Линга Шарира. Третье возрождение Феникса

Виктор Романович Саморский, 2021

Что произойдет, если однажды осознанными сновидениями заинтересуются военные? Что если технологии ОС и практики Дзогчен будут использованы не для духовного развития личности сновидящего, а для сугубо практических и деструктивных целей противостояния между спецслужбами различных государств: шпионажа, чтения мыслей, контроля сознания, внедрения агентов влияния, физического устранения высших офицеров командования, наведения массовых галлюцинаций на войска противника? Кто сможет противостоять боевым магам в сновидческом и реальном мире, если это один и тот же мир? Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Россия. Московская обл. г Мытищи. 29 января 2003 г. 10:24

Секретный объект из состава комплекса Академии СВР России

***

— Товарищ полковник, разрешите? — открыв дверь, спросил Ерохин.

— Заходи, Петр Яковлевич. Как добрались?

— Заключенный Коваль Сергей Леонидович доставлен, — быстро и четко доложил капитан, и неофициально добавил, — нормально долетели, почти всю дорогу дрыхли.

— Заводи, — полковник поднялся и вышел из-за стола.

Ерохин завел Мотыля, встал рядом, не зная, что делать дальше. Заключенный оказался невысоким мужчиной крепкого телосложения и совершенно неопределенного возраста. На висках поблескивала ранняя седина, на смуглом лице выделялся немного кривой нос. Из особых примет только татуировка на предплечье в виде меча, рукоять которого походила на стилизованное распятье. Вокруг оружия непонятные штрихи, то ли языки пламени, то ли распростертые крылья. Татуха довольно старая и бледная, к тому же часть ее скрыта рукавом.

— Наручники сними, — приказал Самохвалов, — так и вез в самолете?

Ерохин наклонился, отомкнул и снял браслеты.

— Никак нет, товарищ полковник, в самолете заключенный был без наручников. Вел себя смирно, попыток побега не совершал. Все прошло гладко. Общаться на отвлеченные темы со мной не пожелал, летели молча

— Ну и прекрасно, — полковник повернулся к заключенному, широко раскинул руки, — Серега!

— Петрович! — Мотыль бросился в объятия.

Ерохин в немом изумлении хлопал ресницами.

— Слава богу, ты жив, — сказал Самохвалов, — значит, еще не все потеряно.

Мотыль от неожиданного признания закашлялся.

— Сглазишь, Петрович. Из наших хоть кто-то остался?

— Якут. Я уже вызвал, едет поездом. Больше никого.

— И Семен Моисеевич?

— Сема умер. Давно, в 1991 или 1992, мутная история, потом расскажу.

— Группу хочешь восстановить?

— Именно так. Поможешь учить молодежь?

— Да, не вопрос. Научим, — улыбнулся бывший зэк.

— Ну, значит, договорились, — рассмеялся полковник, — Сереж, лучше расскажи, как на зону загремел? За что посадили?

— Петрович, долго ведь рассказывать.

— А мы никуда и не торопимся. Правда, Ерохин?

Капитан промолчал.

— Давай, Серега, проходи, присаживайся, — полковник кивнул на роскошное кресло, — я тебе коньячку налью, а потом обедать пойдем. Остановится, есть где?

— Нет, — честно признался Мотыль.

— С финансами тоже не густо, — догадался полковник, и подытожил, — значит, выпишем тебе подъемные и дадим служебное жилье в военном городке.

Мотыль благодарно кивнул головой.

— Кстати, — засмеялся Самохвалов, — хотя вы уже знакомы, но позволь все-таки официально тебе представить капитана Ерохина. Это твой непосредственный руководитель, командир группы Феникс-3.

— Догадался, — хмуро выдавил из себя Мотыль. Стало заметно, что он чем-то недоволен.

— Что-то не так, Сереж?

— Почему командир группы он, а не ты?

— Я на пенсии, лет десять уже.

— Вот оно что, — растерялся Мотыль, — стало быть, все? Годы?

— И годы. И власть новая, — не стал отпираться Самохвалов, — а новая метла, сам понимаешь, метет по-новому. И так метет, только щепки летят…

— Тогда зачем оно все, если ты на пенсии? — удивился Мотыль.

