Реинкарнация. Авантюрно-медицинские повести

Виктор Горбачев, 2014

«Надо жить дольше. И чаще,» – сказал один мудрый человек. Трудно спорить. Вопрос в другом: как?! И создатель вроде бы от души озаботился: ресурсы органов и систем, говорят, на века пользования замыслены… Чего же тогда чахнем скоропостижно?! «Здоровое, светлое будущее не за горами», – жизнеутверждает официальная медицина. «Не добраться нам с вами до тех гор, на полпути поляжем», – остужают нетрадиционщики. «Стратегия у вас, – говорят, – не та». Извечный спор, потому как на кону власть, шальные деньги, карьеры, амбиции… И мы, хило-подопытные, сбоку. По сему видать, неофициальная медицина, как супротивница, по определению несёт в себе остроту сюжета. Сексотерапия, нейро-лингвистическое программирование (гипноз), осознанный сон, регенерация стволовыми клетками и т. п. – суть сюжетов «Авантюрно-медицинских повестей» (в разных пропорциях) и, весьма вероятно, завтрашний день медицины… Завтрашний, а сегодня наши герои обречены на невероятные приключения и риск, осечки и удачу, остракизм врагов и преданность друзей и… любовь.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

С безмерным уважением, благодарностью и любовью — моей Надежде

Два сокровища сразу

We pay for the mistakes of our ancestors, and it seems only fair that they should leave us the money to pay with

Marquis

Мы платим за ошибки наших предков, и вполне справедливо, что они должны оставлять нам на эти цели деньги

Маркес

Глава 1.

Гриша Гончаренко заканчивал свою политическую карьеру руководителем экономического отдела очень демократической партии, чей политический курс был электорату однозначно понятен, честен, стабилен и не предвещал никому в обозримом будущем серьёзных катаклизмов.

Авторитет Гриши у многомудрого вождя и товарищей по партии был надёжным, будущее смотрелось вполне сытым, однако всё это не помешало ему в одночасье решить, что сил партийной борьбе отдано достаточно и наступил, наконец, тот долгожданный момент, когда надо искать для себя новый интерес, чтобы и для души и для желудка, не изменяя, конечно, и не порывая с родной партией.

Неуёмная Гришина энергия, пытливый ум, огромный багаж опыта общения с легендарным вождём и со всякими деятелями всяких стран уверенно двигали его от рутины к приключениям.

Семьёй к своим сорока годам Григорий, как истинный партиец, обременён не был, недосуг, что лишний раз доказывает полную его отдачу борьбе за партийные идеалы.

Обычная чернявая наружность, средних параметров тело, отсутствие особых примет, диплом восточного факультета МГУ, диалект английского графства Девоншир и обязательный второй японский делали Гришу желанной добычей спецслужб, однако, обошлось.

Носил Гриша фамилию матери, библиотекаря старой формации с больными ногами и полным непониманием самого факта существования в России ещё каких-то партий, кроме родной коммунистической. Папа же Гришин, профессор-востоковед, кроме свободного владения английским, китайским и японским, обладал ещё бурной биографией и гонимой фамилией.

Феноменальная память, блестящая образованность, умение молчать и надпись «Порядочный» на лбу уберегли Гришиного папу, Бориса Марковича, во времена маниакальных компаний вождей и одновременно делали его незаменимым советником, экспертом и просто поверенным человеком всевозможных комиссий и деятелей, решавших судьбу России на востоке. Преклонный возраст Бориса Марковича, казалось бы, давал ему право на покой, удалённость от дел, да и на внуков тоже.

Ан нет. Не было у Гришиного папы ни внуков, ни покоя…

Будучи сам в гуще политических событий, Гриша понимал, что профессия отца — историк-востоковед — скорее диагноз, чем просто специальность. И если в горячке Гриша иногда позволял себе слегка менторский тон по отношению к престарелым родителям, потом, одумавшись, осознавал, сколько, а, главное, какой информации в седой голове отца… Да и давно уже мечтал он освободить, наконец, время для общения с родителями, сколько им осталось…

Было очевидно, что информация эта очень кому-то нужна, потому как время от времени к отцу наведывались молодые псевдоколлеги как с восточными глазами, так и с европейскими. По всегдашней своей занятости Гриша не мог контролировать все контакты простодушного отца, однако пару раз пробил по своим каналам предъявленные документы ходоков. Установив липу, задумался: к чему бы это?!

Однажды Борис Маркович заподозрил аккуратный обыск в их квартире, когда они с женой несколько часов пробыли в поликлинике, а Гриша был в отъезде.

В редкое свободное время им с отцом было о чём поговорить. С трудом обходя щепетильность отца, данные им сто лет назад непонятно кому обещания и подписи, Гриша всё-таки пытался выуживать из него всякие интригующие тайны.

Теперь же, решив отойти от активной партийной работы, Гриша всерьёз решил выяснить интерес ходоков к его отцу и анализировал уже полученную информацию. Было ясно, что это могут быть старые улики, полузабытые тайны, а также ценности…

Замшелые улики и компромат его, как функционера практически бывшего, уже мало интересовали, а вот секреты каких-нибудь сокровищ вполне могут иметь осязаемый интерес и горячить кровь. Тем более, что в те смутные времена действительно временами и местами аккумулировались, перемещались и прятались немалые ценности, как правило, экспроприированные.

Слухи о вагонах с золотом адмирала Колчака, кладах атамана Семёнова, золоте белочехов, драгоценностях китайских императоров мог не слышать только глухой. Восточные перипетии тех времён никак не могли миновать их летописца. Чувствовалось, однако, что у Бориса Марковича есть большие сомнения по поводу рассекречивания соответствующих документов и тайн…

Однажды Гриша попросил знакомых муровцев отследить очередных ходоков к отцу. Результат не только усилил недоумение, но и зародил опасения: те профессионально обнаружили хвост и ушли на предельных скоростях чуть ли не с пальбой.

Гриша забеспокоился… Вспомнил давний разговор с вождём по поводу запасного аэродрома, и как-то быстро решился, видимо, витавший в воздухе, вопрос о строительстве небольших домиков в тихом, надёжном месте для семей, да и для себя тоже. Место обсуждалось недолго: Кипр.

Конкретные, «сваренные», как он сам говорил, вопросы Гриша решал азартно и напористо, стратегически продуманно, технически грамотно, экономически безупречно. В течение недели он мотанулся на Кипр, выбрал место и незавершённое строительство, утоптал двух братьев-подрядчиков на 10-ти-летнюю ссуду, вписал в договор фантастически короткие сроки окончания строительства и такие же немыслимые штрафы за их срывы, с предельно наглым видом выведал в мэрии городка о генеральной застройке, собрал сведения о будущих и теперешних соседях — это была его стихия…

Краткое знакомство автора с этим человеком привело к стойкому убеждению: полсотни таких менеджеров в руководстве государства за одну пятилетку способны вывести Россию с её ресурсами из аутсайдеров в мировые лидеры, и золотой российский рубль, как и при царях, опять стоил бы долларов девять…

По истечении шести недель Гриша объявил родителям о переселении, не без пафоса выдав это мероприятие как осуществление давней мечты стариков о маленьком домике у моря; в самом деле, почему бы и не быть такой мечте?!

Переезд и обживание прошли своим чередом, восторги стариков не кончаются до сих пор; в ближайшем супере был открыт кредит на покупку товаров жизнеобеспечения, море ласкало, солнце сияло, под эту лепоту и решил Гриша возобновить разговоры с отцом.

Позиция отца в разговорах такого рода была Грише, в общем-то, известна. Старорежимный профессор предпочитал говорить, сберегая время, только о документально подтверждённых фактах. Зная это, Гриша и вернулся к их двухлетней давности разговору о части золотого запаса России в 86 тонн, стоимостью тогда в 111 миллионов золотых рублей, а теперь без малого один миллиард долларов, которую Верховный правитель России адмирал Колчак среди прочего переправил в Японию на хранение.

И если судьба других частей золотого запаса России малоизвестна и небесспорна, то получение 86 тонн в золотых слитках в конце 1919 — начале 1920 подтверждено документами Гонконг-Шанхайского банка и Иокогама Спеши Банка. Об этом с подачи Гришиного папы было доложено вождю Гришиной же партии, и тот с присущим ему глубоко продуманным эпатажем и напором выступил с трибуны Государственной думы с предложением начать переговоры с правительством Японии о возвращении российского золота. Плюс, понятное дело, процент за хранение, минус, как водится, оплата полученного оружия…

Поддержку, однако, это предложение не получило, вероятно, из-за высокогеополитических мегапричин, что у Гришиного папы вызвало недоумение, а у самого Гриши очередную лёгкую и объяснимую грусть.

Поэтому теперь, вполне резонно рассудив, что без высокой политики с её мегапричинами ему самому решать что-то будет как-то сподручней, Гриша и вернулся к той истории.

А имела та история ещё один подсюжет. Оказывается, в то же самое время по приказу адмирала Колчака в Японию отдельным вложением за № ИР-1919/1238 в Иокогама Спеши Банк были переправлены и приобщены к неслиянной части вклада новые высшие российские ордена, учреждённые до Колчака так называемым Всероссийским Временным Правительством или Директорией.

Из-за бурности и скоротечности событий эти ордена успели получить всего несколько человек. Речь идёт об орденах «Освобождение Сибири» четырёх степеней и «Возрождение Сибири» четырёх степеней. Изготовлены они были из драгоценных металлов в количестве…

А вот в количестве-то их и была та самая собака зарыта. Возврат золотых слитков с царским гербом был обусловлен массой вопросов — отсутствие мирного договора, спорная правопреемственность, оплата долгов, отсутствие документов и тому подобное — к тому же золото — оно и в Японии золото. Вопрос же с возвратом российских орденов казался проще: японца за освобождение или возрождение Сибири ещё пока рано награждать, переплавлять стыдно, но, самое интересное, документы-то на возврат вовсе и не требовались.

А требовалось, по информации Бориса Марковича, для получения вклада по договору хранения № ИР-1919/1238 предъявить точный перечень этого вложения; а его-то никто и не видел…

То есть кто-то, конечно, видел. Видел штабс-капитан Киселёв, ведший по приказу Колчака дневник экспедиции по захоронению казны, у того дневник видел Павел Афанасьевич Россомахин, бывший штабс-капитан, бывший полковник советской армии, работавший впоследствии краеведом в Тюменской области и умерший в 1956 году. Ещё дневник мог видеть, если он там ещё был, кто-то из чекистов, передававших в 1991 году на госхранение архивы КГБ по Тюменской области — и всё…

И абсолютно никто не знал, что папа Гришин, Борис Маркович, тоже видел этот документ у П. А. Россомахина во время их последней встречи в Тюмени незадолго до его смерти. Мало того, Борис Маркович, зная настроения П. А. Россомахина, был убеждён, что тот перед смертью уничтожил дневник «золотой» экспедиции Колчака и перечень переданных орденов в том числе.

