Ограниченная территория

Вероника Трифонова, 2021

«Завтра уже три месяца, как снова и снова мне приходится просыпаться в этом аду. Нет, я не отмечаю каждый свой день пребывания здесь какими-нибудь пометками на стене, или чем-то похожим. Все проще – тут каждый день сообщают дату…» Слова женщины, оказавшейся взаперти в неведомом месте, полны безнадежного смирения. Кто же она, и где оказалась? А главное – как это произошло? Вот уже несколько лет Екатерина Бирюченко работает научным сотрудником в лаборатории столичного НИИ вместе с мужем Антоном. Но однажды в их отделе начинают происходить странные вещи: неожиданно, да ещё жестоким способом, совершает самоубийство сотрудник. А спустя месяц не менее жутко убивает себя работница склада. Что могло послужить причиной ужасных трагедий? И каким образом связаны с данным делом лучшие друзья Кати и Антона, поступившие к ним на работу в качестве инженеров? Две истории связаны в одну. События двух времён соединяются между собой в мрачной, жестокой картине, мастер которой – истинный злой гений.

Часть 1

Глава 1

Я открываю глаза. Вокруг одна чёртова темнота, в которой полыхают красные круги — мутное следствие воспалённых век.

Значит, ещё нет семи. Надо же — я проснулась ночью всего раз за две недели. Раньше такое случалось чаще.

Ничего не видно. Но невелика беда — к своему сожалению я и так могу рассказать, не боясь ошибиться, где и что находится в этом проклятом месте. С удовольствием бы вышвырнула эту информацию куда подальше из головы, но, к большому сожалению, сомневаюсь, что это мне когда-то удастся.

Завтра уже три месяца, как мне снова и снова приходится просыпаться в этом аду. Нет, я не отмечаю каждый свой день пребывания здесь какими-нибудь пометками на стене или чем-то похожим. Всё проще — тут каждый день сообщают дату.

Завтра наступит мой очередной маленький юбилей.

Боль в груди страшная: будто ремень, перетянув рёбра, сдавил их так, что они поломались и вонзились острыми осколками внутрь. Но в следующий миг я поняла, что это остановилось моё дыхание — я не могу выдохнуть. Сделав над собой усилие, с трудом выпускаю воздух из лёгких. Больно так, будто по дыхательным путям прокатился раскалённый огонь.

Пожалуй, выдох получился слишком стремительным — грудная клетка ещё не оправилась до конца после всего. Мысленно ругая себя, я с куда большей осторожностью, по каплям, делаю вдох и вдруг слышу хриплый стон.

Неужели снова…

Сердце успевает подскочить к самому горлу прежде, чем осознаю, что хрип издаю я.

Тут сон окончательно покидает меня, сменяясь на ставшие уже обыденными чувства сожаления и глухого отчаяния, к которым в последний месяц начало примешиваться мрачное равнодушие. Последнее стало моей защитой и проклятьем одновременно. Если оставлять чувства обострёнными, то так здесь сойдёшь с ума. А если превратиться в безразличное дерево — быстро сдашься.

Постепенно ко мне возвращаются и привычные ощущения. Их много во всём теле, и их нельзя назвать приятными, но самых невыносимых — два. Первое — это режущая боль в правом локтевом сгибе,я потеряла счёт тому, сколько раз мне протыкали иглами вены, пуская туда различную гадость. Хотя мучениям подвергали обе мои руки, правая страдала в два раза чаще и поэтому ныла постоянно. Днём я просто переставала обращать на это внимание, но утром, вместе с перезагрузкой сознания, тянущее жжение вновь обострялось.

Второе — отвратительный привкус во рту, напоминающий горелый пластик с углём, который не убирает никакое проглатывание слюны.

Горечь, отдающую даже в нос, вызывающую тошноту, прогоняет лишь тщательная чистка зубов. Ещё при этом, конечно, нужно суметь дойти до раковины — когда каждый шаг рискуешь грохнуться в обморок от головокружения, а держаться не за что, задача становится затруднительной.

Однако я всегда с ней справляюсь. Не хочу доставлять удовольствие тому, кто за мной наблюдает.

Включается свет. Я рефлекторно зажмуриваю глаза, но те уже привыкли к такому, так что через мгновение я снова вижу примитивную обстановку ненавистной комнаты.

Везде ослепляющий белизной свет. Белое здесь всё — пол, стены, потолок, дверь напротив, постельное бельё на пластиковой больничной кровати. Слева — тумбочка без ящиков с установленным на ней монитором. Экран был сейчас выключен, и его тёмное пятно разительно контрастировало с окружающей обстановкой, хоть и органично в неё вписывалось. Рядом бесхозно змеились провода.

Ещё дальше, за тумбочкой, стоял прикрученный к стене пустой штатив.

Вспомнив недавно пережитый курс капельниц, я вздрогнула и посмотрела направо, в сторону «санитарного угла». Тот представлял собой отгороженный покрытыми кафелем стенами закуток, где почти вплотную друг к другу располагались унитаз, раковина и душевая с не закрывающейся дверцей — всё из нержавеющей стали. Туда вёл ничем не загороженный дверной проём. В первые дни пребывания здесь я считала это место единственным, где можно спрятаться от постоянного наблюдения. Но позже оказалось, что даже напротив проёма установлена камера.

«Я уважаю чужие интимные процедуры. Но также я должен видеть состояние каждого. Оно может измениться в любой момент. И если это случится во время мытья в душе, я обязан это увидеть, чтобы вовремя оказать помощь».

Из уст этого ублюдка слово «помощь» звучало особенно иронично.

«Как будто ты поймал нас всех, потому что в чём-то помочь решил, тварь».

Прогнав из головы ненавистный спокойный голос и вместе с ним — приступ злости, возникший при воспоминании, я села на кровати и машинально уставилась на прямоугольный циферблат над дверью. Сейчас на нём высвечивалась дата — 21 октября. Ниже стояло время — 7:02.

Чуть выше табло сверкал глазок встроенной в стену центральной камеры.

Если бы я могла разбить эту дрянь — давно было уже сделала это. Вот только мне нечем. Из личных вещей у меня есть только головка зубной щетки без ручки, паста, мыло, шампунь, гель для душа и полотенце — и ничего из этого не годится для осуществления данной затеи. Бутылки были не слишком тяжёлыми, да и заполненными всегда только наполовину, а их горлышко, чёрт побери, было слишком широким, чтобы пустить в камеру струю содержимого. Тюбики с зубной пастой каждый раз были очень маленькими. А учитывая расположение камеры, не мог быть полезным и трюк с накидыванием вещей.

До моих ушей донёсся знакомый хлопок. Посмотрев на пол рядом с дверью, я машинально отметила, что завтрак уже принесли. Каждое утро, в течение первых пяти минут восьмого, в нижней части двери открывается небольшое окошко, в которое въезжает автоматически управляемая платформа с едой. Оказавшись внутри комнаты, она делает резкий наклон, тем самым сбрасывая содержимоё на пол, и втягивается обратно. По той же схеме выдаются обед и ужин — в начале второго часа дня и в начале седьмого часа вечера. Я засекала время её движения. Ровно семь секунд — именно столько требуется, чтобы доставить в палату еду.

Если, конечно, у тебя нет показаний для парентерального питания. У меня бывало и такое.

Я мельком бросаю взгляд на пищу и бегло оцениваю продукты. Плотно закрытый контейнер с плотным квадратом омлета, целлофановый пакет, через который проглядывается бутерброд: кусок чёрного хлеба с намазанным на него сыром или маслом. Неподалёку от этого валятся пластиковая банка с крепко закрученной крышкой, внутри которой переливается напиток. Цвет у него тёмно-жёлтый или светло-коричневый — зависит от того, как посмотреть. Больше всего эта банка смахивала на ту, в которой приносят анализы. Когда я только попала сюда, то всерьёз подумала, что он заставляет меня принимать чью-то мочу — что это его ещё одна форма издевательства. На самом деле же это оказывался чай или яблочный сок. Учитывая два фактора — небрежность подачи еды и то, как этот гад заботится о собственной безопасности, — вся провизия доставлялась плотно закрытой, а в качестве упаковочного материала служили пластик, целлофан либо бумага.

Я снова поморщилась — вкус жжёной пластмассы во рту никуда не исчез. Пожалуй, сейчас мне есть точно не хочется — да и продукты не станут вкуснее, если смешать их с едкой золой.

Кое-как я добралась до раковины и выполнила все необходимые гигиенические процедуры. Отвратительный привкус стал слабее, но тошнота ещё не прекратилась. Я уперлась руками в металлические края раковины и сделала пару глубоких вдохов. Отлично, уже лучше. Остальная слабость пройдёт только к обеду, — это уж я знаю на практике.

Подняв дрожащую руку, я убрала с мокрого лба прядь прилипших к нему чёрных волос и почувствовала, как локоть вновь отозвался мучительной болью. Включив холодную воду, сунула его под кран и держала примерно минуту. Под водой цепь огромных сине-фиолетовых с красным синяков, слившаяся в одно чернильное месиво, выглядит причудливым сине-красным узором. Считая про себя секунды, я воображала, что с каждой пройденной секундой кошмарные следы издевательств становятся всё бледнее, стекая в прозрачную воду вместе с моими слезами.

Ещё раз прополоскав рот, я зачерпнула в ладони холодную воду и плеснула себе на лицо. От того, что мои руки тряслись, я немного не рассчитала, и большая часть брызг попала прямо на белую футболку. Посередине моей груди образовалось мокрое пятно.

Выругавшись, я закрыла краны и пошла обратно к кровати. Голова шла кругом, а запах жжения, казалось, теперь перебрался в мой нос, сливаясь с ещё более худшим — запахом обработанной хлоркой медицинской палаты, образуя единый аромат сущего ада.

Путь до постели казался вечностью. Добравшись, наконец, до неё, я тут же упала и закрыла глаза, чувствуя, как в ушах стучит кровь. Мне нужно успокоиться и ещё немного поспать. Только так я смогу нормально позавтракать.

Странно, но перед тем, как заснуть, я слышу голос папы.

«Катюшка! А ну-ка слезь с трактора, упадёшь к чёртовой матери!»

Кажется, тогда мне было года четыре.

Вдруг, неожиданно для самой себя, я хихикнула — то ли наяву, то ли уже во сне.

«Нет, папа. На самом деле ты употребил тогда менее приличное выражение».

Глава 2

— Папа, у меня всё отлично. И у Антона тоже. Я передам ему твоё приглашение, но не знаю пока, сможем ли мы приехать на выходные.

— Катюха, опять что ли работы много? Да перестань! Хватит перерабатывать. В субботу и воскресенье без вас точно найдётся, кому мыть пробирки, ха-ха-ха!

Вздохнув, я в очередной раз перехватила рукой запотевшую трубку служебного телефона и глянула направо в окно, где половину обзора закрывал проступающий угол стены здания. Конечно, я могла бы в очередной раз напомнить папе, что в лаборатории нормальной и патологической физиологии человека, где я работаю в должности ведущего научного сотрудника, почти везде используют несколько иное оборудование, но в этом не было смысла — всё это он прекрасно знает. Просто каждый раз шутить надо мной доставляет ему особенное удовольствие. Хотя здесь может так же играть роль менталитет обычного жителя маленького городка Красногорска, большую часть жизни работающего агрономом в колхозе соседней деревни Поздняково. Жизнь такого обычного труженика и рабочего, как мой отец Семён Ляпунов, как правило, проста и безгранично далека от понимания тонких проблем всего выходящего за рамки самоотверженного и добросовестного труда во благо производства урожая и собственного заработка. «Нормальная работа» и «что-то там вы себе придумали» — вот разграничительная черта всех профессий для моего отца.

— И пробирки, пап, и электрокардиографы. Но ты только не обижайся, если не выйдет. Понимаешь, мы с Антоном в эти выходные решили…

— Ой, ой, ой, Катюха, всё. Не говори мне такое личное, вы ж супруги. Одно скажу — надеюсь, в ваших планах может быть найдётся время навестить стаааарого дядю Семёна…

— Пап, ну это уже шантаж. Мы были у тебя в прошлые выходные. Понимаю, у вас с… Устиньей важное… ммм… открытие, и я вас поздравляю. Спасибо, что пригласили, но извини, пап, мы с Антоном запланировали этот поход ещё два месяца назад, специально выбрали время — знаешь, как это было сложно. Папа, ты только не обижайся! Мы обязательно приедем. Быть может, в следующую субботу.

В трубку донёсся тяжёлый стон.

— Аааа… ты уже всё называешь открытием. Я никогда не привыкну к твоим словам, доча.

— Папа, я одиннадцать лет в НИИ работаю, плюс три года аспирантуры. Ты мог бы.

— Ой, Катюха, не умничай. Умная, как обычно. Ладно… Кстати, эти оболтусы случайно едут не с вами?

— Ты про Марго и Тима? Да, скорей всего.

— Ясно. Так если они передумают, то, может, придут к нам? Они почти члены нашей семьи.

— Вряд ли передумают, папа.

— Н-да, жалко. Ну Лёвка и Тихон с семьёй точно будут.

— Вот как? Мило. А кстати, дядя Лёва уже отдал тебе газонокосилку? — спросила я и тихонько хихикнула. Мой папа и его коллега, главный инженер колхоза Лев Вердин, всегда были закадычными друзьями, периодически берущими друг у друга в долг всё, что только придумают. Если они и ругались, то как раз из-за того, что один долго не отдавал другому очередную «взятую напрокат» вещь. Папа всегда утверждал, что виноват в основном был дядя Лёва, но я-то не раз слышала, как сам он дома периодически бурчал на хозяина, просящего свои вещи назад. «И зачем Лёвке так срочно микроволновка? Сам-то через неделю в Москву на два дня сматывается, нет бы, мне оставил, дома всё греть куда проще. Да, нашу я сам сломал. Ну и что? Куплю потом. Нет, с ним в Москву не поеду. К нам завезут скоро, подождём. Через пару месяцев — да это нормально! Может, Лёвка и снова про свою забудет!»

Но, не считая этого, приятелями они былине разлей вода. Сам дядя Лёва жил также в Красногорске, недалеко от нас, а его старший сын Тимофей с детства и по сей день является нашим с Антоном лучшим другом. Младший, Тихон, проживает в том же Поздняково вместе с женой и трехлетним сынишкой.

— Катюха, это наш с Устиньей план! Я-то давно догадываюсь, что Лёвка газонокосилку сломал. И теперь точно никуда не денется — подарит её нам на праздник, ха-ха-ха!

— Пап, Устинья бы до такого не додумалась. План точно был только твоим.

— Эх, раскусила, доча! Ладно, признаю. Ну что же, хоть ты и пытаешься удрать, но мы всё равно ждём и тебя, и Антона.

— Папа…

— Катюха, Ленок у тебя? Она говорила, к тебе сегодня зайдёт. Передавай ей привет. И бери с неё пример. Лена не отказывается ехать ко мне. Вот кому достанется больше всего наследства!

— Ну… — я начала было шуточно возмущаться, но отец, захохотав, уже отключился.

Я, закатив глаза, положила трубку на рычаг. Прикрыв глаза на пару секунд, я вновь их открыла, а затем пошевелила мышкой компьютера. Экран тут же загорелся, и на нём возникло письмо — то самое, которое я дописывала перед самым звонком отца. И почему, чёрт возьми, мой мобильный час назад ни с того ни с сего сломался? Из-за этого я в начале разговора с папашей ещё с минуту выслушивала возмущения на тему «Катя, ты ещё и скрываешься от меня!» Уверена, он звонил ещё и моему мужу. Или звонит прямо сейчас.

