Смертная тоска по нелюбимой женщине. Рассказы и были

Виктор Песиголовец

Сюжеты большинства рассказов – не вымысел автора, а суровая правда жизни. Многие герои – реальные люди, добрые (или недобрые) знакомые автора.

Лицо в зеркале

Вера Ивановна стоит у плиты. Дочка сладко спит. Василий Петрович — тоже. Он вчера задержался на работе. Пришел уставший. Пусть поспит.

Около шести утра Василий Петрович в шлепанцах на босу ногу заходит на кухню. Слегка одутловатое его лицо выражает беспокойство.

— Слушай, — говорит он Вере Ивановне, — что-то я вчера слишком устал. Много вопросов пришлось решать. Ох, устал!

— Стареешь, Вася!

— Ну, спасибо! Успокоила.

Жена обнимает его за шею. Нежно целует в подбородок. Жмется к груди.

— Золото мое, — произносит Василий Петрович, обнимая Веру Ивановну.

Сегодня у Василия Петровича опять будет много дел. А впрочем, когда их у него было мало? Ну что же, на то он и директор предприятия.

— Плохо работаем, — говорит он, улыбаясь жене.

— А что так?

— Проблемы. Сборочный цех подводит. Хлопцы, конечно, не виноваты. Не хватает деталей. Их производят только за рубежом, отечественных пока нет.

Вера Ивановна ставит на стол тарелку с яичницей.

— Поешь, Вася.

— Угу… И в механическом не все в порядке… Жалко людей. Получают копейки.

— Ты виноват?

— В принципе — нет. Но я директор. Хозяева предприятия — у них почти семьдесят процентов акций — мной недовольны…

— Могут выгнать тебя?

— Пошли они! Если что — через дорогу в АТП, к Федору Михайловичу пойду. Хоть слесарем. Я работы не боюсь.

Вера Ивановна режет хлеб, подает мужу румяную корочку — он любит.

— Вчера вызывали меня в школу, — говорит она. — Игорек стекло в классе разбил. Отдала пятьсот гривен.

— Я тоже в детстве частенько бил стекла. В основном, из рогатки…

Василий Петрович медленно жует, запивает водой. Он всегда, когда ест, много пьет воды.

— Вера! — вдруг зовет он.

— А?

— Иди сюда. Сядь мне на колени!

Вера Ивановна улыбается.

— Что это с тобой?

— Помнишь, семнадцать лет назад, наши посиделки у Днепра?

— Помню.

— Ты всегда сидела у меня на коленях.

— Вспомнил! — смеется Вера Ивановна, но идет, садится к мужу на колени. Он закрывает глаза.

— Я люблю тебя!

— Я тебя тоже!

Сидят. Обнимаются. И смеются.

Василий Петрович надевает белую рубашку. Завязывает галстук. Машина уже пятнадцать минут стоит под подъездом.

Он на работе.

— Здравствуйте, Василий Петрович! — секретарша Света сегодня особенно хороша. Серый свитер обтягивает ее ладную талию, грудь. Губы — бантик. Ох, эти губы!

— Здравствуй, девочка! — приветливо улыбается Василий Петрович. Он всегда так говорит. — Как дела?

— Хорошо!

— Еще бы! Если бы у меня были такие ноги, как у тебя, то я жил бы, поживал и горя не знал.

— Вы все шутите…

Пышные алые губы секретарши просто завораживают Василия Петровича. Ему трудно отвести от них взгляд.

Кабинет. Высокое удобное кресло вращается туда-сюда. Телефоны — один, второй, третий… Василий Петрович снимает трубку с оранжевого аппарата.

— Механический? Какого черта идет брак?

Начальник цеха, заикаясь, что-то мямлит.

— Втулки — совсем ни в дугу. В чем дело?

— Заготовки это… надо бы получше закаливать…

— Ну, так организуй, проконтролируй! Это ведь твоя прямая обязанность. Ладно! Налаживай процесс!

Василий Петрович бросает трубку на рычаг аппарата. Нет, сегодня совещание он не будет проводить. К чему? И что это дает? Нечего разводить болтологию.