Разговор о настроениях и нравах участников восточных событий 1919 года и причинах, заставивших русского офицера унести с собой в могилу тайну русского же золота, выходит за тему этой повести и, конечно же, достоин собственной…

Мы же пытаемся войти в Гришино положение…

Судите сами: перечня вложения по упомянутому договору нет, как нет и самого договора, скорее всего, они уничтожены Россомахиным. Но есть феноменальная папина память…

Итак, Борис Маркович точно помнил, что позиций в описи вложения было девять.

Он уверенно назвал семь:

1. Орден «Освобождение Сибири» 1 степени — 20 крестов и золотая звезда к нему — 20 штук;

2.………………………………………2 степени — 90 с чем-то;

3.…………………………………… 3 степени — 296 или 298;

4.……………………………………..4 степени — 1000 крестов;

5. Орден «Возрождение Сибири» 1 степени — 20 крестов и золотая звезда к нему — 20 штук;

6.……………………………………2 степени — 100 крестов;

7.……………………………………3 степени — 300 крестов;

8.……………………………………4 степени — 1000 крестов;

9. Золотые слитки Российского Банка — 109 штук по 8 килограммов и один по килограмму.

То есть ордена «Возрождение Сибири» не успели выдать ни одного: сколько изготовили, столько и отправили в Японию — Сибирь же ещё только возрождается…

Таким образом, Грише предстояло узнать, сколько орденов «Освобождение Сибири» 2-й и 3-й степеней успели выдать воинам-героям или каким-то образом активизировать папину память.

И тогда Гриша разбогатеет по скромным подсчётам на три миллиона долларов законного вознаграждения; ну, и приключения, разумеется, в придачу…

Глава 2.

Найти в соответствующих архивах количество награждённых искомыми орденами казалось Грише более вероятным, чем рассчитывать на пожилую память родителя, хотя он не отвергал и такой исход.

Практичный Гришин ум быстро родил стратегию. Первым делом предстояло подтвердить наличие вклада за № ИР 1919/1238 в конце 1919 года в Иокогама Спеши Банк в Японии.

И тут он вспомнил Мыча, то есть Валентина Акимовича, своего друга со студенческих времен, деятельность которого и была как раз связана с Дальним Востоком. Сейчас уже и не вспомнить, какими путями, а только теперь выпускник восточного факультета МГУ с прекрасным английским и хорошим японским числился каким-то непоследним чиновником по Министерству природных ресурсов.

Практически Мыч торчал то в Японии, то во Владивостоке, то в Москве и везде решал не всегда решаемые вопросы добычи и продажи морепродуктов. Служба такая не мешала, а скорее способствовала жизни плейбоя, а потому был Мыч в расцвете всего…

Виделись они последний раз больше года назад, когда жизнь Мыча неожиданно дала трещинку, потому как влюбился повторно в свою же бывшую жену после шести лет развода; а у той уже и семья другая… Словом, требовалась жилетка, в которую Мыч мог поплакаться, принявши на грудь, и голова, которая по трезвости составит второй ум. Такие жилетка и голова имелись только у его друга Гриши Гончаренко.

Гудели они тогда во Владивостоке трое суток, по истечении которых резонно постановили наступить на горло Мычовой страсти, и оставить бывшую спутницу жизни в покое, и как только… так искать новую.

Теперь сговорились увидеться дома у Мыча в Москве.

Чему, собственно, радуются при встрече друга со студенческих времён, размышлял Гриша, приближаясь в самолёте «Кипрских авиалиний» к Москве? И, подумав с улыбкой в сладкой дрёме, выделил главное: душа с ними отдыхает. И заснул…

— Гляди! В штанах! — приветствовал Гриша друга в дверях его квартиры. Им обоим были душевно приятны воспоминания, когда в эту же дверь много лет назад поутру позвонила компания из друзей и подруг, что-то накануне крепко отмечавшая, и дверь им открыл помятый Мыч в рубашке с галстуком и без трусов…

Теплеет на душе и хочется жить, когда после разлуки обнимешь и похлопаешь друга по надёжной спине.

У Мыча был гость с Дальнего Востока, хорошо Грише знакомый легендарный «начальник Японского моря» Мефодич. Суров и крут был заросший медноволосый гигант с задубевшей на лютых северных ветрах кожей. Широко посаженные ледяные, всегда прищуренные глаза смотрели в упор и видели насквозь. Огромные арктические ботинки казались каменными, как у памятников, руки с заскорузлыми пальцами и выцветшей татуировкой могли задушить волка…

И было совершенно непонятно, чем думал тот «дед», возжелавший объяснить такому вот новобранцу армейские порядки. Мефодич потом разводил руками: я, говорит, один раз и толкнул-то его, в грудь. «Дед» в госпиталь надолго, Мефодич в дисбат.

Магаданский дисбат, однако, оказался в судьбе Мефодича отправной точкой, даже двумя: во-первых, познал и полюбил холодное Японское море, да и остался здесь навсегда. А, во-вторых, встретил здесь такую же побитую душу и дородное тело — это была его Галя. И по сей день промеж ними незатейливая любовь, большое уважение и четверо крепеньких ребятишек.

Числился Мефодич по ведомству Мыча, осуществлял всякие отловы в научных целях; и все знали, что себе Мефодич берёт только по потребности — детей кормить-растить, дом соблюдать, Галю по случаю слегка побаловать, ну, и, конечно, шхуну содержать. За честность и благородство уважали его и русские погранцы, и японская береговая охрана. Причём японцы-то, когда давали ему право входа в свои порты, первыми и прозвали «Ме-фо-дися» начальником Японского моря. Это внутреннее море он действительно исходил вдоль и поперёк и не раз помогал и нашим, и японцам.

Мечтой всех дальневосточных браконьеров была его шхуна «Галина». Лучшую японскую электронику, вымененную у японцев на крабов, он обогатил русской смекалкой, друзья-моряки с атомоходов снабдили его каким-то лишним стратегическим металлом, в результате чего начальник моря всё видел, всё слышал, ходил быстрее всех и дальше всех.

По молодости, после дисбата, пару путин отходил рыбаком на сейнере, но из-за шутки над боцманом его «ушли» и порекомендовали в научный флот, так он и попал к Мычу. Шутку ту вспоминать не любил, дурак, говорил, молодой был, но хорошим людям при случае не отказывал.

Боцман тот самодурствующий Мефодичу не нравился, поэтому как-то поспорил он с ним, что соблазнит новенькую судовую врачиху, что слыла неприступной. «Только, — говорит боцман, — чтоб доказательства железные были!» Ну, Мефодич и предложил ему спрятаться в шкаф в его каюте и самому всё разглядеть, ещё и подушку дал для удобства. А потом пошёл в кают-компанию и заявил: «Какой-то, — говорит, — странный у нас боцман: зачем-то в мой шкаф спрятался, ещё и подушку взял…»

В Москве Мефодич обычно больше трёх дней не выдерживал, начинал канючить и проситься домой. Мыч знал про эту его слабость, поэтому обратный билет брал ему на определённое число, чтоб раньше не сбежал, а вкусил немного столичных прелестей. В ответ был прозван вурдалаком, смрадом дышащим…

С этими мужиками Гриша мог не выбирать выражений. После третьей рюмки «Столичной» им уже всё стало ясно, поэтому четвёртую они выпили за Родину.

По своим служебным обязанностям Мыч крутился среди очень живого дела, больших денег и лихих людей. Честная русская душа его болела от бездарности князьков всех мастей, ненасытного воровства и продажности чиновников, от безысходного пьянства россиян…

Со слезами на глазах они живописали Григорию о небывалом приходе лосося на нерест в 2002 году, как они своими глазами видели берега нерестовых речушек, покрытых толстым слоем красной икры, и все мелиоративные трубы и каналы, забитые мёртвой и гниющей красной рыбой…

И всё потому, что среди засранцев, ведающих квотами на рыбодобычу, не нашлось никого, кто оперативно разрешил бы их временно увеличить. Потом один нашёлся, взял на себя в последний момент, так за это теперь и сидит…

«Всё не так, ребята-а!», — надрывно спели они на два голоса с иерихонской трубой, потом по традиции позвонили двум своим приятелям в Белоруссию, чтобы подразнить свободой примерных женатиков, потом бурно обсудили и отложили до лучших времён идею Мыча вызвать девочек, потом дискутировали на тему: стоит ли принимать какие-то голландские таблетки, нейтрализующие алкоголь, из арсенала Мыча, решили, что не стоит кайф ломать… Угомонились под утро.

Утром же — только крепкий кофе; гудевшие слегка мозги — от сигарет, наверное — никогда не мешали им переключаться на дело. Решили: Мыч отбывает в Японию узнавать про наличие вклада № ИР-1919/ 1238 в Иокогама Спеши Банк, Гриша — по старым связям в архивы, гость — развлекаться в Политехнический музей.

К концу недели чистый голос Мыча за десять тысяч километров от Гришиного уха сообщил условное: «Всё о’кэй, старик!» Это подтверждение наличия вклада адмирала Колчака было первым практическим результатом этой истории…

Глава 3.

Если принять за истину, что дети артистов рождаются за кулисами, дети спортсменов на стадионах и в спортзалах, тогда Гриша Гончаренко родился в архиве. Ибо архивы были рабочим местом Гришиного папы, да и он сам чувствовал себя там как дома. Без слепых поисков, быстро, уверенно и профессионально просеял он всю имеющуюся информацию по теме и выяснил:

1. В мае 1919 года после проведенной по приказу Колчака ревизии золотой запас России составил 495,873 тонны стоимостью тогда в 695 321 170, 86 золотых рублей.

Часть этого золота в слитках с печатями Императорского Банка России в несколько приёмов были переправлены в Японию в оплату за вооружение, а также на хранение. Однако в доступных архивах упоминаются документы только на депозитные вклады в Иокогама Спеши Банк и Гонконг-Шанхайский Банк на сумму 111, 050 миллионов золотых рублей (сейчас это около 1 миллиарда.$) общим весом 86 тонн.

Причём режим Колчака рухнул буквально через несколько дней после отправки этого золота, а это означает, что израсходовать его не успели. Именно о возврате этого золота и говорил лидер очень демократической партии в Госдуме.

2. Судьба неслиянной части этого вклада в 873 килограмма золота в слитках 109 по 8 килограммов и 1 по килограмму не установлена.

3. Из информации по орденам «Освобождение Сибири» и «Возрождение Сибири» есть только их описание, причём Гриша, как опытный архивист, по некоторым признакам почувствовал изъятие некоторых документов на сей счёт.

