Слабоумие и толерантность

Виктор Владимирович Кузовков, 2017

Данный сборник статей Виктора Кузовкова относится, преимущественно, к периоду наиболее острого кризиса в российско-украинских отношениях. Это не только летопись событий – и даже не столько она – сколько попытка рационально анализировать происходящее.

От автора

В этом сборнике вы сможете прочитать некоторые статьи, относящиеся к периоду наиболее острого противостояния на Украине. Сейчас, ретроспективно, это может быть интересно и как история наших надежд, история нашей веры и воодушевления, и как история наших заблуждений, ошибок и самообмана.

Но название сборнику дала другая моя статья, напрямую, казалось бы, не относящаяся ни к украинским событиям, ни к 2014-му году. Но это только на первый взгляд.

Только на первый…

Кроме украинского цикла, в сборнике есть некоторые избранные статьи указанного периода, которые, на мой взгляд, до сих пор не утратили своей актуальности и могут представлять самостоятельный интерес.

Предлагаемые Вашему вниманию статьи были опубликованы в различных российских изданиях, а также перепечатаны бесчисленным количеством сетевых «пиратов».

За что им отдельное спасибо…

Слабоумие и толерантность

Всё последнее время ловлю себя на противоречивых чувствах относительно недавних событий в Париже. «Шарли» я, или не «шарли»? Кто вызывает во мне больше сочувствия? И вызывает ли его хоть кто-то, если совсем честно? Сформулировать это в суматохе первых дней, когда экзальтированная истерика одних смешивалась с холодной отстранённостью других, создавая в сознании настоящую какофонию впечатлений и чувств, было довольно проблематично. А вот сейчас, когда всё, с одной стороны, поутихло, а с другой стороны, усилиями различных сил приобрело более четкие и законченные очертания, всё-таки попробую.

Начну, как водится, издалека…

Кажется, около миллиарда лет назад на Земле (а точнее, в океане) появились первые органические образования. Не знаю, как они там назывались (а достоверно не знают и ученые) — сине-зелёные водоросли, вирусы, или ещё какие простейшие микроорганизмы — но буквально сразу они начали жрать друг друга. Соответственно, сразу начали друг друга бояться. Прошло сколько-то миллионов (сотен миллионов, не суть) лет. Из простейшей протоплазмы мутировали и эволюционировали более совершенные существа — моллюски, рыбы, прочая кистепёрая братия. Количество видов и их разнообразие увеличилось на несколько порядков. Они отличались размерами, внешним видом, поведением, позициями в пищевой цепочке… Не изменилось лишь одно — они продолжали жрать друг друга. Жрать и бояться, потому что страх был мощнейшим и эффективнейшим защитным механизмом. Не хочешь быть сожранным — оглядывайся почаще и улепётывай побыстрее. Это чувство было сильнее голода и страсти к продолжению рода — пожрать и заняться сексом можно и в следующий раз, а вот если сожрут тебя самого, то следующего раза уже не будет.

Прошли ещё сотни миллионов лет. Жизнь из океанов выбралась на сушу, появились динозавры и прочие рептилии самых разных видов. Поведение зверюшек стало ещё более разнообразным, мозг стал чуть более развитым. На этом этапе (хотя могу и ошибаться, опять же, вслед за ошибающимися учёными) появились уже довольно развитые формы социального поведения; многие динозавры объединялись в стада и стаи, вместе добывая пищу и защищаясь от врагов. Не изменилось лишь одно — они продолжали жрать и бояться друг друга.

Потом динозавры вымерли — в данном случае неважно, от чего именно — и им на смену пришли млекопитающие. Более"мозговитые", приспособленные к разным климатическим условиям, занявшие почти все экологические ниши существа. Их поведение стало ещё более сложным и организованным. Сменилась целая эпоха и эволюция сделала большой шаг вперёд (с точки зрения млекопитающих, это должно быть корректным допущением). Не изменилось лишь одно — млекопитающие тоже с удовольствием жрали друг друга. Жрали и боялись.

