Полупрозрачная

Вероника Покровская

Роман «Полупрозрачная» – необычный, завораживающий. Автор пытается донести до нас природу вещей, неподвластных подчас нашему пониманию. Он ненавязчиво привлекает к размышлениям своего читателя, приоткрывая другие грани существования бытия. Отмечающие день рождения гости и виновник торжества двадцатипятилетний Альберт даже не подозревают, как в один миг изменится вся их дальнейшая жизнь. Под проливным дождём Альберт с беременной женой друга мчится в роддом и не замечает неожиданно появившуюся на дороге восемнадцатилетнюю Ренату. Происходит авария. Рената, явно нарушившая своё предназначение, покинув тело, переходит в иную форму жизни – становится Полупрозрачной. Полупрозрачная в другой мерности пытается воссоздать предполагаемую ею внутреннюю связь с потусторонним миром, которую можно объяснить только продолжением жизни отдельной души после смерти тела. Во время празднования семилетия дочери Ангелины в детском кафе она даже материализуется возле сказочного дуба в физическую форму, используя в качестве медиума тело Альберта. Достоверно рассказанная история о жизни в двух мирах, о любви, о неожиданных встречах и расставаниях, о неразгаданных мистических явлениях не оставит нас равнодушными к судьбам героев.

Глава 2. РЕНАТА

Кто никогда не совершал ошибок,

тот никогда не пробовал что-то новое.

Альберт Эйнштейн

Она

Безмолвие, глубина пространства, странное свечение — всё продолжало меня поражать. Из серой мглы к белеющей просеке нас с Проводником медленно несло течением потока к свету. Мне казалось, что рассеянный свет находился по ту сторону Земли. Перед нами открылся абсолютно белый город. Он расстилался внизу, залитый перламутровым светом.

Проводник объяснил:

— Тебя необходимо очистить в Белом Граде. Здесь ты пройдёшь адаптацию и окажешься в новом состоянии. Память твоя будет раскрепощена и начнёт открываться. Будешь мыслить и ощущать уже по-другому, не по-человечески. Всему этому будем учиться.

Мы начали опускаться. И чем ниже мы опускались, тем шире становился город. Он рос. Мне казалось, что уже город надвигается на нас. Внезапно появились огромные хрустально-белые врата. Мажорные звуки победоносно нарастали, отчего каждый неповторимый узор снежинки на вратах засверкал ещё ярче.

Я невольно начала сгущаться.

— Не волнуйся. Нас встречает Хозяин Белого Града, — успокоил меня Проводник.

Звуки музыки то нарастали, то стихали. Вдруг в наступившей тишине издалека послышался лёгкий шелест падающих снежинок. На самом деле всё это было рядом.

Распахнулись врата Белого Града, и перед нами предстал его Хозяин в белых одеждах. Над ним блистала появившаяся из ниоткуда хрустально-белая снежинка. Вращаясь, она преобразовалась в корону и остановилась. Хозяин радостно приветствовал нас и лично проводил к специальному отсеку — очищающему. Мы с Проводником попали внутрь сферы, состоящей из ажурных снежинок. Звуки музыки прекратились, волнообразные вспышки белого цвета с сопровождающей пульсацией перевернули мои ощущения и представления о прошлом и будущем. Здесь всё одномоментно: нет прошлого, настоящего, будущего. Мой разум прослеживал неразрывную связь несовместимых на первый взгляд событий, произошедших со мной.

Проводник продолжил обучать меня. Он показал целевую программу, которую я не выполнила. Но ещё есть шанс завершить её, и для этого непременно надо воплотиться вновь на Земле. В противном случае я просто-напросто распылюсь на мелкие частички между галактиками.

— В нашем измерении время течёт гораздо быстрее земного. За определённую долю секунды нашего измерения на Земле проходят годы. Ты обязана вернуться на планету Земля, что третья от Солнца, для выполнения своей программы, — сказал мне Проводник.

— Земля, Земля. Только планета Земля. Иначе я буду пылью этой Вселенной. Я ведь прошла по эволюционной спирали, потратив немало сил и таланта, чтобы человеком стать из пыли и праха. Вновь рассыпаться?! Нет уж-ж-ж. Ни в коем случае! — завибрировала я.

— Тело человека состоит из микроэлементов Земли, поэтому в Ветхом Завете, в книге «Бытие», сказано: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою». Ты об этом… Мы ещё вернёмся к истории создания человеческой расы. А сейчас о тебе лично. У тебя два варианта. Начинай свой расчёт и анализируй дальнейшие действия, — подсказал Проводник.

Я принялась рассуждать:

— Итак, для реализации своей задачи в первом варианте я должна точно просчитать скорость своего попадания в самую здоровую, активную, светящуюся сперматозоиду будущего отца. Затем мы направимся в яйцеклетку моей будущей матери. Став эмбрионом, я начну превращаться в зародыш человека и в течение девяти земных месяцев в её лоне буду развиваться и расти. По расчёту, когда мне исполнится двадцать земных лет, Альберту будет уже сорок пять.

— Подумаешь, двадцать пять лет разницы! Зато урок любви пройдёшь и сохранишь себя, а это и есть главное. Помни! — одобрительные волновые сигналы послал мне Проводник.

Для этого мне необходимо будет направиться в специальное резонансное поле вибраций. Вся сложность в том, что я обязана чётко попасть в пару, проживающую где-то рядом с Альбертом. Если допущу ошибку, меня втянет воронка совершенно другой пары. Тогда вероятность встречи с ним сходит на нет.