Был ещё архив КГБ, но туда Гриша попасть не смог.

Зато попал в ФСБ, причём не в архив, а в кабинет полковника Ряшенцева по повестке.

Вопросы полковника вокруг да около, да за жизнь скорее насмешили Гришу, чем разозлили:

— В чём дело-то, товарищ полковник?! — с обезоруживающей простотой спросил Гриша, и буравивший его серыми глазами чекист решил, что с таким «простым» и разговаривать лучше проще.

— Поймите меня правильно, Григорий Борисович. Вы подняли все документы по русскому золоту времён адмирала Колчака.

«Работает контора!», — не без удовлетворения успел подумать Гриша.

— Мы знаем вас и вашего отца как интеллигентных людей и патриотов России, поэтому подумали, может быть, нужна наша помощь в ваших исследованиях.

Такого рода «помощники» всех мастей и рангов не раз попадались Григорию за прошедшие бурные годы партийной работы, поэтому он знал точно, что помощь от них может быть неоценимая, если не будут мешать…

«Ну, что ж, патриот, так патриот», — подумал Гриша и живо откликнулся:

— Да-да, разумеется. Меня как историка волнует судьба российских орденов, которые в смутные времена могли попасть в чужие руки. Ведь мы с вами знаем, что адмирал Колчак — единственный из всех правителей, который в то время награждал своих воинов и орденами Святого Георгия, и Георгиевскими крестами, и другими тоже; ни Врангель, ни Деникин этого не делали. Вот я и хочу узнать, куда делись эти ордена после падения колчаковского режима.

«Обижаешь, господин Зисман-Гончаренко, за дурака держишь. Знаешь ведь, голубчик, что вместе с орденами где-то лежит и золото, оно-то тебе и нужно, хотя и ордена не из дерева…» — в своей априорной победе над собеседником полковник, похоже, не сомневался.

— Весьма похвально для русского историка способствовать возвращению в Россию её реликвий, весьма. Мы постараемся вам в этом поспособствовать — закончил полковник Ряшенцев и подумал: «Ты копай, милый, копай, как докопаешься, мы будем тут как тут…»

Немного разочарованный скудными результатами московских поисков, Гриша летел в Тюмень, где в 1991 году тюменские чекисты обнаружили в своих архивах описание новых сибирских орденов. К тому же именно здесь работал директором краеведческого музея П. А. Россомахин, который, скорее всего, здесь и обнаружил дневник штабс-капитана Киселёва об экспедиции по захоронению колчаковского золота.

После трёх дней копания в архивах Гриша как-то буднично обнаружил, что за ним следят; следят просто и бесхитростно. «Странно, — подумал Гриша, — контора полковника Ряшенцева могла бы работать и более аккуратно».

Когда же к нему на исходе очередного дня подошли два крепких вежливых мужичка и предложили с ними проехаться, чуткий Гришин внутренний голос подсказал: это не ФСБ… Беспокойства Гриша не испытывал: как никак, это всё-таки продвижение вперёд. Но кто?!

«А вот кто», — подумал Гриша, когда его привезли в виллоподобный дом где-то за городом и провели в шикарную гостиную. В огромном кожаном кресле сидел маленький, худой, лысоватый старичок с характерным лицом народов Севера. «Трое таких в кресле поместятся», — не успел подумать Гриша, как хозяин заговорил:

— Григорий Борисович, все зовут меня Тунгус, — слабым голосом без акцента, однако, изрёк хозяин.

— Как вам наша погода?

«Ну, да, ты за этим меня сюда и затащил, чтобы про погоду спросить», — подумал Гриша и произнёс:

— Холодно, однако…

— Присаживайтесь, пожалуйста, угощайтесь… — Тунгус рукой с чёрными чётками показал на белый кожаный диван и столик возле него с добротной закуской и выпивкой.

«А что, — мгновенно выбрал тон Гриша, — почему бы бедному историку и не подхарчиться на халяву», — и с большим удовольствием выпил запотевшую рюмку какой-то дивной настойки; посмаковал и, одобрительно закивав головой, взялся за бутерброд с чёрной икрой.

На лице Тунгуса было написано искреннее удовольствие от своего хлебосольства; он смачно раскурил маленькую трубку и по комнате поплыл сладковатый аромат.

— Чем могу быть полезен? — насытившись и тоже закурив свой Marllboro, пригласил к делу Гриша.

— Сибирь большая, а народу здесь мало, каждый человек на виду, не то, что у вас в Москве — философски начал Тунгус.

— У нас с большим уважением относятся к людям, изучающим Сибирь и Дальний Восток. Тем более, что это делает целая династия историков. Кстати, как себя чувствует ваш батюшка? Говорят, врачи посоветовали ему поменять московский климат на более тёплый?

«Так вот кто делал неаккуратный шмон в нашей квартире; а аккуратный — значит, контора полковника Ряшенцева. Если сейчас и этот помощь предложит, прямо близнецы будут с полковником».

— Я просто хочу предложить свою помощь в ваших сибирских изысканиях, — полностью оправдал Тунгус Гришины умозаключения.

«Тогда и смысл этих одинаковых встреч должен быть схожим», — думал Гриша, когда его после обоюдоприятной беседы и сытного ужина везли в тёплом джипе посреди жуткой метели назад, в гостиницу. «Ищи, но знай — мы рядом! Найдёшь — поделись по-хорошему! Мы тоже ищем! Да, в общем, это не так и важно, значит, есть, что искать — это главное».

Тогда почему чувствуется разочарованность? Подумав, Гриша пришёл к выводу: через архивы ему с такими опекунами не пройти; искать для них и делиться с ними было не в его правилах… Значит… Нет, надо ещё дождаться результатов поиска Мыча в архивах Владивостока и окрестностей.

Кстати, а где Мыч?

А Мыч в это время занимался не совсем архивным делом, правильнее сказать, совсем не архивным. Нет, в архивах Владивостока он был, искал и нашёл… Её звали Жанна. Намешенная в её жилах кровь декабристов, мятежных кавказских князей и чукотских шаманов дала поразительный результат. Обволокла, окрутила… Мыч и опомниться не успел… Третьи сутки стены казённой квартиры, которую Мыч занимал во время командировок на Дальний Восток, слышали лишь стоны, воркование, звон бокалов или храп.

Сразить сорокалетнего плейбоя мудрено, но тут, наверное, «совпали все впуклости и выпуклости», как говорил о гармонии Михаил Жванецкий. Мыч и сам себе удивлялся: чтобы третьи сутки подряд ему хотелось стянуть трусы с одной и той же женщины…

А архивы времени не боятся. Несколько дней на фоне вечности — миг…

«Кто она?» — думал Мыч в редкие минуты отдыха. Всякое в голове перебрал и остановился было на засидевшемся, нереализованном и скопившем энергию незаурядном женском организме. Остановился бы, но почему-то мешало её просматриваемое до навязчивости желание споить его. Для чего?! Это он и решил выяснить, заказав на следующий день три бутылки виски; мы-то знаем, он рассчитывал на подарок бывалых друзей — голландские таблетки для отрезвления; они действуют, он проверял…

Поскольку руки свои он никак не мог отлепить от её точёного тела, виски в него в основном она вливала сама. Наступил момент, когда Мыч должен был свалиться, он и свалился, сходив предварительно в туалет… Причём свалился так, чтобы одним глазом была видна практически вся квартира.

«Е-ес!», — обрадовался протрезвевший Мыч, когда, дождавшись его храпа, голенькая Жанна начала что-то активно искать в его бумагах. Её круглые бёдра с полоской незагорелой кожи и так хорошо изученной причёской на лобке соблазнительно мелькали перед прищуренным глазом храпевшего Мыча.

Когда Жанна в растерянности остановилась посреди комнаты, соображая, где ещё поискать, Мыч вдруг трезвым и не сонным голосом спросил:

— Помочь?

Странная у неё была реакция: сразу вскрикнула, почему-то закрыла руками свою бабочку и схватила что-то из тряпок прикрыться… Непотерянная была женщина Жанна, раз, опомнившись, села, закрыла лицо руками и от стыда тихо заплакала.

Мыч жалел её, гладил по голове и, как ребёнка, успокаивал…

Спустя какое-то время, Жанна решила, что сама должна всё рассказать.

История немудрёная: такая у неё была должность — подсадки — в обширной империи Тунгуса.

Объеденённая сибирско-дальневосточная братва поручила матёрому вору в законе Тунгусу пасти дела о наследствах, поэтому архивы были и его рабочим местом.

Засветившись там, Мыч подлежал полному просвечиванию: красивая, опытная женщина сделает это приятно, быстро и безболезненно. Сказав всё это, Жанна опять заплакала от неблагодарной своей службы, но Мыч её остановил:

— Ну, всё нормально, что ты… Так и доложи: чокнутый, мол, коллекционер из патриотов разыскивает ордена царской армии, которыми Колчак награждал своих белогвардейцев и которые после его скорого разгрома не обнаружены до сих пор. И всё.

В подтверждение сказанного Мыч показал ей кое-какие бумаги и даже подарил один архивный запрос.

С просветлённым лицом Жанна ухватилась сначала за эту версию, а потом за самого Мыча… С благодарностью и любовью распластала она его на толстом ковре на полу; своё тело и свои ласки она, казалось, отдавала ему с запасом, потому что оба понимали — это в последний раз…

Глава 4.

В Гришиной квартире на Автозаводской они с Мычом подводили итоги.

— Через архивы и вообще с засвечиванием нам не пройти, — придя в надлежащую для выводов форму после второй рюмки холодной «Столичной», резонно заявил Мыч.

— А если и пройдёшь, то отдашь жену дяде, а сам пойдёшь к бляди, — не очень жизнерадостно, но довольно точно поддержал друга Гриша и продолжил: — А похоже, что ни у кого и нет ни хера, иначе бы давно всё выгребли, а вклад-то цел. Это значит папулькины семь позиций из девяти — лучший результат.

— За Марковича… За папульку…

— Найдём экстрасенса или гипнотизёра, он нам ещё две позиции враз добудет.

— Не, гипнотизёра нельзя, годы батькины не те, опасно…

— Ну, есть же приёмы активизации памяти…

— Пожалуй, есть, я этим займусь.

— За память… За память…

А пока друзья взяли тайм-аут, и Гриша улетел к старикам на Кипр.

Напряжённые будни по добыванию денег для родной, очень демократической парии приучили Гришу без нужды ситуацию не подстёгивать. «Бог даст, чего не миновать!» — говаривал Гришин партайгеноссе.