— А мне за державу обидно, — усмехнулся Самохвалов, — временно восстановлен в должности для сбора и обучения боевой группы. Об этом потом, ты свою историю рассказывать будешь?

— Если коньячку нальешь, — подмигнул Сергей, — а лучше сразу пару пузырей доставай. Нас же трое.

***

После расформирования группы «Феникс» нужно было срочно искать работу и жилье. Помыкался немного у старых друзей и знакомых, потом снял квартиру в Питере. Профессии нет, стажа нет, трудовой книжки — тоже. Куда ни сунься, платят копейки. Поработал немного, по мелочи, то тут, то там…

Красивые разговоры о перестройке стихли, началась бешеная инфляция. Цены как на дрожжах. Хотел на Севера податься, но ребята сказали — там туго все. Кто северные коэффициенты отхватить успел — те в шоколаде, а кто недавно с материка — голь перекатная. За жилье нужно отслюнявить больше ползарплаты, одежонку по климату прикупить. Короче, первые полгода конкретно бичевать придется, на анакомах и воде. А в нерезиновой теперь, мол, капитализм, большими бабками люди крутят, смотришь, и нам чего перепадет.

Решили мы тогда с корешем рвануть в Москву на заработки. Название конторы уже и не вспомню, какой-то «Пром-строй-дорог-ремонт». Поначалу устроились неплохо, — общага, питание за счет работодателя и даже выдали аванс. Работа, конечно, тяжелая, в основном «на лопате». Со временем технику освоил, — на бульдозере и асфальтоукладчике пришлось впахивать. Кореш быстро растворился на просторах Родины, работать не привык, а я втянулся. И даже нравиться стало. Полгода где-то отработал, когда все случилось…

Стали нам бабки задерживать, все чаще и чаще, а потом и совсем платить перестали. Пару авансов выдали и тишина. Месяца четыре мы терпели, потом заявились к директору, спрашиваем:

— Когда зарплата будет?

А он нам отвечает, нагло так, губу оттопырил и с ленцой произносит:

— Слышь, лимита, вы чего, права качать приперлись? А ну валите нахер отсюда! Уволены все трое по статье, без выплаты выходного пособия.

Я сперва тормознул, подумал, шутит.

— Ты чего, — говорю, — директор, нам работа нужна. Только вот пашем-пашем, а кроме аванса, выданного четыре месяца назад — ничего, одни обещания. Даже выпить не на что.

А он отвечает:

— Пошли вон. Не о чем мне с быдлом разговаривать.

Ну, ты же знаешь, Петрович, я всегда за справедливость. Кулаки сами собой сжались, я вперед шагнул и говорю:

— Мудила, пока бабки за работу не отдашь, никуда мы не уйдем.

Он на меня взглянул исподлобья, видимо, струхнул. Позвонил куда-то.

— Сейчас, — говорит, — бабло кассир привезет, и рассчитаемся сразу за все.

Вот только вместо кассира подъехали крепкие ребята с бейсбольными битами — человек шесть или семь. Я сразу все понял, в стойку стал, приготовился. А работяги, с которыми я на разборки к директору поперся, по одному в разные стороны линять начали. Их даже и не били особо, максимум, пару раз по спине перетянули, для острастки. А вот на меня все скопом накинулись, суки, как будто почувствовали, что не просто окажется.

Ну, ты ж меня знаешь, Петрович? Я отступать не привык. Посмотрел, а серьезный боец из них только один — бывший спортсмен. Остальные так, «быки», мужичье. В серьезных замесах никогда не участвовали. Понятий никаких, толпой на одного, количеством задавить решили.

Так что похеру мне стало на биты. Вырвал одну и пошел куролесить. Первого спортсмена уложил, с остальными еще проще оказалось. Как закрутилась мельница, трое в реанимацию, один и вовсе остыл… Сами виноваты. Понимали на что подписались? Не дети же малые, правильно Петрович?