А вдруг я всё забуду?! В этом случае придётся рассчитывать только на интуицию. Если и она подведёт, что тогда может произойти? Могу себе представить, как влюбляюсь до безумия в молодого парня. Пройду через первую страстную любовь… Но ведь с ней непременно надо будет расстаться. На Земле многие так поступают. Первая любовь остаётся у них в сердцах или памяти как нечто непорочное, чистое. Когда у них плохо на душе или что-то не удалось в жизни, они в воспоминаниях прибегают к ней, прячутся там, а затем вновь возрождаются. Набравшись сил в чувствах первой любви, люди продолжают жить дальше.

— Сейчас тебе легко рассуждать, — передал в ответ импульсы Проводник и продолжал вибрировать: — Это с ними происходит до тех пор, пока они не встретятся с настоящей любовью. Редко кому из них удаётся сразу найти точное попадание в свою любовь.

— На планете Земля только и говорят о любви! — возмущённо я пыталась перекрыть его вибрационную волну.

— На самом деле это и есть планета любви, которая третья от Солнца. У них всё троично, — объяснял Проводник.

— Главное там — любовь и деньги, — продолжала я спорить.

— Это так! Земля — планета любви, а деньги — её эквивалент. Теперь давай рассмотрим второй вариант, — предложил Проводник, приготовившись отслеживать мои рассуждения.

— Можно выбрать готовое тело для моей души, — сказала я. — Например, девушка лежит на смертном одре, на операционном столе или теряет сознание… Мне нужно срочно влететь, заменив душу, покидающую тело. Главное — этот миг не упустить! Только девушка должна быть знакома с Альбертом. Преимущество второго варианта — больше вероятности сохранить цель и проще исполнить свою миссию.

Внимательно наблюдавший за моим анализом Проводник одобрительно произнёс:

— Меня устраивает ход твоих рассуждений. Оба варианта тебе подходят. Выбирай любой из них. Важно достичь вовремя цели, а каким путём — в твоём случае не имеет значения. Хотя есть и третий вариант… О нём пока не будем рассуждать. Память твоя быстро оживает, тебе легко удаётся адаптироваться к новому состоянию. Молодец, ты готова! Пора на Землю — к нашим задачам!

Мы направились к ощущаемой преграде, разделявшей нашу мерность с той мерностью, где находилась планета Земля. Через определённую нишу меня вытянуло к переходному порталу. Пронзая пространство, почувствовав вибрации Ангелины, я мгновенно притянулась к роддому.

Под Новый год в зимнем саду больницы снег лежал пушистый и не тронутый ничьими следами. Синим воздухом ночи была залита вся округа.

Ангелина готовилась к родам! От неё исходил приятный поток, и он служил для меня маяком. Я с интересом наблюдала за роженицей.

Ангелина находилась в предродовой. Она стояла возле окна, схватившись за подоконник. Её тело скрывалось под тонкой просторной рубашкой, а наполненная грудь слегка трепетала. Шелковистые волосы потеряли лоск и тяжело ниспадали на плечи.

Начинались схватки. Малышка тоже готовилась к появлению в мир, сжималась внутри матки. Я постоянно улавливала волны дискомфорта, которые чувствовала малышка.

Через некоторое время Ангелина подошла к кровати и прилегла. Видимо, матка перестала сокращаться. Широко раскрытые серые глаза роженицы слегка увлажнились слезами. Схватившись руками за низ живота, она терпеливо переносила боль, издавая негромкий стон. Затем медленно поднялась с кровати и начала шагать по комнате вдоль и поперёк, то сжимая зубы от боли, то запрокидывая голову. У окна Ангелина неожиданно встала на колени и начала грызть угол подоконника, корчась от схваток.

— Господи, помоги, пожалуйста, помоги. Невыносимо больно. Боже, будто всё разрывается внутри, — шептали её губы.

Я долго наблюдала, как Ангелина, выбиваясь из сил, всячески старалась держаться в рамках дозволенного, не доводила себя до абстрактной истерики, как это делала её соседка. После очередных схваток Ангелина вновь вернулась к кровати и вцепилась крепко в спинку. На лице отразился страх.

Расставив ноги, она закричала:

— Сестра! Сестра!

Услышав крики о помощи, акушерка сразу отреагировала — она уже неслась по коридору с каталкой.

— Что, рожаешь? — закричала она на ходу, распахивая двери.

— У меня мокро между ног, — ответила Ангелина растерянно.

— Значит, воды отошли, — вздохнув, произнесла акушерка и, мягкими руками обхватив роженицу, осторожно спросила: — Дойдёшь до каталки?

Пожав плечами, Ангелина всецело покорилась командам акушерки. На лбу уставшей от схваток роженицы выступили капельки пота.

Я приблизилась к ней, стараясь не давать о себе знать. До меня дошли тёплые волны жара, исходившие от Ангелины. Меня вовсе не устраивало то, что происходило с ней. У неё прекратился родовой процесс!

Малышка в утробе находилась в некоем оцепенении. Она старательно пыталась вкручиваться по спирали в родовые пути, прилагая много усилий для своего прихода в мир. По родовым путям малышка должна сделать три с половиной оборота.