А на Кипре старики Гришины вовсю наслаждались последними радостями. Маму Олю кто-то из новых приятельниц привлёк в некую приличную секту, она нашла там единомышленниц из нескольких стран и теперь с удовольствием посещала спевки-тусовки. «Вот начала в песнях Бога благодарить, и ноги перестали болеть», — со знанием дела заявляла она всем.

Борис Маркович был весь в мемуарах; привыкший за всю жизнь к строгому костюму с галстуком, здесь заметно раскрепостился и щеголял в шортах и майке, чему был рад, как ребёнок. Привычка всегда с любовью подтрунивать над женой помогала им скрашивать одиночество. Кипр принял этих людей…

Гриша пожурил стариков, что мало покупают фруктов; это мама никак не привыкнет брать в магазине без денег, на запись, и боится растранжирить Гришины деньги. Он сам взялся за покупки, обошёл все ближайшие лавки и суперы, и когда посыльные всё привезли, мама Оля запричитала: «Гриша! Ты зараз спустил нашу пенсию!», Гриша не стал расстраивать мать по поводу размеров её пенсии.

После Сибири Гриша отдыхал душой и телом. Он мог часами сидеть на веранде второго этажа и на ласковом ветру любоваться всегда разным морем, фантастическими багровыми облаками на закате, багряным солнцем, быстро, на глазах уходящем за море и как бы выключающим день; трудно привыкнуть к отсутствию на Средиземноморье сумерек и вечеров в нашем понимании.

В один из дней Гриша как обычно гулял в прохладе громадного супера. В хлебном отделе он машинально глянул на девушку, резавшую хлеб; что-то необычное в ней заставило его остановиться. Он сосредоточился: во-первых, она не из понтийских греков, которых теперь тут наплыв из Греции и которые обычно делают такую работу. Во-вторых, её индийское лицо он явно где-то уже видел.

Постояв в отдалении и понаблюдав за девушкой, пошёл дальше. Не заметил, как, сделав круг по магазину, ноги сами привели его в хлебный отдел. Теперь и девушка обратила на него внимание и застенчиво, как в индийских фильмах, улыбнулась ему.

На следующий день им не надо было хлеба, но он опять пошёл смотреть на девушку и ломать голову: где он её мог видеть?! «Вот и мне, как и отцу, надо бы как-то активизировать память», — подумалось ему.

Девушка опять ему улыбнулась, тогда ему стало стыдно — ну, не школьник же он, в самом деле. Он подошёл к ней и сказал:

— Хай!

— Хай! — слабым голосом ответила девушка.

— Мы не могли видеться раньше? — по-английски спросил Гриша.

— Мне кажется, я видела тебя в позапрошлом году в Лондоне, — милая улыбка не сходит с лица. Подспудно Гриша заметил, что сноровки у неё маловато, а народу много, и он поспешил уйти, только спросил:

— Поговорим после работы, о’кэй?!

— О’кэй!

После работы он встретил её с подругой, студенткой из Швеции, проводил с разговорами до дома, который, к сожалению, оказался рядом. И ещё несколько вечеров они вот так втроём прохаживались в прохладе кипрского вечера. Потом шведка куда-то улетела, и щепетильная индианка как бы вынуждена была остаться наедине с мужчиной. Строгие нравы её страны, как ей самой казалось, нарушены были не сильно, поскольку этому русскому она почему-то склонна была доверять…

Гриша же на себя удивлялся и ломал голову: то ли климат, то ли годы, а только нравилась ему смуглая маленькая индианка. Ответ, меж тем, ещё проще: это судьба, и дальнейшие события целиком это подтвердят.

А Раджида, так звали девушку, тем временем засобиралась на Родину. Ничего не пообещав, призналась, однако, что ей приятно быть с ним. В последний момент Гриша вспомнил, что ему сорок лет, и надо бы поактивней, и чуть ли не на ходу предложил ей стать его женой. В ответ лишь милая улыбка, воздушный поцелуй и томительная неопределённость потом.

Без неё Кипр стал вдруг скучным, солнце слишком жарким, и он улетел домой в Москву, где в целях психологического отвлечения с большим энтузиазмом занялся поиском способа активизации памяти…

Глава 5.

Под ленивый дрейф шхуны «Галина» и возмущённые от отсутствия рыбы крики чаек в пятидесяти милях от родных берегов Мефодич пудрил гуманитарные мозги Мыча волнительными для него самого техническими прелестями своей шхуны.

— Ты пойми: на закиси азота я на форсаже могу увеличить ход на семьдесят процентов. Пацан наш какой-то придумал, а никому это, оказывается, и на хер не надо. Оно, конечно, мозгой и руками требуется пошевелить — а зачем? Зарплата и так капает, а высунешься — и её можешь лишиться, инициатива наказуема… Ты мне скажи, мил человек, отчего у нас всё через жопу делается?!

Мыч слушал Мефодича скорее из уваженьица.

— А погнали лучше к гейшам, а, Мефодич?!

— Ну, вот, опять ты не тем местом думаешь! Забыл, что ли, что у меня дома своя гейша имеется? Пока достаточно. И тебе пора свою заиметь, изблядовался весь, одни уши остались!

Мефодич полез вниз к несметным своим сокровищам, через пару минут вернулся с какой-то метровой трубой, похожей на ракету, и невзрачным на вид значком.

— Гляди лучше, чего я придумал… Не забыл, как у нас морских зверей считают? Присылают экспедицию человек на пять, и они две недели за ними наблюдают. А я вот этим ревунком вдоль берега стрельну — зверьё пулей из воды вылетает, считай на здоровье! А этого вот клопа приколи куда-нибудь себе. Когда трудно придётся, нажми на него, я тебя найду; мало ли что, муж ревнивый попадётся или ещё какой злодей…

Мефодич знал, о чём говорил. В драке за несметные морские сокровища Приморья человеческая жизнь гроша ломаного не стоила.

Так оно спустя пару недель и обернулось…

На окраине города машину Мыча остановил гаишник, его попросили пересесть в громадный джип, завязали глаза и везли часа полтора в сопки. Очутился на территории какого-то санатория. По длинному коридору провели в отделанный деревом кабинет, где мирно покуривал маленькую трубочку небрежно одетый маленький человек восточной наружности.

— Все зовут меня Тунгус. Валентин Акимович, присаживайтесь, пожалуйста. Я вас долго не задержу; расскажите мне только, что вас связывает с Григорием Борисовичем Гончаренко.

— Многое связывает: учёба, дружба, женщины…

— Вы меня не поняли, Валентин Акимович. Что вы намерены с ним найти в наших краях?

— Жён намерены найти, семейное счастье, как карта ляжет… — тянул Мыч время до выяснения.

— Не обижайте меня, Валентин Акимович! Что вы с ним ищете в архивах?

— Ах, вон вы о чём! — строил простака Мыч. — Нам хотелось бы прояснить судьбу российских орденов адмирала Колчака.

— Это я уже слышал…

«От Жанны?! — мелькнуло в голове Мыча; и откуда он знает про Гришу? А-а, выследили вдвоём, стервецы; ну, так ордена и ищем, только какие…»

Мыч знал про вора в законе Тунгуса, но по роду своей деятельности он сталкивался не с ним, добыча морепродуктов, видно, была не его епархия. «Архивы, гад, пасёшь, золото, клады, наследства…» — Мыч привычно искал манеру поведения с этим человеком.

— А что же ещё? Колчаковские ордена и ищем, мы же историки-востоковеды…

Тут Тунгус кивнул кому-то у дверей и вкрадчиво произнёс:

— Помогите, пожалуйста, господину историку освежить память.

«Вот те на, — мелькнуло у Мыча в голове, когда двое верзил настойчиво пригласили его в соседнюю комнату. — Это утюг на живот, что ли, у них освежитель памяти?! Сказать всё, что знаю, тогда утюг достанется Борису Марковичу — вот почему тот скрытничал — не-е, барбосы, перебьётесь…» — искал Мыч выход из положения и… вспомнил про значок Мефодича.

Нажать его незаметно — секундное дело, а его меж тем усадили, как он понял, на детектор лжи. «Вот паразиты, всё у них есть!» — Мыч постарался сосредоточиться.

Десятка два вопросов — честные ответы, видимо, Тунгуса не удовлетворили; ещё раз, другие вопросы — тот же результат. Восточные глаза Тунгуса совсем от злости сузились.

— Колите! — прошипел он, и доктора-костоломы, привязав Мыча к креслу, сделали ему укол в локтевую вену, после чего он впал в полубессознательное состояние. Его что-то спрашивали, он что-то отвечал, потом совсем отключился…

Очнулся Мыч от резкого вонючего запаха — это Мефодич сунул ему под нос нашатырь. Чуть позже, оклемавшись, Мыч узнал, что по сигналу датчика и системе спутниковой навигации, которая у опытного моремана Мефодича присутствовала в обязательном порядке, его нашли омоновцы.

Тунгус их появлению сильно удивился, однако не растерялся и представил Мыча как своего перебравшего гостя и с заботливым лицом помогал грузить бесчувственное тело на носилки.

— Лучше бы ты по бабам ходил, чем по этим шакалам, — по-своему урезонивал его Мефодич.

— Неизвестно, кого теперь надо остерегаться, — оправдывался Мыч, отхлёбывая из кружки некий восстановительный отвар, приготовленный заботливым другом…

Глава 6.

Гриша Гончаренко возлежал на любимом диване, лениво почитывая информацию из Internet на экране ноутбука.

Биостимуляция, активизация, рестимуляция, аюрведа — что же поможет папульке вспомнить всего две цифры? Легко сказать — две цифры — прошло почти пятьдесят лет, но ведь помнил же он гораздо больше двух цифр…

Совсем задурил себе Гриша голову обилием информации и, перегруженный, готов был уже соснуть, как вдруг марш Мендельсона в его мобильнике встрепенул его — как мужики на мальчишнике поставили, так и не поменял мелодию.

— Ты еще хочешь меня видеть? — раздался тихий знакомый голос. — Тогда встречаемся через три дня на нашем Кипре, только тебя ждёт маленький сюрприз…

На крыльях любви и «Трансаэро» летел Гриша на Кипр, немало заинтригованный сюрпризом. Какой сюрприз? Секса ещё не было…

Секса, правда, ещё не было, но сюрприз был. Как бы слегка извиняясь, Раджида поведала ему при встрече, что девушка она не простая, она настоящая индийская принцесса, только хочет жить по-европейски. Поэтому закончила факультет международных отношений Оксфорда, однако мама её, напротив, настаивает, чтобы она вышла замуж за давно назначенного жениха и жила по древним традициям дома.

Поэтому, если Гриша не передумал, они могут быть вместе, но он, Гриша, должен быть готов к некоторым особенностям жизни полуопальной принцессы — папа её не препятствовал.