И кстати, надо будет заехать сегодня в ремонт…

Я вновь подняла глаза на экран. Следующие полчаса я потратила на комбинацию результатов, полученных при выполненном нашей командой исследовании. «Фенотипическое разнообразие кардиомиоцитов» — так оно называлось. Задача состояла в том, чтобы выявить среди нормальных фенотипов патологические, соотнести их с таблицей соответствующих заболеваний сердца и совместно с генетиками и клиническими фармакологами разработать планы дальнейших исследований и схемы проведения лечебно-профилактической работы в рамках указанных патологий. На основании этого нужно будет обозначить подопытную группу — те патологические фенотипы и связанные с ними заболевания, с которыми будут проводиться эксперименты с помощью недавно разработанных фармакологических препаратов, то естьпроверять их эффективность в лечении заболеваний. Это мы будем проводить вместе с ещё одной лабораторией нашего отдела физиологии и биохимии — собственно лабораторией биохимического анализа, уполномоченной в проведении исследований в области клинической и экспериментальной фармакологии. Данная функция появилась у них шесть лет назад после того, как директор НИИ патологии человека открыл собственную фармакологическую компанию, а заодно клинику. Разумеется, наш институт сразу же превратился в основную базу проведения исследований и клинических испытаний, а пациенты больницы — в первых испытуемых-добровольцев.

Когда я сверялась с надписями под изображениями микропрепаратов, в дверь постучали.

— Войдите, — сказала я вполголоса, не отрываясь от снимков.

— Ещё раз привет. Ты занята? Я не вовремя? — раздался знакомый женский голос.

Повернувшись на звук, я увидела свою сестру Лену, наполовину зашедшую в кабинет. Держась за ручку двери, она так и не решалась затащить своё сбитое тело целиком в помещение.

— Да заходи, — махнув рукой, я повернулась к экрану и спешно нажала на значок сохранения текста.

Моя сестра, открыв-таки дверь, обошла стоявший слева возле неё чёрный кожаный диван и, прикрыв створку, ненадолго задержала свой взгляд на длинном деревянном шкафе-горке у противоположной от моего места стены. Если что и могло её там заинтересовать, то явно не ряды разноцветных папок и скоросшивателей, а копия картины Станислава Жуковского «Интерьер комнаты» — уютной комнатки с окном, которая до ностальгии сильно походила на внутреннюю обстановку нашего дома в деревне.

Надо же — вспомнила о фармакологии, и Ленка тут как тут. Моя старшая сестра как раз трудится провизором в вышеупомянутой фармакологической компании с названием «Филин» — в честь фамилии основателя, Павла Филина. Их здание, как и здание больницы, расположено рядом с корпусами НИИ, но, несмотря на близкое соседство, на работе мы с Леной видимся нечасто. И сегодня был один из тех редких дней, когда она пришла навестить наш отдел в связи со служебными делами.

— Ну и как фармацевтический анализ? — поинтересовалась я.

— Нормально. Все лекарственные средства, поступившие к нам в понедельник, мы оценили по необходимым параметрам.

— Это хорошо. Значит, ты на сегодня свободна?

Лена кивнула, подошла к моему столу и уселась на кресло напротив стола, предназначенное для посетителей. Затем схватила с края стола синюю кружку с недопитым мною утром кофе и сделала большой глоток. Выругавшись, что напиток ожидаемо холодный, она вернула кружку на прежнее место и принялась поправлять белый халат, надетый поверх чёрного трикотажного платья.

Внешне мы с сестрой очень похожи. Только то, что она старше меня на двенадцать лет (в этом году ей исполнилось сорок восемь, а мне — тридцать шесть) и обладает более объёмной фигурой (что, впрочем, ей идёт), может помочь сейчас нас различить. Ещё у нас разные прически: волосы Лены сейчас по длине достигают углов лопаток, а мои после недавней стрижки буквально на два сантиметра ниже мочек ушей. Но если взять её фото примерно пятнадцати-двадцатилетней давности, то даже наши родные затруднятся так сразу сказать, какую именно дочь Семёна Ляпунова они видят на снимке. У нас обеих высокий рост (метр восемьдесят — у меня и на сантиметр ниже — у сестры), прямые чёрные волосы, пухлые щёки и большие карие глаза. «У тебя взгляд милого плюшевого мишки», — так любит говорить Антон. Цвет волос и глаз достались нам от отца, а рост и выразительные черты лица («изящные, словно кукольные», — говорили наши родственники) — от мамы. Помимо сестры, у меня ещё есть два старших брата.

— Лена, папа сегодня звонил. Приглашал меня с Антоном на «очень важное событие».

— А, — сестра хитро прищурилась, но, видимо, распознав в моём голосе презрение, тут же сменила выражение лица на сочувственное. — Ты всё-таки отказалась приехать?

— Знаю я, что за событие, — я закатила глаза. — Папа объявляет всей семье про свои новые отношения с женщиной из деревни Поздняково. Речкина Устинья. Сорок шесть лет. Воспитательница в детском саду и мать семнадцатилетнего подростка Савелия от первого брака.

— Они уже год как встречаются, — осторожно пояснила Лена. — Это и так не было секретом. Просто сейчас папа хочет рассказать об этом открыто.

— Очередной повод закатить торжество, всё в стиле нашего папы, — хмыкнула я. — Не будет ничего страшного, если я и мой муж его пропустим.

Лена, слишком уж понимающе посмотрев на меня, отвернулась и выдержала длинную паузу. Затем, наконец, сказала:

— Катя… мне кажется… ты до сих пор не можешь смириться с тем, что папа нашёл кого-то… после смерти мамы.

— Неправда, — я, стараясь говорить беспристрастно (уж это мне в случае чего всегда удавалось), покачала головой. — Мамы нет уже семь лет. Папа имеет право быть счастливым. Жизнь продолжается. И мы с Антоном правда не можем приехать.

— Оставь свою нейтральную рациональность, — отмахнулась сестра. — Ты постоянно её включаешь. Стараешься мыслить логично, в итоге разумом думаешь одно, а сердцем — другое.

— Иногда отбрасывать эмоции необходимо. Иначе ты не увидишь важные пути решения, — парировала я.

— Ладно, Катя. Не буду пытаться тебя проломить. Только скажу — во втором браке нет ничего… предосудительного. Бывает ведь так, что первый супруг… умирает. Ну или не буквально, а в плане чувств.

— Это ты про свою ситуацию? — уточнила я. Со своим первым мужем, электриком Иваном Илаевым сестра развелась десять лет назад. Итогом совместного проживания длиною в пятнадцать лет для Лены стали двое детей — сын Егор и дочь Лиза, двухкомнатная квартира и фамилия, оставленная на всю дальнейшую жизнь.

— Да хоть бы и про свою. У нас с Ваней такая любовь была! Ты маленькая тогда была, не помнишь. А потом что? Всё. Чувства ушли, остались одни упреки и претензии. Да ещё он и налево стал бегать, а не пытаться что-то решать. И вот. Олежку-то я спустя всего два года встретила. Ну это ты помнишь…

— Ага.

— Полюбила. Теперь и Ева у меня есть благодаря этому, уже в школу вот осенью пойдёт. Так что…

— Лена, просто твой Ваня был, уж прости, полный козёл. От него бы любая ушла. Это даже не обсуждается. А насчёт присутствия на отцовском празднике я своего решения не меняю. Кстати, радуйся, — ты поедешь, вот папа тебе и больше наследства оставит. Не смотри на меня так, это его слова.

Сестра расхохоталась.

— Он так сказал? Ну нет, пожалуй, от газонокосилки я, если что, откажусь.

— А зря! — я засмеялась в ответ.

— Да и ладно. Может быть, Грише или Саше что-то из техники перепадёт. Гриша со своими-то точно едет. А с Сашей пока не говорила.

— Едет. Я у него вчера спрашивала, — ответила я. Григорий — брат-близнец Лены, а Александр — самый первый ребёнок моих родителей, старше двойняшек на полтора года. Наши братья также уже давно обзавелись собственными семьями.

— Ладно, — сестра встала. — Если переменишь своё решение — дай мне знать.

— Уже уходишь?

— Да. Мне надо ещё к Грише заехать. Я обещала ему посидеть с внучкой.

— О, ну тогда конечно. Кстати, если ты к ним отправляешься, — я открыла нижний ящик стола, достала оттуда белый пакет и протянула его Лене. — Передай Жене с Артемом, пожалуйста. Это от нас с Антоном. Для Есени собрали. Хотели им подарить, да всё никак не выходило.

Женей звали мою племянницу, двадцатитрехлетнюю дочь брата Гриши. Артёмом — её мужа, а Есенией — их маленькую дочку, которой на днях исполнилось восемь месяцев.

— Хорошо, Катя. Да, то, что тебя не будет у папы, никто не удивится. Ты ведь вечно занятая, — под мой утвердительный кивок Лена взяла пакет. — Кстати, Женька молодец, что соблюла нашу семейную традицию. Хотя она и отпирается, что имя для дочки ей просто понравилось.

— Может, и совпадение, — ухмыльнулась я. По странным стечениям обстоятельств, многие имена в нашем роду начинались на букву «Е». — Но, — я встала, чтобы обойти стол и обнять сестру на прощание, — уж кто-кто, но ты, Лена, поддержала эту традицию на все сто процентов.

Глава 3

Спустя пару часов я, поднявшись на третий этаж, наконец-то подошла к кабинету, на двери которого висела табличка с именем, знакомым до боли. Тихо поворачивая ручку двери, я чувствую, как сердце радостно сжимается от предвкушения желанной встречи.

И вот он — сидит за рабочим столом, склонившись над чем-то, что, я уверена, является новым увлекательным рабочим проектом. Стол его был расположен рядом с окном, так что муж был лицом к нему и спиной ко мне, так что я видела лишь его спину, плечи и затылок с копной густых тёмно-каштановых волос. Халат он уже снял, оставшись в серых карго и чёрной футболке-поло, что так ему шла. Несмотря на официальность здешнего места работы, строгого дресс-кода в НИИ не было. «Главное, халат и соблюдение стерильности в соответствующих зонах. А так хоть в трусах ходите», — шутливо пересказывал Антон всем подчинённым слова Петра Владимировича Гаврилюка, заведующего отделом. Конечно, и главный, и мой муж немного преувеличивали — в нижнем бельё я за все годы работы здесь никого так и не встретила. Но свободной форме одежды и я, и Антон были искренне рады — как заведующему лабораторией и его заместителю, нам больше, чем остальным сотрудникам, приходилось работать в собственных кабинетах (составление отчетности, комбинация данных и прочие формальности). Собственно, и работы, где бы приходилось полностью облачаться в медицинскую одежду, у нас практически не было. В связи со всем этим отсутствие необходимости соблюдать строгий стиль одежды (который мы оба не особенно любим) было отличным подарком судьбы.

— Привет, — подошла я сзади и обняла его. — Я вижу, кто-то ещё весь в делах? Пора бы уже заканчивать. Конец рабочего дня на носу.

— Сейчас, сейчас, милая, почти закончил, — сказал Антон, не отрывая взгляда от экрана компьютера. Свободную левую ладонь он положил на моё правое предплечье.

— Антимикробные пептиды? — наклонившись, я прочитала название статьи, которую читал муж, и понимающе улыбнулась. — Если открыть больше их видов, то это поможет…

— Создать новые антибиотики, — снова, как и всегда, закончил Антон. — В наши времена антибиотикорезистентности это будет как нельзя кстати. Думаю, в ближайшие три месяца нам стоит начать эту работу совместно с отделом иммунологии.

Закрыв вкладку со статьей, он наконец-то повернулся ко мне. Уже в который раз за двадцать три года, что знаю Антона Бирюченко, я увидела его лицо. Было время, когда оно принадлежало и пятнадцатилетнему мальчишке, звезде школьной футбольной команды и мечтой всех девчонок, в которого я когда-то влюбилась, и молодому аспиранту МГУ, за которого я, выпускница того же вуза и тоже биологического факультета, вышла замуж. Теперь же обладатель этих красивых черт был взрослым мужчиной тридцати восьми лет, сидящим сейчас передо мной. За прошедшие годы Антон обзавёлся несколькими морщинками, самыми заметными были мягкие полукруги вокруг уголков рта и озорные черточки под глазами — я всегда объясняю это следствием того, что мой муж очень весёлый и улыбчивый человек. Что касается волос, то на висках же у него появились седые проблески.

Но в остальном Антон не изменился: всё та же непослушная копна волос, которая укладывается в прическу только благодаря долгим стараниям; густые брови; большие, так напоминающие мои собственные, карие глаза с неугасающим огоньком любопытства и доброго света. Благодаря своему размеру они единственные выбивались из симметричного соответствия его правильных, небольших черт лица: аккуратного носа, выступающих скул и заострённого подбородка. Даже маленькая округлая бородка, которая, огибая губы, превращалась в усы, была идеальным продолжением линий.

— Любимая биофизика вместе с твоим новым увлечением — иммунологией. Кстати, ему исполнилось два года.

— Что ты так улыбаешься? — спросил Антон, но в глазах его уже вспыхнули понимающие искорки, а губы тронула ответная тёплая улыбка.

Поднявшись со стула и оказавшись вровень со мной, муж притянул меня к себе и нежно поцеловал в губы. Я почувствовала приятное щекотание.

— Сейчас пойдём, — он ласково убрал с моего лба упавшую прядь волос.

— Это самая непослушная часть моей прически, — я невольно улыбнулась и хихикнула, ощущая, как по телу прокатилась волна тепла — будто только что вошла под струи горячего душа. — Она всегда падает. Даже когда у меня длинные волосы.

— У тебя замечательные волосы. А эта особенность тебе очень идёт. И напоминает о твоей внутренней ранимости. Иногда ты кажется очень жесткой. Я, конечно, знаю тебя, и то, что ты добрейший человек и никогда никого не обидишь. А если вдруг и обидишь случайно, то сразу раскаешься и побежишь угощать печенькой. Но все-то этого не знают. А со стороны вообще пугает. В такие моменты я прямо забываю о своей милой Катюше!

— Ой, да брось ты, — увидев в его глазах смех, я хотела шутливо ткнуть его в бок, но не успела — схватив прядь моих волос, он приложил ту к моей верхней губе наподобие усов: — Суровый, суровый начальник.

— Если ты про случай с придурками-работниками, сломавшими электротермометр, то кто-то должен был это сделать, — фыркнула я. — А так я только твой зам, причём меня повысили до этой должности всего два месяца назад. Ты у нас больше начальник, — я помотала головой, сбрасывая «усы». — Главнее тебя в этом НИИ всего три человека.

— Но я не такой уж и страшный шеф.

— Антон, ты самый лучший начальник! В меру страшный, в меру заботливый, терпеливый, а главное — мудрый, — я подмигнула ему.

— Милая, ты мне льстишь, но мне это нравится, — засмеялся муж. — И знаешь, — Антон лукаво посмотрел на меня: такой взгляд у него появлялся, когда он хотел сказать что-то понятное лишь нам обоим. — В свете сегодняшних новостей нам обоим придётся стать более грозными. Причём тренироваться надо уже с сегодня.

Обняв меня ещё раз, муж пошёл к шкафу.

— О чём ты говоришь? — пробормотала я, подходя к его столу. — Кстати, давай пока выключу компьютер. Ты там сохранил всё, что надо? На всякий случай уточняю.

— Да, всё нормально, выключай. Ай, ладно, без куртки до машины дойду. Там вроде тепло. В ней я совсем сжарюсь.

— Верно, середина мая на улице. Сейчас там плюс двадцать один. Так что ты хотел сказать?

Усевшись за стол, я заметила на рабочем столе монитора незакрытую вкладку с документом и тут же кликнула на неё. Антон очень ответственный, и если он сказал, что всё в порядке, значит, ему можно доверять. Но лучше всё-таки ещё раз нажму на значок «сохранить».

— Как — что? А ты сообщения в диалоге не видела?

— Да у меня телефон сегодня сломался. Забыла сказать…

Мельком изучив текст, я в самом его верху, под заголовком, увидела фото. Впрочем, и заголовок представлял собой фамилию и инициалы изображённого на нём молодого коротко стриженого брюнета.

— Ох…

Я быстро пробежалась по строкам. Никакой новой либо шокирующей информации там вроде бы не было. Впрочем, ужасало само событие, в связи с которым эта статья, как и многие предыдущие, вообще появилась.

— Ты тоже думаешь о том, что с ним могло быть? — сочувственно проговорила я, повернувшись к Антону и посмотрев на него. Тот грустно опустил взгляд.

— Да. Я всё ещё надеюсь, его найдут. Этот парень был классным.

