Цепной пес самодержавия

Виктор Тюрин, 2017

Сергей Богуславский не только старается найти свое место в новом для себя мире, но и все делает для того, чтобы не допустить государственного переворота и последовавшей за ним гражданской войны, ввергнувшей Россию в хаос. После заключения с Германией сепаратного мира придется не только защищать себя, но и оберегать жизнь российского императора. Создав на основе жандармерии новый карательный орган, он уничтожит оппозицию в стране, предотвратит ряд покушений на государя, заставит народ поверить, что для российского правосудия неприкасаемых больше нет, доказав это десятками уголовных процессов над богатыми и знатными членами российского общества. За свою жесткость и настойчивость в преследовании внутренних врагов государства и защите трона Сергей Богуславский получит прозвище «Цепной пес самодержавия», чем будет немало гордиться.

Глава 3

Министры, депутаты, царедворцы уже давно разбились на группы, боровшиеся между собой за власть. Больше власти — больше денег. Займы и ссуды, получаемые под военные заказы, просто разворовывались. Крупные армейские поставки отдавались нечистым на руку подрядчикам, которые поставляли гнилье, не забывая при этом делиться прибылью со своими благодетелями. Спекуляция, взятки, банковские аферы, организации фальшивых фондов — все это достигло в России неимоверных размеров, а положение в стране тем временем ухудшалось с каждым днем. Неудачи на фронте несли новое разочарование в народ. Перегруженная транспортная система то и дело выходила из строя, и как следствие — резкие перепады подвоза продовольствия, а за ним — рост цен. На заводах, работавших на оборону, начались забастовки, а в деревнях начали волноваться крестьяне, переживая из-за бессмысленной гибели своих сыновей и мужей в солдатской форме.

В это мрачное время у простых людей единственным огоньком, согревавшим их души, была только вера в Бога, и вдруг снова появилась надежда. Царь-батюшка! Он видит, что народу плохо. Он должен помочь! Вон как с фабрикантами-толстосумами разобрался! Словно в подтверждение народных помыслов газеты напечатали монарший указ о созыве всероссийского крестьянского съезда. В нем простыми и понятными для простого человека словами говорилось, что император хочет поговорить с крестьянами, хочет услышать от них самих об их бедах и нуждах. Простой народ, читая эти строки, ликовал в душе, зато оппозиция, которая до этого на всех углах кричала о реформах и лучшей жизни для народа, наоборот, ошарашенно примолкла, не понимая, что происходит.

Вслед за ними насторожилось окружение государя, не понимавшее, что происходит с императором: то ли блажь, то ли нечто большее, что ускользает от их внимания. Затем последовали попытки воззвать к здравомыслию государя, убедить его, что заигрывания с народом только приведут к падению престижа русского самодержца, но когда они провалились, среди царедворцев началась тихая паника. Государь стал неуправляем! Даже доверенные люди, к чьему мнению император прежде нередко прислушивался, разводили руками, когда их спрашивали, что случилось с царем. После некоторых раздумий в ход пошел запасной вариант — были отправлены знатные «ходоки» к императрице, чтобы та повлияла на супруга, но и тут ничего не удалось сделать.

Александра Федоровна более мужа была подвержена мистике и поэтому полностью, до самой глубины души, уверовала в предназначение посланного им ангела-хранителя с железными крыльями. Именно из ее слов двор и ближайшее окружение Николая II наконец сумело сделать выводы и соединить редкие появления во дворце поручика в отставке со столь резкими, а главное совершенно непонятными, изменениями внутренней политики державы.

Поручик был вне круга интересов внимания царского окружения до этого времени по двум причинам. Во-первых, не соответствовал в глазах придворных и знати образу царского любимчика, а во-вторых, мало ли было в Зимнем дворце различных юродивых, «блаженных» и других предсказателей судьбы или будущего. Матрена-босоножка, Митя Козельский и другие, пока их всех не сменил Григорий Распутин. А теперь вместо него появился еще один юродивый, поручик Богуславский. «Ангел с железными крыльями». Растоптать его, смешать с грязью! При дворе поползли грязные сплетни о царском шуте Богуславском, но стоило их услышать Александре Федоровне, как вдруг некоторые придворные, ранее охотно принимаемые при дворе, теперь оказались в списках нежелательных визитеров. Царская опала мгновенно отрезвила императорское окружение, наконец заставив их понять, какую власть набрал над императорской четой «ангел-хранитель».

Если раньше до меня доносились отголоски грязных сплетен, распространяемых за моей спиной, то теперь меня заваливали визитными карточками и приглашениями на приемы, затем начались «случайные» встречи и разговоры по душам, а когда все это не сработало, ко мне стали приходить посредники с предложениями взаимовыгодного сотрудничества. Я проявил вежливость в отношении одного просителя, второго, третьего, а когда понял, что простых человеческих слов они не понимают, то уже четвертый просто вылетел из моей квартиры, словно пробка из бутылки шампанского. Но даже этого оказалось недостаточно. Меня продолжали осаждать, но только до того момента, когда я прилюдно оскорбил одного из назойливых просителей, оказавшегося дворянином и офицером в отставке. Оскорбленный, он вызвал меня на дуэль, а спустя сутки по столице пополз слух о том, что поручик Богуславский прострелил своему противнику плечо с хладнокровием и непринужденностью завзятого бретера, после чего поток визитеров сразу иссяк.

Негибкий, неумный и жесткий человек — именно такая характеристика была дана мне в высших кругах столицы, которая скоро переросла в презрительную кличку «юродивый поручик». Затем по столице поползли слухи, что я слуга дьявола, и многие из бывших моих просителей стали вполне серьезно утверждать, что святостью от этого человека даже не пахнет, а скорее, наоборот, от него воняет серой. Правда, подобные заявления делались тихо, с глазу на глаз, а говорили при этом шепотом.

В течение месяца собирались выборные крестьянские представители со всех концов России. Для них в столице был забронирован ряд простых, непритязательных гостиниц, где их не только бесплатно поселили, но и кормили, а под проведение съезда организаторы отвели помещение Государственной Думы. В громадном зале, где раньше заседали депутаты, сейчас робко рассаживались крестьяне, с ощущением смутного страха косясь на лепные потолки и декоративную отделку стен. При этом все они старались выбрать себе места, как можно дальше от трибуны. В отличие от них, приглашенные на съезд представители оппозиционных блоков и партий занимали первые ряды, с покровительственной усмешкой косясь на притихших депутатов. Между ними своеобразной прослойкой стали журналисты, стремительно передвигающиеся туда-сюда по залу и терзающие своими не всегда понятными вопросами крестьян, вгоняя их в краску и смущение. Кроме них в зале присутствовали кинооператоры, которые расположили свою громоздкую аппаратуру в центральном проходе. В отличие от своих суетливых и шумных коллег, они вели себя важно, с удовольствием ловя на себе благоговейные и уважительные взгляды простодушных селян.

