Реанимация. Борьба с биполярным расстройством

Виктория Макарова

Книга «Реанимация» рассказывает о девочке-подростке, которая с малых лет столкнулась с биполярным аффективным расстройством. Она делится с миром своими чувствами, переживаниями и мыслями, а также советами, которые помогают ей в выздоровлении.

Жизнь до

Ты больше не сын и не дочь

Я родилась в провинции, то есть в сером и угрюмом городе. С каждым днем он становился для меня более знакомым и в плане местности, и в плане людей. Но родным я его все равно не считала, хотя он подарил мне множество знакомств и прекрасных моментов.

Моя мама была художником, хотя не проработала ни дня по специальности. С ней я прожила всю свою небольшую жизнь. Она старалась дать все, что мне требовалось. Я считала ее своим идеалом. Она казалась мне настолько умной и мудрой, что я видела ее в роли значимой опорной фигуры. До сих пор помню, как мы с ней каждые выходные ходили гулять. Она считала меня жизнерадостным и счастливым ребенком. Но, задавая сейчас себе вопрос: «А счастлива ли была я?», скажу, что не была. Со своего осознанного возраста чувствовала себя несчастной. С моим психотерапевтом мы выяснили, что я болела задолго до того, как попала в больницу. Я долго носила в себе скрытую обиду на маму за то, что она отправила меня лечиться в государственную больницу. Позже, обсудив с ней, я простила ей это недоразумение, так как она терялась от безысходности.

Я мало помню своего отца — он ушел из семьи, когда мне было 3 года. Тогда это сильно ударило по моей неокрепшей психике. Я все детство умоляла маму вернуться к нему, но на все свои мольбы я получала отказ. Мне не хватало фигуры папы в моей жизни. Отчимы не смогли мне его заменить. Хоть в российской культуре маме отведено особое место в воспитании ребенка, но папа тоже играет важную роль в его становлении. Тогда мне этого было не понять, поэтому мои отношения с отцом стали ухудшаться. Общение с ним продолжалось, но оно было уже не таким значимым для меня. Я встречалась с ним только потому, что он был моим папой. Мне грозили, что если я променяю его на кого-то, то случится что-то страшное. Но что значит это «страшное», мне никто не сказал. В один момент наши с ним отношения рассыпались как карточный домик из-за того, что он накричал на меня, потому что я начала громко смеяться. Наверное, он тогда не придал этому никакого значения, но для меня это было неистовым ударом. Я помню, как у меня покатились слезы и тогда мне было безумно больно и обидно. Мое сознание перевернулось, и с тех пор наше общение сходило на нет. Мы стали видеться один раз в несколько лет. Это стало моей ошибкой. Я не могла отпустить эту историю до недавнего времени, но разобраться с этим мне помогла психотерапия.

Все детство я прожила с постоянно меняющимися отчимами. Кто-то из них мне заменял моего отца, по крайней мере, так казалось, но большинство оказывались пьяницами и маргиналами. Отсутствие отца и маргинальный образ жизни отчимов вылились в отвращение к мужчинам. До ссоры с отцом я общалась только с мальчиками. Они притягивали меня своей искренней энергией. Но после распри я начала общаться исключительно с девочками. Я считала всех мужчин идиотами. У меня было к ним отвращение и на физическом уровне. Мне было не то что мерзко с ними общаться, но даже видеть их было противно. Я постоянно унижала всех мальчиков, которые мне встречались. До недавнего времени это отвращение оставалось для меня загадкой, но психотерапия помогла мне понять причины этой ненависти. Сейчас потихоньку я стараюсь налаживать связи с парнями и мужчинами.

Еще одна фигура, без которой я не могу представить свою жизнь, — это моя бабушка по маминой линии. Я безумно ее любила и продолжаю любить. Она единственный член моей семьи с высшим образованием. Она казалась мне самым умным человеком на земле. Это делало ее в моих глазах примером для меня. С самого детства мы с братом проводили у нее много времени. Она являлась для меня кумиром. При любой трудности в период отрочества я шла к ней, а не к матери, укрывалась у нее при ссорах с мамой. Дед же являлся ненавистной для меня фигурой. Он постоянно пил и угрожал всем нам. Лично на нас с братом постоянно кричал и матерился, а мы постоянно его дразнили и доводили до истерик. Именно поэтому воспоминания о нем у меня остались не самые положительные.

