Сороковник. Книга 2

Вероника Горбачева (2024)

Пустившись на поиски квеста, Иоанна наивно полагает, что своим поспешным уходом пресекла попытки Маркоса добраться до её… вернее, их детей. Однако новый мир оказывается тесен, и скоро она встречается со своим «свёкром», Главой Ордена некромантов. Властный, жёсткий, привыкший всё держать под контролем, он даже сыну не доверяет разборки с обережницей. Его цель — внучки. Для того чтобы узаконить их перед светом и провозгласить наследницами, Глава настаивает на официальном браке Ивы и Маркоса. Ива наотрез отказывается от замужества. Она ищет выход и… неожиданно для себя переносится в ещё один новый мир. И вроде бы Обережница решает свои маленькие житейские проблемы — но почему-то они затрагивают судьбы иных людей, магов и миров. Она и думать забыла об Игре — но Игра её не забудет и вскоре о себе напомнит. Она категорична в своих оценках — но, оказывается, и в сорок лет можно повзрослеть и взглянуть по другому — на себя, на прошлое, на любовь, когда-то позабытую.

Глава 4

Если бы не дорога, раскисшая под дождём, можно было бы ринуться в путь прямо сейчас! Под благовидным предлогом восстановления здоровья сэр Майкл удержит Магу в замке ещё день, не меньше, да и пути размыты. Вчерашняя гроза постаралась на славу. Кстати, что-то ещё интересное промелькнуло в разговоре Паладина и Некроманта:

«Оборачиваться ты пока не можешь…»

То, что мой Некромант ещё и оборотень, для меня неприятный сюрприз. Как-то я упустила из виду эту их интересную особенность… Мало того, что вчерашняя непогода съела мою фору во времени, Мага, оказывается, если войдёт в силу, может догнать меня как-то иначе, не обычным путём. Чей облик он принимает? А если какого-нибудь медведя? И я попадусь ему под горячую лапу…

Только не паниковать. Будь у него подобные намерения — кто бы ему помешал, особенно после того, как он меня в очередной раз обездвижил и… уложил на диванчик. Мне становится жарко. Да всё, что угодно, мог сотворить, но не сделал же!

Порыв утреннего прохладного ветра остужает разгорячённые щёки, и я тянусь за оконной створкой — они здесь отворяются наружу. И, невольно бросив взгляд во двор, передумываю уходить. Прямо сейчас там, внизу, происходит что-то интересное, отодвигающее на задний план грядущие неприятности.

Судя по солнцу, едва поднявшемуся, сейчас около пяти утра, тем не менее, здешние обитатели уже на ногах. Двор постепенно заполняется одетыми, полуодетыми, полураздетыми — ну, кто во что горазд — мужчинами всех возрастов. И откуда их здесь столько? Вчера в зале вроде поменее было. Рыкают, здороваются, хлопают друг друга по плечам, а если учесть, что половина из них — голышом по пояс, то на слух это воспринимается как сдержанные аплодисменты. Вчерашних выпивох не узнать. Вижу рельефных — кое-где даже чересчур бугристых в районе бицепсов, — плечистых, высоких и не очень, взъерошенных до звероподобия и с волосами, гладко зачёсанными в длинный хвост, как у моего спутника. Есть и с причудливо заплетёнными косами, даже с четырьмя, и к таким я присматриваюсь с риском вывалиться из окошка, вспомнив небезызвестного венна из рода Серых псов. Но попробуй тут определи национальность или этническую принадлежность: растущая толпа разнопёстра и многолика. Впрочем, по мере приглядывания, начинаю замечать разницу между воинами. Да, можно уже не сомневаться — воинами.

Есть бронзово-смуглые, есть с лёгким загаром или совсем офисно-бледные. Кое по кому разбегаются целые россыпи татуировок: в восточном стиле с драконами и иероглифами, в скандинавском — рунические, встречаются и знакомые обереги. И типы персонажей весьма узнаваемы. Парочка викингов-берсеркеров, например, уже закрепила у пустой коновязи невесть откуда взявшийся крепкий щит из досок, вроде того, что у Васюты был как тренировочный, и сейчас проверяют его на прочность, небрежно, казалось бы, покидывая метательные ножи. Где-то за углом негромко и с придыханием перебрасываются репликами, звякая при этом металлом — должно быть, мечники разминаются. Возможно, и мой попутчик где-то там, и, хотя меча я при нём вчера не заметила, но вряд ли паладин странствует безоружным, какой-то козырь у него в запасе есть, наверняка… Двое гибких юрких парней, плотно затянутых с ног до головы в чёрное, изящно скользят вдоль границы незримого круга, разыгрывая импровизированную пляску смерти. У одного перчатка-когти, у другого изогнутый крис-нож. Невидимое глазу движение — словно смазанный кадр — и танцоры меняются местами и продолжают кружить, только у одного махрится располосованный в клочья рукав. Крови нет. Это учебный бой, в котором допустимы не более чем царапины. Ранить в спарринге — признак не только дурного тона, но и непрофессионализма.