Легкий шум, стоявший в зале, мгновенно смолк, когда появился император. Тишина, пока он произносил приветственную речь, стояла такая, что казалось, запищи комар, его будет слышно во всех концах громадного зала. Закончив свое выступление под шумные овации, государь попросил задавать ему вопросы. Сначала стояла тишина, прерываемая редким перешептыванием и толканием соседа в бок: чего молчишь? Ты же хотел высказаться, вот и говори. В передних рядах уже стали слышны смешки, когда, наконец, один из представителей крестьян, набравшись смелости, не начал говорить. Стоило только ему получить свои ответы, как будто лавина с гор, со всех сторон зала посыпались вопросы и жалобы осмелевших крестьян, которые поняли, что их здесь действительно выслушают.

Сидя в зале, я с невольным уважением отметил, что император довольно прилично разбирается в сельской жизни, видах на урожай и прочих других вопросах, смысл которых мне был недоступен. Около четырех часов император отвечал на вопросы, одновременно с этим по рядам ходили специальные люди и принимали у депутатов жалобы и прошения, написанные на бумаге, при этом делая пометки, от какой сельской общины или деревни она подана. Второй день и половину третьего дня с крестьянами работала комиссия по уже поданным ранее жалобам и пожеланиям крестьян. В самом конце работы съезда снова приехал государь. Крестьяне, в отличие от первого дня, приветствовали его не просто шумно и радостно, а с каким-то благоговейным восторгом. Он их понимал, и они это чувствовали. После того как восторженные крики стихли, царь сделал несколько шагов вперед и неожиданно для всех присутствующих громко спросил:

— Крестьяне, соль земли русской, вы хотите мира и земли?!! Желаете, чтобы в семьи вернулись сыновья и мужья, ушедшие на фронт?!! Это так?!!

Секунду-две стояла тишина, а потом крестьяне, вскочив со своих мест, сначала вразнобой, а потом начали вместе скандировать:

— Желаем, государь!!

Когда крики стали затихать, царь взмахнул рукой, и в одно мгновение в зале воцарилась тишина. Император простыми и ясными словами пообещал, что приложит для этого все свои силы, а в конце попросил делегатов еще немного потерпеть ради России. Когда крики восторга утихли, началась раздача памятных подарков, после чего состоялся торжественный молебен.

На следующий день жители столицы прочитали в газетах о восторге, с которым восприняли крестьяне Российской державы слова императора. Простой народ, читая об этом, не уставал повторять: «Вот он, какой наш император! Он не оставил нас своей милостью, как пришла трудная година! Воистину наш он, народный, царь!»

Удар по оппозиции был нанесен неожиданный и точный. Если раньше народ прислушивался к агитаторам, в надежде на лучшее будущее, то теперь он услышал о реформах и улучшениях жизни и быта крестьян, причем, что немаловажно, не из казенных документов, а из уст самого императора. Зато правящая верхушка государства, двор и министры, как и оппозиция, все они посчитали крестьянский съезд дурным влиянием на государя поручика Богуславского, который решил таким дешевым способом поднять имидж царя в народе. Так даже лучше, решили они, ведь свои обещания еще выполнить нужно, а кто их будет претворять в жизнь? Точно не мы. Когда подобное случится, до народа еще быстрее дойдет, что трон занимает слабый и никчемный правитель, которого нужно сменить. Такого же мнения держались в верховных кругах во Франции, Англии и Америке, за исключением германского кайзера, который понимал, что действия российского императора диктуются, скорее всего, предсказаниями оракула. Не успели затихнуть все эти разговоры, как в газетах появилось сообщение о встрече императора с рабочими столицы. Теперь вслед за землевладельцами заволновались промышленники, а заводские и фабричные районы столицы пришли в крайнее возбуждение, готовясь к встрече с государем.

По сравнению с крестьянством, рабочие представляли собой более тяжелый материал для прямого разговора, поэтому мы решили его разбавить выступлениями князя Шаховского, министра торговли и промышленности и нескольких депутатов Думы. К тому же надо было определить и обеспечить дополнительные меры безопасности, так как среди рабочих вполне могли затесаться неадекватные личности, которые могли бы попытаться покончить с самодержавием в лице Николая II.

Эта встреча состоялась в том же большом зале Думы. После короткой приветственной встречи государя начали выступать рабочие, которые, в отличие от крестьян, намного меньше робели перед императором, поэтому жалобы и предложения нередко перемежались жесткими и иной раз высказанными в ультимативной форме требованиями рабочих активистов. Царю пришлось выслушать немало упреков со стороны рабочих, но, несмотря на несколько напряженную атмосферу, диалог между властью и рабочими прошел сравнительно мирно. В этом немало помогли спокойствие и сдержанность правителя России, к тому же у государя было особое умение слушать. В его молчании собеседники чувствовали неподдельное внимание, сочувствие и поддержку, что помогло в немалой степени успокоить возбужденных людей. В конце собрания государь встал, и в зале воцарилась тишина.

— Я выслушал вас, ваши жалобы и чаяния, а теперь прошу выслушать меня! — И в течение получаса он, кратко и понятно, изложил то, над чем работали специалисты целый месяц. В его короткой речи не было общих слов и пустых обещаний, зато прозвучали конкретные предложения по облегчению труда рабочих. В основу легло сокращение обычного рабочего дня на производстве на два часа, а в субботу — на три часа. Перечислялись и социальные льготы. В конце своей речи он сказал:

— Многое из этих положений было узаконено ранее, но если ранее они так и оставались на бумаге, то теперь так не будет! Это я вам обещаю!

После его последних слов воцарилась просто неестественная тишина. Люди просто не могли поверить, что их основные просьбы и требования будут удовлетворены, но только стоило им понять, что это было подтверждено прямо сейчас самим императором, как зал взорвался радостными криками.

Только успели по стране разлететься радостные вести, как вслед за ними по городу поползли страшные слухи: на царя совершено покушение! Что с царем?! Он жив, ранен?! Кто поднял руку на Божьего помазанника?! Ведь многих простых людей, которые уже начали считать, что стоит немного потерпеть, и жизнь наладится, эта весть поразила их, словно это был удар ножа. Напуганные и встревоженные люди кинулись к близким и соседям, пытаясь понять: где правда, а где ложь? Запутавшись в слухах и предположениях, полные тревоги и сомнений, люди только начали стекаться к царскому дворцу в поисках правды, как пронесся новый слух: покушение было, но царь-батюшка только ранен. Собравшаяся у дворцовых ворот громадная толпа тихо гудела, в ожидании, что им скажут. Спустя какое-то время к ним вышел гвардейский офицер и подтвердил слухи о ранении царя, при этом добавив, что ранение легкое и его жизни ничего не угрожает, после чего попросил разойтись.

Весть о покушении на жизнь императора и его легком ранении почти мгновенно облетела всю страну. В столице, в связи с покушением на государя, были введены особые меры. На вокзалах, площадях и перекрестках появились усиленные полицейские и жандармские, как пешие, так и конные, наряды. Все выезды и въезды в город были перекрыты войсками.

Хозяином кабинета, в который провели жандармского подполковника Мерзлякина, оказался сорока пяти — пятидесяти лет генерал-майор, со значком академии генерального штаба. Раньше им не приходилось встречаться, но судя по двум боевым орденам из пяти наград, висящих на груди генерала, отметил жандарм, что их обладателю приходилось бывать на полях сражений. Холодный взгляд, которым тот встретил жандармского полковника, был хорошо тому известен. Он уже не раз за свою службу сталкивался с пренебрежительным и в какой-то мере брезгливым отношением со стороны кадровых военных, поэтому обычно подобные взгляды жандарма не задевали, но сейчас в нем вдруг вспыхнула злость.

