Жизнь и приключения вынужденного переселенца. Книга первая. Байки о бабайке

Виктор Михайлович Кабанов

Сегодня мало кто придаёт значение одной из страниц новейшей истории – исход русскоязычного населения из союзных республик после развала СССР. Это сотни тысяч семей, миллионы судеб. Повествование начинается с детства главного героя. Это позволит понять стереотипы мышления, мировосприятие и традиции русских, родившихся в национальных республиках. В книге много житейского юмора, комичных сцен, приключений.

ГЕКТОР

Он часто приходит сюда, чтобы в одиночестве посидеть на берегу этой горной реки-шепотуньи, берущей своё начало из-под ледников высоко в горах, послушать как она, пенясь на каменных перекатах, без умолку что-то нашёптывая, несёт свои хрустальные, пахнущие снегом воды навстречу своей матери — Катуни.

Часто приходят мысли о том, что жизнь наша — это миг. Вот эта река, течёт без остановки уже не одну сотню тысяч лет. И только она знает, что происходило на её берегах за это время. Стремясь между скал, замедляя бег в горных долинах, она скупо хранит свою многовековую тайну. Она хорошо помнит и лица скифов, и древних тюрков, которые заглядывали в её гладь, поили своих необузданных коней её неиссякаемой чистотой. Сколько лиц она помнит, сколько событий?

Человек появился на Земле, когда река была ещё юной. Битвы племён и народов, зарождение цивилизаций, первые шаги человека в космос. Всё она помнит и бережно хранит! Она всегда была рядом с человеком. Опекала его как младенца. Младенец по незнанию своему пытался вмешаться в её размеренную жизнь — то русло изменит, то плотиной перегородит. Вот тогда и проявлялся крутой нрав реки. Да, как нескончаемо длина её жизнь. Уже давно нет тех, кто по незнанию своему резал её по живому! А она вон — течёт, как и сотни тысяч лет назад.

«А что я помню из своей жизни? — размышлял он. — Ну, родился, учился, служил, работал, снова учился, женился. Родились дети, схоронил родителей. Да, помню. А что будет с моей памятью, когда меня не станет?

Наверное, она превратится в такую же молчаливую память реки, в водах которой мелькнуло моё отражение. Как знать?»

Ласково грело весеннее солнце. Он никуда не спешил.

«Память, память. А что ты помнишь или знаешь такого, что нужно помнить?» — упрекал он сам себя. Так, промелькнул по жизни!

«Нет! — возмущался внутренний голос. — И большая часть жизни прошла не зря. Да и есть что вспомнить!»

* * *

Однажды, в самом конце пятидесятых годов молодая, симпатичная девушка родила сына. Его появление на свет вызвало неоднозначную реакцию у ближайших родственников. Самой главной причиной было то, что у ребёнка не было отца. Вернее он был, физически. А вот официально его не было. Но это отдельная история.

А пока, как бы родные девушки к этому ни относились, что бы там соседи ни говорили, но мальчуган уже был, и родить его обратно было невозможно.

Мама назвала малыша Гектором.

С первых же дней своего рождения он стал любимцем семьи. Ещё не старые, чуть больше сорока, дедушка с бабушкой, двенадцатилетний, хулиганистый дядя и мама — вот и вся семья.

Хотя нет, была еще куча родственников по бабушкиной и дедушкиной линии. Но среди всей многочисленной родни этот ребенок был самым младшим, поэтому нянчили, тискали и любили его все.

В раннем младенчестве мальчик много болел, как это часто бывает с большинством младенцев мужского пола. Может быть, его болезненность была связана с тем, что уже в три месяца он был отдан в круглосуточные детские ясли. А что делать? Все так жили. Несмотря на своё слабое здоровье, говорить он начал месяцев в семь.

Кстати, с тех самых пор молчать он уже больше не мог. В связи с чем, позже снискал репутацию интересного рассказчика, выдумщика и фантазёра.

Ближе к году он уже и пошел. Этот новый рубеж в его физическом развитии тоже стал каким-то уж больно предопределяющим в его жизни.

Страсть к путешествиям проснулась в нём годам к трём и уже не проходила никогда. В этом нежном возрасте его уже не раз искали с милицией. Да, он иногда один уходил погулять по городу. По дороге мог завернуть в незнакомый детский сад, где при наличии хорошей компании мог и заночевать.