Ну что? Может, поехать к Ирине? Да, надо ее навестить. Хочется.

— Светочка! — говорит Василий Петрович секретарше, зашедшей в кабинет на его вызов кнопкой, что на краешке стола. — Машину! Скажи Петьке, едем недалеко.

— Сейчас! — секретарша, одарив директора кокетливой улыбочкой, виляя красивым задом, удаляется.

— Вот ведьма! — Василий Петрович ухмыляется. — Нет, ее определенно нужно сделать своей любовницей. Ненадолго, конечно, только на некоторое время. Хотя… В общем, будет видно. Займемся этим завтра же. Удачный экземпляр, такой грех пропустить!

Василий Петрович чешет затылок: так, сейчас — к Ирине. Потом, часу в одиннадцатом, нужно решить вопрос о токарном станке с ЧПУ для сборочного. Затем поговорить с начальником цеха гальваники. Его пьянки уже достали. Правда, специалист и организатор он отменный. Что еще? В горисполком надо, на ферросплавный завод, позвонить в Павлоград матери… Потом? Опять к Ирине. Да! Вере можно сказать: очередная командировка. Она к ним привыкла.

Вечером у Василия Петровича начинается вторая жизнь.

Он сидит на кухне, подперев кулаком подбородок, читает газету.

Ирина готовит отбивные. Она в голубом халатике и белых носочках с красной вышивкой. Ей 26 лет. Молодая, наивная. Ни родителей у нее, ни детей. Вольна, как воробей. Василий Петрович знает: Ирина его любит. Не за деньги, а просто как мужика. Почему? Трудно сказать. Впервые два года назад он увидел ее в цехе гальваники с метлой. Директор поразился ее по-детски наивному взгляду, улыбке — доброй, преданной, лишенной всякого дамского лукавства, всякой игривости. И глазам — грустным, печальным, как у человека, полностью утратившего оптимизм, желание жить. В серых с поволокой глазах Ирины и сейчас многое можно увидеть — смятение, боль, тоску и даже безысходность. В душе у этой молодой женщины всего этого, конечно, нет. Просто такие глаза. Но Василий Петрович избегает ее взгляда. Он прожигает душу, заставляет трепетать сердце.

— Иришка! — зовет он, отрываясь от чтива. — Поцелуй меня.

Ирина подходит, обнимает его за шею. И целует в губы нежно, как мать дитя. Его это пьянит. И всегда пьянило. Только поэтому Василий Петрович так долго довольствуется Ириной, раньше он менял любовниц часто, через полгода, от силы — через год.

— Солнышко! Милая! — директор усаживает ее себе на колени. Гладит пышные волосы, затем целует в шею. — Как ты хорошо пахнешь! Какая ты вся пушистая, бархатная!

— Василий Петрович, ты так редко стал приезжать, — вздыхая, замечает Ирина, стыдливо наклонив голову.

— Ты же знаешь, дела. Закрутился совсем.

— Понимаю… Но мне так одиноко. Приезжай чаще, ладно?

— Хорошо, постараюсь.

Утро. Василий Петрович на работе. Первым делом звонит домой.

— Верочка, только что приехал, был в Днепропетровске. Как вы там?

Вера Ивановна рассказывает.

— А я тебе подарок привез. Золотые сережки. Случайно увидел в магазине — понравились. Вот и купил.

— Ой, какой ты у меня внимательный, какой замечательный! — воркует супруга. — Сейчас и я схожу в магазин и что-нибудь куплю тебе в подарок. Хочешь пару новых галстуков? Я недавно видела такие красивые и не очень яркие, как ты любишь.

— Купи! — соглашается Василий Петрович. — Они не помешают.

Совещание.

Утренний кофе.

Пухлые, призывные уста Светланы. Она стоит в кабинете и объясняет Василию Петровичу, что начальник гальванического цеха не вышел на работу, потому как заболел. Его жена звонила.

Василий Петрович не слушает. Он поднимается с кресла, не раздумывая, подходит к секретарше, обнимает за плечи, с улыбкой заглядывает в глаза.

Светлана оторопело смотрит на директора,

Он нежно целует ее в губы. Затем, оторвавшись от девушки, направляется к двери. Щелкает замок.