«А почему три с половиной оборота?» — возник у меня вопрос к Проводнику. И тут же получила ответ: «Земля — третья от Солнца! Трёхмерное пространство и есть геометрическая модель плотного, материального мира Земли. Описывается оно тремя однородными измерениями: в высоту, длину и ширину. Ноль целых пять десятых оборота есть условная математическая модель — относительное время. Положение любой точки во времени, которое не зависит от её положения в пространстве». Для себя я сделала некое сакральное открытие: люди рождаются, вкручиваясь в пространство Земли, проходя родовые пути через три с половиной оборота.

Малышка тоже устала не меньше матери после немалых попыток вкрутиться в родовые пути. Её сознание находилось ещё в моём измерении, поэтому она знала, что я нахожусь рядом.

— Не пугай мою маму своим появлением, — передала она мне вибрационную волну.

— А ты старайся не терять силы. Ты должна обязательно родиться на Земле. Моя судьба, скорее всего, связана с тобой.

— Организм моей мамы прекратил родовую деятельность, поэтому я не могу пройти по родовым путям.

Акушерка подвела Ангелину к медицинской каталке. На её сосредоточенном лице появились озабоченные морщины: она понимала, что здоровье роженицы и малышки в опасности. Подозвав санитарку в помощь, акушерка умоляюще продолжала смотреть на Ангелину.

Увидев, что неуклюжее тело беременной обмякло, она стала её успокаивать:

— Держись, дорогая… Сейчас всё будет хорошо, всё сделаем, только ты держись.

Игорь Абрамович, увидев бледную Ангелину на медицинской тележке в родовой палате, тихо произнёс:

— Её не сюда. Вези в операционную, я следом за вами. Как я и предполагал…

— Всё ясно, Игорь Абрамович.

Акушерка вместе с санитаркой по коридору потихоньку катили медицинскую тележку. Ангелина пыталась приподнять голову, чтобы посмотреть, куда её везут.

— Лежи, лежи спокойно, — приговаривала акушерка.

В унисон движению тележки тело роженицы равномерно покачивалось.

Акушерке показалось, что женщина нервничает, и она вновь попыталась успокоить её:

— Не волнуйся, прошу тебя.

— Я не волнуюсь, у меня спина онемела, — проговорила Ангелина устало. — Что сейчас будет и куда меня везёте?

— Будем рожать.

В операционной было всё готово. Дежурная медсестра оказалась предусмотрительной. Значит, доктор правильно предвидел, что роды у Ангелины будут сложные. Вряд ли она сама родит.

Ангелину готовили к кесареву сечению.

Теперь я наблюдала за операцией, которую проводили Ангелине. Я продолжала оставаться в пульсационном напряжении. Исходившие от меня волны дошли до моего Проводника: мы же были связаны с ним невидимой дорожкой.

Он тут же очутился возле меня и стал успокаивать:

— Не волнуйся, её ангелы делают всё для того, чтобы она родилась. Вы с ней сотканы из одной любви. Вы должны выполнить очень сложную программу.

Из переданной Проводником вибрации я не всё поняла. Мы с ним продолжали наблюдать за операцией. Перед тем как Ангелине сделали анестезию, напоследок мне улыбнулось астральное личико малышки.

Она мне пульсировала:

— До встречи в другом состоянии. Скоро меня извлекут из лона моей матери.

Теперь малышка меня забудет — и я смогу приходить только к ней во сне.

Операция прошла благополучно: у Игоря Абрамовича золотые руки и хорошая интуиция. Правда, здесь обошлось, конечно, не без помощи ангелов-хранителей.

Новорождённая меня восхищала. Её волосы были легки как пух, нежные глаза обрамлены густыми ресницами, прелестные губы то сжимались в трубочку, то делали что-то наподобие улыбки. Малышка почти не кричала. Медики, сделав необходимые манипуляции, увезли её в специальную палату, где находились такие, как она.

— Похожа на Ангелину, такая же красивая, — вибрировала я Проводнику.

— Она великолепна!

— Всё-таки её красота затмит красоту матери!

— Теперь ты должна зорко следить за её жизнью. Не упустить свой момент, своё время, — подсказывал Проводник многозначительными пульсациями.

Акушерка передала дежурной медсестре, что операция прошла нормально, но роженица ещё очень слаба. Ей придётся долго восстанавливаться. И предупредила:

— Не забудьте на живот положить пузырь со льдом.

Убедившись, что опасность для малышки миновала, мы с Проводником вернулись через портал на свой уровень в нашей мерности.

Так что же имел в виду Проводник, передавая информацию о том, что мы с ней сотканы из одной любви…

Поймав моё напряжённое состояние, Проводник меня ещё больше озадачил:

— Однажды ты уже ошиблась с воплощением: не в то время и не в том месте!

Интересно, о какой ошибке идёт речь?

Огорчённая произошедшей незадачей, я напряглась. Моя беспокойная вибрация мгновенно передалась по всему нашему уровню. Вдруг меня начало обволакивать лёгким трепетом нежности.

— Пришла пора представить тебя Наставнику, — сообщил Проводник участливо.

Шли незнакомые мне сигналы. Сначала они едва ощущались, затем усилились. Я поняла: сигналы шли с другого, более высокого уровня. Внезапно вокруг изменилось свечение. Сделалось светлее. Озаряя пространство серебристым светом, пред нами предстал Наставник. Мне стало так неловко перед его великолепием. Он продолжал наполнять меня нежностью, и я успокоилась.

Наставник передал мне пульсации:

— Скоро ты узнаешь об ошибке. А пока помоги малышке сохранить имя Рената.

Затем Наставник удалился, оставляя за собой следы переливчатого свечения, которые мгновенно растворялись.