Теперь представьте на минуту, что в это время происходило дома! А, что может происходить в доме, где вот уже как двое суток пропал трехлетний карапуз? Единственный, кто не очень страдал от этого происшествия, это сам «путешественник» и, конечно же, его малолетний дядя, который всё время, пока взрослые были заняты поисками ребенка, был предоставлен сам себе. Ещё бы, редкая удача!

Да, знал бы он, что в скором времени именно этот ребенок станет его «веригами», с которыми у дядьки пройдет все детство. В дальнейшем это вынужденное положение «няньки» перерастёт в привычку, а может быть, отчасти, и в любовь к своему воспитаннику.

С помощью милиции, соседей, родных и знакомых мальчик конечно находился. В то время дети никуда не могли пропасть. Они всегда находились живыми и здоровыми. Мама и бабушка плакали от счастья. Даже суровый дед с теплотой в глазах смотрел на «возвращенца».

Вскоре всеобщая эйфория радости и счастья проходила, и начиналось «воспитание». Заключительным актом всеобщей любви было помещение любимца под замок в угольный сарай, в лучшем случае — в угол между стеной и печкой. Исполнением наказания занимался дед. Благо был опыт работы старшим следователем по особо важным делам прокуратуры области.

Круглосуточный детский сад, расположенный через забор от яслей, особой новизны в жизнь ребенка не привнёс. Во время нечастых детсадовских прогулок по городу воспитательница ни на минуту не выпускала его руку. Такое ограничение свободы не могло нравиться ребёнку. С прогулок он возвращался весь зарёванный. На щеках издалека были видны размазанные кулачками русла слёз, проложенные по запылённому детскому лицу.

Вторая волна обиды захлёстывала мальчишку по вечерам, когда соседских детей родители разбирали по домам, а он и ещё с десяток ребятишек оставались ночевать в детском саду. Теперь ревела уже вся круглосуточная группа!

Дежурная воспитательница вместе с нянечкой до самого ужина тщетно успокаивали малышей. Если увещевания не помогали, то нянечка отправлялась за дедом Никифором — ночным сторожем.

Дед Никифор был личностью весьма своеобразной. Он жил при садике в сторожке и исполнял обязанности и дворника, и истопника, и плотника, и слесаря. В общем, всё нехитрое хозяйство держалось на нем.

Особый колорит ему придавала его манера одеваться. Вечная ушанка, латаная-перелатаная фуфайка, подпоясанная солдатским ремнём, валенки с калошами, которые к лету менялись на сапоги. Никто никогда не видел его без этих атрибутов, ни зимой, ни летом!

Огромная белая борода, жёлтые прокуренные усы, делали его похожим на деда Мороза. Выцветшие старческие глаза всегда излучали тепло и доброту.

Детвору иначе как «соколики» он не называл. У него всегда находились слова и карамелька, чтобы упокоить разревевшегося малыша.

Поговаривали, что во время войны он потерял всю семью, после демобилизации поехал «куда глаза глядят», и осел в Самарканде.

Ограниченное количество его любимчиков из мальчишек допускалось в святая святых — его сторожку. Сколько интересных предметов в ней хранилось! Мётлы, лопаты, шланги, лейки, топоры, молотки, рубанки, стамески, ножовки, гвозди… В особо исключительных случаях он даже разрешал подержать шланг, когда поливал детские площадки!

А как он рассказывал сказки, когда в редких случаях ему приходилось на часик-другой подменять ночную нянечку! Ну, как детвора могла его не любить? В таких случаях, которые случались довольно часто, дед приходил в группу с чёрным, огромным сторожевым псом Мухтаром.

Плач прекращался мгновенно. Будучи немецкой овчаркой, умный пес по команде лаял, сидел, лежал, ползал. Вскоре вместе с ним по полу ползала, кувыркалась, лаяла, визжала и смеялась вся группа. Добрый Мухтар мужественно терпел детей, которые взбирались на него, лезли ему в нос, пасть, тянули за хвост. Дед сидел здесь же, и по-стариковски пожевывая усы, добродушно наблюдал за происходящим.

Между делом он нюхал табак. Чихал он весьма своеобразно! Тщательно зарядив каждую ноздрю хорошей порцией табака, дед несколько минут сидел, щурясь в приятной томе. Наконец, захлебываясь, с ревом «А-а-а» набирал в лёгкие воздух. В след за тем, из его груди вырывался не ожидаемый всеми раскатистый чих, а нечто похожее на мышиный писк — «Пси-и…». И так раз десять подряд, что вызывало необыкновенное веселье у присутствующих.