— Иди сюда, котенок! Секретарша в недоумении, Но покорно идет.

— Что вы хотите, Василий Петрович? — спрашивает она смиренно, не поднимая глаз. — Я ведь замужем…

— Я знаю.

Господи, какие у нее губы!

Ну вот. Кажется, у Василия Петровича теперь будет две любовницы. Нормально. У порядочных директоров их и по десятку бывает. Сдюжим! Еще есть порох в пороховницах.

После обеда Василий Петрович едет на квартиру, что на окраине. Он купил ее недавно тайно от жены и от всех остальных. Только Петька — водитель — знает об этом. Но он — могила.

Здесь Василий Петрович отдыхает душой. Здесь он может услышать себя. Здесь нет житейской суеты, нет проблем. Только покой.

Эта двухкомнатная квартира — третья жизнь Василия Петровича, и, пожалуй, — главная.

Он стоит посреди комнаты, курит и пытается ни о чем не думать. Тишина. Затем Василий Петрович садится в кресло, наливает себе рюмочку коньяку. Наверное, нужно сварить кофе. Сварим…

Вечер. Опять служебный кабинет. Василию Петровичу совсем не хочется домой. Сегодня его не тянет ни к родному очагу, ни к Ирине. Он звонит Вере Ивановне, врет, что опять приходится ехать в Днепропетровск. Говорит, что его вызывают утром к губернатору. Вера Ивановна тяжело вздыхает, интересуется, обедал ли он и поужинает ли.

Василий Петрович едет в свою квартиру. Выйдя из машины и махнув на прощанье Петьке, он замечает молодую женщину. Она вся в слезах, вид у нее крайне жалкий.

— Что с вами? Что стряслось? Женщина вытирает слезы.

— Понимаете, приехала из Мелитополя к тете. Не предупредила, а она, оказывается, поехала к сестре в Мариуполь. А у меня сперли сумочку — все деньги, паспорт…

Василий Петрович сочувственно кивает:

— Идемте!

— Куда?

— Ко мне. Не бойтесь, я не опасный. А завтра я отправлю вас домой.

У женщины нет выхода, помявшись, она идет. Да и вид у мужика приличный, на бандита он не похож, вроде как порядочный.

Они вместе готовят ужин — лепят пельмени. И разговаривают.

— Вы замужем?

— Была. Развелись.

— Понятно! А дети?

— Нет.

Потом они пьют коньяк, едят пельмени и весело беседуют. Женщине Василий Петрович определенно понравился. У него интуиция на этот счет работает безотказно. И ему нравится женщина. Стройная, сероглазая блондиночка.

— Простите, я даже не спросил, как вас зовут, — спохватившись, произносит директор.

Она смахивает прядь волос со лба, тихо отвечает:

— Надя. А как вас зовут?

— Василий.

— Вы добрый человек, Василий.

— Не знаю. Может быть…

Как-то само собой получилось — они легли в одну кровать.

Боже, какая она, эта Надя, прекрасная дама! Как пахнут ее волосы. А грудь! Ее хочется целовать и целовать, не отрываясь.

Утром Василий Петрович вызывает Петьку.

— Отвези эту красавицу в Мелитополь.

Порывшись в бумажнике, протягивает Наде три пятисотенные купюры.

— Возьми, ты же без гроша.

— Нет, нет, — смущается Надя. — Получается, что ты мне платишь. А я ведь не проститутка!

— Причем тут это? Возьми! И когда приедешь в следующий раз к тетке, обязательно позвони мне.

Он целует ее, нисколько не стесняясь Петьки. Сажает в машину, захлопывает дверцу.

— Счастливо!

— Спасибо, Васенька! Спасибо тебе!

— Не за что.

Через пару часов Василий Петрович едет домой. Сегодня воскресенье, и на предприятии делать нечего.

— Ну, как там у губернатора? Ругал?

Василий Петрович нежно обнимает жену.

— Нет. Все в порядке. Прости, очень хочу спать.

— Хоть перекуси!

— Я ел, спасибо.