Я кивнула, вздохнув. Хотя Эдик Котов был младшим лаборантом в биохимии, мы с Антоном, бывало, общались с ним. Началось это с того, что молодой человек выручил нас, когда у машины Антона прокололось колесо, да ещё запасного, как назло, не оказалось. К слову, у каждого из нас есть личный автомобиль, но в НИИ мы с мужем, в связи с совпадающим графиком работы, обычно предпочитаем добираться на чьём-то одном. Котов, который оказался тогда на парковке, быстро как нашёл нужное колесо, так и поставил. На следующий день мы отблагодарили парня, позвав его на ужин. Так он стал нашим тем самым приятелем, с которым можно остановиться поговорить при встрече, попить чай в столовой и помочь каким-либо советом. А ещё Эдик отлично разбирался в сортах и качестве колбасы и сыра, и поэтому весь наш отдел знал секретные места столицы, откуда эти продукты можно добывать в лучшем виде и по доступной цене. Да и сам он, вежливый, отзывчивый и бесконфликтный, за год работы в лаборатории успел заслужить симпатию многих. Так что, когда первого мая он вдруг бесследно исчез, многие, в том числе и мы, были потрясены.

— Полиция так ничего и не выяснила, — озвучила я давно всем известный факт. — Жил один, не был богат, в отношениях не состоял. Подозреваемого вычислить трудно.

Я замолчала, не желая придумывать и озвучивать возможные несчастья, которые могли постичь бедного лаборанта. Отогнав от себя мысль, что тело Эдика с проломленным черепом доваривается сейчас в каком-нибудь канализационном люке, я вновь повернулась к монитору, закрыла документ и выключила компьютер. Несколько секунд на экране светился серый филин с хищными жёлтыми глазами — заставка в виде логотипа НИИ (ранее он принадлежал фармакологической компании, главное здание которой располагалось по соседству с основным корпусом исследовательского института и больницей, и лишь пару лет назад официально стал и нашим). Затем его сменил матовый чёрный фон.

В кабинете на несколько секунд стало тихо. Затем Антон произнёс:

— Кажется, в последний раз Эдика видели с Валей Мальковым.

Я, переведя глаза с тёмного монитора на серую поверхность стола, покачала головой.

— Ты подозреваешь Валю? Серьёзно? Нет, это исключено. Он не такой. Настолько я его знаю, он вообще не похож на того, кто может напасть на человека. И Эдик пропал вообще не на территории НИИ, а в своём районе, в Южном Бутово — это другой конец Москвы.

— Почему ты его так оправдываешь? И когда ты успела его получше узнать, раз говоришь, что он может, а что — нет?

— Так-так, — развернувшись, я иронично посмотрела на мужа. — Кто-то у нас тут явно ревнивый.

— Причём тут это, — Антон попытался сделать равнодушный вид, но данный акт был с треском провален. — Просто он всегда казался мне мутным типом.

— Он всего лишь… не слишком общительный, — я постаралась не улыбнуться. — Ну, ещё своеобразный.

— Но с тобой разговаривает. Да весь отдел замечает, что ты ему нравишься, — на этот раз Антон проявил больше актёрского мастерства, так что данная реплика прозвучала у него вполне правдоподобно шутливо.

— Валя… Мальков не так часто меня видит. Он ведь тоже из биохимии и, кстати, редко покидает лабораторию. Ну вот, ты заставляешь меня оправдываться, — хихикнула я, встала, подошла к Антону и обняла его. — И плевать, кому я там нравлюсь. Главное, что мне нравишься ты.

Я поцеловала мужа в губы.

— И не мечтай, что когда-нибудь от меня избавишься.

Муж виновато и растроганно улыбнулся.

— Я знаю, Кать. Иногда я бываю чертовски ревнивым.

— Это точно, — хмыкнула я и провела рукой по его волосам, затем хлопнула по плечу. — Идем. Нам ещё собираться к завтрашнему путешествию. И заехать сейчас в сервисный центр — мой телефон срочно нуждается в починке.

— Можно показать его Тиму. Он точно разберётся, что с ним. Потом починит — завтра-послезавтра тебе всё равно можно обойтись без мобильника.

— Знаю, но так будет дольше. Я лучше сдам его в ремонт сегодня и получу на день-два пораньше. И мне неудобно лишний раз загружать нашего друга работой.

— Хм. Как знаешь, — Антон пожал плечами и открыл дверь кабинета, пропуская меня вперёд. — Но может, если всё будет хорошо, в понедельник Тим тоже будет здесь.

— В смысле? — я остановилась, глядя, как муж закрывает дверь.

Повернувшись ко мне, Антон ответил:

— Катюш, очень плохо, что в связи с поломкой телефона ты лишилась доступа ко всей информации. И к нашему диалогу с Марго и Тимом.

И, улыбнувшись, добавил:

— Они хотят устроиться к нам в НИИ.

***

Если бы папа знал, где я, он бы точно нашёл способ вытащить меня отсюда — или хотя бы сделал всё возможное. Ворвался бы сюда на тракторе, снёс бы все чёртовы замки и двери с их магнитными кодами, собрал бы всех своих приятелей с города Красногорска и деревни Поздняково. И по всем этим причинам то, что он не найдёт меня и даже не станет этого делать, лишь к лучшему. Я бы никогда не пожелала ему попасть сюда, и чтобы с ним творили то же, что и со мной. Со всеми нами. И тем более — чтобы это случилось при неудачной попытке моего спасения.

Отец у меня боевой. Мне часто говорили, что я в него. Но почему тогда за три месяца я не смогла сделать ничего, чтоб отсюда выбраться? Все попытки оканчивались ничем. Этот психопат издевался надо мной, всё время демонстрируя, что он умнее меня. Каждый раз, когда я думала, что на верном пути, это оказывалось его очередной ловушкой и способом позабавиться надо мной. Продемонстрировать мне это место как олицетворение всего, на что он способен. Похвастаться своими гнусными трудами.

Под дверь снова сбрасывают еду. Значит, пришло время обеда.

За три месяца этот звук стал для меня самым ненавистным в мире — и одновременно я каждый раз ждала его, при этом злясь на себя. Пищевой инстинкт. Рефлекс, как у собаки Павлова. Люди так похожи на животных — но в его философии они практически им равны.

Я по привычке ощупываю безымянный палец правой руки и понимаю, что привыкаю к этому ощущению. След от обручального кольца тоже успел исчезнуть. Он пытается забрать у меня всё. И даже воспоминания. Лишить меня личности, сделать послушной игрушкой, восковой куклой…

Я с силой сжала кулак. Ни за что не позволю ему этого сделать.

Глава 4

В тот день мы шли дольше обычного. Путь до конечной точки — поля, с одной стороны которого было широкое озеро, а с другой — лес, вдоль которого тянулись опоры линий электропередач, занял вместо семи часов все девять. Для разнообразия мы немного отклонились от привычного маршрута, и Антон, обнаружив разрушенную скалу у ручья, предложил остановиться, чтобы собрать образцы горных пород — это было ещё одним его увлечением. В то же время Марго пришла в голову идея набрать родниковой воды, а так как дополнительных бутылок не оказалось ни у кого, она сообщила Тиму, что так и быть, он может допить тайно открытую им ещё утром бутылку пива.

— Зай, как ты догадалась? Я же себе спецом купил убойно мятную жвачку! — послышался за моей спиной знакомый баритон друга.

Я обернулась. Тимофей — мужчина плотного телосложения, с тёмно-русыми буйно вьющимися кудрявыми волосами и с неизменно отросшей щетиной, сейчас стоял в паре метров от меня. Подняв брови и вопросительно прищурившись, он глядел на стоявшую напротив жену, а в его голубых глазах плясали бешеные черти. В исполнении Тима этот взгляд был особенно смешным — из всех его кривляний это, я думаю, удавалось у друга лучше всего. Даже в походе он нацепил на себя синюю рабочую одежду, в которой работал в мастерской,когда чинил очередной неисправный механизм. Сейчас куртка его была расстегнута, и из-под неё была видна хлопковая тёмно-синяя футболка.

— По твоим постоянным отлучкам, да ещё вместе с рюкзаком, — со смехом, сопровождаемым качанием головой, звонко ответила ему Марго. Голос у неё был высокий и очень приятный на слух. Заметив, что я наблюдаю за ними, она улыбнулась, и подмигнула мне. Я в знак одобрения кивнула ей и постаралась незаметно от Тима показать ей на пальцах знак «окей».

Тридцатитрёхлетняя Маргарита, была самой маленькой в нашем неподражаемом квартетекак по возрасту, так и по росту. Худенькая фигурка, светлые волосы (забранные сегодня в высокий хвост), карие глаза, веснушки и слегка вздернутый нос — весь её облик был отражением храброго, весёлого и озорного характера. Чем-то она даже напоминала лисичку — вот только отнюдь не являлась хитрой.

Помимо остатков пива, Тиму пришлось допивать также и газировку. Вопрос, зачем он взял в поход двухлитровую «пепси» дополнительно к необходимым воде, чаю и, понятное дело, алкоголю, ему можно было не задавать. Ведь каждый, кто длительно общался с Тимофеем Вердиным, знал ответ: если ему захотелось чего-то вкусненького, и он не может получить это в ближайшие «да, мать его, день или даже два», то настроение его будет испорчено. Ну, как испорчено — ворчливость у Тима появится точно. Больше всего он любил шашлык и любые другие блюда из мяса: «только не из дерьмового, и чтобы побольше»; а кроме того, пиво и картофельные чипсы, из-за чего к его крупной, мощной фигуре приставали порою лишние килограммы. Иногда из-за его пристрастий страдали и мы трое. Например, как тогда, на ручье — газировку пришлось допивать мне, Марго и Антону, которого пришлось спешно оторвать от изучения камней.

— Тим, о боже, завязывай уже с этой пакостью, — простонал муж, отрываясь от бутылки с таким видом, будто только что выпил концентрированную лимонную кислоту. — Или хотя бы пей без нас. При всей нашей любви к тебе не думаю, что кто-то хочет заработать гастрит.

— Тоха, друг, если я буду бухать без вас, то во-первых, я быстро сопьюсь, а во-вторых,вы обидитесь, — расхохотался Тим. — Смотри, осторожней с советами — а то до привала ничего у нас из бухла не останется.

— Мы тебя не будем тащить, — в тон ему ответил Антон. — Да, Катя? — муж подмигнул мне.

— Конечно, — мгновенно поняла я намёк. — Мне хватило в тот раз, когда ты выскочил из машины в одних трусах и носках, заорал про сушняк и кинулся к ближайшей луже.

Этот интересный случай действительно был два года назад, когда мы вчетвером вернулись в Москву с дня рождения его младшего брата.

— Катюха, да не было этого! — попытался оправдать себя Тим под громкий смех остальных.Сам, впрочем, при этом улыбаясь. — Я ничего такого не помню!

— Да? Тогда тебя, наверное, надо было в этой луже и оставить. А кстати, ты хотя бы запомнил, как до этого за столом, когда Люся с Андреем поцеловались, ты начал всем хвастаться, как они тебя возбудили, и кричал про большую грудь твоей жены?

— Ещё и образно всё это руками показывал, — смеясь, ответила Марго. — Не, иногда сама не понимаю — как живу с таким придурком? Пожалуй, я была бы не против, если бы тебя изолировали куда-нибудь подальше от меня и всех нормальных людей.

— Да ладно, конфетка, всем было весело. Катюха смеялась, а ты вообще от ржача упала под стол, — ответил явно довольный собой Тим.

— Минутку, а где тогда был я? — нахмурился Антон. — Почему я не помню этого зрелища?

— Друг, тебе бухать много нельзя. Тебе, как обычно, малой дозы хватало — после неё ты сразу спать завалился, а мы продолжили веселиться.

— А, точно. Между прочим, ещё я просил тебя следить за гостями, — с иронией произнёс Антон.

— Друг, ну ты точно был пьян. Я ещё удивился этому, но, честно, пытался держаться, как мог.

— Ой, сказочник! Ты же первый и побежал всем наливать ещё, — заметила Марго.

— Ладно, сдаюсь. Но кстати, хорошо, что мы это вспомнили. А знаете, почему?

— Нееееет, — простонал Антон, поняв ответ.

— Дааа! — торжествующе воскликнул Тим, хватая свою жену за левую руку и поднимая ту вверх вместе со своей. Марго сориентировалась — по быстроте её реакции не уступали мужу — но всё же выронила находящуюся в правой ладони бутылку с уже набранной водой обратно в ручей.

— Нет, Тим, нет. Даже не мечтай. Вердин, я задницу тебе оторву, ты понял?!

Смотря на высокую, стройную фигуру мужа, который ловко карабкался сейчас по камням в спортивных штанах и белой футболке, через которую уже проступал пот, к своему лучшему другу, я, смеясь и качая головой, шла к ним и вспоминала, сколько лет эти двое уже присутствуют в моей жизни.

Мы трое выросли в одном городке, закончили одну школу и позже, в Москве, даже один вуз — правда, в разное время. Тим Вердин, сын друга моего папы, был одноклассником Антонаи, как уже понятно, тем ещё засранцем и хулиганом. Это я, конечно, образно — несмотря на недостатки (да и у кого их нет), Тим очень хороший человек и замечательный друг, на которого всегда можно положиться. Ещё он целеустремлённый, находчивый и совсем не глупый — наиболее красноречиво это выразит то, что в школе, несмотря на дурное поведение, оценки у него были почти все выше четвёрки. В последующем у Тима также, естественно, не возникло проблем ни с поступлением на инженерный факультет, ни с его успешным окончанием.

С ним я начала общаться даже раньше, чем с Антоном, хоть сперва и по причине, связанной с последним. В детстве, бывая у папы на работе в колхозе, изредка замечала там шумного кудрявого темноволосого мальчика, сына дяди Лёвы, однако не заговаривала с ним, так что наше реальное знакомство произошло несколькими годами позже.

Тим не только изучал коллективное хозяйство, принципы работы механизмов и расчетов, но и помогал выполнять посильную работу. «Пусть лучше здесь полезному учится, чем, как обычно, ранетки тырит с огородов и падает с заборов», — объяснял дядя Лёва. Но если раннее обучение мастерскому и инженерному делу пошло Тиму на пользу в плане получения навыков и самоопределения в жизни, то в остальном он не изменился, периодически заставляя отца хвататься за голову. Заключал спор со школьным трудовиком и даже директором на бутылку виски, убеждая в своей правоте; дважды при «заимствовании» папиных Жигулей попадался органам правопорядка — в связи с отсутствием прав, а во второй раз ещё и подвыпившим; однажды вообще случайно разыграл самого мэра Красногорска. Вот список самых «выдающихся» достижений Тима только за его семнадцать лет проживания в городке. В течение этого времени дядя Лёва и его жена тётя Маша, повар детского сада, приобрели практически все навыки дипломатии, неустанно совершенствуя их в улаживании очередных щекотливых ситуаций, в которые попадал старший сын. Ходили шутки, что второго, родившегося на десять лет позже первого, они назвали Тихоном в надежде на «магию говорящего имени». К слову, она сработала: в отличие от брата, Тихон Вердин всегда был и оставался примерным. Хотя, скорей всего, дело было в наиболее объяснимых факторах — таких, как разность процессов генетического наследования особенностей (в частности, центральной нервной системы) и более строгого воспитания.

При всём при этом Тима любили и уважали как взрослые, так и сверстники. Весёлый, добрый, готовый помочь и починить что угодно, он был душой любой компании и никогда не испытывал недостатка в приятелях. Одним из его лучших друзей был одноклассник Антон Бирюченко.

