Я поступила в университет (сборник)

Виктория Габриелян, 2018

Герои рассказов Виктории Габриелян – поколение «детей шестидесятников». Им довелось пережить и «застой» позднесоветского периода, и распад СССР, и «парад суверенитетов», и военные конфликты, и эмиграцию. О перипетиях их непростых судеб, зачастую трагических, а подчас смешных, автор пишет с живым сочувствием и симпатией. «Мы родились в СССР слепыми и доверчивыми, как котята. Политбюро позвало нас ласково и требовательно: «кис-кис», предрешая нашу судьбу, не давая выбора, и мы побежали к кормушке. Конечно, не все были ручными, многие сгинули в жерновах перестроек, перезагрузок, разборок, в объявленных и необъявленных войнах. Их имена не высечены в камне, о них, в основном, не помнят. А потом нам, подросшим и осмелевшим, сказали: «Брысь отсюда! Живите, как хотите». Тогда мы повернулись лицом к миру: огромному, непредсказуемому, неведомому, но страшно интересному. И этот мир прищурился, разглядывая нас, и поманил загадочно: «Мяу… крошки… Идите к нам…». Эта книга о самых обыкновенных людях, чьи жизни не изменили ни политику, ни экономику ни одной страны. Их идеи не стали революционными. Побывав в жерновах трех эпох, они выжили и даже счастливы».

© Габриелян В. 2018

Я поступила в университет!

Счастью нет предела!

У списков поступивших, напечатанных на белых листах бумаги и прикрепленных с обратной стороны стеклянных дверей главного корпуса, что на улице Мравяна, собрались вчерашние абитуриенты. Я пробилась сквозь толпу и, поводив пальцем по колонкам, увидела запись напротив своей фамилии: «Зачислить на очное обучение по специальности"биология"».

Это вам не просто сообщение по почте получить: вы приняты. Это надо было сколько ночей не спать, переживать, хватит ли набранных баллов на экзаменах плюс балл аттестата, когда конкуренция выше крыши: даже на биофак — три абитуриента на место.

Родители гордятся, принимают поздравления.

Я поступила! Мне хотелось кричать об этом, бегать вокруг огромных корпусов ереванского университета и обнимать каждого встречного. Жизнь мне теперь представлялась чередой сплошных удовольствий: новые друзья, аудитории вместо школьных классов, профессора вместо школьных учителей, а главное — взрослая жизнь, когда уже все можно, поскольку обещание родителям выполнено — поступила в университет. Теперь их очередь выполнять обещанное: купить (ах, какое неправильное слово, совсем не вписывается в ту эпоху — достать) модное пальто и югославские сапоги гармошкой. Теперь можно носить мамины туфли на лекции хоть каждый день, а не только украдкой по выходным в кино. Можно, например, познакомиться со старшекурсником и бегать на свидания, я уже взрослая, почему бы нет? И спрашивать разрешения у родителей уже не надо и возвращаться домой позже десяти — можно. Какое счастье — я выросла! Как пережить еще десять дней до первого сентября? Надеть специально пошитое у маминой портнихи платье к этому дню — голубое, с летящей юбкой «солнце-клеш», едва прикрывающее колени. Но разве в Ереване можно что-нибудь наглухо прикрыть? Платье Мерилин Монро совсем не годится для ереванской погоды. Порывы ветра кружат меня, кружат юбку, то прижимают ее плотно к ногам, то закручивают вокруг оси, то надувают парусом. Хорошо, что мама догадалась заказать и подъюбник того же цвета, а то бы сверкала я голыми ногами и хлопчатобумажным бельем — шелковое и кружевное еще практически недоступно. Мама привезла комплект из Риги «на выход». Но когда случится этот выход? У меня каждый день — «выход», но если слушать маму, то шанс надеть это распрекрасное белое неглиже наступит только в день свадьбы. А я не могу ждать. Я ворую косметику из маминой сумки и импортные колготки из комода. Я еще не понимаю, что в семнадцать лет девушка красива просто так. Молодость, невинность, естественность, даже глупость — вот красота! Я наношу на пухлые, еще детские щеки румяна широкой полосой от висков к крыльям носа, я крашу веки в синий или зеленый цвет, я навожу черные стрелки и обильно терзаю тушью и так длинные ресницы. Мне нравится, как я выгляжу. Взрослая, уверенная в себе. И я надеюсь, что никто не слышит, как часто бьется мое сердце, никто не видит, как дрожат у меня колени, когда я захожу первого сентября через тяжелые двери в три человеческих роста в фойе помпезного здания с колоннами — биологический факультет, который станет мне другом, возлюбленным, учителем на долгие или короткие двенадцать лет.