Потом, совсем недавно по меркам эволюции (это важное уточнение) появились люди. Кровь от крови и плоть от плоти всей эволюционировавшей протоплазмы. Значительно более слабые, чем большинство животных такого же веса, а посему более уязвимые. Настолько уязвимые, что выжить они могли, только компенсировав недостающие клыки и мускулы каким-то другим органом. И у них начал развиваться мозг. Для чего? Правильно — в первую очередь для того, чтобы лучше бояться. Лучше, правильнее, организованнее. Лучше бояться, а значит, лучше прятаться, лучше защищаться, лучше нападать. И они преуспели…

Преуспели настолько, что в какой-то момент внутривидовые отношения стали даже более важными и судьбоносными, чем отношения с другими видами животных. Ведь победить и сожрать даже самого страшного зверя всем племенем, худо-бедно, можно было всегда. А вот победить другое племя животных, относящихся к твоему же виду; племя, пришедшее, чтобы захватить твои земли, изнасиловать твоих женщин и осквернить твои алтари, было, как правило, сложнее.

Преуспевших в цивилизационной гонке стало со временем слишком много; все они поначалу были не слишком воспитанными парнями, норовили выхватить кусок из чужого рта, украсть чужую жену или дочь, ещё как-нибудь напакостить ближнему. Такое сплошь и рядом происходило даже внутри одного племени или рода, что уж тут говорить о межплеменных отношениях. Ничего удивительного, кстати, в таком поведении нет — оно характерно для многих высших млекопитающих, достаточно вспомнить львиные прайды или волчьи стаи.

И оказалось, что чужая особь своего вида даже более опасна, чем особь вида иного.

А раз так, то и бояться её надо больше, чем кого бы то ни было, и размозжить ей камнем череп при малейшем сомнении в её добрых намерениях — очень даже умно и рационально. Исключение делалось лишь для особей своего рода или племени — просто потому, что шансов выжить в одиночку не было, и с соплеменниками волей-неволей приходилось мириться и налаживать какой-то социальный контакт.

Теперь обобщу и напомню — этот процесс длился сотни миллионов, если не миллиард, лет. И около миллиона лет он продолжался, когда человек уже более-менее сформировался как вид земной фауны.

Довольно длинное вступление, но деваться некуда — ведь каждому моему слову противостоит миллион сказанных ранее. О толерантности, всеобщем братстве, человеческом общежитии и прочих замечательных вещах, которые, как выясняется, пока что слишком хороши для человечества.

Мне кажется, любому нормальному, непредвзятому человеку ясно, что ксенофобия — нормальное, здоровое чувство. Ладно, уточним — да,"фобия"изначально предполагает болезненное расстройство психики. Но, увы, в русском языке нет точного аналога этого понятия, не несущего в себе упомянутого выше медицинского подтекста. А значит, мы с полным правом можем ввести определённую градацию, разделив ксенофобию на нормальную (в спокойном состоянии дремлющую/латентную), соразмерную и собственно фобию — иррациональный, не поддающийся контролю страх. Последнее опустим, ибо с ним всё ясно…

Так вот, давайте будем откровенны — за сотни миллионов лет эволюции все мы стали нормальными ксенофобами. Мы закрываем свои двери на замок; мы не разрешаем своим детям общаться с незнакомыми (чужими) людьми, которые могут представлять для них угрозу; мы запрещаем принимать от них угощения и подарки. И, будем уж совсем откровенны, мы с удовольствием любим абстрактное человечество, но при этом побаиваемся соседа по лестничной клетке, особенно, если он не нашего «рода» (в данном случае речь, скорее, нужно вести о нации), и предпочитаем держаться от него подальше. Нормально это? Да, рискну утверждать, что вполне.

Когда мы слышим очередную проповедь толерантности, мира во всем мире и всеобщей любви, то кроме умиления и желания накормить последней горбушкой русского хлеба голодающего африканского ребёнка, возникает логичный и даже закономерный вопрос — интересно, а «с той стороны» эту проповедь кто-то ведёт? Кто-то прикладывает такие же усилия к тому, чтобы представители других наций и культур были столь же толерантными и терпимыми к нашей нации, к нашей вере, к нашим обычаям и культуре? Ведется ли там, на другой стороне, эта неустанная работа, или нам предлагают проехаться по улице с односторонним движением, против этого самого движения? Вопросы очень актуальные именно в силу того, что с той стороны те же «хомо сапиенс», с теми же рефлексами, с тем же историческим и эволюционным багажом, с той же самой ксенофобией, не притупленной, как мы часто замечаем, никакими проповедями. И получается, что мы просто становимся более уязвимы, лишая себя важного эволюционного механизма защиты. Тогда как наши оппоненты не только не думали его притуплять, но и оттачивали все последние столетия.