«Чистоплюй! Сидит здесь и распоряжения подмахивает! Как до дела дошло, так ко мне прибежал, а сам-то ручки боится замарать! Помогите, дескать! Так я не гордый, помогу, потому, как ты деньги мне стоящие даешь».

Подполковник бросил короткий взгляд на сидевшего в кресле, уже знакомого ему генерала Обнина Илью Давыдовича. На его погонах были императорские вензеля, говорившие о том, что тот принадлежит к свите его величества. Именно Обнин вовлек его в тайное общество, когда заговорщикам понадобилось выйти на боевую группу революционеров или анархистов. Подполковник сделал несколько шагов и вытянулся:

— Ваше превосходительство!

Хозяин кабинета резко поднялся со своего места и коротко махнул рукой, прерывая полковника.

— Отставим чины, Андрей Валерьянович! Обращайтесь ко мне просто: Сергей Андреевич. Присаживайтесь. С Обниным, вы уже знакомы. Курите?

— Никак нет, ваше прево… гм… Сергей Андреевич.

— Тогда не будем терять времени, господа. Андрей Валерьянович, вы приглашены для осуществления плана, который должен способствовать спасению России. Нам стало доподлинно известно, что император через генерал-адъютанта Татищева, втайне от всех, ведет переговоры с Германией. Судя по поступившим на днях от наших союзников сведениям, предварительные переговоры прошли успешно, а значит, официальное заключение мира дело полутора-двух месяцев.

— Извините меня! Но я правильно понял вас?! Сам государь решил заключить мир с германцами?! Это как-то… Гм!

— Понимаю вас. Когда сам услышал эту новость, долго не мог прийти в себя. Это предательство по отношению к погибшим на войне, к их семьях, к раненым и увеченным солдатам и офицерам! — он вдруг замолчал и, судя по плотно сжатым губам и желвакам на скулах, сейчас старался взять себя в руки. — Извините. Не сдержался. Так вот, мы рассматриваем два возможных пути. Думаю, вы уже знаете о появлении возле царя нового советника, некоего господина Богуславского. Все, что сейчас идет от государя — его рук дело, вот только как он получил такое влияние на царя, никто не знает. Мы поинтересовались его личностью, но все те сведения, что собрали о нем, слишком противоречивы и запутаны. Может быть, с вашей спецификой работы вы лучше разберетесь с этим Богуславским. Впрочем, судите сами. Боевой офицер, который после тяжелого ранения потерял память и был отправлен в отставку. По определению врачей — инвалид до конца жизни, и вдруг каким-то чудом он излечивается. Сам по себе большой физической силы человек зачем-то начинает заниматься силовой гимнастикой, какой-то борьбой и стрельбой в тире. Не пьет, не курит, не играет в карты. Публичные дома не посещает. Нами получены сведения, что Богуславский специально поехал на германский фронт, чтобы отомстить за надругательства над его сестрой. Также известно, уже из надежных источников, что именно он помог полиции раскрыть два уголовных дела, связанных с убийствами. К царю попал через Распутина, который затем уехал в Тобольск. Выглядит это так, словно он освободил Богуславскому свое место возле трона государя. Это все, что мы о нем знаем. Есть вопросы?

— У него есть приятели? Любимая женщина?

— Из близких знакомых отмечен только подполковник Пашутин Михаил Антонович. Из разведки. Изредка встречаются.

— Ни приятелей, ни женщин, по ресторанам не ходит, в карты не играет. Аскет какой-то. Может, он из староверов… или сектант какой-нибудь. Впрочем, что гадать, его прощупать надо. Недели две за ним следом походить да соседей разговорить, глядишь, и поймем, чем этот господин дышит. Есть у меня парочка людей. Надежные. Проверенные. Проследят, людишек расспросят. Как вы на это смотрите, Сергей Андреевич?

— Нет у нас столько времени! — сухо и зло бросил хозяин кабинета. — Нет!

Это была невольная реакция на противную и скользкую, по мнению генерала, полицейскую манеру говорить, но уже спустя минуту взял себя в руки и тихо сказал:

— Извините меня, Андрей Валерьянович. Нервы.

Жандарм не совсем понял вспышку генерала, но, тем не менее, отнес к той брезгливости, которую генерал к нему явно испытывал, при этом тщательно стараясь ее скрыть, но он уже справился с собой и теперь пытался понять, в чем будет состоять его работа, ради которой его пригласили в этот кабинет.

— Я вас понимаю, Сергей Андреевич. Такие новости, которые вы мне преподнесли, кого угодно заставят занервничать. Значит, нет у нас времени. Ладно. Тогда как вы предлагаете действовать?

— Богуславский — это прямое воздействие на царя. Вот только чем его можно привлечь? Тот вывод, что мы имеем, неутешителен: замкнут, в пороках не замечен. Нам кажется, что единственный способ на него как-то повлиять — это запугать, сломать его!

— Вы упомянули о его сестре. Где она сейчас? А родители?

— Как способ повлиять на него? Нет. Ничего не выйдет. Сестра в монастыре. Дала обет и на люди не выходит. Мать живет в имении под Тулой и здесь не бывает. Вы это хотели знать?

— Именно это, ну да бог с ними. Теперь о том, чтобы его сломать… Ведь мне про него и раньше слышать приходилось. Поручик Богуславский, он сейчас в столице фигура известная, а после того, как вы мне его описали, выскажу свое мнение: его надо убить!

— Это первое, о чем мы подумали, — раздался голос до этого молчащего Обнина, — но уж больно соблазнительно взять его на короткий поводок. Да что тут говорить, вы сами все прекрасно понимаете.

— Может, мы действительно все усложняем, — задумчиво проговорил генерал-майор, но тут же себе возразил: — Нет. Илья Давыдович прав. Мы должны попробовать! Ваши люди могут это сделать?

— Это не мои люди! Это шайка отпетых мерзавцев, без чести и совести, которая оказывает всякие грязные услуги тем, кто им платит.

— Думаю, это то, что нам надо! Но обязательно доведите до них: пусть не усердствуют! Не надо калечить! Если увидят, что не поддается на уговоры, пусть лучше сразу убьют. Насчет денег можете сразу им передать: сделают работу — получат вдвойне! Теперь перейдем к основному делу, ради которого мы здесь собрались. Андрей Валерьянович, надо найти группу боевиков для покушения… на царя! Мои слова вас не приводят в ужас?

— Не смотрите на меня так пытливо, Сергей Андреевич. Мне всякое доводилось слышать, причем от самых разных людей. К тому же Илья Давыдович намекнул мне, в общих чертах, так что если бы у меня были какие-либо сомнения, то просто не пришел бы, но я здесь, сижу перед вами.