Да, с женщинами Василию Петровичу очень повезло. Жена — красавица, заботливая, верная и надежная. Ирина — вообще чудо, за ее преданный взгляд любой мужик, не раздумывая, отдал бы дьяволу душу, Света — настоящий клад, другой такой не сыщешь… Да и Надя прелестна. Только она — лишь эпизод, маленькое приключение в его, Василия Петровича, жизни.

У него уже закрывались глаза, как вдруг в прихожей раздался телефонный звонок.

— Вася, тебя! — зовет Вера Ивановна. У нее виноватый вид, она смущенно улыбается. — Я не могла тебя не позвать, это твой приятель Алейник.

— Да, да, Алейнику нельзя отказывать, — вздыхает Василий Петрович. — Он нужный человек. — И уже в трубку: — Привет Толик! Что у тебя?

— Нужно встретиться! Есть разговор, — гундосит Алейник в трубку.

— Нужно, так встретимся! Когда?

— Желательно бы, Васек, прямо сейчас!

— Шутишь? Может, лучше завтра с утреца?

— Нет, нет, сейчас! У меня ведь сегодня праздник. Исполняется аккурат десять лет, как я основал свою фирму.

Что делать? Ради Алейника, человека, располагающего полезными связями, имеющего влиятельнейших знакомых, можно пожертвовать не только вечерним отдыхом.

— Коли так, то я готов, — вздыхает Василий Петрович.

— Тогда я высылаю за тобой машину, — удовлетворённо гундосит Анатолий. — Одевайся и спускайся вниз. К подъезду подкатит мой джип.

— Понял!

— Мне придется ехать, — говорит Василий Петрович супруге, которая стоит рядом и вопросительно смотрит на него. — Необходимо решить кое-какие неотложные дела.

Через пятнадцать минут Василий Петрович уже мчит в машине по улицам города.

Праздновать юбилейчик или попросту гужбанить, как называет Алейник пьяные оргии, они по обыкновению едут к нему на дачу.

В особняке, кроме трёх кряжистых амбалов, ещё никого нет.

— А где же девочки? — разочарованно спрашивает Игорь Кириллович, хозяин одного из городских таксопарков, — лепший приятель Анатолия.

— Их привезут через полчаса, — сообщает Алейник, взглянув на наручные часы, инкрустированные янтарём. — А мы давайте пока попарим косточки, а то потом будет не до этого.

Втроем они завалились в сауну, испив перед этим по бокалу пенистого пива.

— Мужиков, кроме нас с вами, не будет, — объясняет расклад Анатолий, распустив своё брюхо на полке. — А вот тёлок… Сейчас прикину, — он стал загибать толстые, короткие пальцы, унизанные перстнями. — Оля, Зоя, Маша, Тамара, Аня, Валя, вторая Валя… Как видите, семеро получается. Я их всех вот только на прошлой неделе принял на работу, необъезженные ещё. Сейчас они считаются чем-то вроде секретарш, но должности им я пока только придумываю. Нужно же как-то оформить, чтобы девчатам трудовой стаж набегал.

Выслушав тираду Алейника, Василий Петрович с Игорем Кирилловичем переглядываются: во даёт мужик!

— Слушай, да тебе нужно премию дать, как лучшему работодателю, — иронически замечает таксовладелец. — У тебя теперь секретарей больше, чем у дворового собаки блох!

Услыхав эти слова, Василий Петрович не выдерживает, начинает ржать, как конь, громко и от души. Его давно на это дело подмывало. Хлопая себя по коленям, смеется и Игорь Кириллович. А за ним разразился хохотом и сам Алейник.

— Секретарша у меня одна, — успокоившись, поясняет он. — Машка. А должности остальным я скоро определю. Дело, братцы, нехитрое, верно?

— Вася, ты молоток! — хвалит хозяина дачи таксовладелец и, потягиваясь, интересуется: — Так ты нам в натуре своих секретарш покажешь? Или будешь только рассказывать, какие они распрекрасные?

— Так они же и будут с нами, все семеро! Я ж говорю, — рапортует Алейник и, оторвав свою тушу от полки, командует: — Братаны, хватит париться! Нас там давно поджидают девочки, водка и шашлыки. Вперед и с песней!