Думаю, многие уже поняли, к чему я клоню. Да, действительно — проблема гораздо сложнее и настолько глубже, чем мы привыкли думать, что мы пока просто не в силах осознать этого.

Я не знаю, действительно ли европейскими странами управляют сумасшедшие. Но для меня очевидно другое — такое упорное навязывание стереотипов поведения, напрямую противоречащих сотням миллионов лет нашей эволюции, не может не сказаться на психическом здоровье социума. И то, что это безумие внешне выглядит достаточно респектабельно, ничуть меня не успокаивает — в конце концов, большинство суицидников тоже не особо отличаются от той среды, очевидный или скрытый конфликт с которой приводит их к роковому решению. Поэтому, повторюсь, я допускаю, что большинство людей, принимающих решения в так называемых «развитых странах», пока ещё психически здоровы. Но те, кем они управляют, уже готовы брать плакаты с надписью «я жертва»… ой, простите, «я шарли», и гордо вышагивать в многомиллионном стаде барашков, ждущих очередного массового жертвоприношения.

Если бы на площади и улицы Парижа вышла французская армия, и сотни тысяч вооруженных солдат и офицеров повесили себе на грудь табличку «я шарли», вот тогда это было бы понятно тем, с другой стороны. Тем, которые норовят зайти в наш дом и проверить, всё ли в нём соответствует принятым у них нормам морали…

Кстати. Вы же понимаете, что скоро они так и сделают? Приходят они к вам, внимательно осматривают дом и говорят — «О, да тут у вас портрет! А знаете ли вы, что изображение человека противоречит нормам ислама, оскорбляет наши чувства и теперь мы должны, во имя Аллаха, милостивого и милосердного, перерезать вам горло?». Нет, я не утрирую и тем более не шучу — запрет на изображения людей есть, он действительно может ранить чувства религиозного бородача, а уж перерезание глоток неверных и вовсе является для него нормой.

Хотя, конечно, я всё-таки перебарщиваю. В принципе, у вас останется выбор — чтобы спасти свою жизнь, можно будет принять ислам. И уже самому, в полном соответствии с отныне уважаемыми вами традициями, сжечь портрет некогда любимой бабушки.

Вы скажете, что я слишком сгущаю краски? И в реальности такого никогда не произойдёт?

Думаю, примерно так думали и русские в Чечне, оставленные ельцинской властью на произвол судьбы. А ведь их, напомню, было порядка трёхсот тысяч…

А население Марселя уже на треть состоит из мусульман. Ерунда? А вы вдумайтесь — это произошло при жизни всего одного поколения! Это, по историческим меркам, миг, за который история цивилизаций и моргнуть, обычно, не успевает! А сейчас я уже легко могу себе представить толпу коренных парижан, собравших картины из Лувра в одну большую кучу и скачущих вокруг костра с криками «Аллах акбар!». А что, в таком случае он и правда будет велик — если исламу удастся практически без единого выстрела поглотить некогда великую нацию с великой христианской культурой, то как тут поспорить? Воистину акбар, да.

Европа, ведомая странными заблуждениями, практически отказалась от борьбы. Французское общество удовлетворено тем, что нападавшие уничтожены, а козлы отпущения найдены. Это ведь частный случай. Они пришли в редакцию, но никогда-никогда не придут к нам!

И единственные, кто в этой ситуации выглядит по-мужски, хотя бы отчасти — журналисты и редакторы изданий, перепечатывающих карикатуры из «Шарли Ебдо». При том, что лично я не считаю это ни особо умным, ни, тем более, достаточным, но когда кто-то решается на личный подвиг ради своих убеждений, уж какими бы они ни были, это не может не вызывать уважения. Тем более, что все остальные на войну не пришли…

Как вы поняли, я уж точно не «шарли». И не тот, кто пришёл в их редакцию с автоматами, мстить за свои моральные муки. И не тот, кто устраивает шабаши уже в наших храмах. Я чужой им всем. И они мне — чужие. Поэтому да — опасаюсь. И если они придут в мой дом, я буду стоять не с плакатом, а с дубиной.

Чем я, в таком случае, от них отличаюсь? Ну, хотя бы тем, что я в их дом не войду…

27.01.2015

Украинский излом. Избранные статьи 2014-го года