Гриша, разумеется, не передумал, поскольку почувствовал, что жизнь с принцессой, кроме всего прочего, таит в себе дополнительные выбросы адреналина… Он таки получит их сполна…

Получив от стариков долгожданное благословение, молодые недели две провели в их уютном доме. Это были медовые недели. Гриша был приятно удивлён сексуальной образованностью своей венценосной невесты, но не только.

Как-то Раджида предложила подлечить слегка занемогшего Бориса Марковича народными методами. Это были аюрведа, аромотерапия, массаж с маслами и иглотерапия. Так вот блаженствующий после массажа, утыканный иголками профессор ни с того, ни с сего вдруг признёс:

— Двести девяносто шесть. Гриша, орденов 3-й степени в списке у Россомахина было двести девяносто шесть.

— Почему ты вдруг сейчас об этом вспомнил?! — изумился Гриша.

— Видишь ли, будучи в гостях у Павла Афанасьевича Россомахина в 1955 году, я тоже прихворнул, и одна его знакомая местная целительница меня выхаживала приблизительно такими же способами: и благовония, и массаж, и рефлексотерапия. Вот и всплыли в памяти всякие мелочи той поры.

Когда Гриша рассказал всё об их поисках Раджиде, она задумалась, потом тихо сказала:

— Но ведь это всё принадлежит твоему государству…

— Разумеется… — согласился Гриша, но тут же подумал, что вряд ли Раджида сейчас поймёт, а кто, собственно, теперь в России по-настоящему представляет государство…

В самом деле, кому конкретно он собирается отдать почти тонну золота в виде слитков и орденов?! Полковнику Ряшенцеву? В банк? Мэру? Губернатору? В фонд какой-нибудь? Он ещё и потом не раз задавал себе этот вопрос: и где тут Россия?! К однозначному ответу так и не пришёл, чему, впрочем, не удивился: он слишком хорошо знал все эти карманы…

Вскоре с добрыми напутствиями стариков они улетели в Россию строить семейную жизнь.

В ней, в семейной жизни, конечно, бывает всякое, только когда её, семью, создают две зрелые, мыслящие единицы, шансы на долголетие у нее, у семьи, весьма велики. (К окончанию повести первое десятилетие так и будет).

Как-то всё заладилось с самого начала…

И представление невесты-принцессы вождю и товарищам по партии, бурно-восторженно-одобрительное: «Принцы и принцессы всех стран, соединяйтесь!» «Что, принцесса не пьёт?! Научим!» «Отцепитесь от моей жены, а то подарю партии слона!..»

И церемония бракосочетания, яркая от национальных одежд жён работников посольства, взволновавшая даже бывалую чиновницу ЗАГСа до забывания текста.

И главные супружеские обязанности, где опытный, как он сам думал, плейбой Гриша вынужден был признать кромешное своё поражение; сексуальную культуру Древней Индии принцесса освоила твёрдо, за что ошалелый Гриша ещё больше зауважал её Родину.

То было не сумбурное трахание, то была церемония… Маленькое, смуглое тело Раджиды каждый раз по-новому, но всегда находило только ей известные струнки, под музыку которых сдержанный, в общем-то, Гриша рычал, рыдал, стонал и бился в конвульсиях, теряя порой сознание…

«Вот чему надо обучать в ФСБ русских женщин — никто не устоит», — думал Гриша после очередного потрясения.

И быт в огромной Гришиной холостяцкой квартире в сталинском доме на Автозаводской Раджида наладила сразу, уверенно и вполне комфортно.

Потекли счастливые будни: визиты, гости, беседы, Москва, секс, рождение дочери…

Последнее обстоятельство почему-то особенно взволновало Мыча — сам возмечтал, что ли? Сам себя назначил крёстным отцом, повёз крестить в свою родную Калугу к давнему и доброму знакомому архиепископу Калужскому и Боровскому Клименту.

Дело в том, что время от времени Мыч, пользуясь своим служебным положением, ухитрялся уговаривать своё небедное ведомство на помощь родной епархии. То восстановить старинные часы на Троицком храме в городском парке, то подремонтировать Лаврентьевский монастырь, то построить при нём симпатичную часовенку….

Владыко Климент ведал в то время международными сношениями Русской Православной Церкви, но всегда находил время для обоюдоприятных бесед с Мычом.

Однако сюжет нашей повести требует вернуться к моменту седьмого месяца беременности Раджиды. К тому моменту они втроём с Мычом вычислили, почему Борис Маркович вспомнил одну из двух недостающих цифр: была похожая ситуация. Медицине известен такой приём реактивации памяти. И они решили повторить его ещё раз.

Однажды они уже пытались это проделать — результата не было, но надежда осталась.

Были и другие попытки вытащить из памяти профессора недостающую цифру: один спец с чудинкой вёл с Борисом Марковичем мудрёные психологические беседы и рассмешил того до слёз своей наивностью. Другой спец закормил старика до поноса спецпитанием; под махание рук толстой экстрасенсорши Борис Маркович молодецки засыпал; мама Оля предлагала петь песни про всеобщего отца…

Теперь к визиту на Кипр к профессору готовились основательнее. Сделали репродукции картин П. А. Россомахина из серии «Времена года»: «Вечереет», «Розовый закат» и другие. Приготовили кое-что из элементов возможного интерьера его квартиры. Но главная ставка была на Раджиду и её аюрведу; во время визитов на родину она прошла соответствующее обучение.

Борис Маркович относился к этой игре, как и ко всему в жизни, с надёжной, десятилетиями отточенной иронией, однако любые знания уважал…

Только бурно пообсуждав его уверенный ответ: «Девяносто четыре!», они поняли, что дело таки в Раджиде: во время встречи профессора с Россомахиным его, Россомахина, дочь тоже ходила с большим животом и ждала ребёнка!

Вероятно, это обстоятельство дожало память Бориса Марковича, активизированную и предметами того интерьера, и картинами самого Россомахина, и индийскими маслами и благовониями, и, конечно, действиями самой Раджиды, и позволило профессору через сорок пять лет вспомнить однажды виденный список.

— Ты хоть сам-то осознаёшь, что теперь у тебя два сокровища сразу?! — возбуждённо тряс друга Мыч.

— Осознаю… — млел Григорий, с любовью обнимая жену за живот.

Вот теперь, после крестин крошечной Лизы, нам, вслед за Гришей и Мычом, открыт путь в Японию, в Иокогама Спеши Банк за вторым сокровищем. А вот что там…

Глава 7.

Сверкающий пол малолюдного холла центрального офиса Иокогама Спеши Банк в Токио уверенным чеканным шагом пересекали четыре колоритных джентльмена. Все четверо были в идеальных строгих костюмах, тёмных очках и приблизительно одного роста. В походках двоих по центру чётко просматривалось сознание собственного достоинства и удовлетворение результатами проделанной работы, двое по краям были явно в процессе своей работы, ибо были собраны и напряжены, как и подобает секъюрити солидного банка.

Джентльмены в середине несли по одинаковому блестящему чемоданчику небольших размеров, довольно, однако, увесистых. По бруску золота высшей пробы весом восемь килограммов с гербом Императорского Банка России лежало в тех чемоданчиках, и блеск брусков не мог не отражаться на лицах несущих их джентльменов.

Да, дорогой читатель! Многомудрая упорная работа наших героев, а это были они, закончилась полной победой! 109 таких брусков и один в один килограмм, 1410 золотых орденов «Освобождение Сибири» и 1420 орденов «Возрождение Сибири» открылись их взору, когда после предъявления точного списка и некоторых других формальностей, сотрудник банка распахнул бронированную дверь в хранилище ценностей.

Фантастическое зрелище штабеля тусклых золотых кирпичей и ящиков с коробками с орденами, а также чувство победителей и было главной наградой наших искателей!

Было принято решение переоформить вклад, изъяв шестнадцать килограммов золота, и с ним вернуться в Россию.

Вот с этим золотом, документами на него и в сопровождении самураев-секьюрити Гриша и Мыч чинно направлялись в порт Ниигата, где их ждал Мефодич на своей шхуне. После прохождения таможни секьюрити поклонились и исчезли. Мефодич же, выйдя из акватории порта, дал своей «Галине» крейсерскую скорость и, включив автопилот, неожиданно строго потребовал показать ему золото. О чём-то задумался, подбрасывая на руке восьмикилограммовый брусок. «Ну, акулы…», — только и сказал, довольный победой друзей.

Почему и для чего взяли только шестнадцать килограммов? Во-первых, больше везти первый раз незаметно тяжело, во-вторых, идея — кому сдать — родилась на встрече с архиепископом Климентом во время крестин Лизы, Гришиной дочери. Решили, что сейчас русская православная церковь имеет в России на это золото больше всех прав и заслуживает больше всех доверия. И, в-третьих, ровно в шестнадцать килограммов назвал владыко Климент вес похищенного в своё время золотого оклада одной старой иконы Божьей матери, которая была хранительницей дома Романовых. Так, по чуть-чуть, друзья и решили передать золото церкви под документы о передаче. А ордена пусть пока полежат, где лежали восемьдесят лет, до лучших времён.

Никогда прежде такой груз таскать им с собой не приходилось, поэтому вопросы безопасности всплывали как-то сами собой. Решили, что пересечь почти восемьсот километров Японского моря спокойнее будет с его негласным начальником…

Стресс и напряжение только что пережитого снимали испытанной «Столичной», заготовленной заботливым Мефодичем вместе со знакомыми им морскими деликатесами.

— Вы как неделю не жрали, — удивлялся и радовался Мефодич волчьему аппетиту друзей.

— Адреналин, Мефодич, аппетит поднимает, — с полным ртом пытался объяснить Мыч.

— Ешь, ешь, — улыбался тот, — только потом гейшу не проси, нету, а то я знаю, у тебя адреналин не только аппетит поднимает…

За папульку, за Раджиду, за дочурку, за Мефодича, за море, за Галину, за Родину — так незаметно вошли в свои территориальные воды, и золотодобытчики захрапели в уютной кабине «Галины».

Частное от деления количества выпитой «Столичной» на вес могучего тела у Мефодича было просто смешным, поэтому он держал нос по ветру, ибо знал, как притягивает к себе этот тусклый жёлтый металл. Его мудрёная техника позволяла идентифицировать приближающиеся плавсредства, но замеченный им сейчас на экране радара силуэт моторной яхты он встречал первый раз.

Через час силуэт пошёл на сближение с ними. Погранцов на их радарах он без нужды не интересовал, они его знали, уважали и доверяли. Этой же посудине явно было что-то от них нужно. «Вряд ли “Столичная”», — резонно рассудил Мефодич, но сладко храпящих пассажиров своих пока решил не тревожить.

Часа через полтора расстояние между ними уменьшилось до видимости в бинокль. Мефодич не стал на этот раз испытывать судьбу, а, включив пару раз свой знаменитый форсаж на закиси азота, легко оторвался от любопытных.