Девочки и впрямь оказываются очаровашками. Нисколько не жеманясь и не ломаясь, они рассаживаются за накрытым столом, стоящим у самой кромки бассейна, наполненного голубой, искристой водой. Василий Петрович и Игорь Кириллович смотрят на них с одобрением.

— Что скажете о моих работницах? — в открытую интересуется Алейник, кивая в сторону своих барышень. — Есть у меня вкус?

— Есть, Анатолий Борисович! Ох, есть! — смеется Игорь Кириллович.

В обществе лучших производственниц Алейника вечер и полночи пролетают, будто один час. Водитель привозит Василия Петровича домой только под утро.

Кое-как добравшись до дивана в гостиной, он падает, как подкошенный.

А утром обнаруживает, что проспал, и Вера Ивановна уже ушла на работу. Первым делом бредет на кухню выпить рюмочку коньяку и чашку рассола — он всегда стоит наготове в холодильнике. Потом, приводя себя в порядок, с ужасом видит на себе множество засосов и пятен от губной помады.

Через час директор сидит за столом в своем кабинете, курит и пьет приготовленный Светланой кофе. Поводов для беспокойства у Василия Петровича сегодня как будто не должно быть. Дела на заводе пошли лучше. Сборочный подтянулся — комплектующие, наконец, пришли, механический работает без брака. В гальваническом, как всегда, порядок. В остальных цехах тоже все нормально.

Нужно бы наведаться к Ирине. Соскучился. Не был у нее уже три дня. Значит, вперед!

— Петя, подъезжай к подъезду! — говорит Василий Петрович в телефонную трубку и, не слушая ответа, бросает ее на рычаг аппарата.

В машине директор размышляет. О себе, о работе, о своих женщинах.

Да, в жизни нынче полный штиль. Все хорошо. Да, да, все хорошо, все просто отлично. Он несколько раз повторяет в уме эти слова, но они до него не доходят. Что-то мутит, бередит душу. Что? Василий Петрович этого не может понять. Пытается, но не может. Ему становится не по себе.

Он просит Петьку остановиться.

— Езжай назад. Дальше я пойду пешком.

Директор медленно шагает по мосту.

— Стоять!

Резкий окрик застал Василия Петровича врасплох. Его даже передернуло. Старший лейтенант полиции, явно хмельной, подходит к нему.

— Так, попался! Это ты украл вчера кусок феррохрома на заводе? Прыткий! Я гнался, гнался, не догнал. Но теперь не уйдешь, сволочь!

Старлей достает из кобуры пистолет.

— Пошли в отделение! И не вздумай бежать. Пристрелю!

— Ты что, дурак? Я же директор завода металлоизделий, разве не узнаешь?

— Молчать!

Василий Петрович больше не пытается что-то объяснить — что говорить с пьяным? Он поворачивается и, не проронив ни слова, бредет по пустынному мосту. Дуло пистолета упирается ему в затылок.

Василий Петрович молча идет. Потом останавливается.

— Так ты будешь стрелять, товарищ старший лейтенант?

Старлей пыхтит, ему муторно, его тошнит. Пистолет он уже давно спрятал в кобуру.

— Угостишь мента, — отвечает, — отпущу!

— Конечно! Чего ж не угостить?

За мостом — кафе. Василий Петрович берет бутылку на двоих, две дольки лимона.

Старлей пьет и тухнет на глазах. Василий Петрович звонит по мобильному телефону. Через несколько минут подъезжает Петька.

— У него в кармане удостоверение, — кивает директор на полицейского. — Посмотри, как фамилия. Позвони в райотдел, узнай адрес. Отвезешь домой. А я пошел к…

Василий Петрович вдруг замолкает. Ему явственно кажется, что он жалеет о… О чем? О том, что старлей его не пристрелил? Об этом? Ну да, что ему стоило нажать на спусковой крючок? Раз — и все кончено.

Опомнившись, директор трясет немного хмельной головой. Господи, что за бредовые мысли? Как они появились? Как могли возникнуть? И почему так тоскливо на душе? Почему так плохо, будто похоронил кого-то из самых близких, самых дорогих сердцу людей? С чего бы это?