В самый разгар веселья подлетают то ли менты, то ли спецназ, кто их там, в балаклавах, разберет? Выгрузились из бобика и давай всех подряд вязать, включая директора и его крышу. Все бы ничего, но досталось мне к тому времени изрядно, сам понимаешь, дюже многовато Гавриков на одного Ковыля. Тут удар в зубы пропустил, там битой по башке прилетело, короче от боли кровавая пелена на глаза упала. Совсем перестал соображать, где свои, где чужие. Да и не было там своих…

Короче говоря, Петрович, я сгоряча еще и двух ментов уконтропупил. Благо, что не насмерть…

Одним словом, спецназ — не бандиты, вырубили быстро. Очнулся КПЗ, потом одиночка, суд. Навешали столько статей, прокурор зачитывать умаялся. Все равно 102-я все перевесила — дали десять лет. И это еще по-божески, я считаю, могли бы и под вышак подвести, хоть и мораторий. А потом — этап. Привезли в Хабаровск. Зона. Там еще пять лет добавили за драку. Вот и весь рассказ.

Россия. 29 января 2003 г. 10:55

РЖД

***

Якут открыл глаза, резко сел на постели и осмотрел купе. Колеса равнодушно отстукивают привычное, «тук-тук — тук-тук», за окнами мелькают дорожные столбы. На горизонте заснеженный перелесок и небольшая речушка скованная серебром. Двое мужчин с комфортом обустроились на купейном столике, разложили нехитрую закуску — вареную курицу, яйца, помидоры, огурцы. В середине башенкой возвышается початая бутылка водки.

— О! — преувеличенно громко воскликнул один, — а вот и наш чукча проснулся.

И добавил, обращаясь уже непосредственно к Якуту:

— А что дед, давай присоединяйся к нам. По маленькой, за знакомство.

Якут отрицательно помотал головой.

— Не пью, однако.

Мужчины переглянулись.

— Чудно гутарит чукча, — хохотнул весельчак.

— Зря отказываешься, — сказал второй и взял в руки рюмку, — ну что Валек, вздрогнем, что ли?

— А то, — с задором воскликнул весельчак и подмигнул Якуту, — я на Вачу ехал плача, возвращаюсь, хохоча, — провозгласил он в качестве тоста и засмеялся.

Чокнулись, выпили, захрустели огурцами.

Якут улыбнулся и опустил голову на подушку, но уже через секунду улыбка медленно сползла с лица. Странный сон не давал покоя. И ведь приснилась же полная ерунда, — самого себя встретил в сновидении, только со странной черной птицей на плече.

Россия. Московская обл. г Мытищи. 29 января 2003 г. 10:58

Секретный объект из состава комплекса Академии СВР России

***

— А дальше? — спросил Самохвалов.

— Да не стоит, — отмахнулся Сергей, — какой смысл?

— Душу облегчить, приоритеты расставить, понять, что именно произошло и почему?

— Да понял я, что произошло, — проворчал Мотыль, — много чего понял, благо времени навалом было. А вот сделать ничего толком не мог. Да и многое рассказывать, — он многозначительно кивнул на Ерохина, — при будущем начальстве не хочется, — и деланно рассмеялся.

— Понял, — кивнул головой полковник, развернулся к сейфу и принялся выгребать содержимое прямо на письменный стол: пару бутылок коньяка, початую бутылку вискаря, лимон, шоколад, колбасу. Нашлись в неисчерпаемых недрах сейфа советского производства и три граненых стакана. Самохвалов быстро налил по полстакана виски. Складным ножом грубо покромсал дорогую колбасу. Хлеба в сейфе не оказалось, но это никого не смутило. Полковник поднял стакан:

— За твою свободу! — чокнулись и выпили по первой. Самохвалов без паузы налил по второй.

— Давай, Сереж, пей, закусывай и продолжай рассказ уже без остановок. Чтобы я из тебя щипцами по одному слову не тянул. Ты, самое главное, рассказывай. Ерохин теперь посвященный, так что давай все без утайки. И ты, Ерохин, не кочевряжься. Хватай стакан!

***

Еще по дороге начал шнырь ко мне подкатывать, и так и эдак крутится, все заговаривать пытается. Умничает, какие-то идиотские вопросики задает. Кто я по жизни? Как отношусь к уголовному миру и его законам? На какой стул сесть предпочту? Я даже разбираться не стал. Послал его сразу в Перу, всерьез и надолго. Он, было, сперва вякать попробовал, но как по щам разок выхватил, так сразу и заткнулся.

