Пробуждение

Виктор Шилин, 2023

Книга, которая находится перед Вами, состоит из рассказов, написанных в течение восьми лет жизни автора. В них затронуты разные темы – от вечных вопросов бытия до современных нам острых исторических событий. Но несмотря на серьезную разницу, многое объединяет произведения в целое. Это родственные друг другу герои, общая география событий, но главное – единый смысловой корень. Все рассказанные в текстах истории – словно лепестки, растут из общего центра, духовной дилеммы, описать которую должен для себя сам читатель.Очерки, перемежающие крупные рассказы, задают сборнику дополнительное измерение. Они скажут что-то сущностное об авторе и окружающей его жизни.Любая книга – это своеобразное путешествие. Хочется сказать читателю, что вознамерился в путь – до встречи. Уверен, дорога пролетит незаметно.(В дизайне обложки использована картина Галины Брусницыной)

В метель

1

Одно время мне нередко приходилось ездить из родного Волгограда в небольшой областной городок Котово. Путь лежал на север вдоль Волги, до Камышина, а затем трасса поворачивала на запад. Всего на дорогу уходило часа четыре. Я выезжал обычно вечером, в пять. К девяти приезжал на место, а утром принимался за дела. История, которой я хочу поделиться, произошла как раз в одну из таких поездок.

Стояла ранняя пасмурная весна. Хоть март и не радовал нас солнцем, но было уже довольно тепло, и снег, укутавший город, таял на глазах. Изредка зима еще напоминала о себе буйной, но скоротечной пургой да колючими ночными морозами. Но это случалось нечасто.

Согласно привычному уже порядку я приехал на автовокзал к четырем часам дня. Зал ожидания полнился людьми — впереди были выходные, те студенты и рабочие, что родом из области, стремились попасть домой. Автобус уходил только через час, и я спокойно встал в очередь за билетом. От нечего делать глазел по сторонам, рассматривая людей. Народ в область ехал по преимуществу небогатый, все в простых шапках, куртках и ботинках, за спинами объемные спортивные сумки и рюкзаки. Мое внимание привлекла одна женщина лет сорока, стоявшая в соседней очереди. На ней была дорогая кожаная дубленка, блестящие, словно только что начищенные, зимние сапоги. Женщина была красива, но выглядела очень уж строго, даже сурово. Я такими всегда представлял себе школьных директрис вне учебного заведения. «Директриса» сильно нервничала. Она переминалась с ноги на ногу, с тревогой посматривала на окошко кассы и, поджав губы, следила за табло отправлений. Женщина была налегке, с одной только черной сумочкой, которую то и дело перекладывала из одной руки в другую. Периодически она порывалась сказать что-то стоящему впереди угрюмому усатому мужчине, но, видно, не решалась, будто побаиваясь его. Наконец отважилась:

— Простите, пожалуйста… Скажите, сколько мест в уходящем автобусе? На табло не написано просто, количество свободных в продаже и…

— Все влезем, — не повернувшись, буркнул в густые усы мужик.

— Ясно, спасибо, — видно было, что ответ не принес даме особого облегчения, и она продолжила нетерпеливо переминаться с ноги на ногу.

Мест действительно хватило всем. В рейс выходил старенький уже здоровенный «Икарус». В половине пятого он подкатил на площадку перед вокзалом. Купив билет, я подкрепился дешевым пирожком с сомнительным содержимым и направился к автобусу. Долговязый водитель потягивал зажатую в зубах сигарету, хмурился и проверял у входящих билеты. Он периодически посматривал на небо, затянутое серой пеленой облаков, и явно был чем-то недоволен.

— Прогноз плохой. Метель обещают, — сказал он как бы и никому, просто в воздух.

Будто в подтверждение его слов с неба сорвались несколько снежинок и закружились над подходившими последними пассажирами.

— Ладно… все зашли? Кто еще? Отправляемся! — водитель бросил в урну окурок, сплюнул и уселся за баранку. Приятно заурчал мотор, и машина слегка задрожала. Двери закрылись, и мы поехали.

2

Город с его серыми громадинами остался позади. В окне замелькали небольшие пригородные домишки, но скоро пропали и они. До самого горизонта развернулась бескрайняя ровная степь. Снег, поначалу срывавшийся невесомыми редкими хлопьями, теперь летел наискось, гонимый гуляющим по степи ветром. Снега было много.

Однообразный пейзаж за окном нагонял сон. Прислонившись головой к прохладному стеклу, я задремал. Не помню, что снилось, какая-то мутная ерунда, которую и не вспомнишь при пробуждении. Периодически я выныривал из забытья, глядел мутным взором в окно, а затем вновь проваливался в сновидение. Между тем, снег за окном шел всё сильнее. Когда на равнину начали опускаться угрюмые сумерки, он валил уже сплошной стеной.

Окончательно пробудился я от громкого разговора за моей спиной. Автобус стоял, свет в салоне был потушен, горела лишь одна лампочка перед водителем. В темном проходе мелькали чьи-то фигуры, светили экраны мобильников. Я не сразу пришел в себя, с минуту тупо наблюдал и слушал окружающее, ничего не понимая. Разбудивший меня спор разгорелся с новой силой.

— Вы набирали МЧС? И что? Что говорят?

— Сказали, что все в курсе, мол, работаем, ждите. Так, отбрехались… А вообще, говорят, Антиповка в Камышинском районе, звоните дальше туда.

— И Вы звонили?

— А как же. Говорят, Антиповка в Дубовском районе, звоните туда… А дальше, ну в общем то же самое.

— Дармоеды! Хоть сказали, когда, когда приедут?

— Нет… Говорят, все в курсе, вся трасса встала. Ждите, расчистят, поедете.

— Да сколько ж ждать!

— А хрен его знает…

Наконец до меня дошло. Разыгралась метель, дорогу замело, и движение на дороге встало. Я слыхал о таких ситуациях, хотя сам ни разу не попадал в подобный переплет. Посмотрел на часы — восемь вечера, уже должны быть в Камышине…

— Долго мы уже стоим? — спросил я у говорунов позади меня.