За что мне всегда нравилась моя школа, помимо высокого для областного учебного заведения уровня подготовки — это отсутствие классового неравенства. В том, что дети чиновников учились вместе с отпрысками обычных деревенский жителей соседнего Поздняково, не было ничего необычного. Странным можно было счесть лишь факт, что сын главы администрации стал близким приятелем одного из самых внушительных балбесов школы. Хоть и сам по себе Антон был совсем не скучным и достаточно подвижным, на фоне друга прилежный ученик и спортсмен выглядел как образец спокойствия и правильности. Последняястараниями Тима постоянно проверялась на прочность и, бывало, нещадно терпела поражения. Тим по сей день с гордостью утверждает, что «этот чувак научился развлекаться, как следует» только благодаря его урокам. Под всем этим он имел в виду вечеринки с употреблением алкоголя, кальяном и даже баловство травкой. В Москве, когда оба уже стали студентами, была парочка случаев, где Антона выставляли из ночного клуба вместе с его не в меру весёлым дружком. Они проживали в одном общежитии, и когда по ироничному совпадению туда же через пару лет заселилась я, то жизнь моя вплоть до третьего курса состояла из опасений и постоянных разруливаний ситуаций, чтобы Тима, а заодно с ним Антона не выселили за нарушение режима. То, что этого не произошло за те два года, что ребята были без моего присмотра, можно было объяснить только невероятным чудом. Тогда же, в студенческие годы, Антон впервые обратил на меня внимание, как на девушку — случилось это в конце моего третьего и его пятого курса. После этого Тим торжественно поклялся, что не станет больше называть меня Ассоль — с этой героиней он в шутку сравнивал меня всякий раз, как речь заходила об Антоне. О моих к нему чувствах он узнал первым и, пожалуй, единственным — случайно, встретив меня, тринадцатилетнюю, у раздевалок после очередного футбольного матча с игрой Антона в качестве нападающего, на игры которого я исправно посещала. Сейчас я со смехом вспоминаю, как глупо всё выглядело, но подойти и просто так познакомиться с мальчиком, который и так нравился многим девчонкам, казалось ужасно позорным. Да ещё Антон был старше на два года — такая разница в возрасте кажется небольшой, но в подростковом возрасте она весьма ощутима. Я страдала и злилась на себя за всё это, считая, что такое присуще только восторженным дурам, коей я в определённой степени и являлась. И когда Тим, столкнувшись тогда со мной, в своей обычной смешливой манере намекнул, что понимает, из-за кого я стала так интересоваться школьным футболом, я не выдержала и расплакалась. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Я всегда была сдержанной — и вот, пожалуйста. Жалкое, должно быть, я представляла зрелище: малолетка в полосатых колготках, блузке и чёрном сарафанчике, с так и не снятой шапкой-ушанкой, которая будучи на размер больше спадала чуть ли ни до бровей, ревёт из-за влюбленности в мальчика, да ещё перед его лучшим другом, который наверняка растрезвонит об этом всем! Но вместо издевательств Тим неожиданно обнял меня, а потом проводил меня до дома и впоследствии никому ничего не сказал.

Так началась наша дружба. До этого у меня уже были две подружки, и мы неплохо проводили время, но с Тимом общение было другим, каким-то по-особенному весёлым. Учитывая его авантюрные замашки, это было логично. Я никогда не забуду, как он пытался отвлечь меня от безответной любви к Антону. Помимо стандартных фраз вроде «да плюнь на него, он на самом деле придурок», он устраивал безумные приключения. Больше всего мне запомнились два случая. Первый — как однажды он потащил меня ночью на крышу пятиэтажки, где впервые угостил травкой, и мы до утра там хихикали, глядя на звёзды в виде кукурузных хлопьев, подмигивающие нам, и месяц, который казался до невозможности смешным куском сыра. Мне тогда было пятнадцать, и мне сильно повезло, что подруга Таня тогда смогла прикрыть меня перед родителями, сказав, что сутки я была у неё. Второйраз мы с Тимом стащили из дома весь алкогольный запас моего папы (потомвыяснилось, что это была его малая часть — и хорошо, иначе мы бы упились до реанимации).

Я знала обо всех проделках Тима и, как могла, покрывала его перед его родителями и учителями. Со временем я даже научилась уговаривать его не совершать какую-либо очередную глупость — хотя предугадать его ходы было крайне трудно. Он, в свою очередь, всегда был готов меня защищать и поддерживать. Спустя годы нашей дружбы я могу с уверенностью сказать: если кто-то знает нас почти также хорошо, как Антон и Марго, то только мы друг друга сами.

***

Когда мы все, наконец, расположились на берегу озера, развели костёр и управились с приготовлением еды, было семь часов вечера.

— Ну что? Давайте же поскорее выпьем за то, что мы снова вместе! — Тим, сидя на раскладном стуле, отсалютовал поднятым пластиковым стаканчиком, в который только что щедро плеснул самогона.

— И мы с Тимом рады присоединиться к вам по работе, — поддержала тост Марго, сидевшая рядом с мужем на таком же стуле. Причём подняла она стакан с таким видом, будто это был бокал из венецианского хрусталя, а она сама — на приёме у чрезвычайно важной персоны.

— И чтобы в отделе Катюхи с Антоном постоянно приходилось чинить оборудование и мы чаще виделись! — Тим в ажиотаже взмахнул стаканом так, что едва не пролил часть содержимого.

— Да сплюнь! — в тон ему ответил Антон. Мы дружно чокнулись стаканами, после чего выпили.

В нос резко ударил запах спирта, а его горечь так обожгла изнутри, что из глаз потекли слезы, и я спешно схватила из предусмотрительно поставленной на колени тарелки кусок шашлыка. При этом я умудрилась дернуться так неловко, что тарелка вместе со всем содержимым полетела на землю.

— Кать, осторожно! Ё-моё, ты что, уже? Да брось, мы только начали! Или это не я один выпивал в дороге?

Под возгласы Тима я, жуя взятый за секунду до падения кусочек жареного на костре свиного мяса, принялась собирать с земли разбросанную зелень, помидоры и куски хлеба. Антон, опустившись рядом со мной на колени, принялся мне помогать.

— Ох, нет, это я от радости за наше оборудование, — простонала я, отставляя тарелку с запачканной едой в сторону и присаживаясь рядом с импровизированным столом в виде клеенчатой скатерти, чтобы взять другую и снова наполнить.

— Не волнуйся, теперь оно в надежных руках. Разве мы с Маргошей когда-то кого-то подводили?

Он посмотрел на жену, и оба они дружно замотали головами в знак отрицания.

— Мы просто офигенские инженерные техники, — улыбнулась Марго. — Если верить всем, на кого мы когда-то работали. Особенно я. А что? — она посмотрела на хмыкнувшего Тима. — Я же говорю — это не я сказала!

— О, так кого же ты вспомнила, малышка? Уж не того ли лысого Васю из сервиса? Ха-ха, да он просто сделал скидку на твой женский пол — увидел, как ты так эротично ползаешь у него под машиной в своей зелёной майке, вся перепачканная маслом. В ней у тебя так эротично сиськи торчат, что у любого поднимется!

— Вот ведь посмотрите на него, а. Хоть когда-нибудь этот человек думает о чём-то другом? — указала на него Марго, снимая с себя джинсовую куртку. Хвост она свой успела снять, и сейчас её волнистые, постриженные лесенкой волосы спадали на плечи.

— Кто бы говорил, детка. Жарко тебе вдруг стало? — невинно поинтересовался Тим.

— Да. Сгораю от стыда, находясь рядом с тобою. Как обычно.

— И не только от него, да? — подмигнул ей муж.

Мы с Антоном, слушая очередной их типичный диалог, способный смутить любого «неподготовленного» постороннего, с улыбкой переглянулись. Все десять лет брака эти двое только и делали, что развлекались и подкалывали друг друга, не стесняясь никого в своём упражнении в остроумии. Они познакомились в банке, на одной из непродолжительных работ Тима — тогда он служил в качестве инженера офисного оборудования. Не прошло и недели после его трудоустройства, как он повстречал там свою коллегу — очаровательную молодую блондинку Маргариту Хватунову, ловко управлявшуюся с абсолютно любой техникой. Всегда, когда я представляла себе эту встречу, то думала, что в тот момент, скорей всего, в небе над Москвой прогремел гром, ударила ослепительная молния, и во всём городе перестало работать электричество, уйдя в тот момент к двум столкнувшимся ураганам.

Но это, конечно, всего лишь мои фантазии. На самом деле Марго и Тим начали общение совсем не с дружбы. Тим, поражённый фактом, что женщина-инженер действительно существовала, да ещё и работу выполняла лучше него, возмущённо принялся доказывать всем вокруг, кто тут главный специалист, и это уже не понравилось Маргарите. После нескольких взаимных подстав и выяснений отношений эти двое, наконец, поняли, что созданы друг для друга. Марго оказалась под стать своему избраннику: такой же шумной, весёлой и сумасшедшей. При этом она была доброй и очень отзывчивой; в ней отсутствовали такие качества, как язвительность и стервозность. Обладая лёгким, душевным характером, она легко находила общий язык с людьми, в том числе быстро подружилась с нами.

Тим обожал свою жену, она платила ему тем же. Желая проводить друг с другом как можно больше времени, супруги старались теперь всегда работать вместе. Их союз был похож на бурю, цунами и извергающийся вулкан. Благодаря обоюдному отменному чувству юмора и жажде приключений им вдвоём никогда не было скучно. Хоть возраст всё-таки сделал Тима с Марго более сдержанными, они по-прежнему не теряли боевого запала и неустанно подначивали друг друга.

— Ребята, может, скажете уже, если не секрет,что вдруг привлекло вас в нашем НИИ? Кроме нас, конечно. Тим, вы ведь вроде неплохо работали на медицинском заводе? — спросил Антон, мягко отвлекая парочку от увлекательной супружеской перепалки.

— Друг, — переведя взгляд на Антона, откликнулся Тим. — Ну как тебе сказать. Завод почти перестал нам платить. Зарплата стала совсем дерьмовой. Пора что-то менять. С Маргошей открыли каталог вакансий — а там, бац, и ваше НИИ. Что же вы раньше не подсказали, что техники у вас настолько востребованы?

— Не знаю, мы как-то не задумывались над этим, — пожал плечами мой муж.

— Завтра у нас собеседование. Если всё будет нормально, нас примут на работу, — сказала Марго. — Официально мы будем числиться в НИИ, но вдобавок возьмем совместительские ставки в прилегающей к нему частной клинике и будем работать в двух этих организациях.

— У нас же всё будет нормально? — подмигнул Антону Тим.

— Ты что, сразу хочешь сослаться на знакомство со мной? — Антон закатил глаза.

— Ну почему сразу, — примирительно уточнил Тим. — Только если будут проблемы. Друг, ты же не подведёшь? Я знаю, ты будешь счастлив видеть мою довольную морду чаще, чем прежде, и ты, Катя, тоже. Вы оба не пожалеете!

Тим уставился на меня, пытаясь сделать самый умоляющий взгляд на свете. Я, не выдержав, улыбнулась и рассмеялась.

— Конечно, Тим, мы будем рады тебя видеть. И тебя, и Марго. Я покажу нашу столовую. Помнишь, как я приносила оттуда вкусные пончики? Будешь теперь их есть, сколько захочешь.

— О, Катерина, ты самый клёвый человек в мире! Тоха, я всегда тебе это говорил, когда ты её не замечал. Вот, учись у неё, как надо встречать друзей, — довольно расхохотавшись, Тим повернул свой стул к озеру, над которым уже вовсю разливался закат. На другом берегу подернутого рябью синего зеркала, у самой кромки воды, летела стая чаек. Зачерпывая воду в клювы, они, крича, поднимались всё выше — мимо раскинувших зелёные ветви берёз и изумрудных иголок сосен к полыхающему огненным заревом небу.

— Не беспокойся — если что, он застрянет в нашей столовой, — тихо прошептала я Марго на ухо, и мы обе беззвучно расхохотались, после чего она тоже направилась к мужу.

— А вид-то какой, — раздался голос Тима. — Красота, аж глаз не оторвать! Вот почему стоит выбираться на природу.

— Ты прав, дружище, — согласился Антон.

Стоя рядом со мной, он одним махом прикончил свой недопитый стакан самогона.

— Алкоголь усиливает выработку дофамина, но также повышает кортизол и блокирует жиросжигающие процессы в организме, — задумчиво пробормотал Антон, посмотрев сначала в пустой стакан, а затем на меня.

–А ещё нарушает синтез аминокислот, вследствие чего в организме запускаются процессы катаболизма, — дополнила я, затем хихикнула, прижалась к нему и прошептала: — Но я пока под воздействием фактора внутреннего подкрепления.

— Эй, господа учёные! Может, объясните простым смертным свои матерные термины? — крикнул Тим.

— Всё очень просто, — ответила я. Взявшись с Антоном за руки, мы подошли к нему со спины. — Сейчас я на стадии испытания удовольствия.

— От самогона? Ну, ещё бы! Я его так постоянно испытываю!

— И поэтому мешки под глазами здоровские заработал, — не преминул заметить мой муж.

— Да это фигня. Я все равно не собираюсь попадать на обложку журнала для взрослых, — Тим снова заржал.

— Зря ты это сказал, дорогой. Я же сейчас начну представлять тебя на ней! — Марго, успевшая уже принести второй стул и сесть на него рядом с супругом, ткнула того локтем в бок.

— Тим, там бы все твои недостатки легко исправили фотошопом, — не удержалась я. И прежде, чем кто-то успел ещё что-то сказать, продолжила: — А вообще… дело не только в алкоголе. Честно… я ощущаю удовольствие, потому что вы рядом. Вы все.

Я встретилась взглядом с Антоном. Тот, улыбнувшись, одобрительно кивнул мне и едва заметно подмигнул, а Тим и Марго даже встали со стульев и повернулись ко мне. На лицах обоих Вердиных была такая торжественная серьёзность, что на моих губах невольно заиграла лёгкая улыбка, и я, собравшись, поскорее продолжила говорить: — Знаете, я благодарна судьбе за то, что она свела меня с вами. За то, что у меня такой замечательный муж, как ты, Антон. И вы, самые лучшие в мире придурки, которые не менее лучшие друзья.

— Для бухнувшей ты неплохо подобрала слова, Катюха, — одобряюще сказал Тим. — Ладно, мы тебя тоже любим. Я даже не обижаюсь на то, что ты иногда называешь меня противным.

Он шагнул мне навстречу — почти одновременно с ним по бокам это же сделали Антон и Марго. Мы дружно все обнялись.

— За это надо выпить! — со смехом сказал Антон сразу после того, как мы отпустили друг друга. — Я все устрою!

— Ого! Само начальство в кои-то веки пошло вразнос! Тоха, я верил в тебя! Наливай, да побольше! — торжествующе орал Тим, одной рукой притягивая к себе Марго, а другой — меня. — Ну что, оторвёмся как следует!

— Осторожно, тут стулья! — крикнула я, оттаскивая развеселившегося друга, а заодно и Марго от препятствий.

— Ребятки, держите стаканы! — Антон, держа в каждой руке по два стакана, подходил к нам. Под мышкой он держал ещё не открытую бутылку водки.

Испуская весёлые возгласы, мы вновь наполнили стаканы и дружно чокнулись. Четыре прозрачных, наполненных жидкостью усеченных пластиковых конуса соединились между собой, расплескивая содержимое вокруг.

***

Тот вечер запомнился ещё тем, что Тим и Антон нырнули-таки в это озеро, хоть мы с Марго дружно пытались их отговорить. Кто из наших мужчин предложил окунуться в холодную, не прогретую ещё майским солнцем воду, не нужно даже уточнять.

— Ну, вы и дураки! — кричала с берега Марго, уворачиваясь от брызг, которые постоянно направлял на неё Тим. Антон, впрочем, тоже в этом участвовал. — Там все-таки ещё холодно!

— Детка, да тут офигенно! Сама проверь!

— Ну, вот ещё. Ой, дурень, ты хоть одежду бы снял!

— Прям здесь и сейчас?

Я, сонно раскинувшись в кресле со стаканчиком виски, только наблюдала за ними. По телу расходилась приятная слабость. «Если бы Марго, несмотря на свою кажущуюся бесшабашность, не обладала голосом разума, — пронеслась в моей голове вялая мысль, — эта парочка уже давно бы самоубилась».

Сквозь сон этой ночью я снова слышала крики чаек — пронзительные и хриплые, они проносились над полем и, отскакивая от озерной глади воды, отдавались тревожным эхом в далеких уголках леса. Мне казалось, что я вместе с ними, кружась над белой паровой дымкой и застывшими верхушками берёз, поднимаюсь в бледное небо. Ощущение невесомости было захватывающим, но я, тем не менее, чувствовала исходящую, казалось, из ниоткуда, тревогу. Что-то было не так: в этом пейзаже холодных сине-зелёных красок, в этом тумане, который, поднимаясь всё выше от озера, касался меня влажными, холодными пальцами рук.