А народ-то зря времени не теряет. Ишь, как у них всё по расписанию: вечер — для отдыха от трудов праведных, утро для зарядки. Днём — подвиг. Это мне как напоминание свыше: раз ты в квесте, будь добра, поддерживай себя в форме, как вот эти добры молодцы. Натягиваю куртку, изрядно потрёпанную. Эх, не забыть спросить у хозяина, нельзя ли тут у него прибарахлиться? Проверяю лук, тетиву, запас стрел. Но перед выходом в свет сперва по-быстрому посещаю укромное строение во дворе. И, несмотря на примитивность «удобств», с удивлением обнаруживаю отсутствие полагающегося месту неприятного амбре. Канализации здесь, как я и думала, нет и в помине, освежителей воздуха не придумали, но «домик отдохновения», как цветасто называли подобные места на Востоке, разделён внутри на несколько отдельных кабинок, начисто выдраенных, как на флоте, и пахнет тут свежими опилками и сеном. Невольно я начинаю проникаться уважением к хозяину придорожной гостиницы. Казалось бы — на кой ему это? Разместил постояльцев на ночлег, кинул по дерюжке — прикрыться, на скорую руку подал на стол, чтобы дёшево и сердито — и не парься. Тем не менее, в нашем крохотном номерке — чистота, на ужин принесли прилично зажаренную курочку с молодой картошкой и кувшин с каким-то морсом. Сэр Джон ещё извинился передо мной, что, мол, зная его вкусы, вина не предложили, и я великодушно ему это простила. И воду — смыть дорожную пыль — доставили прямо в номер, причём не колодезную, а подогретую, выдали полотенца, не новые, но чистые. Да, умеет Михель вести хозяйство.

По возвращении в номер меня ждёт приятный сюрприз: постель прибрана, на столике исходит паром чайник в компании чашек, а на подоконнике поджидают кувшин с тазиком. А вот свежая водичка, умыться не желаете, сударыня? Однако сервис… Чаю не хочется, но забота приятна. Выпиваю полчашки пустого кипяточку, дабы разогреться, и собираю снаряжение для тренировок.

…Кто-нибудь чувствовал себя звездой? Вот так, безо всякого повода: просто выйдя на улицу, обнаружить, что гомон вокруг стихает, прерываются лязг железа и стук о деревянные мишени, и головы присутствующих все, как одна, поворачиваются в вашу сторону. Я — прочувствовала. Откашлялась. Вежливо сказала:

— Доброе утро, мальчики. — Нет, кто меня вечно за язык тянет? Какие, нафиг, «мальчики»? — А что, лишней мишеньки не завалялось? Очень пострелять хочется…

Толпа «мальчиков» сдержанно вздыхает. Визуальным прощупыванием, сканированием, ментальным оглаживанием и жгучими взглядами так и полирует мне кожу. Идентифицирует и восхищается. Вьюноши-ассасины, те самые, затянутые в чёрное, молниеносно исчезают в конюшне и через несколько секунд устанавливают новый щит. Мне, персонально. Глядят, выжидают чего-то.

— С-спасибо, — вежливо отзываюсь. Молодые люди расходятся по бокам от щита и замирают, скрестив руки на груди, причём с таким видом, будто собираются здесь проторчать до морковкина заговенья. Остальная публика занимает места в партере… иначе говоря, полукружьем у меня за спиной и, к моему изумлению, начинает делать ставки.

Да. Вышла за хлебушком, называется. Пострелять, поразмяться. А ежели у меня сейчас рука дрогнет?

— Ребята, лук не пристрелян, — предупреждаю честно. — Уж не взыщите…

Меня словно не слышат. Один ассасин, зевнув, непринуждённо опирается спиной о ребро щита, другой, сняв перчатку, вертит в руках и растерянно смотрит в первые ряды зрителей. Ему сердобольно протягивают какую-то ветошь, и он, с облегчением вздохнув, начинает полировать когти тряпочкой.

Игнорируют, значит.

Зрелищ вам подавай.

Да ладно, мальчики, прощаю великодушно, вам в пути действительно маловато развлечений. Наверное, одно рубилово. Так уж и быть, потешу, раз уж сам Игрок иногда надо мной ухохатывается. И Мага тоже, наверное. Эк он выразился: и откуда, мол, у этой дурочки рубин? Он меня принимает за какую-то недалёкую бестолочь. Разве я чем-то подавала повод? Ну, Мага…

Похоже, я сама себя распаляю, как берсеркеры. Потому что от злости даже чёртики в глазах пляшут. Во сне слова некроманта не казались мне такими обидными, а сейчас они задевают, хоть и с большим опозданием. Ох, сильно задевают. И первую стрелу я всаживаю, представляя, что летит она прямо в упрямый Магин лоб.

Чёрт. Спохватываюсь. Так нельзя. Если словом можно навредить, то и мыслями тоже. В последний момент мысленно пинаю разлюбезного недруга с линии огня. Стрела впивается в сухое дерево. Раздаётся характерный стук.

— У-у, — вздыхают за моей спиной. — Глядись-ко! Попала!

Кто там проиграл, кто выиграл — не знаю, но шепоток усиливается. Ставки повышены. Вьюнош, полирующий железную перчатку, косит на мишень, на толпу; оттуда ему энергично жестикулируют, и он делает в мою сторону отмашку. Подальше, мол, отойди, чего на месте застряла? Видишь, люди интересуются… Спиной чувствую, как сзади образуется вакуум, и отступаю на несколько шагов.

Последующие полчаса я повторяю это дважды. И постепенно делаю из щита нечто вроде ощетинившегося ёжика. Я располагаю стрелы крестом по горизонтали, вертикали, диагоналям, соединяю крайние линии в правильную окружность и, наконец, решаю, что на сегодня хватит. Да, похоже, и деньги у болельщиков кончились.

Второй ассасин, кинув беглый взгляд на стрелы, показывает мне три пальца. Я не понимаю.

— Три стрелы, — подсказывает сэр Джон. Я и не заметила, когда он успел подойти. — Он просит три выстрела с вашей стороны, максимально быстрые.

— Э-э… — неуверенно тяну.

— Цельтесь в грудь, в живот, в глаз — куда хотите. Он либо отобьёт, либо перехватит. Они так долго ждали, пока вы промахнётесь, дабы показать это своё умение, так не разочаровывайте же мальчиков. Дайте им покрасоваться.

— Но прямо в них… — Я даже лук опускаю. — Я не могу, сэр Джон. Если бы они нападали, а они просто стоят и смотрят. Это ж нечестно!