— Да час уже точно.

— Понял.

Дело было глухо. В надежде узнать ситуацию получше я пошел по темному проходу к водителю.

— Здрасьте, а долго будем стоять, не знаете?

— О, еще один. Да я-то откуда знаю?! Пока не расчистят, не поедем, — водитель был явно на взводе.

— Ясно. Да я не паникую, не спешу особо. А что, затюкали, смотрю, вас?

— Конечно! Дамочка вон только отцепилась. «Что» да «когда», «принять меры», «к кому обратиться». Я тебе что, Шойгу? Бери телефон да звони! Сижу тут такой же, как вы, — бурчал шофер. Я почему-то сразу понял, что он говорит о той самой нервной женщине, что была на вокзале.

— Ну а так, по прошлому опыту, попадали уже в метель, наверное?

— Не знаю, может, скоро тронемся, а может, полночи прокукуем. Всякое бывает. Один раз я до утра стоял. Вон, свет уже выключил, обогрев потише сделал, соляру буду экономить.

Я направился обратно к своему месту. В полутьме салона вдруг увидел освещенное экраном мобильника уже знакомое взволнованное лицо. Дама с вокзала звонила куда-то, чего-то допытывалась. Из трубки доносился возмущенный голос диспетчера: «Женщина, я вам в сотый раз повторяю, техника выехала, она будет чистить всю трассу, вы что, думаете, вы одна там сидите! Потерпите!»

Началось томительное ожидание. Шли минуты, часы, однако ничего не происходило, только периодически вспыхивали среди пассажиров пространные разговоры, всё более отдававшие легкой паникой. За окном словно мешалась какая-то темная серая каша — стремительно несущийся по степи снег. Слышно было, как воет снаружи ветер.

Небольшая группка пассажиров, человек пять, столпилась у дверей. Собирались выйти покурить. Я накинул куртку и рюкзак, присоединился к ним — подышать воздухом.

На улице нас тут же схватила в объятия бушующая метель. Ноги провалились в глубокий свежий снег, ветер противно засвистел в ушах, ударил в лицо, бросил за шиворот пригоршню ледяной крупы. Оказалось, что наш автобус был зажат в длинной колонне, скопившейся на трассе. Голова и хвост ее терялись где-то в снежном мареве.

Мы быстро оббежали автобус, встали с подветренной стороны. Тут было гораздо тише. Народ закуривал, молча пыхтел табаком, о чем-то перекидывался острым словцом. Я заметил среди вышедших на улицу и нервную женщину. Она не курила, стояла чуть поодаль и размышляла о чем-то, нахмурившись и глядя в снег. Вдруг едва заметно кивнула сама себе, будто приняла какое-то решение. Женщина подошла к курильщикам, среди которых затесался и я, чтобы сказать что-то. Но вдруг растерялась. Видно, не знала, как обратиться, то ли «друзья», то ли «мужики». Я догадался, что она не привыкла разговаривать так вот, по-простому, с незнакомыми людьми. «Точно, какая-нибудь начальница», — подумал я. Наконец, дама отважилась.

— Слушайте, мужчины, давайте сходим к голове колонны, может, там что-то знают?

— А что там могут знать? — недоверчиво спросил один полный дядька в еще более полнившей его куртке.

— Ничего там не скажут, — протянул другой, стоявший рядом, и добавил, — Только в ботинки снега наберем. Да автобус свой потом найди, все фары повырубали.

— Ну, можно хотя бы попробовать. Всё же лучше, чем сидеть тут… — женщина взволнованно смотрела на нас в надежде на поддержку, но курильщики отнекивались и отмалчивались.

Она постояла немного в неловком ожидании, затем словно обиженно промолвила:

— Ладно… я тогда сама… я пойду, — и, повернувшись, действительно побрела в глубоком снегу в ту сторону, где терялась в темноте голова колонны. Мне стало обидно за нее. И правда ведь, это лучше, чем бесплодно ждать. Впереди могут знать больше. Да и равнодушие мужиков разозлило. Я нагнал ее:

— Давайте я с Вами.

Она удивленно повернулась ко мне, в тревожных глазах засветилась благодарность:

— Спасибо…

Мы брели в снегу, близко прижавшись к машинам с подветренной стороны. Где кончалась дорога и начиналась степь, в которой снегу было, наверное, уже по пояс — было неясно. Сильный ледяной ветер дул сбоку, с востока. Он нес с собой бесконечные потоки белых хлопьев, бил ими в борта и стёкла машин, создавал причудливой формы сугробы, а всем, что уносилось далее, засеивал степь.

Пройдя, наверное, метров около ста, мы увидели истинную причину такого большого затора. Здоровенный длинный автобус развернуло на трассе, и он съехал носом в кювет. Бампер и передние колёса полностью погрузились в глубокий снег, середина и задняя часть машины перегородили трассу. С наветренной стороны у автобуса скопился уже немалый сугроб, доходивший чуть не до окон. Свет в автобусе не горел, но мы догадались, что причина не в отсутствии пассажиров. Просто экономят топливо.

Это сильно усложняло дело. Расчистить дорогу — это одно. А вытащить такую махину из кювета — совсем другое. Я обернулся, хотел спросить, что будем делать дальше. Но промолчал — взгляд уткнулся в искаженное отчаянием лицо женщины. Увидев, что я смотрю на нее, она тут же попыталась принять привычный деловой вид, но получилось это неважно. Я в первый раз только тогда подумал, что у нее, верно, стряслось что-то серьезное.

— Давайте всё же спросим кого-нибудь, — сказала она, и я еле услышал ее сквозь вой ветра. Мы подошли к первой после развернутого автобуса машине. Ей оказалась новенькая маршрутка, мест на двадцать пять. В ней было так же темно, будто она стояла пустая. Женщина постучала в окно со стороны водителя. Никто не открыл. Она забарабанила сильнее. Наконец, дверь отворилась, и оттуда высунулся шофер с помятым заспанным лицом.