На скромной, но трогательной церемонии передачи золота в руки архиепископа Климента выяснилось, что в похищенный золотой оклад иконы Божьей матери, хранительницы дома Романовых, были вделаны несколько крупных рубинов, изумрудов и сапфиров. Драгоценными этими камнями щедро одарена родина Раджиды, поэтому у неё и родилась идея обратиться за помощью к землякам.

Спустя пару месяцев очередная аналогичная экспедиция в Японию прошла без приключений, а вот в третий раз их «Галину» за несколько миль от родных берегов встретила средних размеров быстроходная яхта.

«Сориентировались, сволочи», — подумал Мефодич, когда им по громкой связи было приказано остановиться.

— Кто говорит? — прогремел в мегафон Мефодич, не сбавляя, однако, хода.

Последовала завораживающая пауза, во время которой Мефодич успел обдумать варианты своих ответных действий.

— Говорит Тунгус, — раздался, наконец, голос с идущей следом яхты.

— Приказываю остановиться или буду стрелять.

«Да нет, не будешь ты стрелять, паразит. Тебе золото нужно, а не наши трупы», — решили на «Галине». А когда Мефодич не спеша поднялся на верхний мостик и встал, расставив ноги и выкатив грудь, Гриша и Мыч поняли: он знает, что делать.

— А я начальник Японского моря, поэтому приказываю следовать за мной! — и дал «Галине» максимальный ход.

Что Тунгус, не догнав их в прошлый раз, подготовился теперь основательней, стало понятно, когда его яхта стала медленно настигать «Галину».

Бронзово-каменная фигура Мефодича с устремлённым в сторону берега хищным взглядом прищуренных глаз внушала спокойствие и уверенность, несмотря ни на что.

Мефодич гнал свою верную «Галину» вдоль родного берега, лихо обходя отдельные торчащие из воды камни, и вдруг… запел. То была единственная песня, которую он знал, и пел её в минуты наивысшего азарта. Не просто песня то была, то был его персональный боевой клич, его «Банзай!»

— Сте-е-ньки Ра-а-а-зина челны-ы…. — перекрывая рёв моторов, грохотал над водой, отчаянно фальшивя, его голос.

— Хорошо, что «Варяга» не запел! — сквозь грохот моторов и Мефодича прокричал Мыч на ухо Григорию.

— Потому что не знает! — проорал тот в ответ.

— Не-е, эта статуя что-то задумала, и песня эта — верняк Тунгусу реквием, держись крепче на всякий случай.

Мефодич меж тем орать-то орал, но сощуренными глазами, как радаром, рыскал между прибрежными скалами и носом «Галины», будто отыскивая одному ему известный азимут.

На полсекунды можно было уловить паузу в его пении — есть азимут! Точно при прохождении этой точки и налетела на невидимый камень более глубоко сидящая яхта Тунгуса, шедшая по их форватеру. Раздался скрежет металла о камень, потом взрыв, потом плюхание о воду осколков, потом крик потревоженных на берегу птиц; это всё заняло секунд двадцать…

А потом пещерный рёв Мефодича:

— А-а-а…Грёбаный женьшень!!! (наверное, хотел сказать: Тунгус!) Навигацию изучать надо, а не ушкуйничать на море!

Сделав боевой разворот, вернулся на место взрыва, заглушил мотор; масляное пятно, обломки, чайки…

— Стрелять он будет, сучара… — И, не спеша закурив и оглядев ещё раз всё вокруг, как бы подвёл итог: — Писец, однако, Тунгусу, гражданин начальник.

— И ч-что теперь делать? — спросил потрясённый Гриша.

— Ты пока разливай, а я доложу погранцам по форме, — невозмутимо пробасил Мефодич, будто каждый день скармливал крабам родного моря по вору в законе.

Глава 8.

«Хлопотно, однако, с золотом дело иметь», — подумал Гриша спустя пару месяцев, когда морское приключение уже стало и забываться, а его машину на Ленинградском шоссе вдруг стали брать в коробочку два похожих на бульдогов джипа.

— Григорий Борисович! С вами хотят поговорить, пересядьте, пожалуйста, вон в ту машину, — вежливый, крепкий, одет прилично, глаза смышлёные. Кто бы это?!

— Ба-а, старые знакомые! Здравия желаю, товарищ полковник! — садясь в джип и узнав в штатском полковника Ряшенцева, воскликнул Григорий.

— И вам желаю здравствовать, Григорий Борисович! Простите, что захватили вас на дороге, но так, знаете ли, проще. Ну, что, нашли колчаковские ордена?

«Знает, конечно», — успел подумать Гриша.

— Нашёл кое-что, — с неподдельной гордостью сказал вслух.

— Поздравляю, поздравляю. И золото, значит, тоже?

— И золото, значит, тоже, — Гриша сам удивлялся своей наглости.

— Молодца, молодца. Распорядились, надеюсь, по совести?

— Ну, как же, товарищ полковник! Мы же с вами патриоты России и законы уважаем…

И чтобы побыстрее прояснить ситуацию, достал из кейса всегда там лежащие квитанции о передаче драгметалла Управляющему делами Русской Православной Церкви.

Полковник внимательно изучил квитанции, лицо его неожиданно просветлело; ему явно понравилась идея наших золотодобытчиков передать Церкви отнятые у неё когда-то ценности. Хотел он сам погреть на этом руки или нет, теперь это уже не имело никакого значения…

— Я искренне рад, Григорий Борисович, что не ошибся в вас. Позвольте поздравить вас с успехом и пригласить к сотрудничеству.

Полковник вытащил из кармана визитку и протянул её Грише: «Охранно-сыскное бюро “Русич”».

— Да-да, Григорий Борисович, я в отставке, а поскольку сил и опыта невпроворот, ведомство рекомендовало вот задействовать в такой форме.

«Интересная форма, — подумал Гриша, — мимикрирует контора».

— Всегда к вашим услугам, Григорий Борисович, все проблемы и затруднения в ваших изысканиях, по первому зову. Думаю, и ваши знания нам будут полезны, не откажите проконсультировать при надобности по старой дружбе.

«Поживём — увидим», — непроизвольно подумал Гриша, пожимая крепкую руку полковника и выходя из его машины; «это если только “экшена” опять захочется».

А пока период у него был другой. Лучи славы «золотого» дарителя продолжали греть, дочура всякий день умиляла сорокалетнего молодого папу всё новыми откровениями, не забывали и друзья.

Любимая жена быстренько нашла себе нишу в пёстром московском обществе и даже организовала некий международный клуб, куда среди прочих деятелей умело привлекла и скучающих жён дипломатов. Теперь они пытаются там решать всякие локально-глобальные проблемы…

Одно время Гриша заметил, что от жизни такой стал поправляться. Светские рауты по любому поводу утомляли: темп не его, да и «Шампанскому» он предпочитал «Столичную». Поэтому когда случалась очередная ходка с Мычом и Мефодичем за драгметаллом в Японию, он, как застоявшийся жеребец, бил копытом, прял ушами и раздувал ноздри…

Каждый раз, держа в руках холодный, тускло-загадочный брусок золота, он, казалось, впускал в себя жизненную энергию, накопленную в нём…

Правда, вернувшись из очередной экспедиции в Японию и передав несколько очередных слитков архиепископу Клименту, ставшему недавно митрополитом и Управляющим делами Русской Православной Церкви, Гриша почувствовал адскую усталость. Два дня отлёжки не вернули, как раньше, былой настрой, а даже наоборот, пожалуй, переросли в болезнь.

Голова гудит, сердце проваливается, давление не спадает, психика на взводе, ночью кошмары…

Сначала крепился и не показывал, а когда уж равновесие стал терять, Раджида забила тревогу.

Доктора, анализы, обследования — кровь дурная, иммунная сбоит, гормоны взбесились: обозвали синдром хронической усталости. Гриша не понимал: от чего усталость-то и откуда хроническая?! Уколы, таблетки, процедуры — ноль эффекта. Потом светила хотели было, поддавшись моде, обозвать чем-нибудь атипичным, да никаких ни вирусов, ни возбудителей не нашли…

Гриша уже с остановками перемещался по квартире…

Заходил Мыч, уверял, что все болезни от недопития, хотя и поволок в онкоцентр, потом не знали, радоваться или нет, когда получили отрицательный ответ.

Вождь со товарищи убеждал, что Гриша погряз в сытости и спокойствии и что он, Гриша, как акула, жив только в движении, и звал на передовую.

Худенькая Раджида, всегда рассчитывавшая на надёжную Гришину спину впереди себя, выглядела растерянной, в основном от недостатка информации; с добротным диагнозом она готова была на многое.

Однажды походкой каменного гостя возник в комнате Мефодич с выцветшим мешком восточных снадобий и с порога начал по-своему вдохновлять Григория.

— Послушай, Гриша! — после раздачи подарков от домашних начал он многозначительно. — Какого хера ты тут, дружок, разлёгся, когда Дальний Восток просто-таки кипит от моря проблем! Я тут подготовил краткий список местных казусов, которые, окромя вас с Акимычем, решать ведь некому. Вставай, милок, да впрягайся, пока у меня крыша от обиды не поехала. Грёбаный лангуст! У японцев ни хера нет, а как живут?! У нас-то чего не хватает, а?! Вот и я говорю: совести! Да, ладно тебе ручонками-то разводить! Найдётся и к твоей хвори ключик, не бывает иначе! У вас тут в Москве вообще здоровых нет, есть недообследованные; а твоя кукушка и вовсе ещё не родилась! Один дед, помнится, бухтел, что есть вообще только три болезни: лихоманка, почесун и нутряная грызь; всё остальное доктора себе для зарплаты понавыдумывали. Наша ж медицина, она только развлекает больного в то время, как организм его сам себя лечит. Китайцы уже четыре тысячи лет так живут, и, ничего, вона как плодятся!

Слушая необычайно разговорившегося Мефодича, Гриша как бы забывал о немощи, подпитывался, что ли, от восточного здоровяка.

Каким-то боком разговор коснулся Мыча.

— Удивляюсь я на него, — не давая разговору затихнуть, продолжал Мефодич. — По службе своей давно уже должен быть по уши в дерьме. А к нему уж сколько годов не пристаёт ничего. За это время уж сколько таких, как он, или в могиле, или в тюрьме или в бегах… А как тут иначе, когда зарплата смешная, а подпись серьёзная. Уж я-то знаю, какие гроши ему предлагали и наши, и японцы. Тебе одному скажу один раз: при мне пятьсот тысяч баксов в чемодане втюхивали за одну только подпись… Не обиделся, но и не взял. Зато вот когда у детдома здание забирали какие-то крутые рыбачки, приехал к их главному и только тихо сказал: «Не обижай сирот!» — враз отцепились. Знают, барбосы, по миру пустить может! Ты, Гриш, не знаешь, у них в Калуге все такие?!

