Спасибо за покупку

Виктория Горнина (2024)

Этот роман написан в 2008 году. Он о любви. Героиня проходит через всю гамму чувств. Действие происходит в супермаркете. Вся внутренняя жизнь сотрудников пройдет перед вашими глазами. Они такие же люди, со своими мечтами и надеждами, как и все остальные. Приятного чтения.

2. Все не так плохо

Мне нравится ходить на работу именно вечером, когда сумерки опускаются на землю — где-то в начале восьмого выхожу из дома и, не спеша, иду вдоль улицы — мимо сбербанка и аптеки, мимо светящихся окон длиннющего дома и мимо притихшего детского сада. В вечернем воздухе рассеялись, растворились остатки напряженного дня — некуда спешить, можно расслабиться, развлечься кто как умеет. Снежинки кружатся в воздухе, плавно опускаясь вниз — ветра нет, слабый морозец приятно освежает лицо — я смотрю в темное небо — звезд не видно — лишь глубокое, черное небо раскинулось надо мной, и луч прожектора тщетно скользит по низко нависшим тучам. Синяя крыша магазина выплывает из темноты, на освещенном широком крылечке полно праздношатающихся людей — все лавочки заняты, везде молодежь — невнятные разговоры и смех — урны переполнены, а пивным бутылкам просто нет числа — их зеленые горлышки виднеются и вдоль стен, и на ступеньках, а другие аккуратно составлены у низенькой ограды заснеженного газона. Помните, как у Блока — и медленно, пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна… И каждый раз, подходя вечером к родному магазину, я ощущаю себя блоковской героиней — ни больше, ни меньше. Вокруг суетятся, снуют какие-то люди, звон стекла, смех, обрывки фраз доносятся до меня из чужих, неизвестных мне жизней, и я могу только догадываться, чем живут все эти люди — что собираются по вечерам на крылечке нашего магазина. Чем так притягивает их это место? Ведь есть бассейны, музеи, театры, кино, наконец. Но, туда нужно идти, ехать, совершать над собой лишнее усилие — а время между тем — вечер, темный, ноябрьский вечер, и так лень выбираться с окраины, где совершенно некуда пойти, негде развлечься. Потому крылечко нашего магазина — своеобразный дом культуры, где по вечерам тусуется народ — а что? светло, пиво — рядом, новогодняя елка уже стоит, и никто вас не прогонит, если только вы сами не начнете буянить и бить витрины.

Я медленно иду вдоль крылечка, спокойно рассматривая собравшихся здесь людей — моя прогулка подходит к концу, еще пара минут, и служебный вход впустит меня через обитую железом, тяжелую дверь. Мне уже сорок, но выгляжу я вполне прилично — следов увядания самый минимум — не зря Микеланджело заметил, что женщины, ведущие беспорочный, глубоко духовный образ жизни, дольше сохраняют свою красоту. Высокий лоб, правда, пересекает морщина, но она возникла давно — кажется еще в юности, скуластое лицо, красивые большие голубые глаза, длинные ресницы сами загибаются вверх, приятной формы губы, волевой подбородок с ямочкой, а вот нос — он-то и портит всю гармонию моего лица — он слишком большой, с горбинкой, настоящий еврейский нос, доставшийся мне от дедушки — ну и пусть, что дано, то дано — я не собираюсь ничего менять. Вообщем, самое ценное это глаза и волосы — роскошные густые длинные волосы, ровным полукругом закроют полспины, стоит только распустить их.

— Чем старше женщина, тем короче должна быть ее прическа. — звучит голос моей приятельницы. Тщетно скрываемые нотки зависти сами просятся наружу.

— Меня всегда пытались подстричь — особенно те, у кого три волосинки на голове — парирую я.

— Хотя бы покрась — седых вон сколько. — не сдается подруга.

На сей раз она права — седины хватает.

— Свой цвет волос — самый лучший цвет — упрямо возражаю я. Дух противоречия прочно засел во мне, и убедить меня ой как непросто.