С семьей отца я мало поддерживала связь, хотя дедушка безумно любил неродившуюся меня, но, к сожалению, он умер за два месяца до моего появления на свет. Когда впоследствии мне рассказывали о нем, меня это заставляло задуматься и понять, что даже уже ушедшие люди любили меня. Это является каким-то стимулом к жизни.

Важную роль в моей семье играл мой двоюродный брат. Он оказывал на меня огромное влияние и научил меня рисковать. Брат был очень безбашенным и харизматичным. Он являлся моей опорой. Я безумно люблю его и благодарна за веселое детство.

Сначала в школе особых проблем не было. Я не любила учиться до восьмого класса. Оценки варьировались от 3 до 4. Тогда я считала, что учеба — бесполезное занятие, и забивала на нее. Но в восьмом классе все поменялось. Я стала больна, и поэтому мое сознание перевернулось. Я была помешана на оценках и на саморазвитии. Моим смыслом жизни стала наука. Я углубилась в медицину и историю.

Мои действия и поведение были, мягко говоря, странными. Мало того что я препарировала живность, так еще и вела себя неадекватно в обществе. В школе унижала и била одноклассников, дома ругалась с матерью, а при друзьях разыгрывала истеричные сценки. Мне все всегда сходило с рук. Я была маленьким психопатом. Это были первые звоночки о начавшемся процессе заболевания.

Веселей ее за борт

Сейчас стоит поделиться с вами началом обострения моего заболевания. Как мы уже выяснили, болела я всю жизнь, а обострилось оно в 13 лет. Как сказала Татьяна Леонидовна, оно обострилось довольно рано. Все события, которые происходили в моей жизни тогда, не могли не вызвать обострение. Посудите сами: уход отца от моей мамы, постоянная смена отчимов, появление новых детей и у мамы, и у папы. Тогда мое заболевание служило способом привлечь внимание. Уже чуть позже симптомы не давали мне спокойно жить. Я каждый день плакала. Мое поведение изменилось. В школе я улыбалась, шутила и смеялась, но, приходя домой, впадала в уныние. Перестала есть и нормально спать. Мои близкие не понимали, что со мной происходит, да я и сама не понимала. В те дни я не знала терминов, которыми могла бы объяснить происходящее со мной. Мне удавалось хорошо изображать то, чего я не чувствовала, чтобы все окружающее меня общество не заметило изменений в моем поведении. Мою голову заполняли суицидальные мысли, но на тот момент я боялась решиться на попытку. Моя жизнь стала погружаться на дно.

Но кроме вышеперечисленных симптомов я начала изувечивать себя. Помню тот момент очень ясно. Я взяла лезвие от точилки и начала наносить неглубокие раны. Это происходило ночью. Происходило что-то очень страшное и непонятное, я будто бы прыгала в темную бездну. Не знаю, что тогда двигало мной, ведь я не знала термина «самоповреждение» и не представляла, что такое в принципе бывает. С этой ночи начинается новая глава в моей истории.

Порезы сразу увидела моя мама. Тогда мне не поздоровилось. Я помню, что она громко кричала на меня. Это надолго оставило рану в моей душе, но теперь я понимаю, что она так вела себя от безысходности. Несмотря на крики, шрамов становилось все больше, поэтому мама отвела меня к психологу. Это была очень чудесная женщина, с которой мы очень подружились, и я доверяла все свои секреты ей. Мы до сих пор поддерживаем с ней связь, так как она — одна из лучших в нашем городе.

С ней же я поделилась новым явлением в моем сознании. Оно было намного страшнее и серьезнее самоповреждений. У меня появились галлюцинации. Тьма медленно проникала в мой разум. Я полностью потеряла контроль над собой. Я уже не понимала собственные мысли. Остались лишь бессвязные звуки. Я видела темные силуэты и слышала голоса. Они подталкивали меня к иррациональным поступкам. У меня также появился бред. Я думала, что меня преследуют, заходила домой со скальпелем и думала, что мне подсыпают в еду препараты. Я боялась этим делиться с кем-либо, кроме психолога. Она же сразу сообщила об этом моей маме. Я благодарна ей за такое решение.