— Мне говорили о вас, как о прямом и практичном человеке, и ваши слова только что подтвердили это мнение. Я рад, Андрей Валерьянович, что мы в вас не ошиблись. Что ж, тогда перейдем к условиям нашей сделки. Мы со своей стороны готовы прямо сейчас положить пятьдесят тысяч золотом на указанный вами счет. Остальные сто пятьдесят тысяч вы получите в случае успешного окончания дела. Ведь именно такая сумма была обговорена вами с Ильей Давыдовичем. Так?

— Все правильно, Сергей Андреевич. Теперь, я так понимаю, моя очередь доложить об услуге, которую вы хотите получить за свои деньги. Вас моя прямота не шокирует?

Подполковник просто не смог удержаться, чтобы не подколоть генерала, несмотря на всю серьезность ситуации. Генерал оценил его выпад кривой усмешкой, скользнувшей по его губам.

— Продолжайте, Андрей Валерьянович.

— Два месяца тому назад у нас в разработке оказалась боевая группа некоего товарища Арона. На ее след вышли чисто случайно, что весьма удивительно при ее бурной и кровавой деятельности. Причина их неуловимости заключалась в следующем. Полиция ловила их как шайку грабителей и убийц, а на деле оказалось, что это боевая революционная дружина. У них своя, специфическая среда, и пока их ловили по воровским малинам, те отсиживались на явочных квартирах.

— Погодите! Вы сказали, что это грабители и убийцы?! Но как в таком случае они могут быть революционерами?!

— С вашего разрешения, я разъясню этот нюанс чуть позже. По нашим данным, их возглавляет Трофим Сидорович Степашин, убивший жену из ревности, после чего он был отправлен на каторгу, где сошелся с анархистами и стал идейным товарищем. Насколько нам стало известно, в его группе сейчас насчитывается девять человек. Четверо из этих висельников, как и их главарь, прошли по уголовным делам, связанным с грабежами и убийствами. Один из членов его группы — женщина. Это вам, господа, рассказал для общего представления образа так называемых революционеров. На их след мы вышли совершенно недавно, а окончательно удостоверились в их деятельности, когда к ним из Москвы, для подкрепления, было направлено два боевика. За ними москвичи отправили «хвост», который и дал нам возможность окончательно понять, что собой представляет группа Арона. Теперь вернемся к вашему вопросу, Сергей Андреевич, — жандарм выдержал паузу, затем продолжил: — Если обобщить сведения полиции и наши, то за этой шайкой головорезов числятся налет на банк, взлом и ограбление ряда магазинов и лабазов, а также вымогательство денег у купцов. На двух из дел, в которых они, возможно, замешаны, лежит человеческая кровь. Охранника банка и сторожа одного из складов. Кроме этого, у нас есть подозрение, что именно они виновны в убийстве ротмистра Вольянова и городового Швенцова. Теперь смотрите, каков их расклад. Они отдают половину награбленного в свой центр, где украденные товары и продукты идут семьям товарищей, которые сейчас, по их терминологии, являются «узниками царизма». Партийные вожаки в курсе их дел, но закрывают на это глаза, потому что их уголовные преступления обеспечивают постоянный приток денег в партийную кассу. В то же время, я так мыслю, их специально держат особняком, чтобы в любой момент от них можно было откреститься. Очень удобная позиция. Уголовники и убийцы никак не вписываются в картину политической борьбы, а вот деньги, оружие и материальная помощь очень даже нужны в борьбе за светлое будущее России.

— Если за ними водится столько преступлений, так почему их сразу не взяли?!

— У нас в корпусе, как и везде в России, процветает либерализм, господа. Сначала надо связи выявить да доказательства собрать, и взять их надо не просто так, а на горячем. Уже поверьте мне, господа, это дело долгое и хлопотное. Пусть даже доведем дело до суда, так ведь нет, наша интеллигенция, так любящая играть в защитников свободы, равенства и братства, сразу начинает собирать деньги на адвокатов, которые в свою очередь выставят их перед народом героями, борющимися за народные идеалы. Потом в газетах напишут кучу статей в поддержку этих товарищей, которые просто вынуждены так поступать. Их, видите ли, власть толкает на подобные подвиги! Извините, ради бога! Накипело!

— Не вы один такой, Андрей Валерьянович! Всех нас уже достала, извините за простоту слов, наша вялая и никчемная власть! России нужна сильная рука, способная взять за глотку весь этот сброд! Их вешать надо! Вешать, а не!.. Извините! — с минуту хозяин кабинета молчал, собираясь с мыслями, потом спросил: — Теперь вы мне скажите вот что: если они у вас под наблюдением, то как в таком случае их можно использовать?

— Они у меня под наблюдением. Понимаете? Лично у меня. В управлении о группе Арона ничего не знают, потому что мы не заносили их в нашу картотеку и пока, кроме нескольких докладов агентов наружного наблюдения, на них ничего нет, да и те лежат в папочке, которая находится в ящике моего стола.

— Погодите, но раз вы о них знаете, наружные агенты знают, значит, об этой банде если не знают, то наверняка догадываются другие сотрудники вашего управления! — не выдержав, вмешался в их разговор Обнин. — Не может быть, чтобы об этом знали только вы один!

— Вы правильно думаете, Илья Давыдович. Не я один. Есть пара агентов и мой доверенный офицер, но филеров я уже снял с наблюдения и перебросил на другую работу. Для них это привычное дело. Зато мой помощник — в курсе, но только немного, в пределах самого необходимого. Вы должны сами понимать, господа, что раскрываться перед ним в таких делах у меня нет ни малейшего резона. Его непосредственная работа — это связь с группой Арона через информатора. Вас такой расклад устраивает, господа?

— Если вы уверены в своем офицере, то устраивает, — согласился с ним генерал. — А какие у вас есть мысли по использованию этой, так называемой, боевой дружины?

— Скажу сразу: прямо ими управлять не могу, и вы это должны понимать, но я неплохо изучил Арона и думаю, что смогу его подтолкнуть в нужную нам сторону. Кратко поясню свою мысль. Арон просто помешан на славе великого революционера, о которой он страстно мечтает. Ему хочется всенародного признания! Хочет, чтобы его чествовали как великого героя! К чему я это вам все рассказываю, господа. Если ему подкинуть несложный план покушения на государя и дать все для его исполнения, то Арон из шкуры вылезет, но попробует его осуществить.

Пока хозяин кабинета, молча, обдумывал сказанное жандармом, в разговор снова вступил Обнин:

— Все хорошо, вот только уверенности нет и все из-за того, что приходится, в таком великом деле полагаться на немытое быдло!

Эти слова не понравились сразу обоим его собеседникам. Мерзлякину в этих словах показался упрек: деньги берешь, а хорошей, качественной работы не обещаешь. Хозяина кабинета они заставили снова сомневаться в лояльности жандарма.

«Наемник. Скользкий тип. Одно слово, жандарм. Ведь если что пойдет не так, этот иуда, из страха или жадности, продаст нас. Не задумываясь. М-м-м… Придется подумать о том, как его можно будет убрать».

Тяжелое молчание разорвал тот же Обнин, который, наверно, единственный не понял некой двусмысленности собственной фразы.

— Андрей Валерьянович, а когда начнут… гм… работать с Богуславским?

— Как прикажете. Здесь я только в качестве исполнителя.