Заговорились за полночь; ночей Гриша стал бояться, сна не было, одно кошмарно-мятежное полузабытьё с холодным потом. Поэтому он уговорил Мефодича остаться у них ночевать, Раджида постелила тому на здоровенном кожаном диване в Гришином кабинете.

Сна не было и у Мефодича. Обидно ему было до слёз: и так толковых мужиков с гулькин хер, и те уходят… Может, в самом деле кто-то на небесах забирает лучших в другую жизнь?! Тогда это не по-честному: разве здесь дел не хватает?! Вот тебе и планида: живёшь, живёшь, думаешь, вечно так будет, ан, нет… Вот тебе и медицина: понастроили-понавыдумывали, а коснись конкретного человека — и ничего сделать не могут! Правильно умные люди говорят: учиться надо столько, как будто будешь жить вечно, а жить надо, как будто живёшь последний день!

Проснулся Мефодич от шороха бумаг на столе. Протерев глаза, разглядел Григория, пишущего что-то за письменным столом. Заметив, что Мефодич проснулся, тот почему-то засмущался:

— Бумаги кое-какие надо привести в порядок…

— А-а, успеешь ещё сто раз! Ты мне лучше вот что скажи, мил человек: ты в этой квартире давно живёшь?

— Дольше не бывает — я в ней родился, а что?

— Так, интересно…

После тихого семейного завтрака всех развлекала непоседливая Лиза. Каким-то своим детским нюхом она почуяла, что от Мефодича знакомо пахнет детьми, и ползала по нему, как муравей по памятнику.

Потом Мефодич пошёл купить сигарет, и если бы Гриша мог в этот момент за ним понаблюдать, немало был бы удивлён странноватыми манёврами начальника Японского моря. Вначале он обошёл весь квартал и очень внимательно осмотрел крыши, подвалы и первые этажи прилегающих домов. Потом тот же маршрут проделал с остановками, во время которых смотрел, как качается его обручальное кольцо, подвешенное на нитке.

Вернувшись, он неожиданно попросил поночевать ещё одну ночь в Гришином кабинете; от радости Гриша даже забыл удивиться. После затянувшихся опять за полночь разговоров Мефодич, оставшись один, стал что-то в комнате искать; так в детективах ищут прослушку.

Ничего не обнаружив, так и заснул с задумчивым лицом…

Обнаружив утром Гришу, опять сидящим за своим столом, Мефодич стал опять задавать ему странные вопросы:

— Скажи мне, друже, что изменилось в твоём питании после женитьбы на Раджиде? К чему-нибудь своему она тебя приучила?

— Да нет, пожалуй… Ну, чуть поострее пища стала, а так всё наше, обычное. Наоборот, это я её приучил водку солёным огурцом или блинами с икрой закусывать…

Мефодич не отставал:

— Тогда пораскинь мозгой и вспомни, нет ли среди твоих знакомых, имеющих выход на спецов по обнаружению электронных приборов типа прослушки?

Раскинутые Гришины мозги вспомнили полковника Ряшенцева с его новой конторой. В вопросах здоровья Гриша был дремуч до безобразия, плюс к тому же болезненная апатия ко всему, поэтому он даже не удивился необычным вопросам Мефодича. Под его же натиском позвонил полковнику и кратко обрисовал свою просьбу.

В течение получаса прибывшие незамедлительно молчаливые сыскари, обвешенные с головы до ног электроникой, нашли в настольном автоответчике миниатюрный генератор каких-то негативных сверхнизких частот, который и имел целью крепко подорвать Гришино здоровье и который за две ночи вычислил или учуял бдительный Мефодич.

Кто?! Зачем?! Тунгуса нет, с полковником дружба… По старой дружбе полковник за отдельную оплату пообещал ему найти и злодея.

Профессиональным его ищейкам понадобился один день, и к его исходу техник городской телефонной сети уже кололся, что какой-то индеец за сто баксов попросил его это сделать.

Какой, к чёрту, индеец?! Откуда в Москве индейцы?! Почему он решил, что это индеец?! «Ну, он такой как Индира Ганди…» Тьфу ты, господи, этнограф хренов — индиец, индус, а не индеец!

Ещё через два дня вышли на студента РУДН, который и назвал, наконец, заказчика — своего родственника из Калькутты.

Когда же всё ещё ничего не понимающий Гриша ради интереса рассказал дома обо всём Раджиде, по её реакции он понял: она что-то знает. «Вот планида моя, — думал Гриша, слушая рассказ своей супруги, — собирался понаслаждаться покоем, а тут ещё один Тунгус, только импортный…»

А история стара, как мир. С детства, как и все дети знатных родов в Индии, Раджида была родителями обручена с одним таким же родовитым отпрыском, который теперь сын какого-то министра и который, соответственно, рвёт и мечет, что какой-то бледный босяк увёл у него принцессу. Видно, сильно хотел повысить сословие, а тут Гриша, вот он по обычаям Востока и решил извести соперника и вернуть себе принцессу…

Гриша смотрел на жену, любовался её поистине царской выдержкой и достоинством и думал, не перебрал ли он с экшеном в своей жизни…

Договорился сам с собой: кто ищет, того и находят…

Раджида решительно взялась своими путями прекратить эти дикие средневековые разборки и, видимо, сказала в посольстве своё венценосное слово.

Только вот с этого случая она вдруг так же решительно ввела в их семье культ здоровья…

Глава 9.

С каждым днём Гриша всё больше и больше поражался, как много знает его «сокровище» — эта смуглая миниатюрная принцесса древней и загадочной страны. Необычность её воспитания и образования Гриша почувствовал с самого начала их близких отношений.

Как и все мы, Гриша слышал с детства: Кама Сутра, позы, процедуры и прочее, и иначе, как к древнему чудачеству к этому не относился. Первый же год их интимных отношений заставил его понять, что есть культура секса, а что есть бескультурье. Почувствовав к своему стыду пещерный уровень своего сексуального опыта и образования, он в дальнейшем безропотно отдал инициативу своей любимой и экзотической жене, своему «сокровищу».

Она точно знала, что, когда и как надо делать, чтобы партнёр по сексу в беспамятстве проваливался в нирвану и возвращался оттуда умиротворённым. Ей трудно было понять, почему русских девушек не учат, например, развивать смолоду оргастические мышцы, или почему русские мужчины, кроме «Виагры», никак больше не могут усиливать свою потенцию. Ей обидно за русских женщин зрелого возраста, которые вообще ставят секс в зависимость от возраста… Сексуальным же образованием детей занимаются только родители, а чему могут научить сами необразованные…

— Как же этого не знать, если из-за сексуальной неудовлетворённости распадается треть браков… — вполне искренне не понимала Раджида.

— Согласись, Гриша: мир так устроен, что «Where there’s marriage without love, there will be love without marriage — Брак без любви чреват любовью вне брака». Так сказал Франклин.

— Вот чем тебе надо заниматься, сокровище ты моё! Откроешь школу сексуального образования, будешь больше меня зарабатывать!

Раджида отмалчивалась в неуверенности… Она никогда не позволяла себе обсуждать с мужем внутрироссийские политические или хозяйственные вопросы — для неё это была Terra inkognita, земля неизвестная и непонятная. Однако в житейских вопросах она была просвещена вполне солидно.

Теперь же, с устранением причин расстройства Гришиного здоровья, Раджида устроила ему мощный реабилитационный период силами народной медицины:

— Гриша чистил сосуды, выпивая в день два литра лимонного сока и два литра дистиллированной воды — и всё;

— Раджида сказала: будем чистить печень, и Гриша героически проглотил триста миллилитров оливкового масла;

— Раджида до мелочей отрегулировала его питание, и Гриша послушно начинал день с овсянки с отрубями и заканчивал его кефиром, съедая в промежутке лошадиную дозу всякого силоса;

— Раджида научила его разным оздоровительным йоговским позам, и Гриша безропотно пытался завязать в узел все свои конечности — слава богу, никто этого не видел!

— Раджида по два часа без перерыва капала ему на лоб тёплое, душистое масло, отчего Гриша засыпал, как ребёнок;

— пил Гриша только свежевыжатые натуральные соки, а также «живую», талую воду, и сам себе удивлялся, почему ему не хочется пива;

— каждый день у Гришы получасовая ванна с солями Мёртвого моря;

— а ещё аромотерапия индийскими благовониями, аэроионотерапия лампой Чижевского, и ещё, и ещё…

Прости, дорогой читатель, за подробности, но поражённый воочию результатами, устоять соблазну поделиться с тобой нет никаких сил. Как оно там повезёт нам с вами найти такое своё сокровище, не знаю, но знаю теперь точно, что может сделать сам для себя человек.

Урок, преподанный мудрой восточной женщиной, собравшей по крупицам вековой опыт целительства, очень наглядно показал, что можно и нужно управлять своим здоровьем.

Спустя месяца четыре к ним вновь ввалилась статуя Мефодича, принеся с собой неистребимый запах моря, ветра, табака, водорослей и рыбы.

— От, Раджидочка, ты и врезала этим докторишкам! — загудел он, уже безбоязненно обнимая своими лапами реабилитированного Гришу. Тот болтал в воздухе ногами, нешутейно задыхался где-то под мышкой у гиганта, а по ноге того пыталась вскарабкаться маленькая Лиза.

Поставленный на пол Гриша, отдышавшись, робко спросил:

— А что, мне теперь и пятьдесят граммов нельзя за встречу?

— Почему нельзя? Здоровому человеку как раз можно больше, чем другим, — порадовала его жена.

Как Мефодич коптил, солил и вялил дары своего моря, знал он один, а только когда он выложил всё это на стол да разлил настойку на пантах и лимоннике, аромат, казалось, парализовывал людей на улице. Неожиданный энтузиазм к этим яствам проявила Лиза, в маму смуглая и худенькая. Мефодич тут же хлопнул кулачищем по столу и заявил:

— Решено, едешь летом к нам на откорм, будешь, как мои хлопцы!

Насладившись общением и дарами, потянулись закурить, смачно затянулись. В блаженстве Гриша изрёк:

— Раджида сказала, что здоровый организм две-три сигареты в день нейтрализует без последствий, я теперь только так, потом вообще брошу.

Мефодич сыто улыбался и согласно кивал головой: дескать, хорошо тебе с такой жёнкой…

Лёгкая на помине, в комнату неслышно вплыла Раджида и, улыбаясь, положила на стол перед Мефодичем маленький красный футляр:

— Это тебе, Ме-фо-ди-евич, за смекалку на здоровье и на память…

Диковатый Мефодич смущался от всяких знаков внимания, от принцессиных же вообще растерялся и не знал, что делать. Гриша за него открыл футляр и достал оттуда блестящий золотой кулон на цепочке в виде клешни краба, крепко зажавшей чёрный матовый камень неправильной формы.