Проводник медленно проплыл вокруг меня, проделывая спиралеобразные движения. Наполнился светло-серым цветом, напоминая по форме улыбку.

— У Наставника мы с тобой не одни. Он всех контролирует.

Всё, что происходило со мной, и так казалось мне невероятным, а встреча с Наставником ещё более усилила эти ощущения. Проводник мне внушил, что всё будет в порядке.

Оставив Проводника у портала, я, уже осмелев, самостоятельно переместилась на Землю в семью, где родилась малышка. Счастливый молодой папаша Жорик, мой кузен, оказался очень заботливым. Оформленная с любовью детская комната сверкала новизной. Девочка спала, утопая в нежных кружевах. Сквозь стены я проникла в соседнюю комнату, где Ангелина с Жориком обсуждали насущную для меня тему.

— Посмотри, сколько красивых девичьих имён, — убеждала Ангелина мужа, перелистывая словарь.

Жорик нервно ходил по комнате туда-сюда. Затем подошёл к окну и, задумчиво глядя на зимний пейзаж, сказал:

— Понимаю, что очень много других красивых имён…

Подсев к жене на диван, он обнял её за плечи, забрал из рук словарь с именами и отложил в сторону.

— И меня пойми, не мог я поступить иначе. Считаю, что обязан был дать нашей дочери именно её имя, — и Жорик выделил голосом слово «её».

Ангелина резко вывернулась из объятий мужа. Встала. Теперь пришла её очередь ходить по комнате туда-сюда.

— Обязан! С какой стати обязан?! — возмутилась она, размахивая руками. — А я что, не имела права принимать в этом участия? Я просила тебя в записке обсудить со мной. Я мать! — воскликнула она.

Жорик произнёс мягко:

— А я отец. Произошла какая-то чепуха. В тот вечер она должна была быть в нашей компании. Вместо этого попала под нашу машину. Судьба как-то играет с ней несправедливо, а теперь её нет. Я и подумал: почему бы имя не сохранить?

Возбуждённая Ангелина в нервном состоянии встала перед мужем. Руки демонстративно поставила в бока.

Сузив глаза, швырнула фразу так, что впечатала мужа полностью в диван:

— Ты вообще не понимаешь, что ты наделал?!

Бедный Жорик замер. Ангелина, не меняя позы, посмотрела на него буравящим взглядом. Внезапно я навеяла ей воспоминание о трагическом дне аварии, а у неё в голове всплыло моё предсказание: «Когда ты потеряешь свою дочь, тогда я её заменю, но ты должна сохранить имя». Озноб прошёл по телу Ангелины. Губы затряслись.

— Как я её ненавижу… — прошептала она и, закатив глаза, начала терять сознание.

Растерянный Жорик еле успел подхватить падающее тело жены. Без сознания она находилась лишь один миг, но этого оказалось достаточно, чтобы я смогла встретиться с ней в моей мерности. Перед тонким телом Ангелины, которое вышло из неё, я предстала в серебристой форме человеческого сердца. Стала источать безусловную любовь, набрасывая на тело серебристые кольца сердец. Когда тонкое тело Ангелины вернулось в плотное, она открыла глаза.

— Я где? — произнесла она робко, глядя на мужа.

— У меня на руках, — ответил Жорик осторожно. — С тобой всё в порядке? Скорую надо вызвать. Ты меня напугала.

— Скорую не надо, у меня всё нормально. Я не поняла, где я была?

— Здесь была, у меня на руках.

— Жорик, милый, пусть наша девочка остаётся Ренатой. Красивое имя… — многозначительно и загадочно проговорила Ангелина.

Глаза её сверкнули и наполнились некоей решимостью. Она оставалась в объятиях мужа. Жорик наклонился к губам любимой жены и мягко поцеловал. После поцелуя она размякла. Потянулась к нему за повторным поцелуем, который получился более продолжительным и глубоким.

Когда дыхание мужа стало учащаться, Ангелина оттолкнула его:

— После родов мне пока нельзя, рано.

Жорик вздохнул:

— Нельзя так нельзя. Потерпим ещё немного.

— Пока Рената спит, пойдём чайку попьём, — произнесла осторожно Ангелина и слегка вздрогнула. Она впервые за неделю назвала имя своей дочери.

— И то так, — ответил Жорик облегчённо и направился в кухню вслед за женой.

Он

Значит, её зовут Рената. Я встряхнул головой, задумался, всматриваясь прищуренными глазами в Полупрозрачную. Она вновь явилась лёгкой дымкой в виде неяркого белого свечения, словно желая подразнить меня. Странно, именно в этот миг наступило душевное равновесие. У меня кольнуло сердце, когда скорая увозила её тело, а вместе с отъезжающей машиной исчезло и видение. Я даже не заметил, как мы поехали и как рядом со мной оказался младший лейтенант.

— Сильно не переживай ты, — пытался он даже подбодрить меня, подтолкнув локтем. — Уже ничего не изменишь.

Я посмотрел на него отстранённо.

Всмотревшись в моё лицо, он добавил:

— Да ты, похоже, выпивший.

В знак согласия я молча кивнул и еле выговорил:

— Мы отмечали мой день рождения. Мне сегодня исполнилось двадцать пять лет.

— Да ладно, может, тебе уши надрать в честь такого случая? — сказал он таким игривым тоном, что у меня и вправду начали гореть уши.

В душе вскипела ярость, и я нервно заёрзал на сидении, с укором взглянув на него.