— Не прибедняйтесь, Андрей Валерьянович, — неискренне возразил ему генерал-адъютант. — Впрочем, спорить не буду. Просто скажу, это вы сейчас так смотритесь, а потом — раз! — и герой отечества! Такая мысль не приходила вам в голову?!

— Не приходила, потому как исхожу из реалий российских: от сумы и тюрьмы — не зарекайся!

— Годами вы вроде не стары, батенька, а уже скептицизма полны! — шутливо заметил Обнин.

— Работа у меня такая. Оптимизма не прибавляет, Илья Давыдович.

— Вы можете решить вопрос с Богуславским через пару дней? — задал уточняющий вопрос хозяин кабинета, которому надоела бессмысленность их пустого разговора.

— Думаю, через два-три дня, вы получите результат.

Рано утром я вышел из дому, отправляясь на тренировку. Мне нравилось именно это время суток, когда меньше суеты, сутолоки, городского шума, который уже через час захлестнет город и будет звучать в ушах навязчивой мелодией до глубокой ночи, а сейчас было слышно только шарканье метлы дворника, доносившееся откуда-то с улицы, да звонкий цокот копыт приближающегося экипажа. Остальные жильцы дома, люди зажиточные и по большей части пожилые, поднимались намного позже, поэтому меня несколько удивил автомобиль, стоящий рядом с подъездом. Водитель и два пассажира. Кого-то ждут, решил я, но уже в следующую секунду выяснилось, что они приехали по мою душу.

— Господин Богуславский, — окликнул меня пассажир с переднего сиденья. — Мы вас ждали.

— Я спешу. Изложите, что вы хотите, и как можно короче.

— Сергей Александрович, если вы спешите, то мы вас подвезем и заодно поговорим. Вы не против? — обратился ко мне худощавый, плечистый мужчина. У него были аккуратные пшеничного цвета усики, под стать его цвету волос. Светло-серый костюм, такого же оттенка шляпа на голове. Сначала я подумал, что у него какое-то малоподвижное лицо, но уже спустя несколько секунд понял, что он напряжен.

— Или говорите, в чем дело, или езжайте своей дорогой.

— Все же я постараюсь уговорить вас, господин Богуславский. — Его рука быстро скользнула под пиджак.

Нетрудно было догадаться, что я сейчас увижу. Как и ожидалось, спустя пару секунд на меня смотрел вороненый ствол револьвера. Звонко щелкнул взведенный курок. Я спокойно смотрел на бандита.

— Что дальше?

— Дальше вы сядете в машину, — криво усмехнулся белобрысый бандит, держа меня под прицелом.

Мне оставалось только пожать плечами и делать то, что мне приказывали, хотя бы потому, что с заднего сиденья на меня смотрел второй ствол. Не успел я сесть рядом с ним, как оружие, переместившись, уткнулось мне в левый бок. Его держал плотного сложения человек со слегка обрюзгшим лицом и выпяченными губами. Он был одет в черный костюм и такую же шляпу, из-под которой на плечи падали иссиня-черные, с сальным блеском, волосы. Лицо невыразительное. В глазах злорадство и издевка.

— Так что, прокатимся, Сергей Александрович? — со смешком спросил меня пассажир с переднего сиденья.

— Вы меня так хорошо упрашивали, что я не в силах отказаться, — усмехнулся я в ответ краешками губ.

— Пантюха, езжай, — приказал пассажир с переднего сиденья водителю, крепкому мужчине с массивной шеей и покатыми плечами. Тот, ни слова не говоря, вывел машину со двора и погнал по улице, увеличивая скорость. Моя охрана, находясь на улице, так и не сообразила, что их объект увозят в неизвестном направлении, а если и поняли, то автомобиль, набрав скорость, уже скрылся за углом. Когда бандитам стало понятно, что за ними погони нет, главарь повернулся ко мне и, с явным одобрением в голосе, сказал:

— Вы хорошо держитесь, господин Богуславский.

— Как мне вас называть?

— Я бы вам представился, но думаю, в это нет никакого смысла, но если хотите, можете звать меня Седым. Скажу только одно: я занимаюсь решением вопросов весьма деликатного свойства. Вот и к вам такой вопрос появился у некоего господина, который попросил меня помочь в удовлетворении его любопытства.

— Слушаю. Говорите.

— Не торопитесь так, господин Богуславский. Для нашей беседы необходима спокойная, умиротворяющая обстановка…

После этих слов водитель издевательски хрюкнул.

— Не обращайте на него внимания. Обделен хорошими манерами, зато как водитель просто незаменим.

На этом наш разговор закончился, а еще через пятнадцать минут мы остановились на окраине города, на пустыре. Впереди были кусты, за ними рос лес. В этих местах мне не приходилось бывать, но для чего меня привезли в такое глухое место, понять было нетрудно. Допросить и убить. Сейчас у меня был шанс, но стоило мне выйти из машины, он сразу исчезнет. Не успел ко мне с переднего сиденья развернуться главарь, как я опередил его:

— Извините, но когда волнуюсь, у меня страшный зуд в голове начинается. Это после ранения. Можно почесать голову?

— Ради бога! Но только без фокусов! — и он продемонстрировал револьвер.

Я неторопливо поднял руку к голове, благодаря чему локоть оказался сверху над пистолетом, сидящего рядом бандита.

— Так что у вас за вопрос ко мне, господин хороший? Задавайте! — И в этот самый миг я ударил левым локтем вниз, по руке с пистолетом, а правой рукой резко и сильно влепил белобрысому главарю костяшками вторых фаланг согнутых пальцев между глазом и ухом. Почти одновременно с ударом левой рукой прижал к сиденью кисть с пистолетом сидящего рядом головореза и тут же кулаком правой сломал ему нос, а уже на отмашке ребром ладони нанес удар шоферу в основание черепа. Шейные позвонки бандита хрустнули, голова дернулась вперед и упала боком на руль. Бросил быстрый взгляд на убийцу, который сейчас держался за нос обеими руками.

— Поговорим?

Сверкнув бешеным взглядом, он попытался меня ударить, но, получив тычок в нервный узел, скрутился на сиденье и заверещал от боли. Открыв дверцу с его стороны, я сильным толчком выкинул его из машины, после чего бросил внимательный взгляд на главаря. Его невидящий взгляд смотрел в пустоту.

«Мертв», — решил я и вылез из автомобиля, держа наготове пистолет. Стоя возле бандита, корчащегося на земле, мне пришлось несколько минут выжидать, пока тот не придет в себя.

— Отвечать! Кто, зачем и почему?

Его попытка отмолчаться стоила ему простреленного колена, после чего он, между воплями и стонами, стал рассказывать все, что знал. Но знал он, к моему сожалению, очень мало. Он и водитель работали тупыми исполнителями под руководством Седого, занимаясь для своих клиентов любой грязной работой: шантажом, вымогательством, пытками, не брезговали и убийствами. Особенно, когда за них хорошо платили.

— Значит, ничего не знаешь?

— Не знаю! Это все Седой! Он вел дела! Я делал только то, что мне приказывали! Христом заклинаю, пощадите!

— Слушай, ты мне надоел! — и я направил ствол пистолета ему в лицо.

— Погодите! Погодите! Вспомнил! Только пообещайте…

— Не торгуйся!