— Хотел бы я знать, о ком или о чём вы подумали при первом выстреле, — глубокомысленно замечает он. — Привели же вы себя тогда в нужное состояние? Можете, дорогая, и безо всякого урона для своей чести. Для них это такая же тренировка, только не с учебным оружием, а с боевым. Войдите в их положение: ребятам, как и вам, нужна практика, а лучников здесь немного.

Ассасин уже надел железную перчатку и нетерпеливо притоптывает ножкой.

— А если…

— Если промахнётесь? Так я же рядом, подлечу. А им не привыкать.

Задумавшись, перебираю оставшиеся стрелы. Ближайший ко мне викинг презрительно сплёвывает. Второй ассасин, что ближе к щиту, разочарованно отворачивается. Ах, так?

Надо только снова себя взвинтить: вспомнить, например, как умирал Аркадий из-за паршивого дротика паршивых сатиров, вспомнить оскаленные желтозубые морды, представить их здесь, на месте этих экзотов. И тогда легко получится жахнуть в каждого.

Три выстрела в одного: в глаз, в лоб, в грудь. Второму тоже нечего простаивать: получи, браток, в обе ноги и… тоже в лоб. Успеешь? Почему-то я уже не боюсь. Чую, что всё делаю правильно.

— У-у, — говорят одобрительно сзади. Сэр Джон торопливо занимает позицию сзади, оберегая мою спину от чересчур энергичных хлопков. Ассасины-тени церемонно кланяются и возвращают мне стрелы. Глаза довольно блестят из прорезей масок-шлемов. Над бровью когтевладельца кровоточит глубокая царапина, к которой уже тянется из-за моего плеча протуберанец целительной ауры. Сэр Джон на посту, верный своему слову.

— Однако, — в голосе явное одобрение. — Ваш первый наставник не тратил времени зря. Какая жалость, что он оставил ваше обучение!

— А может, сэр Джон… — Перевожу дух. Последнюю серию провела в повышенном скоростном режиме, и поэтому до сих пор ноют руки. — Может, он захотел сменить методику? И, по примеру некоторых своих коллег, решил предоставить мне действовать и думать самостоятельно? Может, он выбрал политику…

И вспоминаю давешний сон.

–… невмешательства, — договариваю упавшим голосом. Потому что эта версия тоже имеет право на существование.

— Невмешательства, — странным тоном повторяет за мной сэр. — А знаете, дорогая, в этом что-то есть. Хотя и несвойственно для школ боевых искусств, но хороший Наставник всегда в развитии, и ничто не мешает ему менять методы, экспериментировать… Я должен извиниться перед вами, леди Ванесса. Моё суждение о поступке сэра Васюты было слишком поверхностно и торопливо.

Он вежливо приподнимает шляпу. Почему-то это трогает до глубины души. Слишком это не похоже на холодное формальное «прости» Маги, вот почему.

Представление закончено, и благодарные зрители снова преображаются в воинов. Мой щит быстро очищают от стрел и приспосабливают для метания дротиков. Мальчики работают.

Руки у меня всё ещё слабы, и поэтому я вежливо отклоняю предложение сэра позавтракать вместе. Ссылаюсь на то, что хотела бы ещё помедитировать, набраться энергии, а на самом деле просто боюсь, что начну ронять ложку или, чего доброго, расплещу тот же чай из кружки. Не знаю, что уж там воображает себе сэр, но только он, пряча улыбку, советует:

— Неподалёку отсюда… посмотрите через дорогу, леди, видите старый пирамидальный тополь на той стороне? Буквально в десяти шагах от него обнаружите несколько больших плоских камней, они словно созданы для любителей медитаций. Уютный уголок под открытым небом, для магов любой специализации. Местные знают об особенности этого места и не станут вас тревожить. И не забудьте проставить таймер.

И мне приходится брести к этим камням: раз уж придумала отмазку, надо отрабатывать. Но отдохнуть, действительно, не помешает. Ноет каждая мышца. Думаете, в стрельбе задействованы только руки? Работает всё: плечи, спина, шея, пресс, ноги… Стреляешь не оружием — стреляешь всем телом.

Кое-как перебираюсь через дорогу. Грязи достаточно, приходится долго вытирать испачканные ноги о сырую траву Она не только мокрая, но и высокая, поэтому штанины мгновенно промокают до колен. Холодно, неприятно, но солнце уже разжаривается, как-нибудь высохну.

Вот и камни: большие, круглые, плоские, как столешницы, мне по пояс. Вскарабкиваюсь на ближайший, скидываю сапоги и оставляю сушиться, а сама усаживаюсь по-турецки. Лук пристраиваю стоймя сбоку, колчан — поблизости, чтоб был под рукой, и ещё остаётся место для трёх Ванесс. Поёрзав, устраиваюсь удобнее, закрываю глаза.

Сейчас мы изобразим из себя йога. М-м-м…Лучше всего запомнилась из начального курса мудра «Лотос». Красиво и к месту, и весьма подходит к паладиновской методике набора солнечной энергии.

Ладони напротив сердца, пальцы лепестками развёрнуты наверх, тянутся к солнцу, впитывают его, — это и есть цветок лотоса. Солнечная энергия от лепестков перетекает к сердцу — сердцевине цветка, пробуждая мудрость и любовь, и оттуда разносит их по всему телу, а потом и вниз, к корням. Камень, на котором сижу — это мой, Лотоса, плоский лист на поверхности воды, а её тут много, вот она — сверкает бывшими дождевыми каплями на каждой травине. Здесь собраны силы четырёх стихий: Воды, Земли, Солнца, Воздуха, и я понемногу тяну от каждой. На всякий случай мысленно касаюсь кольца сэра Майкла, затем браслета на руке. Пусть всё лишнее сбрасывается туда. И тяну, тяну. И…

Забыла поставить таймер.