Сейчас мы немного отойдем от продолжения этой линии истории и углубимся в мой разум в тот период.

Вот что я писала тогда:

«Я чувствую себя такой опустошенной, чувствую себя такой ущербной. Мои глаза выглядят стеклянными и пустыми. Это выражение лица, похожее на улыбку. Хотя это очень сложно назвать улыбкой. Я чертовски устала. Я устала жить в боли. Ежедневно я страдаю от хронической усталости, тревоги, страха, безысходности, кошмаров, проблем с аппетитом, самоповреждения, апатии, чувства вины, истерик и боли в теле. Я уже устала бороться. У меня уже просто не хватает сил на это. Уже настолько надоело, что я буду только рада, если не проснусь утром. Мои ежедневные страдания наконец закончатся. Изо дня в день я пытаюсь за что-то ухватиться, чтобы опять прожить эти мучения. Каждый день становится рутиной, в которой абсолютно ничего не меняется. Ты просто не знаешь, зачем ты просыпаешься, была уже готова вот-вот покончить с собой, дни все так же наполнены болью».

Ох, знала бы я тогда, что мне придется пережить за следующие несколько лет. Тогда мое депрессивное состояние было начального уровня. Мой трагизм был плодом подросткового максимализма. С той фазой депрессии возможно было жить. Заметьте, что нет ни слова про галлюцинации. Тогда я боялась даже думать про них, не то что кому-то рассказывать.

Параллельно с обострением моего заболевания происходили неприятные события в семье. Мама родила мою сестру. Не могу сказать, что я была обиженна или ревнива. Я чувствовала безразличие к этому ребенку. Возможно, на бессознательном уровне я и была обижена на то, что теперь внимание приковано не ко мне. Это может являться одной из причин, по которой я заболела.

Примерно в это же время мой нынешний отчим выходит из «миловидного» состояния и начинает ужасно пить. Нарастает уровень напряжения в семье, и происходят конфликты, в которых я участвовала. Это тоже является отягчающим фактором.

В это время у отца тоже появляется сын. Не знаю, кто первый забыл про кого: я про него или он про меня. Наша связь начала угасать, и я стала относиться к нему враждебно.

Вернемся к первоначальной линии. Психолог попросила меня вести дневник. Я писала в нем практически каждый день. Галлюцинации преследовали меня везде: дома, в школе, на улице. И сейчас, когда я пересматриваю его, мне становится очень жаль прошлую себя, что мне пришлось такое испытать. Вот несколько фрагментов из дневника:

«23 января 2019 года. Я смотрю в окно и вижу темный силуэт на детской площадке. Мое тело парализовано, чувствую напряжение».

«31 января 2019 года. Я заметила, что постоянно с кем-то разговариваю. Как будто какой-то человек ходит за мной. Он приобретает вид знакомого мне человека. Я хожу и разговариваю с ним».

«Я каждый день слышу фразы. Причем рядом никого нет. Я слышу их знакомыми голосами, но эти люди никогда такого не говорили».

Диагноз мне ставили ужасный — шизофрения. Сессии с психологом перестали иметь смысл, так как меня нужно было лечить. С этого момента речь пойдет о моей первой госпитализации в государственную психбольницу.

Никто не смог выбирать

Мы приехали в Пензу. Почему именно Пенза? Потому что моя мать боялась, что меня сделают недееспособной на всю жизнь. Мой психолог предложил маме выбор: либо вы ложитесь в государственную психбольницу в Пензе, либо в клинику «Семейная практика». Мать выбрала Пензу. Это оказалось огромной ошибкой! Почему ошибкой, — поймете в следующих главах.

