Монологи перед зеркалом (сборник)

Виктор Королев, 2016

«В жизни счастья нет. Может, есть покой и воля. А может, и воли нет. Всё суета сует. Порой бывает так страшно и одиноко, что и поговорить не с кем. Все заняты своим проблемами, все уверены, что их суета – самая главная и важная суета на свете. Не с кем поговорить, посоветоваться. А уж как хочется встретить старого-старого друга – жаль, что раньше у меня не было друзей…»

Чай с малиновым вареньем

Настоящий мужчина должен родить сына, посадить дерево и написать книгу — так, да? Сын вырос, стал юристом, чем я очень горжусь, тополь зеленеет, книга… А что вы держите в руках? Она, надеюсь, когда-нибудь подойдет к концу. Рассказать вам про дерево?

Растет мой тополь на улице Уральских рабочих в городе Екатеринбурге. Лет тридцать назад мы встретились. Я узнал его. Теперь-то я, конечно, не узнаю. Да и он меня, видимо, тоже, хотя у деревьев век дольше, да и память тверже. Но против бензопилы даже и его память слабовата.

…Меня не любили в школе. Не любили за эгоизм, общительность, трусость, остроумие, оригинальность и слабосилие — за все сразу. Класс был интересный — до сих пор многих помню.

Я сидел за одной партой с очень аккуратной девочкой: косички на ленточках, мордочка чистенькая, фартучек всегда глаженный. Хорошая девочка, отличница. Люба Кокшарова. Иногда она смотрела на меня не так, как на всех: удивленно и, похоже, понимающе. А сзади сидел второгодник Миша Ивкин, который тыкал в меня иголкой и равнодушно смотрел, как я реву. На перемене я выкидывал из парты его чемоданчик, разбрасывал под ноги учебники с тетрадками, и он снова тыкал меня иголкой и равнодушно смотрел в окно. На мою соседку он смотрел совсем не равнодушно, не так, как на других…

В шестом классе меня избрали председателем совета пионерского отряда, и жить стало совсем ужасно. Класс вмиг забыл про рыхлого плаксу Сашу Ложкина, и я принял весь заряд мальчишеской злобы, которой совсем немало в таком возрасте.

Несколько раз меня собирались бить, но я как-то умудрялся улизнуть через окно в туалете. А это злило их еще больше. Приходил я в школу к самому звонку, уходил, когда снимали осаду ожидавшие меня «друзья».

В конце концов, дома узнали об этом. Помню, я с каким-то злорадным удовольствием вылил ушат грязи на своих одноклассников — все, что накопилось. Отец с матерью слушали внимательно, не перебивали. Когда я засыпал, свет у них горел и, наверное, долго горел в ту ночь. А утром отец пошел со мной в школу — в полной форме, со всеми регалиями, готовый к классному часу на воспитательную тему. Он говорил о дружбе, о взаимовыручке…

Меня оставили в покое. И это было еще хуже, потому что со мной не разговаривали, меня сторонились. Мной просто-напросто брезговали. Все! Люба Кокшарова иногда смотрела на меня удивленно и, похоже, понимающе, но в ее глазах появилось еще одно — жалость. Почему? Я тогда этого не понимал…

Ивкин теперь колол булавкой Ложкина. Седому, полуслепому мальчику-альбиносу все так же мазали парту чернилами. Девчонок дергали за косички. Учителям подкладывали кнопки на стул. Класс жил своей жизнью. Без меня.

Однажды на перемене ко мне подошел Коля Юрьев — здоровый и на удивление тихий двоечник.

— Хочешь, пойдем сегодня ко мне домой? — спросил он.

Я так отвык от нормального общения, что даже не спросил зачем — кивнул.

Колькина мать сразу усадила нас за стол, накормила удивительно вкусными пирожками с картошкой. Потом Колька повел меня в свою комнату. Я ахнул. На стене висела лосиная морда с огромными рогами, в углу стояла двустволка, сохла на полу палатка, какие-то похожие на сапоги валялись ботинки, бинокль, гильзы на подоконнике.

— Это все твое? Колька, неужели это все твое!?

— Мы с батей охотники, — солидно ответил Колька. — Да это что! Батя сказал, что лодку надувную четырехместную купит, если в седьмой перейду. — Он помолчал. — Я тут с физичкой переговорил, она обещала трояк вывести за год. Геометрия… фиг с ней. А вот если еще по литературе пара будет — накрылась лодка. А завтра последний урок. Давай позанимаемся, а? Летом на охоту поедем — слово даю!

До половины одиннадцатого вечера Колька кружил по половицам, старательно зазубривая:

Белая береза под моим окном

Принакрылась снегом, точно серебром.

На пушистых ветках…

На этом месте он обычно спотыкался, и я снова и снова гонял его по комнате. Стоило ему запнуться, я заставлял его начинать все с начала, хотя видел, что он совсем отупел, что он ничего уже не соображает и не видит ничего, кроме мельтешащих половиц под ногами. Я тоже ничего не видел — я, я один сидел с ружьем в руках посредине надувной четырехместной лодки…

Учительница литературы очень удивилась, когда Колька поднял руку — такое было впервые.

— Юрьев?

Он вышел к доске, сказал «с пафосом», как я вчера его учил: «Сергей Есенин. Белая береза».

Потом уставился в пол и замолчал. Я видел, как он склоняет голову то вправо, то влево, пытаясь заставить кружиться половицы и силясь хоть что-нибудь вспомнить.

— Что ж ты, Коля? Такое короткое стихотворение. Достаточно прочитать его внимательно, представить себе зиму, и оно стихотворение — понимаешь, само — осталось бы в твоей памяти. Садись!

По тригонометрии у него тоже вышла двойка. Физичка не сдержала своего слова, и Кольку Юрьева оставили на второй год…

Это было 50 с лишним лет назад, а мне до сих пор стыдно. И за то, что с Колей Юрьевым получилось, и как с Толькой Жиряевым… Мы с ним катались на плотах в котловане. На самой середине Толькин плот перевернулся. Пока я подбирался к нему, он уже сам вылез. Было начало апреля, одежда его сразу схватилась, встала колом. Мы побежали к дому, но Толька сказал, что мать убьет его. «Лучше к чужим», — он смотрел на меня, и синие губы его тряслись. «Ага, к чужим лучше», — согласился я и повел его в сторону от своего дома. Какая-то тетка пустила нас, заставила раздеться, разложила на печи заледеневшую одежду, налила горячего чаю.

Мне почему-то тоже с малиновым вареньем…

* * *

Я сижу у самой воды,

Всё, что было со мной, забыл.

Я сижу просто так — вот и всё.

Что-то завтрашний день принесет?

Просто так сидеть — ерунда,

Пусть сегодня с тобой беда,

Ты бы лучше считал круги —

Сам чем можешь себе помоги.

Я сижу у самой воды,

Всё, что было со мной, забыл.

Я считаю круги на воде —

Не уверен в себе и в тебе.