Все окружающие меня до этого шумы вдруг исчезли — осталась одна сосущая пустота. Холодная и тревожная синяя яма Сарлакка, готовая переварить тебя, расщепить на атомы и молекулы, превратить в такую же равнодушную часть себя самой.

Моя пропитанная туманом и потом одежда полностью взмокла и прилипла к телу. Дыхание сбилось и стало поверхностным. Кислород в лёгких медленно заканчивался.

Тут я почувствовала, как кто-то гладит меня по щеке. Это определённо не было похоже на прикосновение неведомого чудовища, но от страха я всё-таки дернулась.

— Милая, просыпайся, — послышался голос моего мужа. — Уже утро.

Я медленно открыла глаза. Дурной сон мгновенно исчез, растаял, оставив на выскользнувшей из его власти жертве лишь липкие клочья тумана в виде воспоминаний и страха, которые вскоре исчезнут — высохнут при дневном свете реальности. Конечно же, я никуда не летела, а находилась в палатке. Голова немного побаливала,учитывая вчерашнее, в этом не было ничего удивительного.

— Катюша, ты проспала дольше всех. Мы решили тебя не будить и уже почти всё собрали. Это, кстати, тебе, — Антон, в своём уютном сером спортивном костюме и хлопчатобумажной футболке ему в тон, с растрёпанными пуще прежнего волосами, подсел ко мне, поставив рядом со мной тарелку с нарезкой из помидоров, огурцов и кусочков мяса, а также кружку дымящегося чая.

— Спасибо, — я с благодарностью посмотрела на него и отхлебнула из кружки термоса горячую жидкость. Тепло, а также запахи мёда, ромашки и мяты медленно и приятно окутывали, возвращая к жизни.

Муж поцеловал меня в щёку.

— Ешь. У тебя есть десять минут, пока Тим ищет в озере свою футболку, — он усмехнулся, но тут же сморщился.

— Ты как себя чувствуешь? Лично у меня голова раскалывается. Если что, таблетки рядом с тобой — я уже принял. Ну ладно, — улыбнулся Антон, — пойду пока помогу Марго собрать палатку. Люблю тебя.

— И я тебя.

Проводив мужа взглядом, я крепче обхватила руками кружку. В поле моего зрения попался полиэтиленовый пакет с аккуратно уложенными туда Антоном камнями. Я улыбнулась. В этот момент мне было невероятно уютно — и дело было не только в чае и шерстяном свитере.

Обратный путь прошёл так же хорошо, как и всё остальное. Туман, если он и был утром, испарился под действием солнца, которое светило жарче, чем вчера. Луга и леса радовали глаз зеленью, а небо сияло лазурью. Всюду чувствовалось приближение лета.

Когда мы почти миновали небольшие скалистые горы, я вдруг вспомнила об отце и о том, как он, должно быть, сейчас отмечает свой небольшой праздник в кругу тех наших родных, что смогли прийти.

Посмотрев на идущих впереди и беззаботно болтающих Марго и Тима, я осторожно прикоснулась к руке Антона и тихо сказала:

— Как думаешь… мой папа сейчас не сильно расстраивается из-за нашего отсутствия?

Муж задумчиво проводил взглядом одинокое кучерявое облако, плывущее по голубой небесной лазури, и покачал головой:

— Я тоже задавался этим вопросом. Но, думаю, мы оба знаем ответ.

Я смущенно улыбнулась.

— Поворчит и перестанет. Знаю. Однако хотелось бы всё равно навестить его, — вспомнив о причине, по которой папа нас всех приглашал, я вздохнула, прикрыв на секунду глаза и покачав головой. — Давай сделаем это на неделе — сразу, как только получится?

Антон притянул меня к себе. Его карие глаза при этом — добрые и самые милые на свете — оказались вровень с моими.

— Конечно. Знаешь, Кать, этим ты мне и нравишься. Несмотря ни на что, ты никогда не забываешь о других.

Больше ничего не было нужно. Этим Антон прекрасно обозначил, что всё понимает. В благодарность я запечатлела на его губах поцелуй.

— Даже не думай сегодня готовить ужин, — рассмеявшись, сказала я. — Сегодня моя очередь.

Солнце светило всё ярче. Спускаясь за Марго и Тимом по нагретым камням, ступнями я даже через подошву обуви чувствовала их тепло, а в левой руке — тепло ладони своего мужа, я ощущала счастье — простое человеческое счастье.

Тревожный сон был забыт.

Глава 5

Тепло и солнечный свет прорезает жуткий скрежет, вырывая меня из радостного сна в постоянный, продолжающийся кошмар. Какое-то время я даже не хочу открывать глаза, желая подольше остаться в том месте, в том времени — счастливом и солнечном теплом майском дне, когда всё было хорошо.

Но скрип повторяется и окончательно вырывает меня из воспоминаний. От горя и гнева мне хочется плакать и бить всё вокруг.

Иллюзия весеннего дня и тепла рассыпается, как мозаика, а фигуры Тима, Марго и Антона, кажущиеся мгновение назад такими реальными, расплываются, медленно теряя очертания, исчезают во тьме. Не в силах снова видеть то, как они покидают меня, я зажмуриваюсь ещё крепче, но это не помогает. Изображения, воспроизводимые благодаря нейронным связям гиппокампа и зрительной коры, намного сильнее тех, что поступают по зрительному проводящему пути в момент непосредственного действия изображений на анализаторы, и уж точно не зависят от состояния глаз. Мысли, подобно нитям из липкого, тугого удушающего комка, мгновенно превращаются в вихри, опутывая собою головной мозг и стягивая его в путы.

Приобретённый условный рефлекс, ничего необычного.

«Я всегда надеялся, что меня кто-нибудь поймёт. Они не смогли. Но, может быть, ты?»

«После всего, что ты сделал??»

Скрежет раздаётся за моей дверью. Визжащий, пробирающий душу, скребущий её изнутри ржавыми, кровавыми когтями. Каждый раз, как в первый, он заставляет содрогаться всё тело.

Я всё ещё не открываю глаза, но понимаю, что свет в помещении включен. Наверное, то, что я не проснулась от его включения, можно объяснить достаточно крепким сном — точнее, нахождением в фазе самого глубокого дельта-сна. Но факт, что я ещё и продолжила спать при свете, уже не удивил — хотя ещё четыре месяца назад я бы ни за что не поверила, что смогу спать с включённым электричеством. Даже работающий телевизор вызывал у меня бессонницу и поэтому нередко становился предметом наших разногласий с Антоном, любителем засыпать под его бормотание.

Сегодня двадцать второе октября. Три месяца моего пребывания здесь, и время проверки. А это значит, что около часа мне снова предстоит провести в компании одной из несчастных, претерпевая стандартную программу обследований.

В пересохшем рту снова почувствовался знакомый горький привкус, но сейчас некогда было думать об этом. С замиранием сердца я прислушивалась, ожидая, когда издающая кошмарные звуки остановится перед входом в мою палату. Вот уже, помимо скрипа, можно было различить неопределённое позвякивание, а сразу за этим — почувствовать присутствие кого-то за дверью.

Ощущение слишком жуткое, и мне приходится успокаивать себя, что это не он. Этот ублюдок редко приходит вместе с ними, а дата дополнительного, «расширенного» осмотра, который он всегда проводит сам («ты ведь понимаешь, что в твоём случае это значит»), должна наступить на неделю позже.

Просто так, для разговора (точнее, по его словам, у него ничего не бывает просто так), он сейчас тем более не зайдёт.

Пять секунд. Именно столько продлилась тишина за дверью. Именно это время уходит на изучение экрана с видеотрансляцией, прикрепленного к стене перед входом — удостовериться, что я не готовлюсь к нападению. В противном случае сюда закачают усыпляющий газ. В первый месяц заточения мне довелось пару раз испытать это на собственном примере. Если поначалу мои побеги забавляли этого урода, то потом начали надоедать, да и он, к тому времени узнав всё раньше меня, стал беспокоиться за моё состояние — ведь каждая попытка неизбежно сопровождалась получением травм, а он не хотел, чтобы я серьёзно покалечилась. Это было не в его интересах. Как и избавляться от меня раньше времени.

Химик, таковы его цели…

Дурацкое прозвище, придуманное Тимом, но, по сути, оно было верным.

«А когда он мне всё рассказал, я и сама перестала собой рисковать».

Дверь с тихим шорохом отъезжает в сторону. И вот уже скрежет колёс раздаётся в каких-то двух метрах от меня. Тут же, за ним — звук возвращающейся на место двери.

Я слышу, как тележка, душераздирающе скрипя, движется по направлению ко мне. Но только теперь сквозь эти могильные звуки можно отчётливо разобрать шаркающие шаги того, кто её катил. Даже несмотря на то, что их обувью, как и для всех, кроме него, служили обычные белые чешки.

После того, что Химик сделал с беднягами, они вряд ли когда-нибудь смогут в ходьбе полностью отрывать ноги от пола.

Мне никогда не привыкнуть к такому звуковому сопровождению — как будто за тобой едет гроб на колесиках, подталкиваемый жутким выходцем с того света. Но ещё меньше, чем слышать, мне хочется видеть лицо кого-либо из них. Поэтому я оставляю глаза закрытыми, радуясь, что в перечень осмотра не входит изучение глазного дна. Если есть лишняя возможность избежать разглядывания одного из них — ею лучше воспользоваться.

Стараясь дышать ровно, я делаю глубокие вдохи, стараясь прогнать запах и вкус горелого пластика. Получается плохо и остаётся только надеяться, что меня не стошнит. Основной минус местной «диспансеризации» — в её раннем начале,так что даже не успеваешь почистить зубы, чтобы перебить гадкий привкус.

Справа от меня звякали инструменты. Их шуму вторило напряжённое хриплое дыхание, перебиваемоеедва слышными стонами. Судя по тембру голоса, сегодня была женщина.

«Виолетта, так её зовут».

Её холодные пальцы вцепились в моё правое плечо, а следом я почувствовала, как на нём стягивается жгут. Я замерла в предвкушении облегчения, которое вскоре пришло в виде разлившегося рядом восхитительного запаха спирта. Хоть на несколько мгновений он перебьёт у меня в носоглотке горькое жжение.

И ведь оно вовсе не результат постороннего вмешательства и не показатель серьёзных отклонений — просто индивидуальная особенность в рамках нормы. Это тоже нужно перетерпеть. Если повезёт, в течение месяца симптом исчезнет.

В руку впилась игла.

Ощущение такое, будто локоть раздувают изнутри водой, а вспухший синяк вспыхивает острой болью. Ничего, это всего лишь забор крови. Бывало гораздо хуже. Словно в подтверждение мыслей, места, с которых не так давно сошли самые глубокие синяки — следы драки и падений при последней попытки побега два месяца назад — неприятно заныли. Следом мучительно отозвался шрам на груди.

«Хорошо, обошлось без трепанации черепа».

Второй укол — и я чувствую, как правая рука немеет. Ощущение такое, будто в вены закачали свинец. А потом начали с силой выдергивать их заживо.

Я прикусила нижнюю губу и сквозь зубы медленно, со свистом выпустила из себя воздух. Голова начала кружиться.

«Я провёл тебе курс уколов и избавил твой организм от токсинов и следов вредного воздействия. Сделал всё возможное, чтобы предотвратить последствия. Новый курс — это совершенно другое. Чередование иммуномодуляторов и витаминов пойдёт тебе на пользу и подготовит почву для… остального».

«Остальное» должно было случиться, по его словам, не раньше через как минимум полгода. Как максимум, через семь месяцев.

Ты ведь не все.

Я содрогнулась.

«За это время мы узнаем друг друга получше. Я думаю, это скрасит твои последние месяцы жизни. Ты поймёшь, со мной не так уж и плохо».

Резиновый жгут с глухим стуком ударился о твёрдый металл.

Он называет меня особенной, не такой, как все. И я ему верю. Мне есть, с кем сравнить. Ведь я была снаружи своей прямоугольной тюрьмы и видела многое.

То, что хотела бы забыть.

Запах спирта выветрился, и рот снова наполнился едким прогорклым привкусом. Рядом всё также звякали инструменты, перемежаемые натужным хрипом обречённой. Локтевой сгиб нестерпимо жгло. Голова кружилась.

Не в силах сдержать очередной рвотный позыв, я склонилась над левой стороной кровати. После того, как я слишком быстро села, часть слюней и желчи выплеснулась мне прямо на грудь. Теперь мне ещё и сменят одежду…

Я мысленно представила свой костюм: штаны, футболка, бельё и носки — всё белого цвета. В голове вновь зазвучали слова Химика:

«Тебе определённо нужна более элегантная одежда. Но не сейчас и не в ближайшее время. Когда ты придёшь в обычное состояние, я обязательно позабочусь о твоём внешнем виде».

Когда я приду в обычное состояние.

Глава 6

Столовая нашего корпуса НИИ располагалась на первом этаже и представляла собой прямоугольное помещение, оформленное в сине-белых тонах. Благодаря длинной стене с широкими окнами, едва прикрываемыми сверху полукружиями тканевых жалюзей с чередующимися кобальтовыми и светлыми участками, оно было залито светом. Сразу по левую сторону от входа стояли раздаточные столы и касса, а всё пространство напротив них заполняли чинно стоявшие в ряд столики, к которым по обе стороны были приставлены по два стула с округлыми железными спинками. На каждом, помимо держателя салфеток и солонки, стояли небольшие синие вазочки с такими же крохотными искусственными букетиками, а на самой дальней стене висел циферблат с обрамлением в виде филина.

Сейчас, в обеденное время, в комнате приёма пищи находилось немало народа. Кое-кто из сотрудников брал еду из дома и питался в комнате отдыха, либо своём кабинете, но всё же большинство предпочитало собираться здесь.

Когда я вошла сюда, стрелки часов показывали без пяти час. Ещё на подходе к столовой нос мой уловил аппетитные ароматы свежеприготовленных блюд, среди которых я с удовольствием различила любимую рыбу — горбушу (здесь её всегда готовили под морковной шубой) и ни с чем не сравнимый кофейный аромат. Да, у нас готовили настоящий кофе — не хуже, чем в приличных городских кофейнях, чему я и мои коллеги несказанно были рады.

Едва я успела встать в очередь, как меня сзади весело окликнули. Я обернулась. Конечно, это была Марго, ворвавшаяся в помещение красочным буйным вихрем: на ней были джинсы (данный вид ткани — постоянный атрибут её стиля), просторный свитшот цвета летнего луга и накинутый поверх шеи цветастый шарф. Через плечо у Марго была перекинута оливковая спортивная сумка.

— Привет! — жизнерадостно поздоровалась она и в два прыжка оказалась рядом со мной, на ходу проворно прихватив поднос и столовые приборы.

— Марго! Надо же! Рада тебя видеть.

— Вот это мы удачно встретились! У тебя тоже сейчас перерыв?

— Да, — кивнула я, доставая с полочки чашечку с винегретом. — Только что закончила занятия с ординаторами.

— Классно, — взгляд Марго пробегался по выставленным салатам. — А я вот сейчас починила в биохимии термостат и решила перекусить. У меня с собой пирожки есть тут, — она похлопала по своей сумке. — Взяла, чтобы кого-нибудь угостить, если вдруг. Но сегодня подходящего случая не было. А самой кушать где попало как-то неудобно, потому я спустилась сюда. Есть я могу хоть где, но здесь мы всего второй день работаем, поэтому поначалу… — Марго пожала плечами.

— Ничего, скоро вы с Тимом привыкните к местным правилам, — я уже хотела спросить, не придёт ли он сейчас тоже сюда на обед, но увидев, как Марго деловито заставляет свой белый поднос тарелками с едой, которая вся в совокупности сильно превысит для неё норму суточного потребления калорий, сочла его ненужным.

— Антона с нами не будет? — уточнила подруга.

— Нет, он сейчас очень занят. Важная встреча с главой отдела, — я с улыбкой представила, как муж сейчас увлечённо рассказывает нашему шефу, заведующему отделом, о планах своего нового исследования. — Как Тим?

— Оо, он… осваивается. Как обычно, всё разглядывает. Сказал час назад, что освободился и к обеду придёт. Он в корпусе иммунологии, так что ждать его быстро не стоит.

— Понятно, — усмехнулась я. Отдел иммунологии был в НИИ третьим по размеру — после нашего и неврологического, а располагался в отдельно стоящем двухэтажном здании, попасть в которое от нас можно было через переход, ведущий в главный корпус.