Вскоре, уставший от детских ласк Мухтар, сидел у ног хозяина, а напротив, в ожидании очередной сказки, рассаживалось на маленьких стульчиках малочисленное ночное население детского сада.

Дети любили такие вечера, да и нянечке было проще. Она тут же разносила детям незатейливый ужин, который под угрозой прекращения рассказа поглощался беспрекословно.

Ночью полновластным хозяином территории детского сада, огороженной высоченным кирпичным забором, вдоль которого росли непроходимые заросли сирени и жасмина, был Мухтар.

Случалось, когда в душные летние ночи двери в помещениях отворялись настежь, Мухтар прокрадывался в спальные комнаты, где старательно вылизывал спящие детские мордочки. Наверное, своим собачьим умом он считал себя вожаком этой стаи, а детвору — щенками, которые нуждаются в его ласке и опёке. Он не понимал, почему проснувшиеся от его ласк дети, перепугано орут, а заспанная нянечка гонит его веником на улицу.

А как им не плакать, если в спальне висела огромная, не совсем качественная, выполненная в темных тонах, репродукция картины из сказки, на которой страшный серый волк, через страшный дремучий лес нес на своей спине бедных дядьку с тёткой. Детские умы додумывали, будто нес он их в свое логово, чтобы съесть. Такое продолжение сюжета им поведала одна «добродушная» нянечка.

Ложась спать, дети с головой кутались в одеяла, чтобы не видеть этой «картины ужасов». А тут, вот он — кошмар детских снов — ночью, в темной комнате у самого лица горячая «волчья» пасть!

* * *

Время шло! И не успевал дед Никифор в самой большой комнате детского сада установить ёлку, еще казалось, совсем недавно закончились последние конфеты и мандарины из серых бумажных пакетиков с новогодними подарками, а дети уже разучивали песни ко дню рождения Ленина, к майским праздникам. Вот уже и песни о школе начали разучивать. Мальчуган рос. Вместе со всеми пел, плясал, читал стихи на утренниках.

Когда ему было чуть больше двух лет, вся забота о его воспитании легла на плечи бабушки.

Случилось так, что его мама вышла замуж.

Семья Андрея, её мужа, была большой. Отец с матерью, муж и две его сестры с мужьями ютились в двух небольших комнатках. Конечно, для ее ребенка особые условия создать было невозможно, да и никто не собирался этого делать. Отец Андрея вообще поначалу был против этого брака. Но, согласился, при условии, что ребёнка оставят у родителей невестки.

Бедная мать. Ее сердце разрывалось между сыном и любимым человеком. Решением семейного совета мальчик был оставлен дома до лучших времён. Когда ему исполнилось шесть лет, мама родила братика, а ещё через четыре года — сестренку. О его переходе в новую семью вопрос уже не стоял. В такой тесноте жить было невозможно.

* * *

Однажды в середине лета детям из старшей группы объявили, что они уже дошколята и скоро состоится выпускной утренник.

Детям не верилось. Как это они не будут ходить в детский сад? А кто будет играть с нашими любимыми игрушками? А кто будет спать на моей кровати? А как же без нас дед Никифор и Мухтар? И вообще, что такое школа, как там?.. Вопросов было много. И почему-то на них был один и тот же ответ: «Другие дети».

На этот раз утренник был необычным. Стихи и песни на тему «До свидания, детский сад, здравствуй школа» закончились. Воспитатели и нянечки тайком утирали слёзы. Активисты из родителей подарили им цветы и какие-то свертки.

— Интересно, что в них? — мучило детей любопытство.

Затем все вместе уселись за огромный стол, установленный в беседке, плотно увитой плющом и вьюнами. Здесь группа обычно обедала и проводила время летом. Тёплый летний ветерок парусом надувал марлевые занавеси от мух. Стол был накрыт не как всегда. Здесь не было так нелюбимых детьми супа, картофельного пюре и манной каши.

Стол был заставлен пирожными, конфетами, фруктами, лимонадом. Позже подали мороженное. Вот это да!

«И почему у нас раньше не было таких утренников?» — удивлялись дети.

А из динамиков, старенького проигрывателя, летело «Ямайка, ямайка» и «У моря, у синего моря…».