— Это твой камень — агат — он будет оберегать тебя от хвори и помогать тебе принимать правильное решение, — словно сказочная богиня произнесла Раджида и повесила кулон на богатырскую бронзовую шею Мефодича.

Явно растроганный, гигант вспомнил было, что по этикету в таких случаях полагается вроде бы целовать руку женщине, встал для важности, да лучше бы сидел, потому что заставил Раджиду задрать высоко вверх голову, сам смутился, потом согнулся пополам и уже привычно чмокнул её в щеку.

Все засмеялись: Гриша от удовольствия, что угодили другу с подарком, Раджида от щекотки душистой бородой, сам Мефодич от счастья, что теперь и у него есть свой оберег, и маленькая Лиза, громче всех, за компанию.

Мефодич подошёл к зеркалу, выкатил грудь колесом, оглядел себя и так, и эдак, сказал:

— Йеэх! — и переполненный эмоциями, хлопнул Гришу по плечу, отчего тот схватился за край стола, чтобы не упасть со стула.

— Замочим?!

— Замочим! Пока не убил, — и не думал перечить Гриша, потирая плечо.

Все чокнулись рюмками-бокалами к удовольствию Лизы, обожавшей этот обычай.

— А как ты, Раджидочка, узнала, что агат мой камень? — залюбопытствовал Мефодич.

— О! Это целая наука, ей много веков. У разных народов всегда были мудрецы, которые по дате рождения, ещё по некоторым признакам подбирали каждому человеку свой камень, свою стихию, свой цвет, своё дерево….Эти знания передаются из поколения в поколение и есть в каждом народе. Смотрите, в каждой короне царя, короля, эмира, шаха, махараджи только свои камни. Фамильные драгоценности зачастую имели целые истории, подтверждающие их магическую силу. Сейчас наука уже более точно, а, главное, честно об этом говорит. Вот, например, недруги наши, о которых ты догадался, дали каждой клеточке Гришиного тела негативные колебания, чтобы разрушить их. А свой камень в противовес разрушительным действиям даёт положительное влияние — это как бы индивидуальный резонатор, подавляющий негативные и усиливающий позитивные колебания. Как говорят наши учёные, свой камень облегчает его обладателю доступ к определённым слоям реальности. Кстати, а вы знаете, почему перстни и кольца в первую очередь надевают на четвёртый палец? А почему в йоговских оздоровительных позах — асанах — держат вместе большой и четвёртый палец? По этой же причине христианские священники при крещении тоже соединяют эти же пальцы.

Мужчины, пришибленные загадочностью и важностью вопроса, а также полной своей дремучестью, слушали, как первоклашки учительницу…

Не исключено, что каждый из них по отдельности призадумался, а на то ли вообще они угробили свои годы, силы и знания? И ради чего боролись они с ветряными мельницами? Кто и когда обманул их, убедив, что лечит таблетка, а не сам организм?

И не стыдно ли к сорока годам узнавать, что, оказывается, иммунная система, например, подслушивает наш внутренний мир… А рождены мы, вообще-то, для удовольствия и, стало быть, болеть — значит гневить Бога…

В любой религии, оказывается, есть прямой намёк, что любое живое существо запрограммировано жить так, чтобы получать максимум удовольствия и терпеть минимум страданий…

— Так вот, дорогие мои, большой палец соответствует меридиану лёгких и отвечает за связь с внешней средой, первичной космической энергией. Четвёртый же палец находится на меридиане внутренних органов и отвечает за связь с внутренней средой и человеческой энергией. Таким образом, при складывании большого и четвёртого пальцев ключается контур взаимодействия внешней и внутренней энергии.

Можно было бы и рассмеяться, но Оксфорд приучил Раджиду к сдержанности, поэтому она лишь улыбнулась, когда увидела, что и Гриша, и Мефодич, не сговариваясь, сложили вместе те самые пальцы и смотрят, что будет…

Глава 10.

Про грядущую свою золотую свадьбу Борис Маркович и мама Оля вспомнили совершенно случайно.

Они играли вдвоём в карты, Борис Маркович пытался, как всегда, жульничать, мама Оля, как всегда, его уличала, после чего стыдила:

— Э-эх, игруля, уж сколько годов пытаешься ловчить, да всё никак не научишься!

На что профессор старался дать аргументированный ответ:

— Ничего-с. Это только первые пятьдесят лет не получается, потом всё пойдёт как по маслу. Мы с тобой сколько уже в подкидного дурака режемся? Тэ-э-экс, сейчас у нас какой?.. Э-э, сударыня, а в октябре ведь пятьдесят лет будет!

— Как пятьдесят?! Матерь Божья, так это ж золотая свадьба называется!

— Как не называй (и украл карту!), а есть повод облобызать вас, мадам, а также закатить банкетец!

Профессор как-то хищно и азартно потёр ладонями, что означало событие в их тихой жизни вообще и предполагало приезд детей и внуков, в частности.

— Сударыня! Я с большим энтузиазмом отнесу на почту письмо, в котором вы соблаговолите напомнить нашему ребёнку об изначальной причине появления его в этот несовершенный мир.

— Не гневите Бога, сударь. Его мир хорош, да люди грешны, а прощения просят не всегда…

— Не спорю, не спорю…

Атеист, Борис Маркович побаивался дискутировать с супругой на такие темы.

Пришедшее вскорости в Москву письмо с упоминанием о юбилее очень всех обрадовало, потому что предвещало большой, тёплый праздник. Все дела не без удовольствия были отодвинуты и началась подготовка.

Давно замечено, что процесс подготовки не менее волнителен, чем само событие.

Во-первых, варианты и фантазии пока вседозволены…

Во-вторых, сладостное время подготовки к событию гораздо длиннее, чем само событие.

В-третьих, сам себя начинаешь больше уважать, видимо, искренне принимая предпраздничную суету за кипучую деятельность.

В-четвёртых, в процессе подготовки исключается разочарование ввиду бесконечности альтернативных вариантов, а само событие, к сожалению, однозначно, и имеет особенность заканчиваться, будь то свидание, рыбалка, игра или юбилей.

Малочисленность детей: сын — один, сноха — одна, внучка — пока одна — было решено компенсировать друзьями. У стариков их осталось совсем мало: академик Жилинский с супругой да отставной генерал Бровин.

Все радостно согласились, сурово отказавшись при этом от Гришиного предложения оплатить билеты. «Это же Кипр, а не Аризона какая-нибудь!»

А Мыч и даже Мефодич — с другого конца Земли — будто только и ждали чего-нибудь эдакого.

Лиза немедленно села рисовать деду с бабой картину. Несколько дней напролёт она корпела, высунув язык, над шедевром. Вечером же, едва отмытая от красок, удовлетворённо засыпала под новые сюжеты…

Гриша нажал на все рычаги, подмазал, где надо, чтобы выпустить за свой счёт к юбилею застрявшую в издательстве последнюю книгу отца о Манчжурии.

В последний момент оказалось, что и вождь Гришиной партии в эти сроки планировал недельный отпуск на Кипре. Глубоко эрудированный специалист по Ближнему Востоку, он всегда с удовольствием общался с остатками старой интеллектуальной элиты России…

Вот чем хорош Кипр, так это предсказуемостью погоды, так что накрытому на лужайке перед домом большому столу дождь никак не угрожал.

Борис Маркович настаивал на строгом костюме, сошлись на галстуке без пиджака.

Старый генерал Бровин был удивлён как ребёнок, увидев над большим цветком вместо пчелы зависшую колибри.

Получив в подарок сигнальный экземпляр книги, профессор расчувствовался до слёз, видимо, предполагая, что это его последняя большая работа. В течение всего вечера он несколько раз брал фолиант в руки, поглаживал как ребёнка, о чём-то подолгу задумывался…

Лизин шедевр под названием «Морской Дед и морская Баба» в красивой рамочке был тут же водружён на видное место в гостиной, положив начало авторской коллекции. Маленькая смуглянка успела покупаться в лучах славы, когда посыпались заказы от гостей…

Полный фурор произвёл подарок для мамы Оли — маленький, изящно-блестящий, настоящий… мотороллер. Наверное, Раджида, жившая во время учёбы в Европе, была автором этой смелой идеи, потому что тут же на пустынной набережной обучила вождению вслед за мамой Олей всех желающих. Вероятно, в Москве мама Оля и не рискнула бы так шокировать общественность, но на Кипре это простое средство передвижения весьма популярно, особенно у женщин, причём безотностительно возраста. Кажется, на такие маленькие и права не требуются, и ездят без шлемов…

Исключительно ради юбилея, под настойчивые призывы гостей Борис Маркович, чуждый всему техническому вообще, согласился прокатиться на нём вместе с мамой Олей.

Гвоздём программы стало зрелище, когда мама Оля за рулём, Борис Маркович сзади не без страха обхватил её руками, а за ним предательский шлейф седых волос, которыми он мастерски сбоку на бок прикрывал лысину посередине…

Оба почему-то запыхались, порозовели, в глазах былой азарт — вот он — элексир молодости: смелые подарки и внимание!

Обычно сдержанная, Раджида пустила слезу обнимаясь с мамой Олей. От счастья ли в своей новой семье, от мысли ли о своих… нам неведомо.

Вождь тоже гордо протарахтел туда-сюда вдоль кустов у дома. Было ясно, что и он только открыл для себя эту забаву; искренне сожалел, что ездить на нём ему некуда.

Гости, видевшие Вождя до того лишь по телевизору, не без приятного удивления обнаружили в нём заводного тамаду, неиссякаемый кладезь былей и анекдотов, да и выпить водочки — почему нет, а вот зазнайства — ни-ни… Прирождённый оратор, он мгновенно, как музыкант с абсолютным слухом, схватывал правильную ноту в разговоре с любым собеседником. Любопытно было наблюдать, как у него сразу устанавливалось абсолютное равенство в разговоре, будь то Лиза, академик Жилинский, супруга Мефодича, местный священник или новые приятельницы мамы Оли из Ирландии или Германии.

И совершенно случайно с веранды дома Гриша засёк эпизод, когда Мыч весьма оживлённо и даже энергично пытался что-то выпытать, собрав вместе Бориса Марковича, генерала и академика. Гриша знал: такой блеск в глазах, такая собранность как у собаки, взявшей след, у Мыча бывает только в двух случаях: женщина или… приключение…

Он перехватил понимающий взгляд Мефодича, и оба заулыбались!

© 2006 ВИКТОР ГОРБАЧЁВ