— Что? — он хмурился, морщил лицо от холодного ветра и залетавшего в салон снега.

— Слушайте, вы не в курсе, когда восстановится движение… — неуверенно начала женщина.

— Чего? Вы что, ослепли? Какое движение! Да тут трактор нужен. Ложитесь спать! — мужик был явно недоволен, что его разбудили и заставляют отвечать на глупые, по его мнению, вопросы.

— Ну, а трактор, его вызвали? В смысле, службы же уже едут, или нужно самой позвонить, или…

— Женщина, вы что, не понимаете? Какие службы? Вы тут что, начальник автоколонны? — мужик явно перебарщивал с норовом. Я хотел уже вмешаться, но она сама оборвала разговор.

— Ясно! — надрывно крикнула она ему в лицо и захлопнула дверь. За секунду я вновь увидел резкую смену чувств на ее лице. Поджатые губы, раздутые ноздри, затем лицо исказилось отчаянием, потом снова поджатые, почти белые губы.

— Пойдемте, бесполезно, — бросила она обреченно и, не дожидаясь ответа, побрела обратно. Я поплелся за ней.

Меня заразило ее угнетенное состояние. Всё порывался спросить, что у нее за срочное дело, но почему-то не спрашивал. Не без труда мы отыскали свой автобус, но не торопились заходить в него, встали, укрывшись от ветра. Молча стояли. Женщина глубоко задумалась о чем-то, а мне было неловко нарушать ее думы. Вокруг было всё так же не так чтобы темно, а как-то серо. Ветер так же выл и гнал по степи снег.

— Ну… пойдемте в салон? — предложил наконец я, порядком озябнув.

— Да… сейчас, — она ответила, не выныривая из своих мыслей. Брови нахмурены, лицо строго. Капюшон дубленки весь густо усеян белыми хлопьями.

Я постучал в дверь. Тишина. Видно, наш водитель тоже уснул. Постучал еще. Дверь отворилась, я подался вперед, схватился за перила, но оглянулся на мою спутницу. Она стояла на том же месте, словно и не собиралась заходить.

— Вы идете?

— Да, да, заходите, я сейчас. Вы не ждите меня.

Я зашел в салон. Внутри было уже не так тепло, как прежде, ощущалось, что водитель действительно экономит топливо. Пассажиры сидели, натянув на головы шапки, укутавшись в куртки. Почти все дремали.

Я прошел до середины салона, обернулся, но женщины всё не было. «Куда она пропала?» — подумал. Мне стало тревожно за нее. Что она еще затеяла?.. Бегом вернулся к голове автобуса, снова толкнул водителя:

— Слушай, открой.

— Эй, что не сидится! Только тепло выпускаете…

— Там женщина, надо вернуть ее.

Он нажал кнопку, дверь отворилась. Бросил мне в спину:

— Потом по степи вас искать не будем!

Я снова оказался на холоде. Никого рядом с автобусом не было. У меня возникла догадка, я поглядел вперед, и она подтвердилась. Знакомая дубленка мелькала на фоне снега — женщина снова шла к голове колонны, ступая по уже почти заметенным нашим следам.

«Опять пошла разбираться. Точно сейчас драку устроит», — подумал я и стал догонять.

К тому месту, где стояла маршрутка с грубым шофером, я почти нагнал ее. Но, на удивление, дама прошла мимо. Я закричал ей, но ветер унес слова в степь, она и не слышала их. Побежал снова догонять, ступая след в след.

Женщина брела уже в целинном снегу, ссутулившись под жестоким холодным ветром. Она обогнула развернутый на трассе автобус и пошла дальше. Я никак не мог понять, что она удумала? Идти навстречу МЧС?

Наконец я догнал ее, метрах в двадцати впереди злополучного автобуса. Запыхавшийся, схватил сзади за плечо:

— Вы куда?

Видно было, что ей было нелегко идти, но она посмотрела на меня, как ни странно, уверенно. Молчала, тяжело дыша.

— Ну? — допытывался я.

— Я пойду пешком, — коротко сказала она и снова побрела вперед.

Я оторопел. Поплелся сзади.

— Как пешком, куда пешком? Вы с ума сошли?

— Всё в порядке. Мне идти не больше семи километров. За три часа дойду. Спасибо, возвращайтесь. Обо мне не волнуйтесь.

— Да откуда Вы знаете? Мы же в степи, вы замерзнете!

— Перед тем как встать, мы проехали поворот на Антиповку. От нее километрах в десяти два поселка, Белогорки и Вихлянцево, рядом. Мне как раз во второй и надо. Ничего, я дойду.

Я смотрел на ее уверенное лицо и никак не мог поверить, что она говорит всерьез. Да как она дойдет, одна, в такую метель, по глубокому снегу?

— Вы с ума сошли, по пояс скоро заметет! Давайте обратно к автобусу, давайте, давайте, — я взял ее под руку, немного повлек за собой. Она вырвала руку, сказала уже грубее:

— Молодой человек, оставьте меня в покое. Вы прекрасно знаете, что скоро это не рассосется. Может, и сутки простоим. Я прекрасно осознаю риск. Я тут выросла, в этих местах. Дойду, ждать мне нельзя, время! Идите! — и снова побрела в снегу.

Ее упрямство распалило меня, и я крикнул ей вслед раздраженно.

— Что ж Вы за человек такой!? Что у Вас там, помирает что ли кто-то?

Женщина вдруг резко остановилась. Обернулась: брови строго нахмурены, ноздри гневно раздулись, в широко распахнутых глазах блестят горячие слёзы.

— Да! Мать умирает, ясно?! — некоторое время она с вызовом смотрела мне в лицо, затем повернулась и снова пошла.