Хотя для особо бестолковых Обережниц судьба иногда — видимо, из чувства жалости — посылает внешние раздражители. Я слышу приближающееся издалека хлопанье крыльев, карканье, и что-то шумно плюхается рядом.

— Карыч! — радостно вскрикиваю. — Карыч! Друг! Клеваться не будешь?

Он смешно подпрыгивает, трепещет крыльями и без лишних церемоний вспрыгивает мне на колени.

— Ты всё-таки бабник, Карыч, — говорю ласково, оглаживая ему спину. Он подставляется с удовольствием, мягкие перья так и льнут к ладоням. — Ну? Надолго сюда? Или пролётом?

Ворон нехотя высвобождает из-под моей руки голову, выразительно посматривает вверх. Там, в небе, нарезают большие круги две птицы, чёрная и белая. Я даже себе вообразить не могу, кто это: слишком далеко.

— Что, опять выручить? — Тянусь к луку. Ворон в ужасе приседает и даже трясёт головой. Нет, они на него не нападают! — Тогда что?

Он энергично машет когтистой лапой. Сними, мол… А-а, кольцо!

— А тебе самому оно не нужно? — уточняю на всякий случай. Осторожно стягиваю колечко. — Хватит сил долететь?.. Слушай, Карыч, это же не моё!

Птах уже высвободился из моих объятий, поглаживает меня крылом по щеке, и, виновато взглянув, сползает с колен.

— Ну, пока! — Только успеваю крикнуть вслед. — Не забывай!

Он устремляется на восток, и вслед за ним ныряют в облако две тени — светлая и тёмная. А я верчу в пальцах кольцо. Нет, всё-таки моё…

Однако в прошлый раз, как утверждал сэр Майкл, это была платина. Сейчас — снова серебро. Филигранный узор из тончайших нитей остался тот же: листья плюща, перевитые плети, завитушки; но добавилась овальная вставка с чёрным огранённым камнем размером с крупную фасолину. По обе стороны от него вкраплены две небольшие чёрные жемчужины. Камень кажется непрозрачным, но время от времени в глубине вспыхивает и гаснет жёлтая искра.

Подумав, осторожно опускаю кольцо в карман. Откуда я знаю, что это такое? И кто мне его передал? Совсем не просто — поменять природу металла, у меня на это ушёл весь переизбыток энергии, а здесь ещё и камень наращен, и жемчуг. Несмотря на палящее солнце, я вдруг начинаю зябнуть. Кто-то здесь постарался… кто-то, гораздо сильнее.

Пусть полежит в кармане. Выбрасывать — неосмотрительно, а надевать боязно.

…И снова переплетаю ноги и раскрываю пальцы ковшиком-лотосом. Мне нужна энергия. Я хорошо помню, как энергетически затратна связь между мирами, а в ближайших планах у меня — дотянуться в собственный, проведать дочек. Ставлю «таймер» на полчаса.

…А когда слышу звонок внутреннего будильника и возвращаюсь — прямо в глаза мне смотрит степная гадюка.

Это даже хорошо, что от долгого сидения тело застыло. Хорошо, что по жизни я флегматик и не реагирую бурно на всяческие неожиданности. Вздрогни я, вскочи, рванись в сторону — и неизвестно, чем бы всё это закончилось. Но я лишь замираю на вдохе. Взгляд ярко-жёлтых глаз с поперечными полосками зрачков действует парализующее, как будто меня уже укусили, и яд растекается по жилам.

Шорох слева заставляет скосить глаза.

Из зарослей высовывается ещё одна ромбовидная голова. И вслед за ней — две. Они выкатывают из травы кольца туловищ, неторопливо, со вкусом демонстрируя фиолетовые и бурые зигзаги, шелестя ромбовидными чешуйками. Их четверо. На меня одну.

И когда я чувствую быстрое скольжение чего-то узкого и юркого прямо под браслетом, не выдержав, дёргаюсь. Я сейчас завизжу!

Из-под рукава вылетает и падает на каменную поверхность нечто узкое и пёстрое. Оно, шипя и раздуваясь, вырастает в размерах. Только эта новенькая змея рассерженна донельзя, щёлкает клыками, брызжет жёлтой слюной… Не верю своим глазам, но, кажется, она меня защищает!

И ещё одну деталь успеваю заметить: на голове у новенькой — крохотные рожки полумесяцем.

Четверо, что в засаде, отшатываются, затем также принимают боевые стойки. Хочется заткнуть уши, чтобы ничего не слышать, но я лишь закрываю глаза, потому что ничем ни себе, ни невесть откуда взявшейся защитнице помочь не могу. Тянуться к луку — привлечь к себе внимание хотя бы одной из этих тварей, а с меня одной как раз довольно, остальных не понадобится. Остаётся только ждать. Если через десять секунд не замолчат — открою глаза и попробую дотянуться хотя бы до стрелы. Успею пришпилить хоть кого-то наконечником, а укусит — за пять секунд не помру, через дорогу переползу как-нибудь до людей…

Становится тихо. Изгибаясь, скрываются в траве буро-серые хвосты, сбивая дождевые капли. Запоздало меня колотит.

А… эта новая змея почему не уползает? Откуда она взялась?

Спасительница моя подозрительно быстро теряет в объёмах. Метаморфозы касаются всего тела. Головка становится более округлой, рожки пропадают; смешно дрыгаясь, с боков заметно укоротившегося туловища пробиваются и вырастают лапки. Самым последним сменяется окрас, переходя в изумрудно-жёлтый.

Ящерка. Полосатая ящерка.

Слежу за ней, не дыша.

Она осторожно трогает каменную поверхность. Царапает коготком. Пробует укусить, затем лизнуть. Задирает головку, таращится на облака. Шустро разворачивается ко мне, рассматривает, склонив голову набок. В общем, очень напоминает Гелю на первой прогулке. Как сказал бы сейчас Мага — и что это за чудо природы?