Привезли нас в зону, ну а там другой мир совсем. Другая вселенная, со своими собственными законами. Мне-то не привыкать, ты же знаешь, Петрович, всякого повидал. Два месяца в плену наложили свой отпечаток. Сразу смекнул, нужно держаться немного особнячком. Можно даже и под психа косить. Альянсы создавать, интриги плести — не мое это, пошло и противно. На воровские законы я плевать хотел. Презираю! А всех этих фраеров, блатных и приблатненных насквозь вижу. Шушера, в основном, гнилье, мразь, подонки. Потому там и находятся. И там им самое место.

А главное, Петрович, зверье верховодит и беспределит. Я после афгана мнительный стал, а тут вижу, что русские сами по себе, а все черные в кучу сбились. Армяне, азеры, чечены, кабарда, да все без разбору в одной стае. Межнациональные распри мгновенно забыли и объединились против славян. Обидно, но что поделаешь, если у наших менталитет такой.

Так что, я свое положение сразу определил: петушню гнал долой, от блатных сторонился, но и с мужиками особо корешиться не стал. Знал же, что долго не продержусь, а подставлять никого не хотелось. Уже тогда понял, что жить мне придется ярко, но, увы, недолго…

В общем, Петрович, прошло пару месяцев, я привыкать начал потихоньку, и ко мне люди присмотрелись. То закурить попросят, то подойдут перекинуться словечком. Одним словом, начал я втягиваться в лагерную житуху и приспосабливаться понемногу. Но статья у меня такая, сам понимаешь, никаких надежд и иллюзий.

Однажды подходит пообщаться кто-то из серьезных, не авторитет конечно, но и не из холуев. Мужик, одним словом. Подошел, закурить предложил, завел базар о жизни. Я сразу напрягся, не люблю подобные разговоры, плохо заканчиваются. Долго юлить и наводить тень на плетень не стал, почти сразу предложил пойти в «гладиаторы» к одному из авторитетов, как раз вакансия образовалась.

— Ты, Серега, — говорит, — мужик не тупой и сам понимаешь, где находимся. Десятка — срок большой, если вести себя правильно станешь, послабление режима гарантируем, ништяки из общака, и все такое.

А я ему, со всей возможной учтивостью, объясняю, что мол, никогда ни под кем не ходил, и ходить не собираюсь. В общих чертах пояснил, кто я такой. Так что, звиняй, говорю, добрый человек, спасибо за предложение, но мое дело сторона. Не по пути нам с тобой, так и передай своим. У вас своя свадьба, а у меня своя.

Серьезный обиделся, — что же, — говорит, — ты сам свою судьбу определил. Будешь жить в изоляции на правах неприкасаемого. Ты этого хочешь?

А я ему отвечаю, — все верно, мил человек. Я сам по себе, а вы сами по себе.

Обиделся он еще пуще, и говорит — коли так, живи один. И бог тебе судья!

Так и окрестили меня — Волком…

А мне понравилось! Зверь гордый, свободный и одинокий, как раз про меня.

Оставили в покое месяца на три — четыре, а потом появился у нас новенький — Николя. Молодой парнишка, лет девятнадцать — двадцать, не больше, из неблагополучной семьи. Мать пьет, отец потерялся, сеструха малая совсем. Пацанчик глупенький, связался с дворовой компанией, начал автомагнитолы тырить, хотел деньжат заработать, семье помочь. Да только быстро попался.

Дружки несовершеннолетние откупились — родители адвокатов наняли. На старшака все повесили. И влетел Николя на три года колонии строго режима. Как так, почему? Не спрашивайте. Начало девяностых, бардак и неразбериха. Видимо все накопившиеся висяки у следаков на кого-то нужно было повесить, парнишка бумаги подмахнул не глядя, вот и нашли козла отпущения — поехал пацан в Хабаровск.

И все бы ничего, да был Николя очень красив. Извини, Петрович, описать не смогу. Высокий, худой, тонкокостный. Черты лица правильные, нос прямой, изящные брови, одним словом девчонки таких любят…

Едва в зону попал, на него Мамука глаз положил. Был у нас там толстый такой грузин, упокой господь его душу, большой охотник до курятины. И вроде никаких прегрешений за парнишкой нет, а уже всем ясно стало, что в девочки его постепенно определяют. За смазливую внешность, по беспределу опустить хотят, и только предлог нужен. А это очень быстро делается.