Облезлое крыльцо даже отдаленно не напоминает приличный фасад — тусклая лампочка освещает выщербленные ступени — служебный вход так не похож на парадный — обшарпанные стены предбанника неопределенного цвета, старый письменный стол дежурного стоит справа — на дорогом мониторе видео наблюдения — полупустая служебная стоянка — начальство в основном разъехалось — ну и слава богу — без них спокойнее. Тесные ряды одинаковых шкафчиков, гирлянды навесных замков всевозможных размеров, стоптанный линолеум, убогий стул, что кочует по раздевалке из конца в конец и вечно открытое окно — что и говорить, уюта здесь немного, да по большому счету, он не особенно нужен — старенькое пальто отправляется на вешалку, я облачаюсь в синюю форму и, вооружившись заколками и расческой, не спеша подхожу к зеркалу — остался последний штрих, последний, чтобы выглядеть, как все — минимум индивидуальности, все должно быть абсолютно одинаковым — недаром вы частенько путаете нас, господа покупатели. Темно русые волосы собраны в хвост, ужасный синий кокошник с желтой окантовкой по краю совершенно не идет мне, однако, деваться некуда — (кто только придумал это) я печально вздыхаю, разглядывая свое отражение, пытаюсь подправить хоть что-то, подкрашиваю губы.

— На меня хоть смотреть-то можно?

— Конечно. Да мы вообще самые обалденные на свете. — жизнеутверждающий голос девочки Кати, нашего ночного продавца, звучит задорно, без малейшей тени сомнения — как раз то, что мне сейчас и нужно — она улыбается — удлиненное лицо с точеным носиком дружелюбно и искренне смотрит на меня подведенными серыми глазами.

Затем мы обе вновь уставляемся в зеркальные глубины — высокая, худенькая, как тростинка, молоденькая Катюша и я, миниатюрная женщина, с неплохой во всех отношениях зрелой фигурой — впрочем, фартук сильно полнит меня — он полнит всех, без исключения и довольно сильно — пухленькая сразу выглядит толстухой, я же смотрюсь женщиной, что называется, в теле.

Вечерняя жизнь магазина идет неспешно — у одних смена подходит к концу, для меня все только начинается. Все, как обычно — мы с напарницей спускаемся в зал, занимаем свои места. В субботний вечер покупателей немного, да и те, что есть не доходят до нас — мы сидим впереди, лениво перебрасываемся словами — о чем-то говорим, право, не помню, о чем… Время стоит на месте.

— Шли бы вы домой, что ли…

Часть кассиров заканчивают смену в 10 — именно им адресованы мои слова.

— Мы хоть сейчас — раздается в ответ.

Понятно, что никто никого не отпустит, и придется им сидеть еще добрых полчаса, пока стрелки не доползут до без пяти — тогда девчонки засуетятся, загалдят, обращаясь к охране:

— Закрывайте нас

— Закрывайте, уже десять.

Цепочки перекрывают проходы, все происходит быстро — пусть они идут, теперь нужно проводить 12-ти часовых и тогда станет еще легче — нас останется двое — до утра. Я стараюсь гнать подальше грустные мысли, но они упрямо так и крутятся в голове — оттого вид у меня невеселый.

— Ты хоть выспалась? — участливо интересуется Ирина. — Не нравишься ты мне что-то…

Я стараюсь приободриться, неужели так заметно? Нет, так дело не пойдет. Кроме любовных стенаний на свете много других интересных вещей — обратимся к какой-нибудь из них — посплетничаем, например. Как две старушки на скамеечке у подъезда, мы принимаемся судачить о самых пустых вещах, время от времени покупатели прерывают нас, тогда раздается неизменное «здравствуйте», они уходят, а мы продолжаем свой диалог, более того, мы можем вести его даже в вашем присутствии, словно существует два параллельных мира — ваш и наш. Эти миры не мешают друг другу, они как будто не пересекаются — потому, если вам вдруг придет в голову вставить какую-то реплику в чужой разговор — подумайте прежде, чем открыть рот — едва ли вам будут рады. Разгонять стайку девушек, собравшуюся возле одной из касс и вовсе последнее дело — там обсуждаются интереснейшие, животрепещущие темы, так что лучше обойти собрание стороной, иначе на вас как минимум косо посмотрят. Впрочем, сегодня народу не так много, и мы можем общаться спокойно. Постепенно в пустых словах растворяется моя грусть, от ничего не значащей болтовни мне становится легче, неожиданно для себя улыбаюсь в ответ на шутку, и о, чудо я даже смеяться, оказывается, могу. Что я думала? Что такой парень ведет монашеский образ жизни? Пусть он делает, что хочет. Жизнь и впрямь начинает казаться не такой плохой. У меня вообще все прекрасно — расскажи мне еще что-нибудь, Иринка.