Вразвалочку подходит к моей руке, застывшей на колчане, и… кусает за палец. Не больно, лишь слегка прихватывает, наверное, чтобы привести меня в чувство.

— Здрассте, — только и могу сказать. Неимоверно глупо, но ни на что иное у меня ума не хватает. Ни одной догадки в голове. Но вот кое-что начинает проклёвываться.

— Ты, значит, и есть Галино наследство? — уточняю я. Она прыгает мне на руку и пытается грызть браслет. — Эй, что ты делаешь? Всё равно не перекусишь! Ты есть, что ли, хочешь? Посмотри, сколько живности вокруг летает, зачем тебе железяка!

Ящерка, сдавшись далеко не сразу, отпадает от браслета и задумчиво обозревает окрестности. И вдруг в стремительном прыжке взвивается вверх и влево. Крошечные мощные челюсти схлопываются. Не повезло стрекозе.

И ближайшей мухе тоже не повезло. Еды здесь достаточно.

Виновато покосившись на меня, ящерка сползает по склону камня и скрывается в густой траве. В полном обалдении смотрю ей вслед.

Может, она просто засиделась и ей нужно размять лапки? Вон с каким восторгом озиралась. Ещё бы, столько дней просидеть в полной темноте, а до того — быть на голодном пайке при умирающей хозяйке — не сахар… Да пусть побегает.

Разминаю затёкшие ноги, обуваюсь и даже рискую пройтись по почти высохшей траве. Каменный стол нагрелся под солнечными лучами, я снова на него присаживаюсь и, когда из травы высовывается знакомая зелёная морда, вытягиваю навстречу ногу. Ящерка ловко вспрыгивает на сапог и вскарабкивается наверх. Блаженно плюхается пузом на камень. Греется. Даже глаза прикрывает.

— Ну, — говорю осторожно, — и как мы будем жить дальше? Кстати, спасибо. Ты молодец.

Она недовольно приоткрывает глаз. Закрывает. На морде прописано: отвали, не видишь — наслаждаюсь…

Даю ей минут пять покейфовать. Затем решительно заявляю.

— Хватит, подружка. Хорошего понемногу. Пора нам и… — Она разворачивается и злобно фырчит. — Эй! Это ты мне, что ли?

Она припадает к земле, как рассерженный динозавр, яростно бьёт хвостом. Я на всякий случай отодвигаюсь.

— Да что случилось-то? Что не так?

Удары хвостиком вправо-влево не прекращаются.

— Я хотела только сказать, что уходить пора, подруга, у меня дел полно. Ты же хорошая девочка, умница…

Кажется, в меня сейчас плюнут. Опешив, встаю.

— Ну и оставайся здесь одна. Да объясни толком, чего ты хочешь? Я не понимаю!

Она раздувается от злости, пыхтит, топчется, и неожиданно становится лазорево-синей. И прямо-таки хмурится грозно. Похоже, действительно пытается объясниться. Ой, думай, Ваня, срочно думай, пока не покусали. Цвет она сменила… синий… А-а! Цвет сменила!

Неожиданно для себя самой фыркаю. На меня сходит озарение.

— Так ты мальчик! Точно, пацан. Ну, прости, поняла. Прости.

Ящерок хмуро отворачивается.

— Раз уж ты такой умный, может, как-нибудь сообщишь, как к тебе обращаться теперь? Не могу же я всё время «Эй!» кричать, это невежливо, в конце концов. Как тебя Гала называла?

Он нехотя поднимает ромбовидную головку. Янтарные глазки полны печали. Смена настроений у него стремительная, как и он сам.

— Неужели она так и не дала тебе имя? Бедный мой безымянный рыцарь… Тогда иди сюда. Иди-иди, не бойся. Сейчас будет торжественная церемония раздачи имён.

Ящерок вспрыгивает на раскрытую ладонь, посматривает с любопытством. Оглядываюсь в поисках подходящего предмета.

— Только не бойся, — повторяю. — Ничего опасного. Просто небольшой красивый обряд.

Символически касаюсь травинкой правой и левой лапок в области воображаемых плеч.

— За храбрость и верность посвящаю тебя в рыцари ордена мангустов, истребителей змей. И будешь ты прозываться в честь непобедимого героя, и будут все звать тебя — сэр Рикки-Тикки-Тави. А для меня и для друзей ты будешь просто Рикки. А я буду твоей дамой сердца… э-э, ведь просто так ляпнула, а ведь и правда… ладно, просто прекрасной дамой. Буду провожать в походы, махать вслед платочком и позволять себя при необходимости защищать. Встаньте, сэр Рик. Поздравляю.

Конечно, он не преклонял колена, но так полагается говорить после посвящения: встаньте, сэр такой-то! Будем соблюдать традиции. И, кажется, новоиспечённый рыцарь доволен.

— Вот что, Рикки. — Обращаюсь строго, чтобы сразу дать понять, кто есть кто, и больше не позволять шипеть и плеваться. — Это хорошо, что ты объявился, но мне бы хотелось, чтобы ты был у меня на глазах и, в то же время, не особо светился перед другими. Ты зачем-то нужен Маге, значит, ты ценен? А вдруг за тобой ещё кто-нибудь начнёт охотиться? Так что прячься, но имей в виду, что мне не очень приятно знать, что ты где-то там у меня внутри, это как-то брр… Ты же обитал у Галы на руке; может и сейчас прикинешься татушкой? Тебя это не затруднит?

Он хитро прищуривается. Вскакивает на запястье и обвивается вокруг, уплощается, сливается с кожей. На мгновение бугорками вспучиваются глазки, один игриво мне подмигивает; длинный изогнутый хвост прячется под браслетом. Вот и всё.

— Потрясающе, — говорю совершенно искренне. — Захочешь побегать — предупреди, а то я на первых порах буду дёргаться, пока к тебе не привыкну. Знать бы, что ты ещё умеешь, кроме как оборачиваться… Мне ведь даже и расспросить о тебе некого.