— Успокойся, — возмутился пискляво худощавый младший лейтенант.

— Оставь его, на месте разберёмся, — вмешался хриплым голосом капитан, слегка повернув голову.

Время было за полночь. За окном машины мелькал наш город, одетый в осеннюю сырость. Я никак не мог поверить в то, что произошло со мной. С ужасом мысленно оглядывался назад, вспоминая визг тормозов и неподвижное тело. Этот мучительный момент остался тяжёлым камнем внутри, не отпускал. Ничего хорошего я уже не ждал…

Результаты медэкспертизы подтвердили, что в крови содержалось превышенное количество алкоголя. Я впервые в жизни стал подозреваемым. Вместо подписки о невыезде была определена мера пресечения в виде заключения под стражу. Страх перед неотвратимостью наказания ослабевал. Я пытался рассуждать более отвлечённо.

Видимо, есть место неизбежности в нашей судьбе и она уже определена кем-то или чем-то. Скорее всего, это связано с прошлыми воплощениями. Сейчас модно так думать. После таких рассуждений я успокоился, и настроение у меня поднялось. Значит, так надо! Всё, что ни делается, — к лучшему…

Время, как и следствие, тянулось долго и монотонно. А я чувствовал себя отвратительно.

* * *

Зима уже вовсю вошла в свои права и, что не свойственно Уралу, была не слишком суровой. В камере стояла стылость. К жизни в заключении я уже как-то приспособился. Заключённые иногда не знали, чем занять друг друга, и часто безо всяких причин отношения между ними переходили в стихийные ссоры и схватки.

Когда становилось слишком громко и шумно, дежурный постовой заглядывал в смотровой глазок и дубинкой ударял по железной двери. Мгновенно всё затихало. С важным видом почти каждый начинал доставать папиросы, сигареты из карманов штанов и спортивных курток…

Меня заинтересовал худощавый и сутулый Степаныч, самый пожилой из сокамерников, с седыми волосами, по погонялу Старый. Его морщинистое лицо со впалыми щеками ничего не выражало. В глазах застыла непроходимая тоска. Имел не первую ходку, знал, что ждёт его дальше. Спокойный и рассудительный, спешить ему некуда. Жизнь для него в этих стенах стала привычной. Мне это казалось странным. Степаныч отличался от остальных какой-то врождённой «народной» интеллигентностью: почти не матерился и как-то обходился без блатного жаргона.

Однажды после ужина, когда мы с сокамерниками пропустили по кругу чифирь, мне удалось его разговорить, побеседовать за пачкой сигарет, можно сказать, по душам.

Расслабившись, все лежали и упорно пялились на экран телевизора, выплёскивавшего громкие звуки, и наша беседа никому не мешала. Мы со Степанычем сидели в самом углу. Я подумал: «Он искалечил собственную жизнь и особо не парился по этому поводу. Откуда такая склонность к жизни в заключении?»

После моего щекотливого вопроса он тяжело вздохнул, некоторое время смотрел на меня, после чего глухим басом начал свой эпохальный рассказ:

— Я пил, и много пил. По молодости пил только водку, и то после работы. Токарил на заводе посменно, и образование у меня имеется. Вначале пил только после работы в первую смену. Водка мне казалась необыкновенно вкусной, после неё было лёгкое ощущение в теле и душе. Чаще всего пил в забегаловке с друзьями или коллегами по цеху. С азартом откупоривали тугие пробки и со смаком закусывали полукопчёной колбаской. Даже когда в магазине колбаса была в дефиците, в заводском буфете её можно было купить всегда.

Доползал до дома уже мертвецки пьяным. Жена, непричёсанная, одетая по-домашнему, видя такого меня, с каменным лицом молчаливо впускала. Каждый раз я пытался говорить одно и то же, вернее, еле выговаривал заплетающимся языком: «Из-з-вини, до-о-ро-га-а-я». Тут же в коридоре падал на пол, как булыжник. Она срывала тапок с ноги и с остервенением начинала меня им лупить по всему телу — куда попадёт. Кричала всё время: «Скотина! Сволочь! Паразит!» Я пытался закрывать лицо руками. Когда злость из жены выходила, она успокаивалась, а я вырубался.

Несчастная Рая стягивала с меня ботинки, носки, брюки — в общем, всю одежду. Иногда я здесь же обсыкался, прямо лёжа на полу. Потом за ноги она затаскивала моё мёртвое тело в комнату, бросала на пол одеяло. Так я кантовался до утра, — тут он от бессилия замолчал, словно у него сдавило горло. Видимо, его память вошла в состояние того, мертвецки пьяного…

После небольшой паузы я снова достал сигарету из пачки, лежащей на столе. Закурил, сильно затягиваясь, выпуская дым кольцами. Степаныч сделал так же.

Я покосился на него, спросил спокойно:

— Была серьёзная причина так жрать водку?

Он пожал плечами, задумался. Видно, искал причину в тайниках своей памяти.

— Что тебе сказать? Наверное, я никогда не был счастлив. Водку любил пить. Да и в вытрезвителях частым гостем бывал…

— А дети у тебя есть?