— Седой вчера с каким-то чином из жандармов встречался! Насчет вас! Точно!

— Фамилия! Адрес!

— Не знаю! Клянусь! Они на Фонтанке встретились. На мосту. Видел его один раз и то издалека! Рожа такая мясистая!

— Описать сможешь?!

— Смогу! Только не стреляйте! Я жить хочу! Жить!

При этом его глаза забегали. По всему было видно, что он больше ничего не знал и сейчас только тянул время, чтобы придумать и соврать.

— Все хотят, но не все этого достойны, — менторским тоном произнес я и пустил ему пулю в голову.

Пистолет засунул в карман, решив выкинуть его по дороге, после чего принялся обыскивать трупы в попытке найти хоть какие-то объяснения моему похищению, а после бегло осмотрел машину. Револьверы, кастеты, два ножа, утяжеленная дубинка и несколько пакетиков с кокаином. Единственным предметом, представлявшим интерес, стал бумажник главаря. В нем было с десяток визитных карточек и две непонятные записки, причем одну из них явно писала женщина.

«Все! Это все на потом!» — с этой мыслью я бегом кинулся на поиски извозчика или ближайшей трамвайной остановки.

В определенный момент я должен был сам себе признаться, что коппо-дзюцу не просто вошла в мою жизнь, а срослась со мной, став ее неотъемлемой частью, и, наверно, тогда мое отношение к Окато выросло за рамки «мастер-ученик», несмотря на то, что вне занятий мы не общались. Я выказывал ему свое уважение и послушание почти как отцу, если, конечно, это слово могло подойти к жесткому, педантичному и скупому на эмоции японцу. К тому же все, что могло, уже случилось, а значит, какие-либо переживания не имели смысла, именно поэтому покушение как-то само собой отошло на задний план и сейчас меня больше волновало, как я буду выглядеть в глазах мастера. Объяснять ему я ничего не стал, а просто в стандартных выражениях попросил простить меня за опоздание и уже по выражению глаз мастера понял, что сегодня полностью изопью чашу недовольства Окато.

После тренировки сделал анонимный звонок в полицейский участок и сообщил о трех трупах, а затем телефонировал на работу Пашутину, после чего мы договорились с ним встретиться.

Встреча состоялась в трактире «Дубок», куда в последний раз я заходил, чтобы найти там иуду Боткина. При виде меня губы Михаила сразу растянулись в веселой улыбке:

— Вид у тебя, Сергей, еще тот. Опять Окато над тобой измывался?

— Угу, — буркнул я, не желая вдаваться в подробности. — Слушать будешь?

— Рассказывай!

После того, как рассказал ему во всех подробностях о попытке похищения, я достал из кармана и передал подполковнику бумажник главаря. Тот осмотрел все отделения, пересмотрел визитки, оглядел каждую денежную купюру, после чего приступил к запискам. Минут пять он потратил на каждый бумажный лоскуток, потом положил их в бумажник и покачал головой:

— Да-а! Шарада. Одну писала женщина, причем грамотная. Училась в каком-то пансионе. Смотри, какие заковыристые завитушки на заглавных буквах. Раз не забыла, значит, недавно закончила учебу. Молодая еще. Встреча в том же месте. В 19.00. Подписи нет. Мог бы предположить свидание, так нет! Заметь, нет ни инициалов, ни имени. Влюбленные женщины так не пишут. Чисто деловая записка, правда, написана кокетливым почерком. А вторая писулька, сам видел. Вообще несуразица! Теперь насчет личности Седого. Тут я думаю, мы быстро все узнаем и потянем ниточку, вот только боюсь, что не приведет она нас к тому жандарму. И последнее. Если бы они хотели тебя убить, Сергей, то сделали бы это еще во дворе дома, отсюда вывод: Седой хотел с тобой поговорить. Вот только, по чьему приказу, мы теперь можем лишь догадываться.

— Я это понял. Только поздно, — буркнул я недовольно. Впрочем, это недовольство касалось меня лично. Не смог правильно оценить вполне просчитываемую ситуацию.

— Для начала тебе надо срочно менять квартиру, пока новые незваные гости к тебе не пожаловали.

— Не спорю, надо.

— Есть у меня на примете одна симпатичная модисточка. Обожает крупных мужчин! Так…

— Нет. Если так обстоит дело, то мне лучше вернуться в свою старую гостиницу, тем более что она находится в двух шагах отсюда.

— Как прикажете, господин поручик, — дурашливым голосом, имитируя лакея, сказал Пашутин. — Со всем нашим удовольствием, только прикажите!

К моему удивлению, номер, в котором мне довелось жить раньше, оказался свободен. Знакомый коридорный, увидев меня, обрадовался как родному брату, впрочем, в не меньшей степени он обрадовался полтиннику, вложенному ему в руку, что сразу побудило его к действию: нам был предложен свежий чай с домашним вареньем и баранками. Отказавшись от предложения, я закрылся в комнате с Пашутиным.

— Что делать будем, Миша?

— Думаю, что те, кто прислал убийц, сильно испугались. Ведь они не знают, что бандиты могли рассказать тебе перед смертью, а значит, им сейчас любой ценой надо тебя убрать. Вот только почему именно ты, Сергей? Или это как-то связано с государем?

— Именно с ним, Миша. Думаю, что это была попытка добраться до него через меня. Ты прав, они сейчас в панике и поэтому в самое ближайшее время следует ждать от них новых решительных действий, причем направленных не только против меня.

Пашутин испытующе посмотрел на меня.

— Ты говоришь о покушение на государя?! Это кто ж на такое осмелится?

— Те, за чьей спиной стоит Франция и Англия, которым сепаратный мир — это нож у горла. Ты сам успел убедиться в этом, еще в Стокгольме. Для них это самый простой выход: убрать государя, а затем посадить на трон марионетку.

— Это государственная измена!

— Ты сам мне в свое время говорил, что у английского и французского послов в окружении царя есть много единомышленников. Так вот они, пока еще у власти, пойдут на самые крайние меры, лишь бы сорвать подписание сепаратного мира.

— Да-а… Так далеко зайти… Возможно, что ты можешь оказаться прав, хотя мне трудно в это поверить.

— В убийство государя?

— В измену людей, дававших присягу!

— Слушай, Миша, через восемь дней состоится крестьянский съезд, поэтому займись вплотную охраной государя. Насчет твоих полномочий я все решу. И еще. У меня есть план, но нужно твое участие.

— Слушаю. Говори.

— План называется «Ловля на живца».

— Так ты у нас еще и рыбак оказывается. Ну-ну. Рассказывай, не томи.

— Завтра я делаю вид, что тайно возвращаюсь домой, чтобы забрать, скажем, необходимые вещи и деньги.

— Я бы в это не поверил. Любой нормальный человек, боясь покушения на свою жизнь, спрятался бы во дворце, за тройным кольцом охраны или, вообще, сбежал из города.

— Судя по тому, что они подослали ко мне бандитов, они меня совсем не знают. К тому же, как ты сам говоришь, они готовы на все, лишь бы покончить со мной как можно быстрее. Так?

— Ну, так, только к чему ты клонишь?