Ирина встречает его у порога. Глаза у нее, как всегда, полны печали и скорби. Есть в них и еще что-то. Что именно? Отчаяние? Но откуда ему взяться? Василий Петрович ласково обнимает ее, целует.

— Малышка! Я так соскучился!

— И я… очень…

Ее голос звучит приглушенно немного не так, как обычно. Губы горячие и сухие. Как у тяжелобольной.

— Скажи, ты хоть немного любишь меня? Хоть немного дорожишь мной? — спрашивает Ирина тихо.

— А ты сомневаешься? — в свою очередь интересуется директор.

— Сомневаюсь… немного, — признается она, опустив свои прекрасные глаза.

— Что ты, глупенькая! — успокаивает Василий Петрович. — Разве ж я приезжал бы к тебе, если б ты мне была не нужна? Подумай?

— Подумаю…

Утром директор уходит, пообещав появиться в обед. «Не подведу на сей раз, — думает он. — Обязательно приеду к обеду, пусть хоть потоп! Нельзя так часто огорчать Ирину, она и так сама не своя».

Двенадцать двадцать. Василий Петрович у подъезда Ирининой девятиэтажки. Толпа народу. Полицейский «Ланос». Под стеной чье-то тело, прикрытое мешковиной.

— Что случилось?

— Девочка с крыши спрыгнула, — бабушка в льняном платке вытирает глаза.

Из-под мешковины выглядывают ноги самоубийцы. Белые носки с красной вышивкой.

Директор отворачивается и идет к подъезду.

Стоп! Белые носки с вышивкой! Василий Петрович почти подбегает к трупу, рывком отбрасывает мешковину… Он не ошибся.

— О Боже!

Пошатываясь, на ватных ногах, Василий Петрович поднимается в квартиру Ирины. Здесь, как всегда, чисто и уютно. Ощущение такое, вроде хозяйка только что вышла — на минутку — и сейчас возвратится.

— Господи! Господи! Ну почему?!

Директор, как подкошенный, падает в велюровое кресло и закрывает лицо руками. Как теперь жить — он не понимает.

— Что тебя толкнуло на это, девочка? Разве я тебя не любил?! Я же только и жил что тобой! Зачем ты со мной так жестоко поступила?

Василий Петрович долго сидит, вперив взгляд в никуда.

Улица. Труп все еще под стеной дома. Люди. Галдеж.

Василий Петрович бредет, сам не понимая куда. Ну почему, почему тогда старлей не выстрелил? Почему?! Вот сволочь!

На работе в тот день директор уже не появляется. И дома тоже. Он лежит на диване в своей двухкомнатной квартирке. Лежит, не шевелясь, словно мертвый. Выплакаться бы. Но слез нет.

На другой день Василий Петрович сидит в своем кабинете — осунувшийся, понурый, почерневший лицом. Смотрит в пол. Светлана что-то звонко тараторит. Директор ничего не слышит.

— Обними меня, прижми к груди, — вдруг приказывает он секретарше. — Крепко, крепко! Слышишь?

Светлана глупо ухмыляется. Что это с шефом? Но подходит, обнимает за шею.

— Дверь не закрыта…

— Плевать! — рявкает он надорванным голосом. — Ты нужна мне сейчас не как женщина. Ты нужна мне как мать.

Секретарша стискивает его шею крепче. И только теперь по небритым щекам директора начинают катиться слезы — крупные, как горошины, и мутные, словно болотная жижа.

Василий Петрович появляется дома намного раньше обычного. Только три пополудни. Он сидит за столом на кухне, молча склонившись над тарелкой гречневого супа со свининой, его любимого супа, и не ест. Он тупо смотрит в пространство. Через полчаса, отбросив ложку, поднимается.

— Ты куда, Васенька? — взгляд Веры Ивановны полон тревоги и жалости. С мужем явно что-то не так. Опять, наверное, ругали. Бедный, как он постарел, как увял буквально за сутки!

— Я — на крышу, — почему-то шепотом объясняет Василий Петрович. — Там у нас с тарелкой», с антенной что-то не так. Посмотрю.