— Нет, — сказал как отрезал. — Детей у меня нет. Да и жена после десяти лет совместной жизни ушла. Развелись мы. Она вернулась к себе в деревню. Я жил один в однокомнатной квартире. Тут совсем запил. С завода ушёл. Грузчиком подрабатывал. Вкус водки уже перестал чувствовать, вливал в себя всякую бормотуху. Так и не образумился. Однажды от пьянки чуть не сдох. Еле откачали. Лечился. Бесполезно: ещё хуже стало. Правда, я уже и смерть свою искать начал…

При слове «смерть» меня передёрнуло. На краткий миг в воспоминаниях ярко вспыхнула полупрозрачная Рената и её тело. Мурашки прошли по спине. Я ушёл в себя, вроде уже не слушал Степаныча. А он продолжал глухим басом облегчать свою душу.

— Лет под сорок мне было тогда. Я до сих пор не понял как: то ли случайно оказался в хулиганской потасовке, то ли намеренно принимал участие в драке, — но угодил в тюрьму. Не вникая, со всеми предъявами согласился и молча подписал бумаги, которые мне подсунули. Смерть свою я так и не нашёл. Таким образом болтаюсь больше десяти лет после первой ходки. Всё по тюрьмам да по ссылкам, — тут он хмыкнул. — Зато бухаю только между ходками. Погуляю на воле несколько месяцев, сотворю небольшую пакость — и опять сюда. Я привык так жить, в системе так сказать, — опять хмыкнул. — Может, здесь и подохну, если Бог даст… — Степаныч умолк и взглянул на меня: — Молодой, ты не слушаешь?

Я стряхнул с себя наваждение, посмотрел в упор на Степаныча.

— Почему? Слушаю, — ответил я уверенно. И хотя моё внимание было отключено от откровений Степаныча, почти всё, что он говорил, дошло до моих ушей, и я добавил: — Выходит, тебя тюрьма от смерти в пьяном угаре спасла.

— Так вот и получается.

Старый рецидивист умолк. Я тем временем пытался восстановить приятные ощущения, полученные от полупрозрачной девушки. В сизом от сигарет дыму хотел восстановить её образ. Но, увы, в тюрьме она ко мне ни разу не явилась. Расстроенный, я обвёл взглядом всю камеру, словно отыскивал Полупрозрачную. Но мои глаза вновь невольно остановились на Степаныче. Он раскраснелся, продолжая беспрерывно курить. Руки его слегка дрожали.

Неожиданно для нас обоих я спросил:

— А как же воля?

Он меня удивил своим ответом.

— Кабы была у меня сила воли, я бы не пил так, что дошёл до ручки, и был бы на воле… А здесь я себя и так свободным человеком чувствую. — Сделав паузу, продолжил: — Там, на воле, моя свобода никому не нужна, без толку она там, лишний я там. Погибну. Вонючим бомжем не хочу становиться. Такое дело — совсем не человек и даже не животное… — тут он причмокнул губами.

Я чуть заметно усмехнулся, подумав про себя: «Философски размышляет Степаныч». Наверное, у каждого своя правда. А вот в мою правду навряд ли кто поверит, разве что Ангелина.

* * *

Прошла пара месяцев. Расследование по моему делу почему-то затягивалось… После тюремного обеда дверь камеры с грохотом открылась.

Дежурный конвоир монотонно произнёс:

— Глебов, на выход.

Я поднялся со скамейки. С секунду постоял спокойно. Затем сжал губы, ни слова не говоря, застегнул молнию на мастерке. Возможно, свиданка. Кивнув головой сокамерникам, направился к выходу.

— Лицом к стене, руки за спину! — прозвучала мёртвая фраза, доведённая до автоматизма, из уст дежурного.

Я покорно продолжал следовать командам. В душу вонзилась тревога. В голове теснились всевозможные воспоминания, пока мой охранник запирал металлические двери.

— Пошёл вперёд! — скомандовал он вновь.

Передо мной простирался тюремный коридор. Ощущение тревоги усиливалось с каждым шагом. Мне требовалось немало душевных сил, чтобы взять себя в руки. Я пытался воспроизвести в памяти черты лица Ренаты. Но почему-то её образ стирался в моём воображении. Вместо неё передо мной опять возник тюремный деревянный пол, окрашенный в коричневый цвет, толстые стены, покрытые серой краской, сводчатый потолок. Всё напоминало о прошлых столетиях.

По легенде, Екатерина II ещё с XVIII века начала создавать тюремные замки. Первая буква её имени — «е». Вот и были тюрьмы построены со своеобразной планировкой, напоминавшей эту букву. Об этом знали все заключённые.

В конце коридора, на стыке двух стен, на всех этажах крепились большие прямоугольные зеркала. Я четырежды спускался с этажа на этаж, но ни разу не посмел взглянуть на своё отражение: боялся увидеть образ полупрозрачной девушки. Внезапно поймал себя на том, что неосознанно обвиняю её в случившемся со мной. Это она не посмотрела на дорогу. Это она могла остановиться. Это она забыла об осторожности и о мало-мальском самосохранении. Это всё она! Но внутренний голос почему-то не соглашался: это не она! Это я сел за руль выпившим! Это я нёсся на огромной скорости! Это я рисковал, разгоняясь в такую погоду! Это я! Или… Это мы! И она, и я! Мы оба сделали всё, чтобы эта трагедия произошла. Так должно было быть. Это. Мы. Оба.

Когда дежурный конвоир подвёл меня к камере ожидания, сразу наступило облегчение. Я глубоко вздохнул: теперь точно знал — свиданка. Из распахнутой двери комнаты потянуло затхлым запахом, что свойственно старым постройкам. «В коридоре было посвежее», — ухмыльнувшись, подумал я.