С полными подносами мы, расплатившись на кассе, двинулись в сторону столиков. Как назло, все были почти полностью заняты. Проходя мимо коллег и знакомых, здороваясь с ними, я с досадой отмечала, что свободным попадалось разве лишь одно место из четырёх, а это нам не подходило. Чёрт возьми, сегодня что, сюда идут вообще со всего НИИ? Нет, так не бывает. Должен же найтись подходящий столик! В противном случае нам придётся временно сесть порознь и ждать.

С лёгким беспокойством и раздражением я продолжила оглядывать зал. И тут в конце, в правом углу дальней стены, увидела то, что искала. Хотя тот столик не был пустым, но более приёмлемого варианта сейчас не может и быть.

— Туда, — я кивком указала путь, и мы обе пошли к столу, за которым на стуле в углу одиноко сидел черноволосый мужчина в халате.

Когда мы приблизились, он, заметив нас, оторвался от супа, который до этого аккуратно хлебал, и отложил в сторону кусок белого хлеба. Я увидела, как при взгляде на меня в его глазах появляется тепло, а губы трогает смущенная улыбка. Он медленно кивает мне в знак приветствия.

— Екатерина Семёновна, добрый день, — его тенор звучит вежливо и обходительно. — Я полагаю, вы заметили, что сегодня в столовой трудно найти место для приёма пищи?

Попытка шутить. Снова неловкая улыбка.

— То есть простите, я не совсем это хотел сказать. Конечно, я рад, если вы присоединитесь ко мне…

— Валя, всё в порядке, — успокоила я вконец смутившегося парня. — Да, если ты не против, мы с удовольствиемприсоедимся. Знакомься, — поставив поднос, я повернулась к Марго, которая одновременно со мной сделала то же самое (с более слышимым грохотом). — Это Валентин, работает в нашем отделе. Он старший лаборант в биохимической лаборатории, где ты, кстати, сегодня побывала. Или вы, может, уже там виделись?

Марго посмотрела на меня. На какой-то миг её лицо приобрело задумчивое выражение. В следующую секунду она отрицательно помотала головой и вновь обратила внимание на нового знакомого.

— Очень приятно. Вердина Маргарита. Новый инженерный техник НИИ и подруга Кати, — она посмотрела на Валю, улыбнулась и протянула руку. Её карие глаза засветились искренней приветливостью. — Можно просто Марго. На всякий случай прошу нас извинить за столь безобразное вторжение к вам и за то, что будем присутствовать тут ещё несколько минут.

В ярко-голубых глазах Вали появилось веселье. Он улыбнулся.

— Ничего. Я рад пообедать в обществе таких приятных дам.

Мы сели напротив него. Но прежде, чем кто-то успел притронуться к еде, Марго, открыв свою сумку, извлекла из неё целлофановый пакет, в котором оказался пластиковый контейнер.

— Угощайтесь, если кто-то захочет, — распаковав его и поставив в центр на стол, весело и располагающе сказала она. — К вам это тоже относится, — Марго подмигнула Вале. Тот с вежливой улыбкой кивнул в ответ.

Валентин был худого, но крепкого телосложения; всегда гладко выбрит и коротко подстрижен. Его выступающий вперёд подбородок был чересчур крупным, нос — длинным, а кожа — слишком светлой для брюнета, из-за чего цвета его глаз и волос казались особенно насыщенными. В прошлом году, в конце июня, он отметил тридцатилетие — и его следующий день рождения был не за горами. Работал Валя в НИИ уже три года и успел дослужиться до старшего лаборанта. Этот молодой человек отличался замечательным воспитанием: всегда и со всеми оставался спокойным, вежливым и учтивым. Но притом являлся классическим интровертом: больше всего на свете любящий биохимию и свои опыты он целиком погружался в науку и растворялся в ней, забывая о реальном мире и настоящих людях. Валя мог начать или поддержать общение, но только по необходимости, по делу, либо из чувства такта. На большее сближение он ни с кем не шёл. Впрочем, здесь, среди учёных, подобные ему люди не были такой уж редкостью. О жизни Вали вне стен НИИ, соответственно, почти ничего не известно — лишь тот факт, что он проживает с матерью где-то рядом с Воробьевыми горами.

— Как у вас… дела? — осторожно спросила я Валю, втыкая вилку в горбушу.

Тот пожал плечами.

— Вроде нормально. Работаем потихоньку.

Несмотря на светский тон, за столом в сгустившемся между нами воздухе буквально кожей ощущалась тягость от невысказанного вслух, но незримо присутствующего отголоска несчастья.

Мы оба понимали, о чём идёт речь, и оба не решались упомянуть это прямо, боясь тревожить друг друга. Боясь, что от этого свет и безмятежность дня окажется всего лишь иллюзией.

Я знала, что Валю допрашивали в полиции, как свидетеля — последнего, кто видел Котова живым. И знала о существовании вероятности, что из свидетеля Валя легко мог превратиться в подозреваемого.

Если этого уже не произошло.

Напротив меня Валя молча доедал суп-лапшу.

Машинально кладя себе в рот кусочки блюда, я наблюдала, как по мере каждого взмаха ложки убывает жидкость в его тарелке. Вот её уже совсем не осталось. Звяканье ложки о пустое дно — и чаша отодвигается в сторону, уступая место блюдцу, наполненному рисом с мясом и овощами.

Я перевела взгляд на лицо Вали. Его жевательные мышцы ритмично работали, глаза следили за вилкой, с помощью которой он периодически клал себе в рот еду. Слишком сосредоточенный взгляд для человека, который наслаждается любимой пищей. Под глазами залегли тени. Между бровей заметна была глубокая морщина.

Марго слева от меня иногда принималась что-то говорить. Хмыкая и кивая в ответ, я, не вслушиваясь, продолжала думать, глядя то на Валю, то в собственную тарелку. Рыбу с гарниром я уже доела, однако вкус как этого блюда, так и другого — салата, никак не мог отвлечь меня от собственных терзаний.

Валя наверняка страдает. Переживает и за коллегу, и из-за того, что некоторые размышляют о его причастности. Что, если кто-то ему уже открыто высказывал свои подозрения? Или того хуже — это произошло в полиции? Может, все его сторонятся? А ведь у него даже нет друзей, чтобы с кем-нибудь поделиться. Его некому поддержать, некому выслушать. Насколько близкие отношения у Валентина с мамой? Может ли он открыть душу родительнице? А если она больна и Валя предпочитает не беспокоить её своими проблемами?

Мне хотелось помочь ему. Сказать, что я всегда готова его выслушать. Заверить, что всё будет хорошо, что всё обязательно выяснится и разрешится.

Но я не знала, как начать с ним этот разговор, и стоит ли вообще.

Никогда я ещё не была в такой ситуации.

— Екатерина Семёновна… Простите, но мне кажется… У вас всё в порядке? — Валя участливо и обеспокоено посмотрел на меня.

— Что? Ах, да, — поспешно заверила я, заправляя за ухо выбившуюся прядь волос. — Просто задумалась…

Собственно, почему бы и не сейчас?

— О Котове.

И тут же пожалела о своих словах. Наверное, его уже с этим достали. Сейчас подумает, что я ещё одна любопытная, которая хочет расспросить, как именно он пропал — а потом сделать свои выводы, которые будут, возможно, не в его пользу. А ведь в моих планах вовсе нет желания кидать в Валю очередной камень.

Валентин нахмурился, отчего морщинка между его бровями прочертилась ещё сильнее.

— Валя, прости. Тебя, наверное, с этой темой уже достали. Я не собиралась расспрашивать тебя насчёт Котова. Просто… я беспокоюсь за него. Как и ты. Он был очень хорошим человеком, и мне бы хотелось, чтобы всё это оказалось недоразумением и он нашёлся живым и невредимым. Я думаю, многие этого хотят и ждут. Антон вот… с тех пор, как Эдик пропал, всё время ищет новости о нём. Несколько раз в день. Ничего не пропускает. И я тоже…

Я замолчала. Сказать что-то вроде «мы не подозреваем тебя» было не в моих силах — как ни крути, просто так эта фраза казалась слишком неподобающей. Даже если с моей стороны это было бы искренним.

Валя грустно улыбнулся.

— Всё в порядке, Екатерина Семёновна. Вы правы. Нам его не хватает. Будем вместе надеяться на лучшее.

В этом весь Валя. Беззлобный, не обидчивый, тактичный. Никогда не скажет лишнего и не покажет, если кто-то причинил ему неудобство.

— У нас в отделе сотрудник пропал без вести, — пояснила я недоумевающей, но не менее тактичной и ни разу не перебившей нас Марго. — У них, в лаборатории биохимии. Три недели назад.

— О… Это печально. Ужасно, наверное, — она опустила глаза.

— Да… Пока не нашли.

Поговорив ещё немного о Котове, мы покончили с обедом и принялись за чай с десертом. Я наблюдала, как Валя не спеша ест пирожок. У меня было ощущение, что Валя специально медлил с едой, чтобы получить повод остаться с нами подольше.

Точнее — со мной.

Мне стало неуютно. К теории о том, что я могу ему нравиться в романтическом плане, я старалась серьёзно не относиться, да и вообще об этом не думать. Тем более проверять эту теорию путём эксперимента, у которого даже не было цели. Даже если предположить, что всё правда — Валя ведь не дурак и сам должен понимать, что это ни к чему не приведёт.

Марго уже вовсю говорила с ним на различные нейтральные темы. Время от времени она смеялась, и Валя сам с ней неподдельно хихикал. Да, Марго способна растормошить кого угодно. Наверное, Валя нужна именно такая подруга — с ней он не будет чувствовать себя потерянным.

— Однако! Уже без пятнадцати два. Где, чёрт возьми, Тим? — воскликнула Марго, посмотрев на настенные часы. — Ох, не потерялся бы ещё этот дуралей!

— Нет, на него это не похоже. Он везде сориентируется, где бы ни оказался. Без мыла в задницу залезет, ты же его знаешь. Скорей всего, он ещё занят. Или… изучает местные достопримечательности.

В голове тут же возникла картина, как Тим в холле главного корпуса дотошно изучает гравюры с надписями на латыни и огромную статую филина на пьедестале, приставая ко всем с вопросами, как давно она здесь, как часто об неё запинаются и насколько некультурные термины употребляют в таких случаях местные светила науки.

— Думаю, с ним всё в порядке, — я быстро спрятала улыбку. — Но на всякий случай могу пойти его поискать. А то представь, сколько нам придётся доедать, — я кивком указала на нетронутые тарелки с едой на подносе Марго.

— Да, всю неделю из спортзала придётся не вылезать. Хоть в контейнеры перекладывай. И зачем только суп я взяла?

Мы понимали: если Тима действительно задержало любопытство, это не могло случиться надолго — в плане обещаний он был надёжен. Более вероятно, что ему дали срочную дополнительную работу.

— Сейчас я ему позвоню, — Марго вынула телефон.

Я, вставшая вместе с ней из-за стола, хотела было добавить, что Тим, возможно, и сам вскоре напишет о причине долгой задержки, но, едва открыв рот, увидела, как друг собственной персоной подходит к нашему столу. Вид у Тима был усталый, но довольный. Сегодня на нём были комбинезон на лямках и чёрная футболка. Судя по влажным каплям на лице и прилипшим ко лбу кудрям, он буквально только что умылся. Его щёки и лоб полыхали здоровым румянцем.

— Вот вы где, — кивнув нам обеим, Тим приосанился и посмотрел на Валю: — Разрешите к вам присоединиться?

Плюхнувшись после получения согласия на соседний стул, он заявил:

— Прошу простить за опоздание. Всё из-за, мать его, биохимического анализатора. Только в иммунологии работу всю выполнил, как оказалось, у них ещё и он не запускается после замены системной жидкости, которую накануне меняли.

— Дай угадаю. Сработала система контроля утечки? — Марго хитро улыбнулась.

— Она самая. Капля попала на датчик перелива.

— Так ведь это быстро решаемо!

–Ага. Но лаборант оказалась слишком болтливой и любопытной. Ух, ведьма! Спрашивала, как это произошло, какой механизм, как этого избежать, а потом ещё начала уговаривать посмотреть другие анализаторы. Короче, я как от неё избавился, — сразу к вам. Ну ещё немного на бюсты памятников засмотрелся в переходе. Точнее, читал их биографии с достижениями. Кстати, «ледяная анатомия» Пирогова — интересная штука! А там ещё рядом с ними музей медицинских инструментов. Вообще, знаете,тут удивительно! Как в мавзолее или музее. Даже круче. Тут всюду дух науки и интеллекта! Всё это место пропитано знаниями и умом!

— Ешь уже, умом, — Марго пододвинула к мужу поднос с едой, предварительно убрав с него свои пустые тарелки.

Тот с аппетитом накинулся на предложенный обед.

— Словом, тут всё завораживает. А сколько мы ещё тут не видели! — Тим откусил кусок хлеба и ещё раз оглядел поднос. — А что, пончиков сегодня нет? Жаль.

— Милый, кстати, познакомься. Этот симпатичный парень слева от тебя сегодня любезно согласился составить нам компанию, чему мы очень рады. Его зовут Валентин, и он лаборант в биохимии.

— Можно просто Валя, — пробормотал тот, глядя на Марго с явным расположением. — Признаюсь, я не люблю официальности. И… можно на «ты».

— Тогда хорошо, что ты встретил именно нас! Мы как раз те чуваки, кто тоже их не любит, — подруга помахала ему рукой. — А это, кстати, мой муж, Тим. Такой же инженер, как и я. Почти такой же, — с нажимом произнеся первое слово, Марго перевела взгляд на своего мужа, ожидая реакции, но он, не обращая внимания, увлечённо поглощал борщ, одновременно расправляясь с хлебом.

— А ещё он очень любит поесть, — иронично покачав головой, констатировала Маргарита.

Я рассмеялась.

— О, пирожки, — в подтверждение слов жены заметил Тим контейнер на середине стола. — С чем сегодня? Надеюсь, ты больше не покупала ту дерьмовую начинку возле нашего дома?

— Нет, нет, дорогой. Не повторяю прошлых ошибок. Всё только своё.

— Тогда отлично. Да, Валентин, рад знакомству. Не мог сразу ответить — интенсивно жевал. Рот был забит. Но сейчас всё в порядке, — он протянул Вале руку, и тот её пожал. Другой рукой Тим тут же положил перед ним один из пирожков.

— Кажется, этот с брусникой. Как раз к чаю. Ешь, не стесняйся.

— Он уже съел два с капустой, — гордо похвасталась Марго.

— Спасибо, они очень вкусные, — похвалил её выпечку Валя, отпивая глоток из стакана.

— Так, Валя. А я смотрю, у тебя чай почти закончится. Кать, у тебя тоже! Пойду-ка я вам налью ещё, да и себе заодно.

Собрав наши стаканы, Марго бодро встала со своего места. Наклонившись к Тиму, она порывисто чмокнула его в щёку, после чего удалилась.

— Какая же в этих джинсах у неё классная… кхм, я ем, — увидев, как я корчу гримасы и отчаянно махаю руками, показывая на Валю, Тим вовремя осекся и вместо продолжения фразы зачерпнул ещё ложку картофельное пюре.

Я выдохнула. Позор на этот раз отменяется. Хоть Тим и говорил это, понизив голос, Валя бы мог услышать.Тот продолжал пить чай и делать вид, что ничего не случилось, но всё-таки мне показалось, что глаза его улыбались.

Чтоб не расхохотаться, я сделала глубокий вдох, и принялась допивать из трубочки остатки апельсинового сока в коробке.

— Вот, это вам, — Марго, вернувшись, поставила в центр стола два дымящихся стакана. — Сейчас за своим схожу.

— Стой, не поворачивайся! Дай я хотя бы зажмурюсь. А то во второй раз по мне всё будет заметно. Я же из-за стола так не встану, — сказал Тим.

Смысл дошёл до меня сразу. От смеха я тут же подавилась соком и принялась кашлять.

Марго принялась хлопать меня по спине.

— Валя, не обращай на него внимания. У него иногда просто рот не закрывается, — услышала я сквозь приступы собственного кашля голос подруги.