И сердце у меня вдруг щемит при воспоминании об Аркадии и Лоре. От Аркаши я впервые узнала о том, что в этом мире есть фамильяры… Как же мне не хватает сейчас информации!

Однако пора возвращаться. В дорогу, конечно, отправляться рано, придётся ждать до завтра, но на сегодняшний день у меня кое-какие планы. Окидываю прощальным взором степь. Над ней дрожит марево — влага испаряется, тянется вверх прозрачной дымкой. Струйки паров конденсируются над плоским камнем, с которого я недавно слезла, уплотняются, приобретают объём, очертания… Знакомое лицо. Знакомая фигура оборотника. Даже пёрышко белое в волосах. Даже глаза, бесцветные поначалу, начинают синеть.

— Аркадий? — растерянно спрашиваю. Но от звуков моего голоса призрак вздрагивает, оплывает и растекается по каменной поверхности.

— Рикки? — По наитию спрашиваю. — Признавайся, это твоя работа?

А что ещё думать? Едва я успела поинтересоваться его возможностями, как передо мной — пожалуйста! — иллюзия… Морок? Под браслетом слабо трепещет: это отзывается мой новый друг. И меня на какое-то время перемыкает, как было однажды, когда Мага снимал с меня ментальный блок.

Я вижу крупным планом знакомую женскую руку, хрупкое запястье, выглядывающее из-под рукава свитера грубой домашней вязки. Другая рука осторожно гладит ящерку… безымянную на тот момент, да и трудно назвать теперешним Риком это хиленькое усохшее существо. Осторожно, как вялый лист, как детскую переводную картинку ящерку стягивают с запястья и наклеивают на хрустальный шар. В полированной поверхности — отражение Галиного лица, ещё не такого измождённого, как в последние дни, но меж бровей залегли уже две параллельные морщинки, и губы привычно сжаты.

— Опять? — доносится откуда-то сбоку сердитый знакомый голос. — Гала, я же просил: не лезь туда. Не смотри. Зачем себя травишь?

— Хочу и травлю, — усмехается ведунья. — Тебе что? Мне, может, последняя радость в жизни осталась. Ты себя тоже травишь, но терпишь вот.

— У меня другое, — отрывисто отвечает Мага. Я не вижу его, только Галино лицо, впивающееся взглядом во что-то мне неведомое. Но чувствую, как ящерке обидно и горько. Её просто используют. И никто не подумает о том, что она… что он, малыш, живой, его нужно кормить, любить, хотя бы иногда разговаривать, выпускать побегать, порезвиться — сколько бы он тогда сумел сделать для Хозяйки! Гораздо больше, чем сейчас!

— Ничем от моего не отличается, — также отрывисто говорит Гала. — Мы с тобой оба мазохисты.

— Я не понимаю.

— Любим, чтобы нам причиняли боль. Вот и всё.

— Гала, не путай. — Голос Маги угрюм. — Я бы многое дал, чтобы от этой боли избавиться. Я её в себе душу, а ты бередишь. У тебя и так сил почти не осталось. О себе не думаешь — подумай хотя бы о фамильяре! В кого ты его превратила? А ведь они с Аркашиным одного возраста, и никакого сравнения. Отдай, прошу! Ты же знаешь…

— Не отдам, — быстро говорит Гала. — У тебя ему тоже делать нечего. Полюбишь кого — приходи, коли живой меня застанешь. А не застанешь…

Смех её сух и горек.

— А не застанешь — любому отдам, только не тебе. У меня он хоть как, но живой, а ты — уморишь. Сердце у тебя сейчас пустое, друг мой угрюмый, не потянешь ты фамильяра…

И я чувствую, как маленькое существо сжимается в страхе. Оно и любит, и боится хозяйку, оно и радо бы уйти к другому большому человеку, и чувствует, что ей было бы с ним лучше, и недоумевает, для чего тому хорошему человеку её умаривать.

…Вот Галины руки плотно обхватывают мои — это уже другой день, её последний! — и я вижу мелькнувшую призрачную тень, белёсую, истончившуюся в паутинку, что быстро впитывается в моё запястье. В тот момент мне было не до приглядываний, да и Рик, бедняжка, усох настолько, что я его не почувствовала.

— Хватит, — говорю расстроено. — Остальное я знаю. Хватит, Рикки, тебе ведь плохо от воспоминаний!

Незримый хвост снова вибрирует под браслетом. И я вижу:

— приход Васюты и растрёпанный букет на подоконнике;

— кавалькаду амазонок, провожающую нас с Яном; Наставника и Некроманта в полной боевой броне;

— Магу, что сидит на подоконнике в своей спальне, глядя в окно, и в глазах у него тают закатные солнца…

— себя на краешке Гелиной постели…

Вот оно что, думаю, машинально перепрыгивая с одной более-менее подсохшей местинки на другую, теперь кое-что становится понятно.

Рикки… Мой маленький персональный рыцарь. Моя загадка, — подозреваю, что ещё со многими неизвестными. Ты помогал Гале заглядывать в чужой мир. А она даже не знала, что ты мальчик, даже имени тебе не дала, так и оставила безымянным. Ты вызывал странные сновидения, в которых я видела то, что хотела увидеть. Не знаю, что и как получилось у тебя с Васютой и с его букетом, но вот сон о том, как всем миром меня провожали в квест был, хоть и ярким, звучным, — такой полноты ощущений всё же не давал. Хотя… может, это была попытка смоделировать или предвидеть будущее? Ведь повторил же некто в реальности чужую фразу…

Эх, жаль, дружок, что ты не умеешь разговаривать. Конечно, со временем мы научимся понимать друг друга, но не надо торопиться; ты, должно быть, с непривычки устал. Затих под рукавом, отдыхаешь, наверное.