Бегло и оценивающе осмотрел всю камеру. Семь пар глаз одновременно прострелили меня взглядом. Немного смутившись, я обернулся к решётчатому окну, за которым ровно падал снег. Неприязнь тут же прошла.

Вертлявый пацан подбежал ко мне:

— Слушай, закурить дай.

Молча из заднего кармана спортивных брюк я достал пачку «Явы». Открыв её ловко, стукнул средним пальцем по дну пачки — тут же одна сигарета выпрыгнула.

— Бери.

— Хм, ну ты даёшь!

Я толком не успел осмотреться, как тут же прошла команда:

— Руки за спину! Выходим по одному!

Взволновался. Наверное, Дениска пришёл.

Я оказался в третьей кабинке. И действительно, через затемнённое окно смотрел с серьёзным видом на меня мой младший брат. Я сразу уселся напротив. Опустившись на стул, поднял телефонную трубку и удобно облокотился на прикреплённый к полу стол.

— Ну, здорово, что ли! — постарался я сказать бодрым голосом.

Брат, пытаясь улыбнуться, ответил в трубку:

— Здорово, Альберт. Ты чё бледный?

— У меня всё нормально… — я пожал плечами, прилагая усилия, чтобы не выдать нервозность, и неожиданно возмутился: — На улице так морозно, что ли? Что ты тулуп на себя напялил?

— Вроде сегодня холодно, — ответил сдержанно Денис.

— Бог с ним, с этой погодой, ты лучше расскажи, что у вас нового.

— Письмо моё получил?

— Получил, но письмо письмом, лучше сам расскажи.

— Я ж тебе писал, что Ангелина родила под Новый год девочку.

— Жорик, небось, рад? Он всё хотел, чтобы жена ему дочку родила.

— Рад, конечно.

— Назвали как? — спросил я, потому что в письме ничего об имени сказано не было.

— Ты не поверишь! — ответил громко брат.

Я приложил указательный палец правой руки к губам, показывая: тише, мол. Денис заметил, что я слегка засуетился, выдержал паузу.

— Так ты мне скажешь или нет, как назвали девочку?! — возмутился я, хотя уже догадывался.

— Альберт, вроде ей дали имя в честь той…

— Выходит, девочку назвали Ренатой… — сказал я монотонным голосом и огляделся по сторонам, словно подспудно ожидая появления Полупрозрачной. Затем, схватившись за бегунок молнии в мастерке, начал его то расстёгивать, то застёгивать. Взяв себя в руки, повторил: — Значит, дочку Жорика зовут Рената, как и его двоюродную сестру.

В голове моей промелькнули строчки из письма Дениса: «Пострадавшая в аварии и была той самой девушкой, которую Жорик хотел пригласить на твой юбилей. Помнишь, Марк просил для младшего брата?»

— Кстати, а почему она тогда не пришла?

— Ей мать не передала. Когда Жорик звонил им, трубку взяла его тётя. Ну, мать этой сестры… — выдавил из себя Денис.

— Ладно, не напрягайся, это уже не имеет никакого значения, наверное… — задумчиво сказал я, всматриваясь через стекло в лицо брата.

Тогда я ещё не догадывался, что именно это и имело самое важное значение, серьёзным образом влияя на дальнейшее развитие событий в моей судьбе.

Денису, похоже, хотелось снять напряжение, возникшее между нами.

Он, вздохнув, промямлил:

— Я в передаче вроде принёс всё, что ты просил.

— Спасибо, — ответил я виновато и, стряхнув с себя задумчивость, обратился более оживлённо: — Серафиме что, не подписали разрешение на свиданку?

— Сам понимаешь, незаконная она.

— Ты помогай ей там по дому.

Брат нахмурился. Губы у него немного дрожали. Чтобы не выдать волнение, он стиснул зубы. В отличие от моей широкой физиономии его лицо было более худощавое, поэтому губы выглядели вытянутыми, но всё равно видно, что мы были родные.

Он застыл.

— Денис, как себя чувствует Серафима? — спросил я сердито и начал постукивать пальцами правой руки по стеклу.

Брат с испугом взглянул на меня:

— Не знаю. С работы приходит и сразу спать ложится.

— И ничего не говорит?

— Нет, говорит, что устала.

— Подозрительно как-то. В письме она ничего такого не пишет.

— Может, за тебя переживает? — произнёс Денис неуверенно.

Он меня озадачил. Продолжая смотреть сквозь стекло, я нервно улыбнулся. Разговор у нас как-то не клеился.

Серафима — добрая по природе девушка. Знаю, что она заботится о моём брате. Её бескорыстие может доходить до самопожертвования. Но Денис разгильдяй, я об этом тоже помню.

— Ты когда на работу устроишься?

Тут брат широко раскрыл глаза и возмутился:

— А куда? Сейчас попробуй устройся на работу!

— Тогда таксуй по ночам. Машину только мою не угробь.

Денис остолбенел. Я смотрел на его недоумевающее лицо с признаками внутренней неуверенности.

— Ты пойми: жить надо, есть надо… Ладно, хоть Серафима работает в гастрономическом отделе, кормит, считай, всех нас. Нас, двоих мужиков…

Я продолжал читать мораль, а брат уставился на меня растерянным взглядом и даже рот раскрыл от удивления. На его лице застыла немая гримаса. Он упорно молчал. Видимо, я напомнил ему нашего отца, который Денису в подростковом возрасте частенько любил читать мораль на всякие темы. Отец обращался с Денисом словно с больным, вроде проявляя заботу о нём. Считал, что Денис должен быть благодарен за доброту и радоваться ей, но вместо тёплого чувства к отцу брат эту экзекуцию каждый раз переносил молча. Зато с матерью не церемонился, дерзил в ответ на каждую её просьбу.