Не ожидая такого ответа, я на некоторое время остолбенел. Вот как, оказывается. Да, это причина… Вдруг я почувствовал дикую злобу на всю эту проклятую ситуацию: на ветер, снег, равнодушную степь…

— Да что б это всё! — выругался я и сплюнул в снег. Но что было делать… Побрел по следам назад, возвращаться. Периодически поворачивался, смотрел, как женщина брела в снегу, удаляясь всё сильнее. Сердце было не на месте.

В очередной раз я приостановился и посмотрел ей вслед. Ее фигура уже терялась в сером мареве ночной метели. Вдруг она совсем пропала из виду, будто провалилась сквозь землю. Сердце у меня ушло в пятки. «Упала!» — подумал я, и эта мысль больно хлестнула меня изнутри. Несколько мгновений я стоял, мучительно вглядываясь в трепещущую серость впереди. Наконец женщина поднялась, видно, просто ноги запутались в глубоком снегу. Внутри меня всё отлегло. Но это падение стало последней каплей. С трудом вытягивая ботинки из глубокого снега, я побежал за ней следом. На душе стало как-то сразу спокойно, оттого что решение было, наконец, принято.

Вскоре я нагнал ее и подошел сбоку. Женщина шла с трудом, но упорно. Снег не давал ступать широко, его было уже по середину голени. Руки держала в карманах дубленки, капюшон накинут на голову, лицо нахмурено, сосредоточено. От такой непростой ходьбы дыхание стало тяжелым и частым. Женщина не сразу увидела меня.

— Опять Вы! Слушайте, я уже всё сказала, и даже больше! Я иду пешком, и в этом нет ничего ужасного!

— Отлично, а я просто иду вместе с Вами! — задорно ответил я, и на душе у меня и правда было очень легко.

Она сперва будто не услышала меня, собралась опять что-то яростно доказывать, может, даже грубить. Но потом до нее дошло:

— Вы… что?

— Иду с Вами. Вместе веселее будет. Вы же говорите, что ничего нет опасного, что тут часок только прогуляться. Как раз меня чаем напоите, спать уложите, а утром я и пойду на автостанцию. У меня дело не такое уж срочное.

Женщина изумленно смотрела на меня. Никак не могла взять в толк, что говорю всерьез. Наконец, кажется, поверила.

— Ну… ну ладно, пойдемте, — потом неловко добавила: — Спасибо.

— Отлично. Давайте я первый пойду, буду дорогу прокладывать, как ледокол, — я слегка обогнал ее, пошел впереди. Услышал сзади снова какие-то слова, но толком даже не разобрал.

— Что говорите?

— Вас как зовут?

— Саша… То есть Александр.

— А меня Елена. Кстати, Александровна…

— Ну вот, наконец-то и познакомились!

Так мы и шли, всё дальше удаляясь от занесенной снегом автоколонны. Скоро автобусы совсем пропали из виду. Вокруг были только белая степь и серое небо, мешавшиеся друг с другом в каком-то неясном, смутном, словно дурной сон, мареве метели. Воющий ледяной ветер, ставший уже как будто привычным, упругие снопы снежных хлопьев и больше ничего…

3

Идти было тяжело. Ноги вязли в глубоком снегу, ледяной холод набивался в ботинки, сводил ступни. Ветер хлестал порывами справа, бросал в лицо хлопья. Но, как ни странно, в целом не было холодно. Движения давались непросто, приходилось делать усилия, и от этой работы тело согревалось. Я даже немного вспотел. Только лицо немело от ветра, да ноги морозил проникающий в обувь снег. Да, идти было тяжко. Но ходьба уже стала какой-то автоматической: шаг, еще шаг, снова шаг… Это облегчало работу.

Мы брели уже долго, часа два. Размеренно шли, смотря под ноги. Впереди пустота — только трепещущая снежная серость, поглотившая в себе горизонт. Смутно угадывалось направление дороги — по небольшому возвышению, да по тому еще, что я два раза провалился по пояс в снег, сойдя с трассы. Ветер свистел так, что слов даже на небольшом расстоянии было почти не слышно, и потому мы молчали. Я просто периодически оглядывался на свою спутницу, смотрел на ее опущенную голову. Но мог бы и не оборачиваться — я будто спиной чувствовал, что она по-прежнему там. Было заметно, что движения давались ей всё сложнее. Иногда, когда силы у нее кончались, она немного отставала. Пару раз даже приседала в снег. Я ждал, пока она отдохнет, помогал подняться, и мы продолжали путь.

Шли. На ветер уже и не обращали внимание, как и на снег в ботинках и сапогах. Я погрузился в мысли. То, что я не попал в срок в Котово, — не волновало. «Подумаешь, отложу дела на день, — думал я, — а вот у нее… Жива ли мать? И кто сама эта женщина? По виду — какой-то мелкий начальник. Была бы крупной шишкой, ехала бы на такси, а не на автобусе. Но среда для нее непривычная. Сторонится людей, побаивается, робеет. А мать в деревне… Как так? Сказала — провела тут детство… Неужели и вправду? Потом, наверное, учеба, работа… Опа! Что это там у нас впереди?» — вдали, чуть в стороне от дороги, действительно мелькнули едва видные, мерцавшие из-за валившего снега желтые огоньки. «Может, это машина, а может… деревня, тот поселок, как его… Белогорки?.. Стоп. Что-то не так».

Я вдруг почувствовал, что за мной никого нет. Обернулся — и точно. Женщина сидела в снегу черным пятном, метрах в двадцати сзади.

— Вы чего там? — крикнул я. Молчание в ответ. Я пошел к ней.

— Устали?

Женщина подняла голову и посмотрела на меня из темноты надвинутого капюшона. Мне стало страшно — отчаяние было в ее глазах.

— Она умерла, — еле расслышал я в вое ветра ее слова. Голова у меня загудела, будто по ней ударили. Я не знал, что ответить.

— Она умерла, — громче произнесла женщина, — Я чувствую. Оборвалось что-то внутри. Как струна, — она уже не смотрела на меня, а просто уставила глаза перед собой. Из них по щекам текли горячие слёзы.

