась, дитя погибели?

Хатхорити с издевательской улыбкой оценивающе разглядывала его. Нем понял, что она им не довольна.

— Откуда? — переспросила она. — Приплыла с того берега. Не бойся, я еще не поселилась там навсегда. Лодку отнесло немного в сторону, в район северных окраин. Думала, что уже не застану тебя.

— Я сегодня начал поздно, поэтому не ушел рано.

— Плохо выглядишь. Твои мутные и пустые глаза смотрят на чужих жен, а сердце твое развратное.

— Это старость. Я перестал ездить на купание. К реке не подойдешь, все побережье застроено новыми домами. А дорога за город слишком пыльная. Только иногда на рассвете я выезжаю верхом, чтобы ненадолго ощутить себя вновь молодым и сильным. Ты хочешь составить мне компанию?

— Не обо мне речь, — в голосе Хатхорити прозвучало легкое кокетство.

Нем улыбнулся:

— Ты ведешь себя как молодая дурочка, которой вихрем задрало одежды!

— Тебе надо жениться.

— Спасибо за совет. Моя жизнь течет под знаком привычки, и меня это вполне устраивает.

— Тогда я предлагаю тебе другое. Ты должен исполнить волю богов.

Нем скривился:

— Каких богов! Все они повернулись к Египту спиной.

— Это все из-за вас. Пьянь подзаборная. — Хатхорити осуждающе оглянулась через плечо. — Вы тут сидите и пьете, как будто ничего не происходит. Как вы вообще можете пить эту кислятину?

— Вино не кислое, кислая вся наша жизнь! — Нем отхлебнул из кувшина. — У меня в горле все еще першит от пыли Кадеша.

— Пей лучше пиво. Пьяный от вина падает лицом вниз, а пьяный от пива — лицом вверх и может разговаривать с богами.

— Мне нечего им сказать.

— Я вижу, что ты готов пропить и прокутить не только эту, но и ту жизнь.

— У меня мало что осталось в этой жизни. Как и самой жизни. Вино оживляет воспоминания, Мне видятся волны, бьющие о борт корабля, и слышны голоса людей, которых уже нет на свете.

— Это обман.

— Я хочу быть обманутым. Что-то во мне горит, там внутри.

— Выпей облегчение живота. Я приготовлю тебе смесь из коровьего молока, чеснока, зерна и меда.

Ной поморщился.

— Горит не в желудке, а выше. Какая-то ярость вскипает во мне против всего, что происходит в городе.

— Это в сердце? Тут я бессильна. Только золото убивает все дурное в груди.

— И еще мне больно сидеть. А пастух ануса^[52], которого я знаю, очень стар.

— Я тебя вылечу, — Хатхорити мгновенно соскользнула с лавки и опустилась на пол около его ног, сделав правой рукой отвращающий знак. — Остальное потом. Приходи ко мне завтра утром.

— В остальном я здоров.

— Этого нам знать не дано. Как не дано знать, что будет с Египтом.

— Да. Мирный поток времени прервался, — покачал головой Нем. — Египет теперь как смрадный мертвый лев, лежащий между двух пустынь!

— А может лев только спит. Как спишь ты и твои солдаты.

— Мы выполнили свой долг. Нам не в чем себя упрекнуть.

— Вы должны дать дыхание жизни тем, кому его не хватает.

Нем вздохнул.

— И это все, зачем ты пришла? — он внезапно ощутил уже давно не посещавшее его чувство беспокойства. — Я многое видел, многое знаю и не хочу ни во что ввязываться. Демоны больше не властны надо мной.

— Почему все, что я говорю, ты всегда принимаешь на свой счет. Ведь я говорю об отвлеченных вещах. — Помолчав, Хатхорити встала из-за стола и открыла дверь в сад. — Какая у вас тут скука по вечерам!

Нем кинул последний взгляд на бедра женщин, задрапированные в прозрачную ткань, и лениво поплелся вслед за ней.

«Он хочет покоя! — продолжала бубнить Хатхорити. — Ему нечем себя упрекнуть… Всякий путь человека прям в глазах его, но только Господь взвешивает сердца».

— Хватит меня грузить, — рассердился Нем.

— Народ вымирает, — вскинулась Хатхорити. — А тебе и горя нет? Люди уже ни во что не верят. Только Исида сохраняет доверие людей.

— Отстань от меня. Да, мне все равно. Но равнодушие человека ничто по сравнению с равнодушием вечности.

— Я хочу тебе сказать вот что: грядет Исида, она сама наденет на себя пхент^[53] и займет место на царском престоле, сначала Верхнего, а потом и всего Египта. И мир изменится к лучшему.

— Женщина на престоле Та-Кемт? Это противно богам.

— Она сама и есть Бог.

— Я никогда не поверю, что Исида низойдет до трона, чтобы управлять людьми, а не их судьбой. Лучше скажи, о ком идет речь.

— Ха! Оказывается, ты все еще видишь ясно, понимаешь тонко, судишь трезво. Может, и силы у тебя еще остались?

— Не для тебя, старуха.

— Я и не надеялась. Мое время прошло. Я говорю о Таисмет, жене Ноя, внучке божественной Амонасет. Она потомок древней линии египетских фараонов, начиная с царицы Хатшепсуп. И я могу это доказать.

— Я так и думал. Твоя воспитанница, конечно, прекрасная женщина. Но ты хочешь ей зла.

— Ее призывают боги.

— Оставь эти россказни. Говори по существу.

— В этом году жрецы храма Исиды в Абидосе готовят грандиозную мистерию здесь, в Фивах. В первый или четвертый день прибывающей луны после новолуния статуя Исиды приплывет в Фивы на храмовом судне. Надо сделать так, чтобы на берег в образе Исиды вышла Таисмет. И чтобы она смогла занять трон.

У Нема от удивления расширились глаза. Он несколько раз порывался что-то сказать, но слова застревали в горле.

— Ты, ты и все вы, кто это придумал, сошли с ума, — наконец прохрипел он. — Кто в это поверит!

— Когда корона окажется на голове Таисмет, злые языки умолкнут. Весь народ, вся номовая знать, весь фиванский клир, все чиновники согнутся перед новой властью. Покрытому славой победителю они целуют ноги, пусть даже он придет к ним по колена в крови.

— Я не хочу в этом участвовать.

— Захочешь! Еще год-два и твое лицо станет желтым, как древний папирус. Поспеши!

— Почему я?

— В молодости ты был храбр до безрассудства. Теперь ты стар, а значит, терпелив. И это хорошо. Прольется кровь. Но тебе ведь к этому не привыкать.

— Кто еще знает об этом замысле.

— Кроме Таисмет и Ноя еще пять человек.

— Фиванский корпус?

— Там одни наемники. Они пойдут с теми, кто больше заплатит.

— Нубийский корпус?

— Он в жалком состоянии, но пойдет за своим командиром.

— Я должен подумать.

— Думай, но не очень долго, — Хатхорити лукаво прищурилась, показав кончик языка между зубами. — А ты еще ничего.

Нем опустил голову и сказал с оттенком грусти:

— Я позвал бы тебя в свой дом, но зачем нам это?

— Приди ко мне завтра после заката солнца. Я приведу к тебе девушку, какой у тебя еще никогда не было. И вылечу твой анус.

После того как Хатхорити ушла, Нем еще долго нависал над кувшином вина, бурча что-то себе под нос.

Примечания

46

Название местности около Фив.

47

XIX династия.

48

Ложное погребение.

49

Астарта — финикийская богиня.

50

Игра, напоминающая шашки.

51

Древнеегипетская формула приветствия.

52

Проктолог.

53

Двойная корона царей Египта.