Вот что прикажешь делать, Петрович? Молчал я, молчал, потом не выдержал. Подхожу сзади к Мамуке, хватаю его так аккуратненько за бычью шею и на ушко втолковываю:

— Если ты, мразь, Николя хотя бы пальцем тронешь, я тебе твой короткий и толстый член оторву и сожрать заставлю.

Мамука от таких слов офигел не по-детски, и отвечает:

— Ты что, совсем бессмертный? Ты, — говорит, — что берега попутал? Ты сам понял, на кого руку поднял, козел?

Козел на зоне самое страшное оскорбление. Мне бы обидеться, да начать сатисфакцию требовать, а я ему свое втираю:

— Пацана, — говорю, — не трожь, пожалеешь, мудила!

Тут он видимо что-то скабрезное подумал, и вдруг ржать начал.

— Вах, — говорит, — так вот оно что! Ты красавчика для себя приготовил? Понравился? Ну, так бы и сказал сразу, э. Что мы, взрослые люди, не понимаем, что ли? Что мы молодого петушка не поделим? Зачем ругаешься? Зачем угрожаешь? Нехорошо это!

Вижу, не туда толстяк клонит. Ну, я шейку ему еще сильнее сдавил, так, что в ней что-то хрустнуло. Сунул кулаком под ребра разок-другой — Мамука на колени упал. Хрипит, вздохнуть не может.

— Ну что, — говорю, — толстячок. Опустить тебя прямо здесь, при дружках твоих?

Мамука хрипит, головой крутит, слезу выдавил. А дружки во все глаза шоу смотрят, окружили нас со всех сторон, но почему-то не подходят. Видимо ссут.

— Вали, — говорю, — в свой барак, а Николя чтобы за версту обходил. Не то не поздоровится.

После такого Мамука к своим землякам убежал, жаловаться. А я почему-то успокоился, неизвестность, она хуже всего. А теперь-то что, теперь все ясно — вечером всем кагалом на разборки придут, меня убивать. Не впервой же.

Так и произошло. Я уже задремать успел, а тут идут всей толпой, шумят как слоны в джунглях, матерятся. Проснулся я, наволочку с подушки сорвал и за один край держу.

Эх, Петрович, хотели бы убить, молчком заточку в печень ткнули бы, и все. А тут хотят демонстративно покарать, чтобы, значит, другим неповадно было. А мне что терять? Я наволочкой одному по глазам шваркнул. И пока тот слезы пускал и выл от боли, я его кулаком в висок, и аккуратненько уложил на пол. И понеслась вода в хату…

Наволку я на левую руку намотать успел, какая-никакая, а все же защита. Тяжко мне пришлось, Петрович. Среди черножопых много хороших бойцов, их с детства приучают боль терпеть.

И опять мне кровавая пелена на глаза упала. Понял я, что переоценил свои силы, слишком много противников. А коли смерть пришла, то и черт с ним. Пущай забирает! Значит, судьба у меня такая. Терять уже нечего, только и я с собой кое-кого прихвачу…

И превратился я, Петрович, в берсерка. Тут уже не драка, тут кровавое месиво началось. Руки, ноги, зубы. В конце концов, зажали в угол, никого достать не могу, но и большую часть ударов блокирую, тело чье-то под ногами болтается, мешает. Чую силы заканчиваются, дышать нечем совсем, кровь глаза заливает. Левую руку мне, кстати, в трех местах сломали, не помогла наволочка. И вдруг слышу, кто-то вопит:

— Волк это, а не человек!

Я на звук повернулся и зарычал, ей богу, Петрович, не знаю, почему. Разум совсем помутился от боли. И мысленно себе представил, что я действительно зверь, щелкнул зубами и к прыжку приготовился. Руки-то ведь уже почти не слушались. Что было потом, ничего не помню…

Но он соврал. Нет, память не подвела, все что произошло, он помнил превосходно. Но мозг отказывался верить в реальность происходящего. Мотыль на секунду закрыл глаза…

Россия. Хабаровск. 13 июня 1993 г. 23:17

ФКУ «Исправительная колония № 3 УФСИН». Барак № 6.

***

Мотыль пошатнулся, ухватился правой рукой за шконку, с трудом удержался на ногах. Сплюнул кровь прямо под ноги, хотя по тюремным правилам это запрещалось.