— Да бросьте, откуда можете знать?! Вы просто устали. Сейчас отдохнем и пойдем опять, там, по-моему, уже деревня рядом… — пытался я ее приободрить, но получалось неважно.

— Не могу больше идти, — обреченно сказала она. — Сил нет. Да и незачем. Чувствую, что всё… конец, — она сжала покрасневшей на морозе рукой дубленку на груди, — сердце… Сводит.

Я понял, что дело плохо. Она бледнела на глазах. Еще несколько секунд — и упадет в обморок. Я присел перед ней на корточки, принялся тормошить за плечи.

— Хватит, я Вам говорю! Нам идти осталось — ерунда! Сейчас кого-нибудь найдем, отогреемся, и дальше — к маме Вашей. Я уверен, она жива. Хватит ее хоронить!

— Я так устала. Не могу больше, — тяжело дыша, Елена подняла воспаленные глаза, но смотрела как будто сквозь меня. Лицо было белым, на нем застыла маска отчаяния. — Мама, мамочка… — сказала она вдруг дрожащим голосом, и слёзы новым потоком потекли из глаз. Она закрыла лицо руками.

Я сел перед ней. Надо было что-то делать. Но не сейчас. Пусть поплачет немного. Когда она отняла руки от лица, я поднялся, подошел сзади.

— Так, мы с Вами тут сидеть всю ночь не будем. Снегом заметет, — я взял ее под плечи, приподнял. Сначала она просто повисла на мне, будто была совсем без чувств, затем более-менее встала на ноги. Но сопротивлялась:

— Александр, Саша, оставьте меня, хватит.

— Нет уж, решили идти, надо идти. Что Вы раскисли? Решили, что всё? С чего вдруг?

— Чувствую.

— Я тоже много чего чувствую. Например, что поселок близко.

— Какой поселок… — обреченно бросила она.

— Как какой? Ваш, точнее, который первый, перед Вашим. Как его?

— Белогорки?..

— Да! Смотрите. Да посмотрите же! — я начинал уже злиться, — вон там, впереди огни, видите? Это он! Почти пришли!

Елена наконец посмотрела вперед, куда я указывал. Впервые за эти несколько мучительных минут лицо ее немного прояснилось.

— Хорошо. Не надо, я дальше сама, — она отвела мою руку. Пошла, как и прежде, сзади.

«Слава Богу!» — подумал я. Слышал позади ее тяжелое дыхание, изредка всхлипы, но в целом был спокоен. Главное, нам теперь до тепла добраться, ведь так можно и замерзнуть в степи. Решил, что мы должны попытать счастья в поселке. Без отдыха точно не дойдем.

Вскоре добрались до поселка. С края стояло несколько стареньких хат, заметенных снегом. В двух мутные окна горели желтым светом. Я позаглядывал в один дом, ничего не смог разобрать, постучал в окошки, но никто не открыл.

Со вторым повезло больше. После первых же стуков за стеклом показалось маленькое сморщенное лицо старушки. Она несколько секунд всматривалась, кто это там стучит. Потом скрылась в глубине дома. Через мгновенье дверь дернулась и попыталась открыться, но тому помешал солидный слой снега. Я отгреб его ногами и руками, и бабушка смогла наконец приоткрыть дверь.

— Ой, да как же вы тут! Неужто в метель попали? Что, машину, небось, занесло или в кювет слетели? Заходите, заходите, да быстрее, не напустите снегу, — затараторила хозяйка.

Мы не успели опомниться, как оказались в маленькой полутемной прихожей. В руки нам был вручен веник.

— Снег весь чтоб оббили, мне в доме лужи не нужны! Жену свою тоже оббей, да не жалей, что ты ее гладишь! — бабушка приняла нас, верно, за супружескую пару.

— Спасибо, — я протянул веник обратно. Теперь на полу вокруг нас разбросан был тающий снег. — Мы не на машине, на автобусе ехали, и дорога встала вся. А женщине, — я показал на молчавшую Елену, — срочно надо в соседний поселок.

— В Вихлянцево?

— Да, туда.

— Как же вы, прямо по снегу так и шли? Ой, у вас ноги, небось, все в снегу. А ну сымайте разом ботинки, да тоже отряхивайте, да получше оббейте, и вот на трубу, сюда, чтоб посушить хоть чуть. Так, кладите, я вам сейчас чаю заварю, — бабушка скрылась за боковой дверкой.

Я снял ботинки, а Елена сапоги. Сделали всё, как велела старушка. Как-то сразу хотелось ей беспрекословно подчиняться. Босиком и без верхней одежды мы прошли в небольшой зал, из которого и выглядывала в первый раз бабушка. Она сейчас суетилась с чем-то на кухне. Зашумел чайник на плите, загремели керамические кружки. Нам готовилось чаепитие.

Елена молчала. Отчаяние ее будто сменилось какой-то обреченностью. Она выглядела очень уставшей, потрепанной. Мокрые от пота и растаявшего снега волосы смешались на голове, падали в беспорядке на лоб. Мне было жалко ее. Но я не знал толком, что сказать, я не умел утешать людей. Схватить в снегу и потащить — это можно. А что сказать ей теперь… Не знал.

В зале работала одна только тусклая лампочка, свисавшая на проводе с потолка, без плафона. Елена присела на кушетку под этой лампой, и тени легли на ее лицо. Оно стало красивым и загадочным. Странно, но мороз и горе будто омолодили ее. Я не знал даже, сколько дал бы сейчас ей лет, двадцать, тридцать, сорок… Тягостное молчание между нами продолжалось. Она, видно, чувствовала свою вину передо мной. А я просто не знал, что надо в таких ситуациях говорить.

— Слушайте, Александр, я там совсем… расклеилась. Простите, — наконец сказала она. Я заметил, что со мной говорила уже совсем новая Елена. Это была не та зажатая, собранная в тугой пучок деловая дама с автовокзала, но и не та сломанная женщина, что я видел всего полчаса назад.