— А у кого-то, когда надо… (шик, а следом — смешливый хрюк). Да, Валя. Мне определённо не хватает интеллигентности. Но, работая в таком месте, я её со временем приобрету.

— Ха-ха! Очень смешная шутка. Тридцать восемь лет, а ума нет. Горбатого только могила исправит!

— За годы с тобой его значительно прибавилось. Помнишь, я и с травой завязал!

— Опять твои подкаты.

— Крошка, ты когда злишься, такая… офигенная. Катюша, как ты там?

— Вот ведь идиот. Ты почти отправил её на тот свет, а теперь спрашиваешь!

— Да брось. От моих шуток ещё никто не умирал!

Не слушая дальше, что они говорят, я взяла первый попавшийся стакан и осторожно отпила из него. Горячий напиток пролился в горло раскалённой смолой.

— Ох, ничего себе…

Сквозь заложившую уши вату я услышала пиликанье телефона, а следом — звук зуммера. Айфон.

Я автоматически застыла. Нет, это не мой. Да и вообще, мой сейчас в ремонте, а пока я пользуюсь одолженным мне Тимом «Нокиа», у которого другой звук.

Кашлянув ещё пару раз, я вдруг обнаружила вокруг себя тишину. Вытерев застилающие глаза слезы, я увидела, что Марго и Тим, забыв про свою увлекательную беседу, сгрудились за спиной у Вали. Все трое завороженно смотрели на экран его телефона, который тот держал перед собой длинными, тонкими пальцами.

— Эй, вы чего? — спросила я.

Никто не ответил. Они определённо что-то читали: глаза их тревожно скользили то в левую, то в правую сторону от дисплея.

Наконец Валя оторвался от чтения и посмотрел на меня. Лицо его — как, впрочем, и у моих друзей за его спиной, — было серьёзным.

— Котов нашёлся, — объявил он. — Его обнаружили мёртвым в заброшенной хижине в Терехово.

Глава 7

— Зачем он сделал это? — недоуменно протянул Антон.

Дело было в шесть часов вечера перед входом в корпус отдела физиологии и биохимии. Мы с Антоном только что закончили обсуждать смерть Эдика Котова с Гаврилюком и с заведующим лабораторией биохимического анализа, Цихом Андреем Петровичем, и теперь стояли одни. Вокруг нас всюду толпились сотрудники: несмотря на время (почти все в НИИ работают до шести вечера), они вовсе не торопились разъезжаться по домам. По большей части здесь собрались женщины: охая, поправляя свои причёски и белые халаты, они передавали друг другу новость: младший лаборант биохимии сегодня в обед был найден погибшим в старом доме умирающей московской деревни. В глухомани без цивилизации, с видом на «Москву-сити». Именно это место выбрал бедный парень для того, чтобы свести счёты с жизнью.

— Не знаю… — ответила я, наблюдая, как ветерок покачивает листья растущей у крыльца молодой берёзы. Отблески вечернего солнца на окне падали на дерево так, что по нему перебегали золотые блики. — Ты помнишь, как в последний раз мы видели его незадолго до пропажи? Кажется, это было до майских праздников, в пятницу. Разве он выглядел подавленным или каким-то ещё? Лично я ничего не заметила, а ты?

Антон посмотрел куда-то вверх и нахмурился, вспоминая.

— Нет, и я тоже ничего. Мы же в тот день с ними говорили. Мне показалось, он вообще был весёлым. Рассказывал о планах на выходные, смеялся, шутил. Тогда он не был похож на человека, у которого серьёзные проблемы. Потом, конечно, прошло ещё три недели. Может быть, это развивалось у него постепенно?

— За все три недели его никто не видел, — покачала я головой. — Что бы у Эдика ни произошло, это случилось вскоре после того, как мы попрощались.

— Свидетели точно не могут сказать, сколько он там прожил. Тот дом стоит на отшибе. Этот факт значительно сокращал вероятность случайного попадания в поле зрения соседей чего-то происходящего в нем, либо рядом с ним.

— А может, у него была скрытая депрессия? — растерянно пробормотала я. — Хотя… я не знаю, что должно произойти, чтоб человек покончил с собой… так страшно.

Меня передернуло. Наверное, для большего понимания таких вещей стоит освежить знания по психологии и психиатрии.

Муж успокаивающе обнял меня.

— Я тоже. Что-то ведь возбудило в нём такую аутоагрессию. Если бы нам только было известно больше подробностей, то можно бы было судить…

Едва Антон закончил фразу, как тут я заметила слева, метрах в пяти от нас, группу людей, в центре которой стояла и что-то говорила полная средних лет женщина в очках и с ежиком рыжих волос на голове. На ней были халат, бирюзовое платье и чёрные туфли на небольшом каблуке.

— Антон, смотри, — я указала на неё. — Это же Анна Крыжовникова, доцент из лаборатории нейронаук. Она специализируется на изучении поведения. Наверное, пришла сюда высказать мнение о Котове. Небось, диагноз уже ему поставила.

— Пойдём подойдём, — решительно сказал муж и потянул меня в направлении новообразованного «кружка слушателей».

Когда мы подошли вплотную, я заметила, что в числе окруживших учёную людей находятся также Гаврилюк и Цих. Оба руководителя внимательно слушали, что она говорит.

— Острое психотическое состояние может развиться за несколько дней. Возможно, у парня случился психоз с последующим нарушением сознания по типу депрессивного онейроида. При развитии этого заболевания больной проходит несколько стадий. Сначала становится чересчур чувствительным и тревожным — ему кажется, что все относятся к нему как-то враждебно, подозрительно, замышляют недоброе. Затем вокруг него меняется картина мира — начинает казаться, что он в незнакомом месте, вокругзвери, а сам оних повелитель. Постепенно больной полностью теряет ориентировку в месте и собственной личности. Длиться такое состояние может несколько недель, и если его не лечить, то такой человек может стать опасным для себя и окружающих.

— То есть вы полагаете, у Эдика развилось психическое заболевание, поэтому он ушёл из дома и где-то скитался, а после — покончил с собой? — уточнил Антон.

Крыжовникова, поправив очки, серьёзно посмотрела на него:

— Это наиболее вероятная версия, эээ… Антон Сергеевич. Пока что полицейские исключают криминал.

— Уже исключили, — мрачно сказал Цих. — А ещё хочу сообщить, что я уже опросил всех сотрудников в своей лаборатории — никто не замечал у Котова признаков наркомании либо алкоголизма.

«Сказал, как отрезал» — это было как раз про Андрея Петровича. Доктор биологических наук и доцент обладал цепким умом и прямолинейным характером. Внешне он походил на безликую серую тень. В свои сорок пять Цих сохранил стройную, поджарую фигуру, любовь к клетчатым серым рубашкам и пепельно-светлые волосы, разделённые на прямой пробор. Его маленькие водянистые глаза закрывали прямоугольные стекла очков, над которыми едва были заметны бесцветные брови. А бледная, рыхлая и дряблая кожа лица вызывала ассоциации со шляпкой старого несъедобного гриба.

— А причина не обязательно может быть экзогенная, — пояснила доцент. — Иногда это случается без видимых причин, в силу эндогенных сбоев. Парень как раз находился в таком возрасте, когда такие заболевания чаще всего манифестируют.

— Э… понятно. Спасибо, — шумно выдохнул Гаврилюк, поправляя галстук на огромной шее. Сегодня на нём красовался чёрный костюм с белой рубашкой, а в руках он неизменно держал коричневый кожаный портфель. Скоро нашему шефу должно будет исполниться пятьдесят пять. Он был очень грузным и наполовину лысым — изрядную плешь на темени окружали местами поседевшие чёрные волосы, аналогичные которым составляли его усы.

— Я бы хотел принять профилактические меры, чтобы больше такого не повторялось, — продолжал он своим густым басом. — Я хочу, чтобы в моем отделе все ещё раз прошли диагностические тесты.

— Пётр Владимирович, тогда их надо провести всем сотрудникам НИИ. А также клиники и фармации, — развела руками Анна. — Скажите об этом Филину. Может, он с вами согласится.

Я услышала у себя за спиной чей-то смех.

— Но я бы на вашем месте бы не судила так однозначно. Как психиатр, проработавший в стационаре больше двадцати лет, я скажу, что тесты — не всегда достоверный критерий психического здоровья. Это раз. А два: то, что склонность или латентные признаки заболевания не всегда можно обнаружить при неимении проявлений.

Я не без интереса и предвкушения дальнейшего наблюдала, как пухлое лицо нашего начальника раздувается на глазах, как воздушный шарик, становясь ещё огромнее. Менялось в размерах и объёмное тело — грудь, обтянутая белой рубашкой, на глазах превращалась в богатырский торс, а пиджак вот-вот, казалось, лопнет. Я невольно вспомнила похожий момент в начале фильма «Гарри Поттер и Узник Азкабана» и с трудом удержалась от хохота: сходство Гаврилюка с тётушкой Мардж стремительно увеличивалось. Карие глаза выпучились, из второго подбородка проступил третий, а усы гневно вздыбились.

Кто-то неожиданно коснулся меня сзади, и я подпрыгнула.

— Тише, это я, — послышался голос Тима.

Мы с Антоном (очевидно, друг потревожил и его) повернулись. Я заметила, что с губ мужа всё ещё не сошла улыбка — он тоже развеселился от произошедшего.

— Я-то думал, что за поклонение птичкам? Местные мне объяснили, что сова — символ мудрости и всё такое, но когда она на полном серьёзе посоветовала обратиться к филину, я чуть не упал. Подумал, может, храм ещё какой есть? Ну как египтяне кошкам поклонялись…

— Филин — фамилия директора, — я не могла понять, шутит ли сейчас Тим, но на всякий случай решила провести ему краткий экскурс. — Да, Павел Филин, основатель НИИ, провёл параллели своей фамилии с «птицей мудрости», и, кстати, получилось органично. А после смерти Филина-старшего всё перешло к его сыну. Частные предприятия — фармкомпания и клиника — по наследству, а НИИ посредством решения в РАМН, где у Филиных весьма влиятельные позиции. В свое время, до организации НИИ, Павел Матвеевич занимал там высокий пост.

— Давно ты здесь стоишь? — поинтересовался у друга Антон, когда я закончила.

За нашими спинами слышались гневные вопли Гаврилюка.

— У нас есть такая возможность, Анна Геннадьевна!

— Тогда тут некому будет служить! Знаете, в народе ходят мнения, что учёные все с особенностями мышления, и у нас в неврологии это…

— Нет. Примерно с тех пор, как эта милая рыжая дама начала рассуждать о причинах заболевания. Между прочим, было интересно.

— Она любит ораторствовать, — кивнула я. — Вообще, в отделе неврологии таких немало.

— Потому Гаврилюк не особенно любит их сотрудников. Хотя, — Антон быстро посмотрел по сторонам и, понизив голос, сообщил: — Их многие в НИИ не жалуют. Считают, в этом отделе работают одни выскочки, которые ассоциируют себя чуть ли ни с богами. Неврология, нейрохирургия и психиатрия — вот, что входит в их специализацию и полное название.

— Мда… Может, это приближенность к мозгу на них так влияет? Ну, знаете, главный орган и всё такое… хотя с этим можно поспорить, — Тим хихикнул. — Ладно, ещё мозг неизведанный, полный тайн. И у них оттого чувство избранности, что изучаешь великое…

— Такие там тоже есть. Но эта история идёт корнями в изначальную расстановку приоритетов. Когда Павел Филин, будучи в РАМН, добился создания НИИ, то решил, что основные научные проекты нового института должны быть направлены на изучение центральной нервной системы. Львиная доля финансирования и ресурсов уходила туда. Через несколько лет существования они так далеко продвинулись вперёд, что их впору стало бы отделять как самостоятельный институт. Павел Филин годы потратил на создание у НИИ безупречной репутации, но особенно это касалось неврологов. Денег он тоже не жалел — у них у первых появлялось новейшее оборудование, открывались лаборатории. Они раньше всех получили новое здание: причём не в три этажа, как у нас, а в семь — и по квадратам гораздо больше. Работать там считается престижным, туда даже технички стремятся в первую очередь. А учёные, даже начинающие, постоянно публикуются, в том числе в престижных зарубежных научных изданиях, быстро пишут и защищают диссертации. Не место, а просто мечта.

Мой муж, хоть и не принадлежал к «избранному» отделу, любил выступить перед кем-то не меньше, и получалось это у него не хуже. Ещё больше он любил рассказывать истории. А уж если Антон видел, что кто-то всерьёз заинтересован, то приобретал дополнительное воодушевление, и если его не остановить, вещать он мог очень долго, в красках и с нужной интонацией описывая все события. Иногда я даже думала, что из Антона бы вышел неплохой учитель истории.

Моего внимания хватило дослушать рассказ мужа до места, где он принялся перечислять наиболее важные открытия, сделанные неврологами. Потом я начала отвлекаться, слушая то обрывки спора Гаврилюка с Анной Геннадьевной (который, судя по всему, заканчивался), то комментарии рядом стоящих людей.

Обратив внимание на Тима, я заметила, что тот буквально разделяет моё настроение: время от времени кивает, борясь то с зевотой, то с желанием закатить глаза. Поймав мой взгляд, он округлил глаза, чуть сдвинул брови и покачал головой. Я, выпятив губы вперёд, скривила их в ухмылке, одновременно подняв брови и опустив глаза.

–…Предрассудки тоже имеют место быть. А так там, конечно, можно встретить нормальных людей и немало, — закончил Антон.

— Я понял, — энергично кивнул Тим, отчего его кудри на голове тряхнулись. — Если я что-то там не так починю или окажусь не в силах помочь этим… исключительным образованным людям, мне просто трындец.

— Я этого не говорил. Но лучше будь осторожен, дружище, — улыбнулся Антон. — Знаете, что? Пойдёмте отсюда.

Я взяла мужа под руку, и мы двинулись в сторону крыльца.

— Всё совсем не так плохо. Я знаю много хороших людей, которые именно из отдела неврологии, — шепнула я Тиму по дороге.

— Круто, — он притворно выдохнул. — А то я уже хотел спросить — может, у них это вирус какой. Вдруг там опасно долго находиться?

— Насчёт вируса не подскажу — но если так, то знай: у некоторых людей просто хороший иммунный ответ.

Миновав двери, мы вошли в вестибюль.

— Тим, а ты, кстати, как оказался здесь? Ничего не хотел? — поинтересовался Антон.

— Хотел, о да! — охотно ответил Тим. — Хотел тебе, мой друг, похвастаться, как моя Маргоша сегодня познакомилась с Тем Самым Валей и очень хорошо общалась. На прощание она даже клюнула его в щёку, а я не ревновал. Представляешь, не ревновал!

Мой муж испустил стон.

— Если бы Марго нравилась Вале, ты бы говорил по-другому.

— А может, она уже ему сегодня понравилась? Только представь — вдруг Валя сию минуту разрабатывает план, как увести у мужа уже не Катю, а Марго? Тоха, мы вас спасли! Можешь быть спокоен. Вот что я хотел сказать, — продолжал дурачиться Тим.

— Так-так, — протянула я, останавливаясь и переводя взгляд то на одного, то на другого. — Вы, значит, и это между собой обсуждаете? И как давно?

— Ну, — Тим задумчиво посмотрел на потолок, а затем на меня. — С тех пор, как вы двое начали встречаться, мы постоянно обсуждаем твоих поклонников, Катюха.

— Вот как? — я подняла бровь. — Не знала, что я настолько популярна. И как много их было?

— Не представляешь, скольких неподходящих я без твоего ведома отгонял мухобойкой. Думаешь, я подрался на третьем курсе с тем придурком Комаровым действительно из-за свистнутого торта? Чёрта с два — торт был дерьмо, и Алёшка в этом быстро убедился в сортире.

Мы с мужем засмеялась.

— Да, я помню, как потом коменда его там застала, — с хохотом от нахлынувших воспоминаний сказал Антон.

— Вообще! У него потом была кликуха «Повелитель толчка».

— Ха-ха-ха! Ты, кстати, сам её ему придумал.