Приехав в этот город, а городом он был ужасным, мы попали на прием к частному психиатру. Я помню, что я через силу сказала, что у меня были галлюцинации, и я не смотрела ему в глаза. Вообще, тогда никому не смотрела в глаза. Мне казалось, что из меня высасывают энергию. Не могу сказать, какой он был специалист: хороший или плохой. Шизофрению он мне не поставил, но и мое БАР он не разглядел. А ведь тогда я могла попасть к Татьяне Леонидовне! Не будем о грустном. Хотя все первые главы о грустном…

Продолжим. Психиатр направил меня в местную психиатрическую больницу. Но попала я туда не сразу, а через несколько дней. Мне дали собраться и, наверное, ментально подготовиться. Ну, не совсем-то я боялась. Почему-то у меня было хорошее предчувствие. Возможно, я на бессознательном уровне пыталась скрыть тревогу и страх перед встречей с миром безумия. Предчувствие меня обмануло. Приехав туда, меня начали «шмонать». Допрашивали, как будто в следственном изоляторе. Я помню, что молчала и смотрела сквозь лица. Потом меня заставили раздеться и показать шрамы, но показала я не все, потому что боялась ругани матери. Затем этот «шмон» кончился, и меня закрыли в отделении. Это было то место, куда попадают все вновь прибывшие. Меня поместили в палату, в которой находилось около 20 человек. Это была палата для буйных и новеньких. Меня привезли под вечер, чтобы особо не поднимать шума, потому что я лежала там «незаконно». Мой первый день начался там с ночи. После кратковременно сна я проснулась в пять утра от жуткого крика мужчины. Санитары пытались его успокоить и, когда поняли, что этого они не добьются мирным путем, начали его избивать. Это было ужасное зверство! Остальные больные в этой палате вели себя более-менее спокойно. А тех, кто окончательно сошел с ума, привязывали за руки и ноги к кровати. Уснуть больше мне было не суждено, поэтому я начала ждать завтрака. Во время моего ожидания ко мне подошла какая-то дряхлая бабушка и попросила заплести ей косички. Это была странная просьба, но я согласилась. В ее глазах было безумие, и я боялась, что скоро мои глаза будут такими же. После завтрака, а он был ужасный, мне сделали какой-то укол. У меня сразу помутнело в глазах, и я вырубилась. В общем, это была палата безумцев, хотя на тот момент я не сильно отличалась от них.

Несколько дней меня обкалывали галоперидолом. Эти дни я спала 22 часа в сутки. Практически ничего не помню. Я припоминаю, что один раз меня подняли на укол, после которого я снова вырубилась. Одна женщина спросила, как меня зовут. Это была Галя — моя будущая подруга. Потом приехала мать и ужаснулась, увидев меня. С криками меня перестали обкалывать, и я начала отходить. Помню, что меня ломало и я, скрючившись, лежала на кровати. Жуткое было зрелище.

Больница выглядела не так ужасно снаружи. Это было дореволюционное здание кирпичного цвета. Но оно обладало какой-то негативной аурой. Я была в относительно неплохом отделении. Мыться давали чаще, чем раз в неделю. Была горячая вода. Отделение было относительно новым. Плюсы кончились. Еда была ужасная. Кормили три раза в день одной перловкой. Кровати были жесткие, стояли решетки на окнах, санитары были злые и агрессивные. В общем, не сказка.

После этого началась осознанная жизнь. Во время моего психотического приключения меня перевели в другую палату. Это была уже не настолько огромная комната, но в ней было около девяти мест. Именно в этой палате я познакомилась с Галей. Я была в этом отделении самая маленькая. А новой подруге было 55 лет, но мы с ней поладили. Я ей не особо нравилась, но моталась с ней везде. Попала она в больницу не по своему желанию. Она мне рассказывала, что 9 февраля (а на тот момент было начало марта) должна была повеситься. Это было тяжело слышать для тринадцатилетней девочки. Эти слова врезались в мою память. Мне с ней было весело. Мы поливали цветы, разносили еду, рисовали карандашом макияж, мыли полы и смотрели телевизор, который включали на час вечером. Еще была одна девочка, которой было около двадцати лет. Все ее конечности были изрезаны очень сильно. Мы с ней довольно сблизились, но вскоре после выписки потеряли связь.

Конец ознакомительного фрагмента.