Так, в незатейливой болтовне незаметно скользит время, и я забываю смотреть по сторонам — я больше не ищу его. В свою очередь вспоминаю какой-то смешной случай, увлекаюсь, жестикулирую для пущей выразительности — мы обе смеемся и потому совершенно не обращаем внимания на проходящих мимо людей — что на них смотреть? Такой, должно быть, он и застал меня — развернувшись в пол оборота к соседке, я смеюсь, словно вчерашнего вечера и не было вовсе. Каюсь, но я не заметила его. Разве мог он стерпеть такое? Мой герой выстроился напротив касс и принялся общаться с охранником — мне, кстати, всегда страшно интересно, о чем они разговаривают? Но спросить я стесняюсь, даже просто боюсь — скорее всего, получу лишь самый пространный ответ, а ненужный интерес вызову сама — что это она про него вдруг спрашивает? Нет, жена цезаря должна быть вне подозрений. Пусть его стоит, смотрит. Мне все равно. Я вновь хладнокровно разворачиваюсь к соседке. На сей раз продолжить разговор не судьба — ко мне спешат покупатели с огромной тележкой — я вынуждена повернуться к ним, — и первый, кого я вижу прямо напротив себя — наш молодой человек. Мы привычно встречаемся с ним взглядом, я начинаю обслуживать людей. Он смотрит, затем уходит — видимо довольный — его заметили. Я говорю себе — спокойно. Все хорошо. Он ничего мне не должен, впрочем, как и я ему. Позже, ночью, я встану на то самое место, за тем, чтобы посмотреть — вот глупость-то — не ошиблась ли я? Точно ли меня отсюда видно? Своими нелепыми, совершенно необъяснимыми с точки зрения нормального человека действиями, я повергаю Ирину прямо-таки в шоковое состояние.

— Ты что там встала? Ишь, прям на место любимого администратора.

Точно. Практически ликую я. Змея Ивановна любит зависать над нами именно здесь. Всех отлично видно — и меня тоже, даже если в профиль развернуться. Сделанное открытие поднимет мне настроение — шепнет потихоньку — не все так плохо, поверь. Но это будет позже, а сейчас без восьми минут двенадцать, покупателей в зале мало, на кассах — и того меньше, я вновь мирно общаюсь с Ириной, и вдруг раздается громкий смех — его смех. Так, похоже, одного раза мало. Парень в темной куртке стоит возле стенда с ящиком для пожеланий наших покупателей, стилизованного под почтовый — однажды в него и впрямь бросили письмо (надеюсь, маркетолог все-таки отправила его и оно дошло до адресата), так вот — он стоит в компании охранника и громко хохочет — ты хочешь внимания к своей особе? Хорошо. Я смотрю на тебя. Но вот так сидеть и смотреть я тоже не могу — уже 12, кассы закрываются — остаемся мы вдвоем — две ночнушки. Тут он срывается с места, хватает банку своего пива и подлетает к моей кассе.

— Здравствуйте — официальным тоном говорю я — надо понимать — я еще в шоке после вчерашнего. В моих глазах застыл упрек — что ты натворил? Ладно, мы взрослые люди, я все понимаю, но все же…

— Здравствуйте — слова звучат тепло, он суетится — А можно я вам дам мелочь?

Ах ты, скотина. Ничего мне не нужно.

— Нет — моя голова склонилась над денежным ящиком — дрожащими пальцами я ковыряю сдачу.

— То есть — да пошел ты? — спрашивает он. — Я понял, вы знаете, в интернете… там есть такой прикол…

Я молча смотрю на бесконечно дорогое мне лицо — как ты не понимаешь — я на работе — здесь снимает камера, здесь множество любопытных глаз и ушей, причем не столько покупателей, сколько самих сотрудников, их хлебом не корми, дай посудачить только — я не могу у них на глазах позволить себе лишнего, не могу, пойми ты наконец. Он видимо, толкует по-своему — как сквозь пелену — я ведь не отошла еще от вчерашнего — слышу его голос:

— Да пошел ты, так? — расширенные глаза умоляюще смотрят на меня.

Никто и никуда не хотел тебя посылать, милый мальчик, но я молчу, он стоит, пауза зловеще зависла над нами — а кассы только две — Иринина и моя, и вот справа подходит народ, я должна работать, чтобы не случилось, я должна. И тут происходит ужасное — не говоря ни слова в ответ, я делаю вымученный жест левой рукой — отстраняясь, отодвигая того, кто мне по-настоящему дорог, чтобы обслуживать ничего не значащих для меня людей. Он хватает свою банку и идет на выход — я едва успеваю посмотреть ему вслед — он не повернулся, даже не взглянул на меня. О, черт, как все вышло — казню я себя. Ведь он опомнился, прибежал, юлил здесь, пытался заговорить… А ты, ты как неприступная крепость — подойти нельзя. Мне нужно поговорить с ним, только не в магазине, разумеется, только не здесь…