— Я? Ну возможно. С годами начинаешь забывать свои достижения…

Увлеченные диалогом, Антон и Тим не заметили, как сзади них мимо прошли две женщины — молодая блондинка с заплетёнными в косу длинными волосами и худенькая кудрявая шатенка лет сорока. В них я узнала аспирантку Настю Свинцову, проходящую здесь стажировку, а заодно подрабатывающую лаборанткой, и её научного руководителя, Эльвиру Степановну Белецкую, коллегу Вали и Эдика. Лица обеих были бледными, а Эльвиру Степановну, судя по виду и тому, что Анастасия поддерживала её под локоть, ещё и мутило. Даже находясь в трех метрах от них, я почувствовала смесь запахов валерьянки и нашатыря.

— Ё-моё! Кажется, я узнаю этот запах, — Тим повел носом. — Прям квартира моей бабушки-кошатницы!

— Это, кажется, сотрудница нашего отдела и её аспирантка, — Антон, обернувшись, посмотрел им вслед. — Наверное, им стало нехорошо. Судя по направлению, идут в туалет…

— Хм, — Тим проводил их задумчивым взглядом. — У кого-то слишком богатое воображение или фотографии с места преступления стали уже доступны?

Антон неопределённо покачал головой. Некоторое время мы трое молчали. Несмотря на неоспоримость произошедшего и объяснения Анны Геннадьевны, принять это было слишком жутко. В голове не укладывалось, что весёлый и молодой парень, у которого впереди была вся жизнь, полная сил и надежд, в какой-то момент принимает фатальное решение.

— Главное, он не просто повесился или утопился, — вздохнул Антон. — Сделать такое… Это похоже на ярость.

Я понимала, что муж хочет говорить об этом с кем-то, говорить вслух… и понимала, что он не решается высказать описание самоубийства. Мне и самой не хотелось, чтобы кто-то озвучивал вслух тошнотворные подробности. С момента прочтения статьи в течение дальнейших часов я старалась гнать свои представления прочь. Но сейчас в моей памяти вновь всплыли чёрные, как послеожоговый струп, буквы, складывающиеся в жуткий смысл.

«Он вскрыл себе запястья и вырвал руками вены. А затем, истекая кровью, разорвал руками кожу на шее и выдрал себе гортань».

Всё вокруг было в крови.

Мне было жаль Котова. Но уже ничего не сделать.

— Может, нам как-то стоит помочь с похоронами? — грустно задала я вслух вопрос.

— Конечно, — поддержал меня Тим. Антон тоже кивнул.

И тут я заметила, как к нам подошёл Гаврилюк. Выглядел он спокойней, чем несколько минут назад во дворе, но всё ещё со следами недавнего «раздувания»: с покрытого потом лица не сошёл оттенок утренней зари; плечи так же вздымались вверх, а грудь — вперёд.

— Надо же — учёные ненормальные! Да в невро они все там сами с приветом. И с манией величия. Считают себя богами! — продолжал он возмущаться себе под нос. Увидев нас, он осекся.

— Ааа, ещё раз… здравствуйте. Чего домой не идёте? Рабочий день уже того… закончен. Нечего тут больше обсуждать этого бедолагу. Случается же у людей такое… К сожалению, его не вернёшь. Надо… эээ… жить дальше, работать. Верно ведь?

Мы все кивнули.

— Вот… А насчёт похорон — это ты, Катя, хорошо предложила. Надо собраться отделом, скинуться… В общем, завтра обсудим. Я пошёл… Хорошего вечера.

И он двинулся в сторону лестницы, продолжая что-то себе говорить.

— Это ваш заведующий? — удивлённо вытаращив глаза, спросил Тим, едва Пётр Владимирович скрылся из виду. — Знаете, а он был прав, когда предлагал проверить у всех психику. Но только я его не пойму — зачем палить самого себя?

Мы с Антоном улыбнулись.

— Гаврилюк хорош, как руководитель и научный работник. Но как человек очень своеобразен, и… да, он невероятный параноик, — цокнул языком мой муж и покачал головой.

— Окей, ну что ж — счастья вашему параноику, в жизни личной и публичной. Кстати… Я ему по фамилии сейчас классную кликуху придумал, — заговорщицки произнёс Тим.

— Я на тебя когда-нибудь точно намордник надену, — простонал Антон.

Глава 8

Я редко думала о маньяках. Иногда, встречая новости о пропадающих людях, орудующих в Москве серийных убийцах и громких делах, я вздрагивала от ужаса и мысли о том, на что способны некоторые представители человеческого рода. Такие безжалостные факты заставляли меня принимать существование психопатов как должное — но я не зацикливалась на этой теме, считая, что в мире гораздо больше добра и хороших людей. Об этом я и старалась думать, воспринимая зло лишь как то, о чём надо помнить, чтобы остерегаться.

Однажды у меня с папой на этот счёт состоялся серьёзный разговор. Произошёл он холодным августовским вечером перед моим отъездом в Москву. Мне было семнадцать, я только поступила в университет и в связи с этим должна была покинуть родной городок. Эта беседа запомнилась тем, что подобные у меня раньше в основном были с мамой: она, всегда тревожась за меня, с самого детства объясняла мне правила безопасного поведения в обществе и с незнакомыми людьми; все наказы, подстерегающие опасности и меры их профилактики я к подростковому возрасту знала наизусть. Порою папа считал, что мама бывает излишне настойчивой с опекой,и, честно сказать, я была с ним согласна. Разумеется, отец не меньше неё желал, чтобы со мной ничего не случилось. Просто его подход был несколько иным — он активно и с энтузиазмом (не всегда уместным) учил меня навыкам самозащиты. И так было во всех аспектах воспитания: если с мамой я наряжалась, выбирала одежду, делала уроки, читала книги, вышивала, вязала и шила, а так же готовила и убиралась по дому, то папа отвечал за моё познание жизни колхоза, природы, походы на рыбалку, в поле и в лес. Когда ещё были живы бабушка с дедушкой — родители отца, мы частенько гостили у них в доме в Поздняково, и там меня научили всему: ухаживать за скотом, топить печь и работать на огороде (последнее мы, впрочем, и так нередко делали всей семьёй). Мама прививала мне любовь к книгам и учебе, воспитывала во мне терпимость, умение прощать, проявлять сострадательность, а папа старался сделать всё, чтобы его дочь выросла стойкой, храброй и находчивой в любой ситуации

Дело было в самих характерах родителей. Отец мой вырос в Поздняково. Типичный уроженец сельской местности, он был простым, непосредственным и приземлённым человеком: прямолинейным в суждениях, работящим, по-свойски душевным весельчаком. А ещё очень храбрым и сильным — учитывая то, как он любил пошутить, не всегда думая о словах, эти качества были ему очень кстати. Мне всегда нравилось умение папы находить счастье в самых обычных вещах: еде, хорошей погоде, общении с близкими и просто возможности жить. Его искренность и общительность притягивали к нему людей, а если обыкновение говорить то, что он что думает, оборачивалось неудобными ситуациями, то другой папин талант — умение сводить все в шутку — с лихвой компенсировал такой недостаток. Само собой, у него не обходилось без сигарет и крепких словечек, благодаря чему смутить меня трудно.

С мамой он познакомился однажды осенью на сборах урожая. Женщина, в которую он быстро влюбился, оказалась по профессии швеей и проживала в Красногорске в квартире блочного дома — куда папа и переехал после женитьбы на ней.

Мама была спокойной, уравновешенной и миролюбивой. С работы в ателье она ушла, когда появились дети. После рождения моих братьев и сестры — Саши, а затем Гриши с Леной — мама стала домохозяйкой и посвятила всю дальнейшую жизнь содержанию дома и воспитанию детей. Это она делала в лучших культурных традициях: знакомила с поэзией и классической литературой, попутно заводя разговоры о персонажах и устраивая их обсуждения (что позже помогало в написании сочинений по литературе), во время поездок в Москву водила в театры и музеи, рассказывала о знаменитых людях. Мама больше всех гордилась тем, что её младшая дочь училась в музыкальной школе и закончила её по классу фортепиано. Она всегда была готова выслушать и помочь дельным советом, никого не осуждала и не шла на поводу у чужих мнений, а ещё умела вдохновлять, учила принимать себя и слушать свои желания. Я считаю, что многом благодаря маме мы, четверо её детей, смогли успешно реализовать себя во взрослой жизни, а главное — стать счастливыми.

Я всегда гордилась своей семьёй, своими родителями — за то, что вырастили нас в любви и заботе. За то, что научили нас защищать друг друга и уважать, и за существование в душе оплота уверенности — в этом мире есть место, где тебя в любое время примут, выслушают и поймут. Хотя мамы уже нет в живых — виной тому стало последствие её гипертонической болезни, которой она страдала много лет, но в душе я ощущаю, что незримо она с нами. Как воспоминания. Как любовь, которая навсегда оставляет следы. А ещё у нас остался отец.

Я родилась значительно позже сестры и братьев и была незапланированным ребёнком — но, несмотря на это, родительской любви и внимания мне досталось сполна. И, скорей всего, чуточку больше — ведь Саша, Гриша и Лена росли втроём, а к тому времени, как мне исполнилось пять, они все покинули отчий дом, оставив меня расти в положении единственного ребёнка в семье. «Твои трое» и «Катя» — так говорил дядя Лёва, когда речь заходила про воспоминания о детстведетей моего папы. Я выросла с чувством полной защищенности, да и сама умела постоять за себя — поэтому, когда папа перед моим отъездом в Москву вдруг начал рассказывать мне о возможных опасностях, я очень удивилась.

— Папа, да всё нормально будет. Я уже не маленькая, я справлюсь. И ты, если что, отправляешь туда четвёртого ребёнка. С тремя первыми всё было ведь хорошо? Вот и насчёт меня вам с мамой не о чем беспокоиться.

— Ох, Катька! — отец, сидя со мной на кухне за столом, накрытым клеёнкой в клеточку, хлопнул себя по лбу. — Всё-таки Сашка парень, а Гриша с твоей сестрой держались вместе. Ты же…

— Пап, ну ты же всегда говорил, что уверен во мне, — жалобно произнесла я, притворно надувшись и откинув с плеч длинные (на тот момент до пояса) чёрные волосы.

— Да, в тебе я не сомневаюсь. Я сомневаюсь в других! В Москве много непорядочных, лживых людей. Они будут предлагать тебе всякие непристойности, могут обидеть…

— Пап, я использую захват, который мы с тобой учили, — смеясь, ответила я.

— Ой, Катя… А если их будет много?? А если…

— Папа, всё будет хорошо, не страдай паранойей, — я встала, обняла его и поцеловала в покрытую щетиной щёку.

— Мама то же самоемне говорит, — вздохнул он. — Даже она смирилась. А я…

Я сомкнула объятия ещё крепче.

— Ладно, — голос его потеплел, в нём послышались слёзы. — Мы будем тебя навещать. Хорошо, хоть Тим там будет за тобой присматривать.

Я согласно кивнула, решив не высказывать то, что уже тогда понимала: самой мне присматривать за Тимом придётся не меньше. У папы с моим другом сложились идеальные отношения: отец его просто обожал, а Тим, в свою очередь, считал дядю Сему «клёвым мужиком».

— Мне так непривычно понимать, что ты выросла! — охнул отец. — Моя самая маленькая дочь теперь тоже меня покидает… Казалось, ты только что была малышкой, играла в куклы, бегала в деревне по полю и путалась под ногами… А сейчас закончила школу и уезжаешь.

— Пап, я тебя очень люблю. И ведь я буду вас навещать. Всё будет хорошо!

Я понимала отца. Понимала, как ему было трудно отпустить во взрослую жизнь последнего ребёнка. И, думаю, папа заранее осознавал, что я не вернусь в Красногорск — они с мамой всегда говорили, что я «достойна большего». Так и вышло. И я всегда считала, что у истории той юной и наивной девочки Кати был счастливый финал. Почти девятнадцать лет, минувшие с момента того разговора на кухне, я прожила самой обычной жизнью. Со мной не случалось ничего экстраординарного. Студенческие годы, аспирантура, совмещаемая с должностью ассистента кафедры биологии в медицинском университете, затем счастливое замужество, защита кандидатской и работа в НИИ… Нашу с Антоном жизнь омрачало разве что невозможность иметь общих детей из-за генетической несовместимости, но мы давно с этим смирились. Одно время он даже предлагал вариант воспользоваться материалом донора, но я это категорически отвергла. Огорчал ли меня выбор никогда не быть матерью? Возможно, в глубине души — немного. Но, в конце концов, на нас род не прерывался — у Антона были ещё младшие братья, а мои старшие «сибсы» уже успели подарить отцу внуков. Несмотря на эти проблемы, я всё равно была счастлива. Мы были счастливы.

Кто знал, что всё так изменится?

Папа, может быть, ты?

Из всех способов отправить тебе послание, мне доступен только мысленный. Смешно,но у меня даже нет принадлежностей для письма. Максимум, что мне дают изредка — это научные журналы и книги в мягкой обложке. Его любимые, пап. Я стараюсь об этом не думать — ведь некоторые из них нравятся мне. Но всё равно, это не самоеплохое в сравнении с другими изданиями, что он мне приносил — сборниками своих трудов.

У меня тут много свободного времени, папочка. Большую его часть я провожу в размышлениях. Поначалу это было тяжело, но я уже привыкла. Всё снова и снова я пытаюсь придумать план спасения, и каждый раз это напоминает мне фазы жизненного цикла клетки. Иногда он не движется дальше интерфазы — это период клеточного роста, при котором клетка, подготавливаясь к делению, активно синтезирует матричную РНК, белки и другие компоненты. А если начинается-таки получаться что-то дельное, то оно проходит лишь до профазы митоза — когда конденсация хромосом внутри ядра давно завершена, а веретено деления сформировано. Но только совокупность представления своих действий с готовностью сил вовсе не ведёт к их миграции в точку осуществления. Я знаю, куда двигаться, — но этот путь никуда не ведёт, и как найти другой, я пока не имею понятия. А это значит, всё нужно продумывать заново.

Я постоянно говорю с вами всеми. С тобой, с мамой, с остальными. Даже с Гаврилюком, нашим начальником. Теперь я жалею, что иногда посмеивалась над ним… Мысленно, папа — чаще всего так. Лишь изредка — ночью, в темноте, либо находясь в душе, — я позволяю себе перейти на шёпот: когда мысли превращаются в слова, в них становится больше жизни. Кто-то посчитал бы это признаком сумасшествия, но я-то знаю, что всё ровно наоборот — только благодаря этим разговорам я всё ещё не сошла с ума. А говорить вслух, слыша свой голос,кто мог бы подумать, что такое обычное дело стоит ценить, словно воздух? Общаясь друг с другом каждый день, люди представить себе не могут, каково это — лишиться такой возможности, оставшись один на один с собой, в месте, где из собеседников — только психопат, навещающий тебя пару раз в месяц.

Мне остаются лишь обращения к вам. Они что-то вроде письма, личного послания, поэтому возможные ответы я могу только представить. Но каждый раз, как я думаю о каком-то конкретном человеке, я мысленно вижу его перед собой. Кого-то — более чётко, а кого-то — размыто. Тебя, папа, я сейчас представляю так, будто ты действительно сидишь рядом со мной на кровати. Держишь меня за руку, ласково и сочувственно улыбаешься, и свет от твоей улыбки отражается в карих глазах, которые так похожие на мои. У тебя стало больше седых волос и морщин, но ты всё в той же белой в синюю клетку рубашке и жилетке кремового цвета — последнем подарке мамы.

Ты говорил тогда, что на всё есть своя причина. Почему же тогда, папа, происходит всё это? Для чего оно вообще должно быть?

Я надеюсь, ты нашёл в себе силы жить дальше — после того, как ты узнал, что случилось со мной. Я верю, что у тебя сейчас всё хорошо. Сейчас ночь, и я могу сказать тебе вслух, что я очень сильно тебя люблю. Хочется верить, что сквозь ночь и расстояние эти слова долетят до тебя в твой сон, в подсознание, в душу. Слова твоей дочери, всё той же маленькой Катюши.

Ты дал мне всё, что смог, но то, чего ты боялся, случилось. Пусть даже через девятнадцать лет.

Отпуская меня в чужой город, ты высказывал опасения, но всё же, не мог знать наверняка, что с твоим ребёнком случится плохое.

Но как быть в ситуации, если ты знаешь это и всё равно не можешь помешать?

В моей ситуации, папа.