Да насрать на все правила, отступать дальше некуда, позади стена. Черт, дыхалка совсем ни к черту, нужно бросать курить, если жив останусь. Но это вряд ли…

Сергей поднял взгляд на окруживших зеков. Они тоже выглядели весьма потрепанными, а у Мамуки под глазом явственно наливался багровый кровоподтек. Роба порвана, дышит как загнанная лошадь после скачек, такие нагрузки, да с лишним весом. Вне поля зрения кто-то грязно выругался, в ответ Мотыль злорадно ухмыльнулся.

Запомнят меня тут надолго. Штурмовик боевой дрим-группы, это вам не мелочь по карманам тырить. Эх, жаль оборотиться нельзя, я бы вам сейчас показал, где раки зимуют. Но и так неплохо покувыркались.

Мамука, набычившись, смотрел не моргая.

— Ну што, сука, допрыгался волчара позорный? — тяжело хватая воздух одними губами просипел практически без акцента, — сейчас я тебя на куски резать буду. Ты у меня пожалеешь, что на свет родился.

Мотыль усмехнулся в ответ. Давай, мол, попробуй, рискни собственной шкурой. Я ведь просто так не сдамся.

Мамука яростно сжимал в руке заточку. Есть шанс перехватить и воткнуть в его мерзкую рожу. Сергей тоже аккуратно сжал и разжал кулак правой руки, готовился к развязке и проверял рефлексы. Рука слушалась, но плохо, а левая совсем повисла плетью вдоль тела. Плохо дело, боль пока терпеть можно, адреналин в крови бушует, но это ненадолго. Он пару раз глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду.

— Взять, — коротко рявкнул Мамука.

Пошла потеха, — шестерки бросились вперед, Мамука остался стоять на месте, он никуда не торопился, предвкушая скорую расправу. Первую волну Сергей отбил легко. Правому врезал по голени, тот споткнулся, на лету врезался головой в нижнюю шконку, и свалившись под ноги затих. Мотыль даже не успел разглядеть, кто это был? Кажется Рамиль. Да какая разница? Черт с ним, пускай полежит пока. Так, блокировать удар слева правой рукой неудобно, придется встретить с пол-оборота.

Пришлось несладко, опять пошатнулся, хоть и с трудом, но устоял. Сердце впрыснуло остаток адреналина. Врезал коленом в живот, потом кулаком по затылку. Пропустил следующий удар в корпус — подскочили армяне, братья Арычан, мелкие, но удивительно шустрые близнецы. Пока один наносил серию слабых даже не ударов, а скорее тычков, второй подкрался сзади. Черта с два, я все вижу! Ударил ногой назад, не попал, опять пошатнулся и пропустил сильный удар Закаридзе. Здоровый, сука, на две головы выше меня. Нужно его срочно нейтрализовать.

Снова ударил ногой, теперь вперед, для равновесия ухватился за шконку. Встретил град ударов братьев армян, устоял. Еще один удар от Закаридзе, ну хотя бы этот смог блокировать. Резко обвил руку и поймал в захват грузина. Эх, жаль левая не пашет, ударить то и нечем. Ткнул в морду здоровяку лбом, удачно попал в переносицу. Противник гортанно завопил, отскочил в сторону, зажимая окровавленное лицо руками. Хорошо, несколько секунд передышки. А тут и один из братьев подставился, выхватил коленом в пах, согнулся пополам и замер, хватая воздух ртом. Получи дружок добавку! Кто следующий? Желающих не нашлось, снова расступились.

Мотыль выпрямился и засмеялся, из горла вырвался кашляющий хриплый звук отдаленно похожий на клекот раненного коршуна. Кровь из разбитой брови заливала глаза. Ни черта не вижу!

— Кому стоим, чего ждем? — хрипло выкрикнул он, — я вас тут всех положу, уроды.

Мамука побагровел, на лбу отчетливо запульсировала сиреневая жилка. Как бы апоплексический удар толстяка не хватил. Нет, сучонок, ты так просто не сдохнешь, я тебя сам, лично задушу.

— Взять, — рявкнул мамука, — чего стоите? Взять, я сказал!