А я, наоборот, не отмалчивался на постоянные придирки и нотации отца. Всегда отвечал резко и грубовато. За полгода до моего дембеля он заболел и умер от цирроза печени. Мама тоже недолго прожила без отца и умерла от сердечного приступа.

Учил я Дениса уму-разуму не повышая голоса. А он молчал. Тут и время свидания закончилось…

— Ладно, прости, брат, я что-то разошёлся, — произнёс я сконфуженно.

— Всё вроде нормально, — проговорил Денис без всякой обиды, смягчённо.

— Пока, пиши… — я не успел договорить: телефонная трубка отключилась.

Склонив голову, я в сопровождении конвоира шёл по тюремному коридору. Вспомнились испуганные ответы Дениса о Серафиме.

Собственно, меня с ней познакомила наша покойная мать. Она всегда с восхищением говорила о Симе. Однажды в воскресенье мама попросила меня сходить с ней на рынок, сказав, что ей помощь нужна. Сразу же привела в гастрономический отдел.

— Сынок, посмотри на продавца, — шепнула она.

— Мы, наверное, пришли сюда затариться продуктами, а не продавцов разглядывать, — проворчал я.

— Симочка, здравствуй! — обратилась мать нарочито громко при виде черноглазой смуглянки и тут же представила меня ей: — Это мой старший сынок Альберт.

— М-м-м, тётя Маша, здравствуйте, — ответила девушка и мило улыбнулась.

Она заинтересованно посмотрела на меня. Выпрямилась. Я равнодушно взглянул на Серафиму и нехотя улыбнулся. Отметил: лицо суровое, зато глаза сверкали огнём. Чувствовалось в девушке много напористой энергии, вызвавшей во мне растерянность. Серафима, уловив моё настроение, демонстративно переключила своё внимание на мать.

Наклонившись в её сторону, участливо спросила:

— Так, тётя Маша, я вас слушаю, заказывайте.

— Альберт, давай возьмём колбасу варёную, докторскую, — суетилась моя мать, показывая на витрину.

Я сдержанно произнёс:

— Я у тебя сегодня в качестве носильщика, поэтому покупай всё, что считаешь нужным. Денег не хватит — добавлю.

Серафима терпеливо обслуживала, пока мы делали выбор. На меня она больше ни разу не взглянула. Правда, на этом сватовство моей матери не закончилось. Пришлось ещё несколько раз по её просьбе приходить на рынок, в отдел Серафимы. Постепенно при встречах мы стали любезничать друг с другом. Каждый раз озорной огонёк загорался во взгляде девушки, останавливавшемся на мне с особым вниманием. Угадывалось: Серафима подавляла в себе попытки заговорить о личном. Я же в ответ старался не подавать повода и надежды, но замечал, что в теле появлялась даже физическая скованность, и уходил сразу, распрощавшись, когда чувствовал напряжение, возникающее между нами.

В тот год, в начале зимы, наша мать скоропостижно умерла. Я долго не мог смириться с такой потерей. В день похорон старался не смотреть на неё, лежащую в гробу. Чудилось, что её веки дёргаются и вот-вот она откроет глаза, проснётся. Впрочем, я нашёл в себе силы попросить отзывчивую Серафиму о помощи, и она взяла на себя все хлопоты по организации поминок матери.

Сразу после похорон я сильно простыл. Поднялась температура, кашель из меня выходил в виде свиста. Мне повезло: рядом оказалась Серафима. Она и стала за мной ухаживать. По молчаливому согласию Серафима так и осталась жить у меня. Она с сочувственным наслаждением, как в ароматную ванну, погрузилась в мою жизнь, в мою постель. Я утопал в её горячих поцелуях, прячась от боли потери.

Меня раздражало, когда Серафима начинала говорить о любви. Я замирал в нерешительности и, пытаясь отвязаться от её слов, отвечал неопределённым кивком. Как и многие женщины, Серафима мечтала о беременности. В период задержки месячных она каждый раз расстраивалась, когда тест показывал отрицательный результат. Я не горел особым желанием иметь от неё ребёнка, но и не исключал такую возможность. Так мы и жили.

Здесь же, в камере, я был лишён её страстных объятий, и от этого она становилась для меня ещё желанней. Тем временем, когда надвигалась ночь, пятна света в решётчатых окнах тюрьмы разливались рекой, лампы не гасли, жизнь утихала, дежурные служили на своих постах. Я оставался наедине с мутными воспоминаниями о Серафиме, отвечавшей открытой взаимностью на любые мои эротические игры. В теле закипала кровь, обнажая самые тайные желания плоти. Снова и снова, каждую ночь просыпаясь, я переживал разлуку, жаждал с порывом откликнуться на её призыв.

Кроме этих воспоминаний, я неоднократно пытался воспроизвести в памяти черты лица Ренаты, и у меня перехватывало дыхание. Она не давала мне покоя. Хотелось единым махом сбросить с себя это наваждение. Или ничего не показалось и всё было правдой? В самом деле, глубоко в мою душу закралась тревога. Её уже нет в живых, но я каждую секунду невольно думал о ней — другой. Видение полупрозрачной Ренаты было очень ощутимое, оно цепко держало моё сознание. Или я был под гипнозом?