— Думаю, если они обо мне хоть что-то знают, то в их представлении я должен выглядеть, как странный и замкнутый человек. По ресторанам и девкам не шляюсь, приемы не устраиваю, взяток и подношений не беру. К царю езжу редко и только по его вызову. Отсюда они сделают вывод: человек не от мира сего, как и все юродивые, и расставят своих людей во всех известных им местах. У тренировочного зала, у дворца, у квартиры. Это их шанс, и упускать его они не станут. Как тебе?

— Подтверждаю: по ресторанам и девкам не шляется, — с легким смешком заявил Пашутин. — Аскет. Пустынник. Ну, ладно, говори дальше, что придумал.

— Слушай…

На следующий день я приехал к своему дому на наемной пролетке и, заплатив извозчику вперед, приказал ждать, пока не вернусь. Бросая осторожные взгляды по сторонам, нырнул под арку, ведущую во двор, затем быстро огляделся и вошел в подъезд.

Поздоровавшись с консьержем, поинтересовался: не приходил ли кто ко мне? Получив отрицательный ответ, поднялся по лестнице в свою квартиру. Мои постоянные оглядывания и нарочито суетливые движения должны были сказать наблюдателю, что человек приехал по острой необходимости и, скорее всего, скоро покинет квартиру, что по нашему мнению должно заставить наших врагов начать действовать быстро и решительно. Выглядело это представление несколько наивно, но если исходить из торопливости и страха неизвестных врагов, то в их положении они должны были скорее рискнуть, чем затаиться.

«Ну, а если не придут, то хоть помоюсь толком, да во все свежее переоденусь, — с этой мыслью, усевшись в кресло в гостиной, стал ожидать незваных гостей. Не прошло и двадцати минут, как из прихожей раздались тихое лязганье и металлические щелчки. Если бы я действительно занимался сбором вещей в спальне, то вполне мог их и не услышать. Место, где можно было спрятаться в квартире, было мной уже давным-давно определено — это была свободно висящая тяжелая и плотная штора в гостиной. Не успел я за ней спрятаться, как из прихожей послышались чьи-то легкие и осторожные шаги.

Два… нет, три человека вошли в комнату. Замерли, оглядываясь.

Вдруг из спальни раздался негромкий мужской голос:

— Там кто-то есть?

Мне не было видно незваных визитеров, но по легким звукам движений было нетрудно определить, что гости разом развернулись в сторону в голоса. Пора! Мягким осторожным движением отодвинул штору в сторону. Ко мне спиной стояли трое: женщина, кряжистый, крепкий мужчина и невысокого роста мужичок с узкими плечами. В руках у девушки был легкий браунинг, а у мужчины — наган.

Единственное, что невозможно было спланировать, так это бесшумность нашей операции, а вот она-то была нам нужна больше всего. У убийц наверняка был свой человек на улице, который должен был проконтролировать со стороны их работу, а значит, при удаче, мы могли взять его или проследить за ним, ухватившись за кончик ниточки, — размотать весь клубок.

В следующую секунду из спальни раздались какие-то приглушенные звуки, потом что-то шумно упало и покатилось по полу. Убийцы напряглись и замерли, видимо не зная, что делать: врываться в спальню или дождаться хозяина квартиры здесь, но я не оставил им выбора, неожиданно возникнув за их спиной. Сначала отправил в беспамятство мужчину с наганом, посчитав его главным исполнителем, а когда женщина уже начала поворачиваться ко мне, резким ударом выбил из ее рук оружие. Несмотря на неожиданность нападения и боль в руке, она показала свою неукротимость, попытавшись ударить мне растопыренными пальцами в глаза. Легко, словно на тренировке, перехватил ее запястье и резко вывернул руку, заведя ей за спину. Она терпела, сколько могла, но, не выдержав нарастающей боли, вскрикнула, и только тогда я ослабил хватку. Третий из их компании, благообразного вида мужичок, с самого начала схватки предпочел нейтралитет. Отскочив в сторону, он замер, всем своим видом старательно показывая, что не намерен оказывать ни малейшего сопротивления. Пегие сальные волосы, потертый пиджачок, невзрачное лицо. Из общего простого и непрезентабельного вида выбивались легкие теннисные туфли на прорезиненной подошве и хитро-цепкий взгляд жулика и вора.

«Уголовник».

В этот момент из спальни вышел Пашутин, держа в руке пистолет.

— Кто тут у нас? Так-с. Целых три злодея. Недурной улов для первой рыбалки. Сергей Александрович, ну как так можно обращаться с девушкой? — при этом он довольно усмехнулся. Я отпустил ее руку. Та резко выпрямилась и, осторожно потирая руку, окинула нас обоих гневно-презрительным взглядом. Она не была писаной красавицей, но, проходя мимо, любой мужчина обязательно остановил бы на ней взгляд. Симпатичное лицо, большие серые глаза, стройная фигура, вот только глаза… В них сквозила такая дикая злоба, что без следа растворяла то приятное впечатление, которое она производила, и я невольно подумал, что так может смотреть только дикий зверь, попавший в капкан.

Пашутин, быстро, но внимательно оглядел всех троих, а затем спросил:

— Сергей, этот громила как скоро очнется?

— Думаю, минут через пять.

Он кивнул мне головой, дескать, принял к сведению, после чего скомандовал:

— Вы оба! Сели за стол! И руки положить так, чтобы я их видел!

Мужичок сразу проделал все, что было сказано, после чего снова замер. Девушка, игнорируя приказ, окинула нас обоих испепеляющим взглядом, а затем громко, но при этом чувствовалось, как в ее голосе клокочет ярость, произнесла:

— Цепные псы самодержавия! Ненавижу вас! Ненавижу!

Она действительно нас ненавидела. Зло. Яростно. Казалось, еще секунда и она бросится на Пашутина. Разведчик усмехнулся, глядя ей прямо в глаза, и тихо сказал:

— Выполняй, что приказано, иначе… — он не договорил, но в его взгляде и тоне было нечто такое, темное и злобное, что не давало сомневаться в его, пусть даже недосказанных, словах. Не выдержав его взгляда, революционерка отвела глаза, а затем села, положив руки на стол. После сцены укрощения строптивой я подобрал с пола ее пистолет, затем обыскал и связал лежащего без памяти здоровяка. Когда вытаскивал у него из-за пояса второй пистолет, тот очнулся и, увидев меня, попытался вскочить, а когда не получилось, зло ощерился. Не обращая на его гримасы внимания, рывком вздернул его на ноги, подтащил к стулу и посадил, после чего встал за его спиной.

— Теперь все в сборе. Желания первым сделать добровольное признание ни у кого не возникло? — обратился к ним Пашутин. После минуты молчания, продолжил: — Желающих нет. Ладно. Теперь скажу вам неприятную вещь. Мы не полиция, а сами по себе, так что руки у нас законом не связаны.

— Бить будете? — хрипло поинтересовался мужичок, внимательно оглядывая нас обоих цепким взглядом.

— Нет. Пряниками покормим и отпустим, — съязвил я.

— Говорите не так. Гм. Действительно, не полиция, но и на жандармов не похожи. Так, чьи вы будете? — поинтересовался уголовник.