На этот раз в атаку пошли дружнее. Это плохо, почти сразу пропустил сильный удар Закаридзе, блокировать не смог, хотя пытался. Сломанный нос довел его до бешенства, грузин неистовствовал, раскусил мою тактику, дошло, что вторая рука не действует. Подряд несколько очень сильных ударов, но уже слабеет здоровяк, выдыхается. Братья-армяне разом прыгнули, вцепились и повисли вдвоем на единственной здоровой руке. Ударил ногой, не глядя. Попал! Вопль и сдавленные матюги. Кто-то еще схватился руками за сапог, безуспешно, впрочем. Попробовал стряхнуть с себя приспешников Мамуки, но сил уже почти не осталось. Пропустил еще один сильный удар в лицо. Зашатался, повело вправо, на секунду закрыл глаза, собираясь с силами. Только где их взять? Давно пуста коробочка…

И вдруг что-то темно-синее заструилось перед глазами, заискрило, наливаясь перламутром. Поплыло, съежилось, преобразилось и распалось на мелкие извивающиеся струи. Замелькали знакомые лица, словно кадры в кино, мощный ровный гул заложил уши.

Бог ты мой, — изумился Мотыль, — так ведь это «сонные веретена». Уснул я что ли? Он открыл глаза и отчетливо, словно в замедленной съемке увидел барак, ряды шконок, озверевших зеков вокруг.

Да нет, не сплю. Тогда что происходит? Он снова закрыл глаза, веретена никуда не исчезли, все так же продолжали свои причудливые метаморфозы. Холодная и четкая ясность сознания, как после длительной медитации. Что со мной происходит? Уж не копыта ли отбросить собрался? Может быть… тогда можно немного оторваться напоследок. Нужно торопиться, пока не вырубился.

Мотыль начал трансформироваться. Мышцы привычно налились силой, вздулись и увеличились до неприличных размеров. Лопнула и разошлась по шву роба, ставшая слишком маленькой для мощного торса и огромных конечностей. Мотыль едва заметно дернул плечом, и остатки одежды посыпались на пол. Кожа покрылась длинной и густой шерстью серого цвета. Затрещал, разъезжаясь, череп. Челюсть сильно выдалась вперед, вылезли чудовищного вида клыки. Десятисантиметровые когти прорвали кожу на пальцах, ставших короткими и толстыми. Когда истинная суть освобождается, вместе с болью, накрывает волна невыносимого наслаждения. Мотыль поднял морду кверху и неистово взвыл, от счастья и переполнявшего восторга.

Резко улучшилось зрение и нюх, теперь он не только видел и слышал, но и ощущал запах пота и животный страх сгрудившихся зеков. Все они были недалекими, жалкими, трусливыми неудачниками. Выпрямился во весь рост и посмотрел сверху вниз, теперь он четко различал их силуэты в ночном сумраке барака — волчье зрение намного лучше человеческого. Мотнул головой, стряхивая кровь, слизь и остатки никчемной человеческой плоти. Трансформация завершилась. Перед опешившими от неожиданности зеками во весь свой немалый рост стоял боевой оборотень.

— Ну что, суки, не ждали? — засмеялся он, но из горла вырвался только глухой звериный рык. Страшный оскал исказил жуткую морду зверя. Шарахнулись в сторону недобитые подельники Мамуки.

— Я — Волк, — сказал Оборотень и шагнул вперед, острые когти царапнули бетон. Со стороны, конечно, это был всего лишь глухой и невнятный рык, но зеки прекрасно поняли смысл и без слов, в этом не было никакого сомнения. Ужас и оторопь в зрачках, побелевшие лица, острый запах кислятины и гробовая тишина вокруг.

Он прыгнул вперед, ухватил Мамуку острыми когтями, вцепился в горло, ощутив одуряющий аромат человеческой плоти. Сжал мощные челюсти, вырвал и с наслаждением проглотил что-то мягкое и вкусное. Живительное тепло обожгло пищевод, в ноздри ударил пьянящий запах свежей крови. Мамука был еще жив, пыжился что-то прохрипеть, прижимая ладони к жуткой ране и разбрызгивая во все стороны багровые капли. Ударом мощной лапы, Оборотень отшвырнул толстяка с дороги, шагнул вперед, вглядываясь в искаженные страхом лица. Охотничий азарт захлестнул его целиком, голод, жажда крови, и полное безразличие к судьбам жертв.