В фойе — толпа. Я нащупываю взглядом несколько знакомых лиц, мы встретились на вступительных экзаменах. Бросаюсь к ним, как к самым близким родственникам. «Неужели у меня тоже такой испуганный и растерянный вид? — думаю я, разглядывая девушек в новых, нарядных платьях и редких юношей (биофак — девичье царство) в костюмах с выпускного. — Нет-нет, я выгляжу уверенно! Прочь страхи!» Какие-то сплетни, обсуждения, разоблачения просачиваются сквозь радостные возгласы узнавания: «Как здорово! И ты поступила!». С ехидными улыбочками группа супермодно одетых девушек едва удостаивает меня взглядом. Они возвращаются к прерванному разговору: у того папа цеховик, а у той — мама завкафедрой. Но это ни капельки не важно сейчас — я тоже, как и эти надменные девушки, поступила! Это потом станет важно, когда грянет защита дипломов, государственные экзамены, распределение, а место в аспирантуре всего-навсего одно. Некоторые студентки уже устроены: удачно вышли замуж. Не хватает только диплома к приданому.

А я тоже не прочь замуж выскочить. Почему бы и нет? Так надоела опека родителей! Так свободы хочется! И вот он, первый шаг на пути к самостоятельной жизни — университет. Жаль только, что мало студентов мужского пола, но не беда: с одного бока юридический, с другого — востоковедение — исключительно мужские факультеты, так что принц найдется, я же девушка красивая и, как оказалось, умная — поступила же.

Замдекана Бурастан Артемовна спускается к нам из деканата на втором этаже. Единственное лицо из администрации и преподавательского состава, которое я узнаю. Пока. Ее легкое платье прилипает к ногам синтетика или просто жарко. Первое сентября в Ереване — все еще летний день. Она машет нам всем руками, показывает жестами — нас не перекричать, — что нужно подниматься по лестнице на третий этаж. Мы двигаемся.

Лестницы на биофаке просторные, с белыми каменными ступенями, широкими деревянными перилами. На белых стенах на протяжении всех пролетов портреты местных выдающихся ученых со всеми регалиями и званиями. Это потом портреты уберут, вспомнят, что все они — коммунисты, а на стенах будут висеть страшные фотографии жертв сумгаитского и бакинского погромов. Но это потом. А пока из открытых окон доносится уличный шум, шелест листьев: между биофаком и центральным корпусом — скверик со скамейками и пулпулаком^[1] — место свиданий.

Мы заходим в большую аудиторию номер 303. Огромные полукруглые окна от пола до потолка, амфитеатр скамей, взрастивших не одно поколение биологов, невысокая сцена, трибуна. Огромная, поцарапанная мелом учебная доска во всю стену. Над доской — «Добро пожаловать»: комитет комсомола подготовился к встрече первокурсников. На сцене за столами в несколько рядов — преподавательский состав. Большинство мужчины.

В аудитории — весь факультет. Кто со старших курсов — позади, чем старше, тем дальше. Три ряда первых парт оставлены для ста новичков. Старшекурсницы еле удостаивают нас взглядом. Старшекурсники — наоборот — разглядывают, оценивают пополнение. Красивы ли девушки или так себе, можно не напрягаться.

В партах, на скамьях выдавлены, вытесаны, вырезаны «на века» надписи на трех языках: армянская вязь переплетается с русскими и английскими словами. И латынь. Биофак же — куда без латыни. Я кладу свою сумочку в парту и замечаю сначала кучу огромных восклицательных знаков — кто-то писал в порыве чувств, а потом и саму надпись: «Lennon Forever!» Ну да, Джон Леннон погиб. А Виктор Цой пока жив. Наверное, учится в школе. Армянскую надпись «Цахик» (цветок) — имя девушки, скорей всего, пересекает русско-английская «Good bye, Америка!». Бутусов и «Машина времени» — наше всё. «Гуд бай, Америка, где я не буду никогда». Я, конечно, еще не знаю, что буду жить в Америке. А пока моя сумочка лежит в этой парте.

Гул стоит в зале такой, что не слышно декана, он взял слово. Поздравляет нас. Бурастан Артемовна привстала — все замолкли, даже старшекурсники под потолком. А на потолке — три огромные хрустальные люстры, несмотря на светлое сентябрьское утро, сверкают огнями. Мы еле помещаемся на длинных скамьях. С одной стороны — Арина, с другой — Нана, мы познакомились, сдавая вступительные экзамены. Я счастлива, что мы все поступили! Мы сжимаем друг другу руки, еще не зная, что много лет будем рядом «в горе и радости, в здоровье и болезни, пока смерть не разлучит нас». С одной уже разлучила.

Я волнуюсь, сейчас меня вызовут для вручения студенческого билета. Почему-то на мгновенье я перестаю слышать то, что происходит в зале, глаза затуманиваются, картинка расплывается, вижу себя как бы со стороны: со мной такое бывает в минуты сильных переживаний. На автопилоте я иду к сцене, получаю свой билет. Декан пожимает руку, улыбается и добавляет несколько теплых слов помимо протокола: «Очень рад!» Я знаю, почему: мы с его сыном школьные друзья. Но поступать декан мне не помогал. Знал, что сама справлюсь.