— Да ничего. Всё нормально, — искренне ответил я. Напряжение между нами спало, и обоим сразу стало как-то легче.

Тут вошла в зал хозяйка. В руках у нее была заменявшая поднос доска, на которой стояли две парившие кружки чая.

— Так, ничего еще не сперли? — бабушка увидела наши вытянувшиеся лица: — Шучу! Пейте давайте. Я вам с шиповником заварила. Сил должен прибавить.

Я с удовольствием припал к горячему напитку. Просто сидели и пили чай. Как же было хорошо… За окном подвывал ветер, но я отметил про себя, что он стал тише.

— Ишь, как глотают. И чего вас занесло в такую погоду к нам? Сколько ж прошли? Переждали бы в машинах, а там, глядишь, вас бы утром выковыряли.

— Да срочное дело, тут у Елены мать, — произнес я и осекся, наткнувшись на ее вопросительный взгляд. — Да, наверное, она сама, — я заметил вдруг, как странно смотрит на забавную старушку Елена. Будто знает ее…

— Моя мама. Она в Вихлянцево живет. Я сама оттуда, там выросла… — промолвила тихо женщина.

— А как звать? Маму твою?

— Ирина Федоровна…

— Нет, не знаю что-то…

— Сегодня… Или, наверное, уже вчера, позвонила соседка. Приезжай, говорит, Лена, как можно скорей, мама твоя умирает, — подбородок Елены задрожал. Женщина вздохнула, с трудом продолжила:

— Она давно болеет, но я не думала, что уже… Я… — Елена закрыла ладонями лицо, глухо заплакала, спина ее дрожала.

Бабушка не бросилась сразу утешать. Смотрела даже с небольшой укоризной на Елену. Потом сказала.

— Ну тише ты, тише. Что ты сразу ее хоронишь? Я вот знаешь, сколько раз так помирала, родных уже и не пугаю. Полежу немного, да и отойду, как кошка. Ты это брось. Ты так ей помогаешь? Знаешь, дочка, слово оно тоже не пустое. Возьмешь, да и угробишь мать? Ты зачем так, а?

Я молчал и удивленно наблюдал эту сцену. Женщины будто и забыли о моем присутствии.

— Я понимаю, знаю… Но что я могу с собой… Я чувствую. Как позвонили, так тут всё натянулось, — она снова, как тогда на дороге, прижала руку к груди. — А теперь словно оборвалось. Сердце упало… Я ничего не могу с собой… — она снова зарыдала.

Бабушка всё так же немного сурово смотрела на женщину. Потом поднялась, шаркающей походкой подошла к ней и вдруг прижалась губами к ее поникшей голове, поцеловала в растрепанные волосы. Потом отняла губы. Елена подняла удивленно голову.

— Она жива, дочка. Теперь я тебе скажу, что чувствую. Жива она, а ты нужна ей очень. Тяжело ей одной. И легче ей своими рыданиями ты не сделаешь. Лучше бы к ней поторопилась, если сил набралась.

Елена изумленно смотрела на бабушку.

— Откуда Вы?..

— Знаю, дочка, я знаю. Просто поверь. Она тебя очень ждет.

Елена молчала. Она вдруг изменилась в лице. Успокоилась, вытерла слёзы.

— Да, Вы правы. Нужно идти, — она посмотрела на меня: — Александр, пойдемте?

— Конечно, — отозвался я, — тем более, по-моему, метель стихла.

Бабушка проводила нас. Мы надели всё еще сырую обувь, верхнюю одежду, шапки. Я взял рюкзак, подал Елене ее сумочку.

— Ну, давайте, поспешите, с Богом. Куда идти, наверное, знаете. Так же по дороге еще всего километров пять, а потом направо. За пару часов дойдете. Так, ничего не забыли? Точно? Посмотрите хорошенько! Ну ладно, с Богом, пора.

Собрались уже уходить. Извинялись за беспокойство, бабушка всё что-то суетилась с новыми напутствиями.

— Спасибо Вам огромное, — сказала Елена. Хозяйка уже без недавней строгости, тепло посмотрела на нее, подошла. Та, будто зная, что нужно делать, наклонилась, и бабушка снова поцеловала ее в лоб, перекрестила.

— Всё хорошо будет, дочка. Ты верь.

— Верю.

Мы вышли на улицу. Ветер совсем стих. Снег срывался еще немного с неба, но кружился теперь спокойно, без прежней безумной гонки. Вокруг стояла поразительная тишина, непривычная до одурения. Я глянул вверх и изумился. Сквозь темно-серую пелену местами проглядывало черное звездное небо.

Мы пошли к дороге, всё так же — я впереди, «ледоколом», Елена сзади. Наши прежние следы уже замело, и пришлось прокладывать путь заново. Снег не скрипел, слишком он был глубокий и рыхлый.

4

Поселок остался позади. Мы оба оглядывались на приютивший нас полускрытый сугробами домик. Светили желтым мутные окна, и неясно было, действительно ли бабушка стоит у окна, провожая нас взглядом, или нам это только мнится. Да и весь этот визит теперь казался каким-то сном, просто нереальным видением, которое принесли с собой метель и вой ветра…

Некоторое время мы шли молча. Двигаться в глубоком снегу без ветра оказалось гораздо легче. Грудь радовал чистый спокойный воздух, а глаза — снежный простор и мелькавшие в небесных прогалинах звёзды. Елена заговорила сама:

— Она очень похожа на мою маму. Я как присмотрелась, так и обомлела… Странно это всё. Не случайно. Здесь же детство мое прошло, в этих степях… — помолчала, потом прибавила: — Хорошо тут было… Особенно весной, когда степь цветет…

— А почему уехали?

— Жизнь так повернулась. Закончила школу на «отлично», родители отвезли в Волгоград в институт поступать. А там студенчество… сами, наверное, знаете, знакомства, городская жизнь. В общем, пустила корни. Стала даже немного презирать деревню, зазналась, — она горько усмехнулась, затем мрачно сказала: — Обидно было родителям…

— А что, Вы одна у них?