Уже учась в первом, втором и даже третьем классе детвора, жившая неподалеку, прибегала в свой детский сад. Им разрешали играть с детьми, со своими любимыми игрушками и ставили в пример малышне: «Вот будете слушаться и хорошо есть, тоже вырастете и пойдёте в школу».

* * *

Школа! Сколько нового и необычного в этом слове! Столько детей в одном месте Гектор не видел никогда! Здесь запросто можно было потеряться.

Наконец их завели в класс, на двери которого красовалась надпись 1«А».

Пахло краской. На светло-зелёной поверхности парт не было ни одной помарки. Новенькие чернильницы слепили своей белизной. Классная доска, на окнах цветы. А в парте есть даже место, куда можно убрать портфель! На первом уроке учительница рассказывала о правилах поведения в школе.

Прозвенел звонок на перемену. Закончился первый в их жизни урок. Немного освоившаяся малышня вывалила в школьный коридор, где тут же были забыты все слова, сказанные учителем о дисциплине.

К концу второго урока дети с непривычки устали. Преподавателя уже мало кто слушал. Наш герой от скуки принялся изучать чернильницу. Потряс ею у уха. Чернила булькают, но почему их не видно? А если наклонить? Тоже ничего! Осторожно наклоняя, он перевернул чернильницу вверх дном. Ничего не происходит! Где же чернила? А если потрясти?

Соседка по парте тоже заинтересовалась его манипуляциями. Ей тоже было интересно, почему чернила не вытекают.

И он рискнул! Встряхнул чернильницу. В ту же секунду по парте разлилось огромное фиолетовое пятно. Дети оторопели от неожиданности.

По наклонной плоскости чернила ручейками потекли в сторону незадачливых экспериментаторов. Они пытались удержать их руками. Ещё через минуту руки по локоть, лица, белый передник и белая рубашка были окрашены чернилами.

К ним подошла учительница и вывела эту чумазую, горько рыдающую парочку в коридор. Пока их отмывали и оттирали, уроки закончились. После уроков «любопытных» оставили в классе отмывать парту, залитую чернилами. Поскольку чернила оказались очень хорошими, то парту отмыть им не удалось.

Даже обильно поливаемое слезами, пятно не исчезало. А родители ждали за дверями. В конце концов, детей повели по домам, а папа девочки вечером заново покрасил парту краской.

Так началась школьная жизнь нашего малыша!

* * *

Наверное, у всех людей воспоминания детства связаны с какими-то образами, пейзажами, может быть, с интерьерами, запахами и событиями.

Порой у меня самого, уже взрослого человека, нет-нет, да и заскребёт где-то глубоко в груди тоска по тому беззаботному времени, когда главной проблемой было увернуться от вопросов взрослых по поводу успехов в школе и провести свободное время так, что бы опять же не попасть в их поле зрения.

Это по тем временам была достаточно сложная задача, потому что взрослые всегда появлялись в ненужном месте и в ненужное время. Сейчас-то я понимаю, почему они всегда все знали и все видели. Это жизненный опыт!

Не мы это придумали, но каждый год 25 мая после последнего звонка, весь школьный народ сломя голову несётся домой переполненный радостью и приятным предчувствием наступающей свободы.

В конце июня, уже бронзовые, но еще не уставшие отдыхать, радовались одной только мысли, что впереди целых два месяца, которых наверняка хватит для реализации всех планов. И, недолго думая, с еще большим рвением бросались в знойные объятия лета.

В конце июля, поняв, что еще многое не сделано, приходилось отдыхать ещё активнее и разностороннее.

Затянувшийся бег по лету заканчивался к 20 августа. После неоднократных требований взрослых, приходилось с авоськой в руках, без особой радости, брести по до боли знакомой дороге в школу за учебниками, тратить драгоценное время последних деньков на покупку тетрадей, ручек, карандашей и прочей ерунды, без которой в школу ходить не принято.

Оставалось два-три дня на то, чтобы полистать новые учебники, подогнать школьную форму, отмыть многомесячные цыпки и привести, порядком обросшую голову в соответствие с бытовавшими тогда школьными требованиями — под чубчик.

Здравствуй школа!

Общешкольная линейка. Ее взрослые придумали видно для того, чтобы дети поняли — вот и всё, лето прошло. Ощущение этого «прошло» усиливалось запахом свежей краски, какими-то весьма специфическими запахами школы, которые трудно сравнить с чем-либо.