Зато несколько секунд задержки на сцене дали другим возможность меня лучше разглядеть. Один из них — третьекурсник Миша. И в этом моем «размытом» состоянии мы случайно встречаемся глазами. Укол в сердце, всё, как в замедленной съемке, отпечатывается в памяти на десятилетия. «Симпатичная», — думает он. «Симпатичный!» — думаю я и прихожу в себя.

Миша и я еще не знаем, что любовь и смерть свяжут нас навсегда. И нет в этих словах никакого пафоса. Любовь, потому что мы молоды, горячи, мы интересны друг другу, нам хорошо и весело вдвоем, у нас планы на сто лет вперед, у нас маленькая дочка, карьера, совместные эксперименты и диссертация… А смерть, потому что всё в один миг оборвется, и Миша уйдет навсегда. В обычную жаркую августовскую ночь уйдет, громко хлопнув дверью, ни с кем не попрощавшись. Навсегда. Безвозвратно, повергнув всех в шок. Он умер, как жил. Торопясь все узнать, не считаясь с правилами, не прогибаясь и не уступая ни пяди своей свободы.

Подруги и друзья, окружающие сейчас Мишу на скамьях аудитории номер 303, не подозревают, что в такой же сентябрьский солнечный день они все придут его хоронить, не веря в происходящее. Первая в жизни потеря — такая горькая, такая невосполнимая! И преподаватели, которые сейчас на сцене, тоже придут. Тоже не веря в происходящее. Только-только похоронили отца Миши — большого друга биофака, доктора наук, известного ученого, а теперь хоронят сына. Не верится, не верится!

А какой они красивой парой были — наши студенты, аспиранты, надежда армянской науки, — это о нас с Мишей. Водители на проспекте Комитаса нетерпеливо сигналят, две милицейские машины перегородили проспект, стражи порядка свистят, направляют нетерпеливых в объезд, другие выходят из машин посмотреть: что происходит? Сына Демирчяна — главы Армении (дай бог ему здоровья!) хоронят? Нет, отвечают им. Просто парень был хороший. Жил на этой улице, учился вон в той школе, дружил с этими ребятами, которые сейчас несут его гроб по широкой улице на руках, не позволив поставить на катафалк. И на кладбище старом, древнем, как мир, где стоят тяжелые и мрачные, как саркофаги, надгробья, руками закопают, откинут в сторону предложенные лопаты и каждый кусок земли смочат слезами.

Но этого я еще ничего не знаю! Я счастлива! Напеваю про себя навязчивый мотив «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Что там с трибуны вещают про то, что мы станем педагогами? Какая школа? Мы пришли сюда, чтобы стать Нобелевскими лауреатами за открытие спасительного средства от рака, например, или эликсира бессмертия, или бесконечного роста полезных растений, чтоб победить голод на всей земле, или изобретение универсального лекарства от СПИДа! Ах да! СПИДа еще нет.

Мы смеемся, уже не слушаем никого на сцене, крутим головами по сторонам, мы осмелели, разглядываем старшекурсников. Те нам подмигивают. Мы уже свои. Как мы счастливы! Мы поступили! И вот, вот она — взрослая жизнь!

Мы верим, что нас ждет безоблачное будущее, никто еще не знает, что через несколько лет мы начнем войну, развалим страну, многие из нас взлетят на вершины мира и больно с них упадут и погибнут.

Что жить мы будем в разных странах и даже на разных континентах. Что выцарапанная наивная надпись в парте «Гуд бай, Америка, где я не буду никогда» будет вызывать только легкую улыбку — мы будем везде. В том числе на концерте Бутусова в Америке. Что никто не станет Нобелевским лауреатом, зато окажется, что ереванский биофак выпускает кого угодно, только не биологов, потому что надо будет выживать, а наука в новых независимых странах на десятилетия сделается никому не нужна. И мы станем ювелирами, бизнесменами, артистами, писателями, страховыми агентами и агентами по недвижимости, переводчиками, дипломатами, телевизионщиками, продюсерами и журналистами. А еще учителями. Школа многих из нас спасет от голода в девяностые.

Я еще не знаю, что вся наша семья эмигрирует из Армении. И только двадцативосьмилетний Миша навсегда останется там, на старом кладбище в деревне Арынч, что за жилым массивом Аван. Там все еще стоят древние хачкары, а пыльные серые могилы покрыты замшелыми базальтовыми камнями — вечными, как армянское горе.

Звенит звонок на нашу первую лекцию. Мы чинно спускаемся по лестнице. Я иду осторожно, боюсь поскользнуться на высоких каблуках. Мы же на лекции одеваемся как в театр — все самое лучшее, мы понятия пока не имеем ни о минимализме, ни о стиле «гранж», по большому счету — ни о каких пока стилях. В пору всеобщего дефицита мы хвастаемся тем, что достали из-под полы.

Но мы добры и счастливы. Мы больше не абитуриенты, значит, не конкуренты, мы — вчерашние дети — поступили в университет. И впереди еще много-много университетов, которые готовит нам жизнь.

Примечания

1

Пулпулак — фонтанчик с питьевой водой.