— Да, только я… Отец у меня умер, давно еще, и мать одна осталась. Я всё хотела ее к себе забрать, а она ни в какую. Она любила всё это — просторы степные, закаты… Не могла в городе жить. Душно ей было в нем.

Я не знал, что говорить. Женщина изливала мне душу, а я как-то всегда терялся в такие мгновения. Молчал и только хмыкал в ответ.

— Я очень боялась, что не увижу ее больше. Всё время как вину перед ней чувствую, и всё надеюсь, что смогу еще оправдаться, искупить, что бросила здесь одну, что еще есть на это срок… А тогда, на дороге, как подумала, что всё, что больше нет ее — так из меня будто всю душу вынули. Хорошо, что Вы, Саша, рядом оказались… И эта бабушка. Она, правда, на мать так похожа. Мама никогда меня не сюсюкала, если плачу, сядет, смотрит строго. Чего, говорит, ревешь. Потом подойдет, поцелует раз в голову, и как рукой плач снимет…

— Да, интересно, прямо мистика… Совпадение, конечно.

— Да, просто совпадение… А вы, Саша, расскажите что-нибудь о себе. Вы куда ехали, зачем?

Я рассказывал. Так мы шли и говорили о разном. Елена стала другой за эти несколько часов. Я вспоминал ее вечером на вокзале. Строгие черты, поджатые губы. Где теперь всё это? Передо мной был совсем другой человек. Сильно уставший, измотанный, но будто раскрывшийся, снявший привычную деловую маску. Я смутно догадывался, что видел сейчас ту давнюю, деревенскую «Ленку», что уехала из родных степей, и которую соблазнил и так изменил город. Эта простая женщина, пришедшая теперь на смену прежней «директрисе», была ближе к людям, живее. «Ленка» и раньше сквозила в ней, ее и стало так жалко, ей и захотелось тогда помочь…

За разговором мы совсем не заметили, как вдалеке, справа от трассы снова замаячили огни. И точно, это было Вихлянцево, об этом поведал торчавший из снега дорожный знак, по которому лишь можно было понять, что мы бредем по шоссе. Свернули с трассы, еле нащупав поворот — нужно было пройти с километр в сторону. Когда подошли вплотную к поселку, небо уже начинало светлеть. В это трудно было поверить, но приближалось утро. Как только в голове появилась эта простая мысль, я почувствовал, как смертельно устал, и как сильно хочу спать.

Теперь уже я брел вслед за Еленой. В измененном непогодой поселке она словно на ощупь искала родной дом. Улиц было немного, и поиски не продлились долго. Вот и она, заветная дверь. Так же занесена снегом. Елена постучала в окошко рядом. Ничего. Снова. Но она знала — в доме должна была быть соседка, смотревшая за матерью.

Наконец что-то мелькнуло в окне. Внутри зажегся тусклый свет. Хоть мы и отгребли от порога снежный сугроб, но дверь отворилась с протяжным хрустом.

— Ленка, ты, что ли?

— Да, теть Кать, почему у Вас телефон выключен?! Я чуть с ума не сошла!

— Тише! Я что ль знаю, что с ним делать?! Да тише ты! Мать спит.

— Спит! — Елена зажала рот рукой, чтобы сдержать рыдания. Но это были слёзы облегчения, — слава Богу, слава Богу! — она сжала молитвенно руки. Вдруг взгляд ее изменился, она словно вспомнила что-то. — Спасибо, спасибо тебе, — повторяла она торопливым шепотом. Соседка, стоявшая в дверях, удивленно смотрела на нее, но я понял, что Елена обращается к той бабушке, — спасибо, спасибо…

— Ну, чего стоите в пороге, проходите, — строго приказала тетя Катя. — Да быстрее, холоду напустите, — мы зашли в дом.

Снова, как в доме старушки, мы отряхнули с себя снег, сняли сырую обувь, поставили сушить. Женщины вполголоса разговаривали.

— Ночью ей плохо совсем было. Ой, Лена, я думала, совсем уйдет наша Ира… А она ничего. Полежала, поохала и отошла. Всё имя твое в забытьи повторяла. Видно, помогала ты ей.

Елена ничего не ответила. Молчала.

Затем она отправилась в комнату больной. А меня усадили в кухне, налили горячего чаю. Я сидел, боролся со сном и отхлебывал дымящего напитка, помешивая периодически ложечкой. Вдруг услышал что-то. Будто плач. Точно. С той стороны, куда ушла Елена, доносилась приглушенная речь, мешавшаяся со всхлипами. В ней звучало одно только слово: «Мама, мама, мамочка…»

Меня положили спать в маленькой боковой комнатке. Я, не раздеваясь, рухнул на кровать и тут же провалился в сон, больше похожий на обморок. Очнулся, когда в комнату уже проник яркий солнечный свет. Поглядел на часы — половина одиннадцатого. Всё происходившее вчера казалось странным видением. Чудно было осознавать, что это была реальность. Робко, стараясь не скрипеть половицами, я вышел из комнаты. Наткнулся в кухне на ту женщину, что встретила нас вчера на пороге, тетю Катю. Она что-то стряпала:

— А, проснулся. Сейчас Ленка подойдет. Садись пока, завтракай, — она будто давно меня знала, говорила просто, без реверансов.

Я с удовольствием угостился чаем с гренками. Через несколько минут на кухню действительно вошла Елена. Лицо чистое, свежее, строгий макияж смыт. Одета она была в простой халат. Начавшееся вчера преображение завершилось окончательно.

— Доброе утро. Ну как, поспал хоть немного?

— Немного да. Хватит пока. А Вы как?

— В порядке. Слушай, большое спасибо тебе.