Особенно тоскливо становилось от того, что тело, привыкшее к сатиновым трусам и легким сандалиям, просто сковано новыми, ещё не разношенными брюками, рубашкой и ботинками.

Над школьным двором стоит гул, из которого едва различимо доносятся обрывки торжественных напутствий и поздравлений учителей, стишков первоклашек.

Вот девчушка с огромными белыми бантами бежит вдоль общешкольного каре с колокольчиком, от звука которого становится и вовсе не по себе. И чему это она так радуется?

Как и положено, сначала новые десятиклассники ведут в школу новых первоклашек, а потом справа по одному, поклассно в дверях школы исчезают и остальные. Причём чем ближе к школьным дверям, тем быстрее крутится в голове мысль: «Всё. Всё. Вот и лето прошло, прошло…».

Понимая необратимость свершившегося, начинаешь думать уже о реальных вещах — где и с кем сесть?

Особых правил в этом процессе не существовало. Дети рассаживались по взаимным интересам. Интересы в ту пору были еще далеко бесполые и определялись в основном общими уличными или школьными делами. И рассаживались, конечно, пацаны с пацанами, а девчонки с девчонками.

Входил классный руководитель и после обычных слов о начале учебного года, об ответственности за учёбу, которая обязательно должна возрасти, поскольку «… вы стали на год старше, а, следовательно, и умнее…», разрушала всю идиллию по рассаживанию. Она пересаживала ребят так, как считала нужным.

Но придерживались этого порядка только на уроках, которые вела она. Конфликтовать и проявлять неучтивость к классному руководителю было не принято.

* * *

А вот и наш Гек! Так его звали и в школе, и на улице, и дома.

Худенький мальчик, он подрос за лето и стал одним из самых высоких в классе. Живые, почти чёрные карие глаза с детским любопытством посматривали на окружающий мир. Пожалуй, немногое, что отличало его от остальных детей, это природное чувство самоорганизации. Он старался ничего не забывать и не терять. Это привила ему бабушка.

Человек достаточно жесткий, она работала по двенадцать часов в сутки, и времени на сюсюкание с внуком у неё не было.

Все его школьные принадлежности всегда были аккуратно сложены в портфеле, на парте не было ничего лишнего. Такой же образцовый порядок был и дома — в шкафу, на полках, где лежали его вещи, на столе, за которым он занимался. Лет с четырех Гек сам заправлял кровать. Он никогда не спешил, но редко опаздывал, умел рассчитывать свое время.

Не по-детски раздражался, если его внутренний упорядоченный мирок дезорганизовывался, когда его планы рушились по причинам от него не зависящим. Настырный и упрямый. Мог спорить, и даже драться до изнеможения за свои детские, порой неправые идеалы.

С детства романтик и выдумщик он легко увлекал своими авантюрными идеями сверстников. Ну, а если уж приходилось нести ответ за содеянное, не прятался за спины товарищей.

В таких случаях бесстрашно смотрел взрослым в глаза, что ими воспринималось как дерзость и страшно раздражало. На его месте другой ребенок мог бы отделаться простым нравоучением, его же всегда наказывали на полную катушку.

Наказаний не боялся, скорее, относился к ним как к неизбежности. Сказывалась закалка с раннего детства. Что может быть страшнее темного угольного чулана для ребенка в два-три года?

Взрослые, конечно чувствовали его «никакое» отношение к наказаниям, и это злило их еще больше. «Значит, неисправимый, — думали они.»

Он же зачастую думал, что надо бы и повиниться. Да не всегда хватало гибкости и, отчасти, мужества. Это всегда было труднее даже, чем понести наказание.

Такой, казалось бы, непростой, ершистый характер не мешал ему быть добрым и ласковым ребенком, уважать старших, любить родных.

Пятый класс. Начальная школа закончилась. В школе ввели кабинетную систему.

В класс Гека назначили нового классного руководителя. Классной руководительнице 5-А класса было лет двадцать пять. Высокая, несколько угловатая брюнетка с тонкими чертами лица и огромными карими глазами.

Уроки по тем временам она вела достаточно демократично, никогда не повышала голоса. Именно от нее дети узнавали много нового и интересного о своем древнем городе, и не только в классе, но и во время экскурсий и походов, которые она организовывала после уроков и в выходные дни. К ее урокам старались готовиться, вели себя сдержано и учтиво. Народ из параллельных классов завидовал. В общем, с классным руководителем, как считали ученики 5-го-А, им повезло.