— А что ты хочешь узнать, шпынь каторжный? — спросил его с угрозой Пашутин.

— Насколько вы сурьезные люди, хочу знать.

— Раз хочешь, — сказал, подходя к нему, подполковник, — значит… получишь.

Сильным ударом сбил уголовника со стула, после чего деловито, с размеренной жестокостью, стал избивать его ногами.

— Все! Все! Хватит! Вижу — сурьезные люди! Мне с политическими не расклад в одной упряжке идти. Скажу как на духу! — когда Пашутин отступил на шаг, он спросил: — Так я сяду?

— Сиди, где сидишь, а то кровищей скатерть испачкаешь!

— Как скажешь, начальник, — легко согласился мужичок, вытирая кровь тряпицей и морщась от боли. — Я домушник. Мое дело вскрыть дверь, так что тут я ни при делах.

— Кто нанял?

— Не нашего они закона, так что я перед своими чист, — и уголовник мотнул головой в сторону связанного детины. — Он. Мы с ним в свое время на пересылке познакомились.

— Как его звать?

— Афоня.

— Дурачком прикидываешься. Ладно. Поучу тебя еще немного.

Жесткий удар ноги по ребрам не только опрокинул сидевшего уголовника на бок, но и заставил взвыть от боли.

— Все! Хватит! — домушник начал приподниматься, как резко дернулся всем телом и застонал. — А-а-а! Начальник, ты мне ребра сломал. Как я…

— Наверно, не все, если так живо языком болтаешь? — ласково-угрожающим тоном спросил его Пашутин — Так ты попроси! Мне для доброго человека ничего не жалко.

— Афоня Хруст. Шел за ограбление плотницкой артели. У него на доверии людская касса была, так он с ней в бега подался. Теперь вишь, сицилистом заделался. Насчет дамочки ничего не скажу. Впервые вижу.

Пашутин бросил на меня вопросительный взгляд. В ответ я легонько кивнул головой, соглашаясь с ним. Уголовник — пустой номер, надо браться за других членов компании.

Афоня, несмотря на свой грозный вид, на поверку оказался слюнявым трусом. Захлебываясь словами и кровью, он только начал говорить, но был остановлен Пашутиным:

— Спокойно и по порядку, Афоня!

— Предатель! Иуда! Подлец! — девушка, вскочив, сделала попытку кинуться на своего напарника, но я живо усадил ее на место.

— Мне дурно. Воды принесите, — вдруг неожиданно потребовала она. Я посмотрел на подполковника, в ответ тот пожал плечами, и я отправился на кухню. Не успела она взять стакан в руку, как вдруг с силой бросила его в лицо своему бывшему товарищу. Удар, пришедшийся по носу, заставил того сначала вскрикнуть от боли и неожиданности, а затем он попытался ударить девушку. Перехватив его руку, на несколько секунд я выпустил ее из поля зрения, на что, видимо, она и рассчитывала. Сделав вид, что пытается уклониться от удара, она сумела выхватить откуда-то из-под юбки маленький пистолет, но на этом ее удача, впрочем, как и наша, закончилась. Хотя мне удалось выхватить у нее из руки оружие, но она при этом все же успела нажать на спусковой крючок, и пуля разбила оконное стекло вдребезги. Операция провалилась. Тот, кто находился снаружи и контролировал ход операции, теперь был предупрежден.

— Что есть, то есть, — сказал я для Пашутина, у которого на лице появилось выражение, словно он прямо сейчас надкусил лимон, а затем поторопил товарища революционера. — Живее говори, парень.

— Как я уже говорил, приехали мы в Питер из Москвы, две недели тому назад. Нас, вместе с Лисой, прислали на усиление боевой группы Арона. Нас встретили, а после поселили на явочной квартире, а еще через пару дней от него пришел человек. Назвался товарищем Василием и сказал: пройдете проверку кровью, значит, примем. Дал оружие и патроны. Сегодня он приехал на извозчике и привез нас сюда.

— Куда должны были идти, если бы все получилось?

— Э-э… Об этом разговора не было. Товарищ Василий сказал, что заберет нас, — на какое-то время замолк, но когда новых вопросов не последовало, продолжил свой рассказ. — У дома нас высадили. Зашли мы во двор, а у подъезда стоит Пролаза. Мы с ним действительно когда-то на пересылке познакомились. Это… все.

Я бросил взгляд на уголовника, и что удивительно, особого испуга на его лице не было, хотя и на прямой лжи поймали.

— Начальник, не кипишуй! Объясню! Доволен будешь!

Я с сомнением покачал головой, но говорить ничего не стал. Еще придет его очередь.

— Что вы должны были сделать? — спросил его Пашутин.

— Ну, это… убить того, кто находится в квартире. Только я не собирался стрелять! Поверьте мне! Это Лиса, она фанатичка! Она все время…

— Заткнись! — потом повернул голову к Пашутину. — Миша, телефон у тебя за спиной. Телефонируй в управление.

После того, как жандармы, записав показания Афанасия Трешникова и забрав обоих боевиков, ушли, домушник попытался ухмыльнуться, но сразу охнул от боли в разбитом лице.

— Настроение поднялось? — зло поинтересовался у него недовольный нашим провалом Пашутин. — Так я тебе его враз опущу!

— Вижу, вы люди деловые, хотя и непонятно мне, какой масти, поэтому давайте так сделаем. Я вам кое-что шепну, без записи, а вы мне — волю даете. Договорились?

— Говори! Там видно будет!

— Мы в очко играли у Машки Портнихи, туда и заявился фраерок. Его привел Венька Хлыст. Вот между ними и прозвучала кликуха Арон.

— Арон, говоришь. А Венька, значит, взял и просто так привел на малину фраера? — словно бы с ленивым равнодушием спросил Пашутин, но ощущение создалось такое, словно из мягкой лапы хищника вот-вот покажутся когти. Уголовник это почувствовал и сжался, инстинктивно прикрыв голову руками.

— Начальники, истинную правду говорю!

От его развязности не осталось и следа.

— Тот, кого привели, был товарищ Василий?!

— Не знаю, но он точно из блатных. Раньше никогда его не видел. Зуб даю! Зато Венька его точно знает!

— Представишь нам Хлыста и можешь идти на все четыре стороны!

— Выбора у меня, похоже, нет.

— Почему? Есть! — усмехнулся Пашутин. — Не согласишься, припишем тебя к революционерам-боевикам и закончишь ты свою жизнь на эшафоте.

— Ты чего, начальник?! Какая виселица?!

— Тебя, кстати, как зовут? Только по-человечески скажи, а не свою собачью кличку.

— Макар Савельич Пролазин.

— Ты, похоже, так и не понял, во что вляпался, Макар Пролазин. Те, для которых ты вскрыл дверь, замешаны в покушении на жизнь государя. Как тебе такой поворот?!

Лицо домушника мгновенно побледнело, а на лбу мелкими крапинками выступил пот.

— Нет. Нет! Чем хотите, поклянусь, но не умышлял я смертоубийства царя! Вы же сами все видели! — он оглядел нас округлившимися от страха глазами. — Сдам я вам Веньку! Сдам со всеми потрохами! Чтоб он сдох, паскуда! С него, висельника, спрашивайте, не с меня!