Теперь я понимаю, почему Мага сразу после Галиной смерти кинулся меня осматривать. Он искал фамильяра.

Вот ещё одно местное словечко. Нет уж, пусть лучше будет сэр Рик, личный маленький рыцарь. И не собираюсь я его эксплуатировать, да и ума не приложу, что мне с ним делать. Пусть живёт, отъедается, растёт, а там видно будет.

Дорога подсохла и покрылась коркой. Вои и славно. Если погода не испортится — завтра на рассвете отбываю. Наконец-то я сама себе хозяйка, когда хочу — снимаюсь с места, куда хочу — туда лечу… И хорошо, что Рикки объявился. Хоть он и не говорящий, а всё не одиноко.

Во дворе пусто, через открытые окна доносится стук ложек, одобрительный гудёж. Народ завтракает после трудов праведных. У меня вдруг ощутимо подводит живот. Нагуляла аппетит, называется… От стойки приветственно машет Михель. При моём приближении жестом фокусника выкладывает передо мной ключ.

— Хорошая новость, сударыня Ванесса! Один из номеров освободился, через час его для вас приготовят. Вы довольны?

Жёлтые как у кота глаза щурятся. Да ему просто в радость сообщать мне приятные новости! Стоп-стоп, мне кажется, или с хозяином не всё в порядке? Его окликают из зала, он отворачивается, и я, к сожалению, не могу проверить своих подозрений: от света, упавшего на лицо, зрачки сжимаются в булавочную головку. Да хоть бы и оборотень, думаю, можно подумать — я их не встречала!

— Вы просто чудо, Михель, — говорю серьёзно. — Если у вас имеется в наличии книга благодарностей — обязательно сделаю запись.

Он озадаченно морщит лоб. Видимо, берёт на заметку.

— А как же они уехали? — интересуюсь. — Ну, бывшие постояльцы, те, кто раньше были в этом номере? Дорога-то не ахти! Над ней если только на крыльях перелететь можно, я еле перебралась!

— Можно и лётом, можно и на своих четырёх, — хозяин показывает в улыбке крепкие желтоватые зубы, не совсем ровные, надо сказать, но далеко не тупые. — Из нашего сословия гости, сударыня. Им погода — не указ.

А-а, понятно. Киваю в ответ. Задумываюсь.

— Знаете, а ведь это очень практично. Проблемы с передвижением отпадают вовсе. Можно и в четвероногого и в крылатого, и в плавающего перекинуться, так ведь, Михель? Не слишком нескромно с моей стороны будет спросить, а вы кто сами будете? Судя по глазам, из кошачьих? Впрочем, если я нарушаю какие-то ваши правила, простите великодушно, но я их пока не все знаю.

— Рысь, — отвечает он с гордостью, и я, наконец, могу разглядеть суженные вертикально зрачки в красивых янтарно-крапчатых радужках. Быстрым движением он заправляет прядь волос за ухо, на заострённом кончике которого красуется пушистая тёмно-рыжая кисточка. — Никаких нарушений с вашей стороны, сударыня. У представителей своей специализации вы можете спрашивать всё, что касается нашего дела.

— Видите ли, — решаюсь быть откровенной, — я ведь не оборотник…

— Дара у вас нет, это верно, а вот кровь наша имеется, я чувствую. Так что и к нам вы каким-то боком относитесь, сударыня.

Да ведь он во мне Аркашин невольный подарок почуял!

Из кухни выбегает парнишка с подносом, установленным горшочками, мисками с кашей: и как только в руках удерживает! Он странной скользящей походкой снуёт между столиками, в мгновенье ока раздаёт заказы, заставляет поднос стопками пустой посуды и вот уже мчится назад. По дороге дружески подмигивает. Глаза у него такие же крапчатые, и ещё я замечаю, как на ходу он к чему-то принюхивается. Вдруг он резко тормозит и смотрит на меня вовсю.

— Па-ап, — говорит осторожно, — а ведь она не одна…

— Почуял, — одобрительно кивает Михель. — Только впредь знай: об этом вслух не говорят. Не каждый любит раскрывать своего фамильяра. Принеси-ка молока немного.

Парнишка скрывается на кухне. Озадаченно смотрю ему вслед.

— И чем же пахнет мой фамильяр?

— Специфический запах степной травы, болотной тины и небольшая примесь магии. — Михель принимает от сына блюдце, наливает молоко и ставит на стойку. — Пригласите своего, ему понравится.

«Рикки? — зову мысленно. — Как насчёт молочка?»

И чувствую, как жадно дрожит в предвкушении вкуснятины горячий сухой хвостик.

Он пьёт, а Михель с сыном следят заворожено.

— Я ещё таких не видел, — шепчет мальчишка.

— Я тоже, — тихо отвечает отец. — Собак встречал, скорпионов, котов, мышей… Рептилии редко попадаются.

— А в дракона он вырастет?

— Не думаю. Порода не та.

Маленький рыцарь прерывает питьё и гневно пыхтит.

— Всё-всё, — торопливо говорит Михель. — Я верю, что вы огнедышащий, верю. Пожар в степи — страшное дело, так что мне доказательства не нужны, уважаемый.

Рикки успокаивается и выдувает всё молоко до капли. Сыто икнув, переползает на своё спальное место и даже не уплощается: висит объёмно. Эк его раздуло

— Ничего, усвоит, — замечает хозяин, видя моё беспокойство. — Он уже большой, может иногда и настоящей едой питаться. Только слишком часто не предлагайте, а то спать всё время будет.

— А часто — это как?

— Каждый день и помногу. Им хватает и раз в неделю добавку получить.

— Скажите, Михель…

— Минуточку, сударыня.