Из тех, кто видел боевую трансформацию, никто не должен остаться в живых!

Оборотень прыгнул в толпу, принялся рвать и кромсать несчастных, почти не встречая сопротивления. Люди были слишком поражены увиденным и растеряли остатки воинственности. Их разум и волю парализовал самый древний и самый мощный инстинкт — страх.

И тогда началась паника, пытаясь обратится в бегство, люди столкнулись со стоящими позади и обрушились на них со всей возможной яростью, кулаками и зубами пробивая дорогу к свободе. Обезумевшие, полностью потерявшие человеческую суть, бежали, объятые суеверным ужасом и отчаянным желанием выбраться из этой передряги живыми. Всего через несколько секунд барак превратился в кровавое ристалище…

Россия. Московская обл. г Мытищи. 29 января 2003 г. 11:14

Секретный объект из состава комплекса Академии СВР России

***

Мотыль помотал головой, отгоняя жуткие воспоминания, открыл глаза.

Стоит все это рассказывать? Было это на самом деле, или привиделось в бреду угасающего сознания? Он не знал, поэтому решил опустить подробности.

— Пришел в себя в карцере, — продолжил он рассказ, — на руке гипс, голова перебинтована, челюсть болит, зубы шатаются. Полгода на допросы таскали. Не поверили следователи, что я один против толпы бился. Требовали сдать членов группировки. Смешно, ей богу! Какая у меня, неприкасаемого, может быть группировка? Официально объявили происшествие тюремным бунтом. Многим сроки продлили. Если бы всех жмуров на меня повесили, пожизненное корячилось бы. Но нет, просто пятеру докинули, и обратно в барак.

А там уголовная власть сменилась. Чурок почти всех в другой лагерь переместили. После мне уже рассказали, чем все тогда закончилось. Десяток трупов, полсотни с травмами в лазарет. А двое крышей поехали, клялись на допросах, что видели, как я в волка превратился.

Что еще рассказать, Петрович? Через неделю после того, как меня из одиночки обратно в лагерь перевели, вызвали к Князю, это местный авторитет, который над всем лагерем смотрящий. Отказаться от переговоров нельзя было, за это нашинкуют, будь ты хоть волком, хоть медведем.

Я пошел. Терять-то уже все равно нечего. Захожу к нему в каморку, вижу такую картину: диван мягкий, столик журнальный, кальян, вискарик, на стене ковер ручной работы. Все как в лучших домах Ландона и Парижу.

Я зубы сжал, молчу. А сам Князь оказался маленьким, сухоньким, беззубым стариком лет шестидесяти. Сидит на диванчике по пояс голый, купола свои напоказ выставил. Весь в татуировках, с ног до головы синий. В руке сигаретка, руки слегка подрагивают. Холуев прогнал, чтобы с глазу на глаз потрепаться. Это он так свою смелость мне демонстрировал.

— Что, — говорит, — волчара, наделал ты делов?

Ну, я головой кивнул согласно. А чего возражать, если прав старикан, действительно пыли много поднял.

— Мы парнишку твоего под защиту взяли, — сказал Князь, — черные надоели всем. Ты простым ворам доброе дело сделал. Можно сказать, помог. Самых отъявленных уложил. Остальных менты убрали, от греха подальше. Дышать легче стало. А мы добро помним. Может нужно чего?

Я отрицательно покачал головой.

— Одного не могу в толк взять, — чешет репу Князь, — что ты такое, Волк? Как ты превратился в чудовище?

Ну и не сдержался я, Петрович, рассказал ему тогда все. И про Афган, и про плен. И про то, как меня наши отбили, полуживого, с гнойными язвами и безумным взглядом загнаного зверя. И про то рассказал, как после госпиталя вышвырнули меня из рядов с лишением воинского звания и всех привилегий. Про поездку на заработки в первопрестольную рассказал. Как на дороге корячился, глотая раскаленный асфальт. Все рассказал, только про отряд наш умолчал. Ни к чему зэку лишняя информация…

А когда выговорился, опустил голову, сижу и жду окончательного приговора. И почему-то мне все равно, что дальше будет.

А Князь репу почесал и говорит:

— Тяжелая у тебя была судьба. Иди, Волк. Иди с Богом!

И стало все как раньше. Я сам по себе, а лагерная жизнь сама по себе.