Холодный ветер бьет в грудь, обжигает лицо. Стоит директор на краю крыши у хлипкой оградки. Он смотрит не вниз, он смотрит в небо. Вот так, видимо, стояла и Ирина. Бедное, несчастное создание, обделенное судьбой!

Василию Петровичу хочется, так хочется сделать шаг. Шаг в вечный покой, шаг в небытие, шаг к блаженству. Вечному блаженству. Василию Петровичу хочется убежать от своих мыслей, от своего невыносимого чувства вины, от самого себя. Но можно ли так поступить, разумно ли? Люди ведь не поймут. Осудят ведь. Скажут, рехнулся, дурак набитый, с жиру сбесился.

— Вася! Васенька! Что с тобой? Тебе плохо? — Вера Ивановна в одном халатике стоит подле него. Ей, конечно, холодно. На улице — осень.

— Ты зачем пришла? — спрашивает Василий Петрович, прикрывая полой пиджака плечи жены.

— Подумала, что тебе нужно помочь, — в ее глазах неподдельный страх, почти ужас.

— Идем домой…

— Идем, Васенька! Обнявшись, они медленно бредут по крыше.

Где-то гудят провода, свистит ветер. По небу плывут свинцово-серые облака.

Жизнь продолжается…

В прихожей своей квартиры директор останавливается перед большим зеркалом в деревянной оправе. И долго всматривается в свое изображение. Вот оно, его лицо — с крупными морщинами на лбу, мелкими — у потухших глаз. Губы скривлены то ли в презрительной, то ли в ироничной, то ли в горестной улыбке. Широкий нос подергивается. Губы плотно сжаты, так плотно, что даже посинели.

— Нет! — произносит Василий Петрович вслух. — Лицо хорошего человека не может быть таким. Не может! Это лицо негодяя… Мое лицо!

Вера Ивановна стоит рядом, вжавшись спиной в стену, и боится даже вздохнуть. Господи, что же происходит с мужем? Нет, ему нужно немедленно уходить с поста директора. Будь он проклят, этот пост, коль делает такое с человеком! И без директорства можно прекрасно жить. Живут же люди…

Из карих глаз женщины тонкими струйками текут слезы.

Из бесцветных узких глаз Василия Петровича — тоже. И эти слезы преображают его лицо. Оно становится уродливым и зловещим, как у палача, понюхавшего крепкого табака.

— Боже мой! Боже мой! Верочка, как мне жить? — стонет директор. И, всхлипнув, переходит на визг: — Скажи мне, скажи, как мне дальше жить?! Как жить, если совсем невмоготу?

Супруга бросается к нему, виснет на шее. И горячо шепчет:

— Все образуется, Васенька! Вот увидишь, все встанет на свои места. Все будет хорошо!

— Нет! — твердо говорит Василий Петрович. И тычет трясущимся пальцем себе в грудь: — Вот здесь уже никогда не будет покоя. Вот здесь!

— Будет, Васенька, будет, милый! — обещает Вера Ивановна.

Но он упрямо трясет лысеющей головой.

— Нет, не будет! Я знаю точно…

Весь остаток дня и вечер жена уговаривает Василия Петровича успокоиться и ничего не принимать близко к сердцу. Убаюканный ласковыми речами, он наконец засыпает в ее объятиях.

Вера Ивановна с любовью смотрит на спящего супруга. Какой он красивый, какой солидный, какой импозантный! Пусть поспит, касатик, пусть отдохнет от трудов праведных. Намаялся ведь. А завтра опять на работу, опять в этот проклятый бедлам, где все на нервах да на нервах. Тяжелая ноша у Василия Петровича на плечах, ох, тяжелая. Как бы его уговорить бросить ее? Зачем ее тянуть? Зачем портить здоровье, укорачивать себе жизнь? Ради чего?

Осторожно поцеловав мужа в посеревшую щеку, Вера Ивановна кладет свою маленькую, аккуратную головку рядом с его большой головой и закрывает глаза. Ей так уютно и комфортно подле Василия Петровича, такого прекрасного семьянина, надежного и заботливого мужчины, добрейшего, честнейшего из человеков…