Я уловил какую-то перемену в разговоре, но не сразу понял, в чем дело. Однако, стало как-то… гораздо проще. Через пару секунд только до меня дошло, что она впервые за время нашего знакомства обратилась ко мне на «ты». Я немного потерялся, ответил скромно:

— Да не за что.

— Нет, есть за что. Ты настоящий человек. Без тебя бы не справилась — так бы и пропала в степи…

Она подошла, обняла меня, поцеловала в щеку. Я смутился, что-то пробормотал. Позже только подумал, что мы стали совсем друзьями за это короткое время, несмотря на разницу в возрасте. Вдруг я вспомнил что-то важное, о чем забыл узнать:

— А мама-то Ваша как?

— Хорошо. Она только проснулась. Пойдем, познакомлю вас.

И Елена осторожно направилась вглубь дома. Отворила прикрытую слегка дверь, вошла, пригласив меня за собой. Мы оказались в небольшой скромно обставленной спальне.

У окна под цветастым старинным ковром стояла крепкая двуспальная кровать. На чистой белой простыне под шерстяным одеялом лежала женщина. Она была уже в глубокой старости. Лицо ее, освещенное свежим утренним светом, было усталым, изможденным долгой борьбой с болезнью. Старушка смотрела в окно — на мерцавший в солнечных лучах снег. Но как только вошли, ее взгляд обратился к нам. И на дряхлом, морщинистом лице я увидел живые, ясные глаза. В них светились спокойствие и мудрость. Она и вправду была похожа на ту старушку, что выручила нас в степи. Эти глаза — они роднили их.

— Пойди сюда, сынок, — едва слышно произнесла больная, и я почувствовал, как Елена мягко толкнула меня в спину, направляя к кровати.

Я подошел, ощущая внутри неловкость.

— Здравствуйте, — промолвил едва слышно, словно боясь спугнуть повисшую в комнате робкую тишину.

Старушка увидела мое наивное детское смущение, тепло улыбнулась.

— Ну, не робей, не помираю я уже, отошла, — произнесла она всё еще слабым голосом, в котором, однако, уже звучали веселые нотки.

Тут настал мой черед улыбнуться. Старушка, увидев, что я немного освоился, сделала над собой усилие и громче, четче произнесла:

— Спасибо тебе от меня. За то, что дочери помог устоять… мы помогли, — при этих словах глаза ее загорелись чуть ярче. Я подумал, что не только наше с Еленой путешествие в снегах имеет в виду эта мудрая женщина.

— Надо было нам свидеться. На дорожку. И ты помог — спасибо тебе. Одна я молитвами не одолела бы ее, упрямую, — продолжала она, — ну ладно. Когда перед Богом буду, замолвлю за тебя словечко. Ты, главное, не подведи старушку. Сам с дороги не сворачивай, хорошо?

— Хорошо, — ответил я, по-прежнему слегка смущенный.

— Ну, идите. А я еще на снежок посмотрю в окошко. Сколько лет живу — а всё не налюбуюсь. Жадная я до красоты стала. Будет он там, снежок, аль нет, неизвестно. Так что наглядеться надо всласть. Ну, идите, — и она повернулась вновь к окну, за которым ослепительно сверкал снег. Лицо ее стало задумчивым. Мы вышли.

Я засобирался. Нужно было как-то добираться до Котово. Одного взгляда в окно, выходившее на дорогу, хватило, чтобы понять, что это будет непросто. Мне объяснили, как выйти снова на трассу и взять направление на Камышин, до которого оставалось всего ничего. А из Камышина уж как-нибудь можно добраться. Я распрощался и вышел на улицу.

Снаружи царило солнечное морозное утро. Природа словно и забыла про весну, про начавшийся по календарю март, и снова, возвратившись вспять, оделась в зимнее платье. Небо было удивительно чистым и радовало взгляд яркой голубой краской. Солнечный свет отражался в белой степной бесконечности, слепил глаза. Легкий ветерок, пародия на ночную вьюгу, сметал снежную пыль с сугробов, закручивал причудливые, сверкавшие в лучах карликовые вихри. Стоя почти по колено в девственном снегу, я прикрыл глаза от солнца и осмотрелся, пытаясь понять, куда мне нужно идти. И вскоре направился в путь.

5

Возвращался из Котово я через пару дней. Ехал обычным рейсовым автобусом, сидел у окна, глазел на степь. На улице снова был «плюс», снег быстро таял, и на полях виднелись черные прогалины, сквозь которые жадно дышала весенним воздухом почва. Мы проехали Камышин, слева мелькнул и скрылся поселок Вихлянцево, в котором я оставил своих новых друзей. Вспомнил Елену, ее мудрую спокойную мать. Не забыл и простую, с первого слова родную Катю. Потеплело в душе. Автобус мчал дальше.

«Так, сейчас будут Белогорки, посмотрю на тот домишко, может, увижу нашу бабушку-спасительницу», — подумал я и стал внимательнее вглядываться в окно.

Поселок был прямо у трассы. Вот он показался вдалеке. Я внимательно смотрел. Вот и та крайняя улица, по которой рыскали мы в поисках убежища. Вот тот первый дом, из которого никто не вышел, а вот…

Я подумал сперва, что перепутал. Что это не тот поселок, не та улица. Но всё было верно. Два крайних дома быстро промчались мимо окна и скрылись позади. Я всё пытался разглядеть их получше, выкручивал шею, смотря назад.

Тот второй дом, в котором нас принимала гостеприимная бабушка, стоял скособоченный и грузный. Окна и двери были в нем наглухо заколочены иссохшими старыми досками, покатая крыша во многих местах просела, провалилась внутрь. Дом был заброшен. И, видимо, уже давно.

Долго еще я растерянно сидел в трясущемся салоне, думал, и иногда всё спрашивал у кого-нибудь из пассажиров:

— Это Белогорки сейчас проехали, да?

— Они, они, тебе говорили уже.

— Там просто… Ладно, — рассеянно отвечал я и погружался снова в беспутицу мыслей.

За окном неслась навстречу автобусу бесконечная степь.

2018