Он принимает ключ он уходящего варвара и стучит в стенку. Из кухонного дверного проёма высовывается хорошенькая Красная Шапочка: смех смехом, а девушка действительно в красном чепчике, красном передничке поверх простенького клетчатого платья… И ножки у неё в классических деревянных башмачках, которые стучат немилосердно, и в культовых полосатых красно-белых высоких чулочках. Картинка, а не девушка.

Цвет глаз интересует? И ушки?

— Мила, пятый освободился. Прибери. И проверь четырнадцатый, крайний, всё ли готово для госпожи Ванессы?

— Хорошо, папа.

Она со стуком убегает наверх по лестнице. Кое-кто из столующихся провожает заинтересованным взглядом, но дальше этого не заходит. Шуточки и развлечения берегут до вечера, а по расписанию скоро подвиги. Нечего распыляться.

— Слушаю, сударыня. — Михель вновь поворачивается ко мне.

— Знаете, что мне интересно? А куда, простите, девается одежда, когда вы перекидываетесь? Я читала про оборотней, но у разных авторов это по-разному описывается. У кого-то герой складывает одёжку в кучу, заранее припрятывает либо связывает в узел, чтобы с собой захватить, на ком-то она расползается в клочья, а как дальше, когда человеком снова становишься? Голым бегать? Кто-то вообще упускает этот момент, и получается, что какой-нибудь друид серым волком по полям скачет, а потом проявляется уже в броне и при мече; это как? Как он, будучи волком, на себе столько железа утащит?

— Насчёт брони и оружия — это, конечно, перебор, — усмехается мой собеседник. — Явное преувеличение. А что касается одежды — всё зависит от мастерства. В сущности, что такое чешуя, шерсть, иглы? Наружный покров, созданный для защиты, обогрева и обороны. Вот эту сущность мастера и схватывают. И превращают в момент перехода одежду в то, что по случаю полагается. Достаточно сильная головная боль на первых порах, скажу я вам… Главное — точно помнить, что на тебе есть, вплоть до последней нитки, а то или недосчитаешься, или выйдет такой курьёз, как медведь в ботинках, например. Это стыд и позор.

— А-а, — говорю. — Вот оно как… А как получается, что человек превращается, например, в сову? Нет, не что превращается, а уменьшается при этом. Куда девается остальное? И откуда потом берётся?

— Знаете, сударыня, — говорит он в замешательстве, — есть вещи, которые просто принимаешь на веру. Без объяснений. Откровенно говоря, мой Наставник мне как-то об этом рассказывал, но я был слишком беспечен и не запомнил ничегошеньки. Сожалею… А вот и ваш спутник. Ваш столик вон там, третий слева, рядом с окном.

Они с сэром Джоном раскланиваются.

— А что, Михель, — интересуюсь напоследок, — не держите ли вы здесь под боком никакой лавочки для путников, которые умудрились сняться с места экспромтом, безо всякой подготовки?

Он снова довольно щурится.

— Сударыня желает расстаться с толикой своих денег? Конечно, держу.

И после завтрака я иду тратить свои бонусные монеты. Добрых два часа затем у меня уходит на подгонку новой куртки. Потому что прежнюю я решительно забраковываю: хватит ходить в порезанной, да ещё в подозрительных бурых пятнах. Может, для местных проезжающих это не недостаток в одеянии, а даже наоборот, поскольку говорит о недавних схватках с пролитием крови. Для них это удаль, для меня — неприятные воспоминания. И покончим с этим. Не забыть только заветную связку ключей переложить из одного кармана в другой. И проверить, нет ли дыр в этом новом кармане.

Расспросив о дороге в город, я решаю ничего с собой больше не брать, кроме фляги с водой и коробки походных спичек, длинных, пропитанных каким-то вонючим составом, способным, по словам Михеля, «в воде гореть, пока до золы не выгорят». Хозяин заверил, что даже пешей я доберусь до города засветло, при условии, что выйду с рассветом. А если так — лишний вес мне с собой ни к чему, только руки оттягивать будет. Спички же и вода должны быть всегда под рукой.

Перед тем, как выбросить старую куртку, проверяю ещё раз карманы. На всякий случай. И нащупываю закатившийся по подкладку маленький круглый предмет.

Я совсем забыла о кольце от Карыча.

Может, сэра Джона о нём расспросить? Что это за камень? Что означает, кому свойственно его использовать? И не опасно ли мне вообще будет его носить? Кто знает, на что подпишешься, когда наденешь…Сэр, судя по всему, человек опытный, знает много, в отличие от меня, что здесь всего вторую неделю ошивается.

Но почтенного паладина в номере не застаю. Странно. Хотя, возможно, он уже дождался друга?

Ещё час кое-как убиваю на осмотр и проверку снаряжения. Меняю тетиву, чтобы проверить запасную, осматриваю стрелы. Фляжка удобно ложится в чехол для лука, как раз в отделение, где раньше был браслет. А-а, вот что забыла. Приходится вернуться к Михелю в магазинчик и подобрать ножны для подаренного пастушонком ножа: вещичка хорошая, полезная, но в раскрытом виде уж больно опасна. И заодно прошу Михеля разбудить меня с рассветом. Хочется подстраховаться и выйти пораньше.

Снова определяю снаряжение по местам и начинаю маяться бездельем. Подумав, решаю следовать совету сэра Джона — как хороший солдат, использовать каждую свободную минуту для сна. Тем более, что вставать рано… Укладываюсь на лежанку, точную копию той на которой провела прошлую ночь, взбиваю поудобнее подушки. Одеяло не нужно.

— Рикки, — зову негромко, — слышишь?

Он чуть шевелится, откликаясь.

— Мне вот что интересно… Нет, это я не сон заказываю, ты зря не суетись. Выходит, ты меня как-то понимаешь, не только, что я говорю? Ты чувствуешь, что я хотела увидеть и кого? А как это у тебя получается?

Пауза.

— Ага. Объясняться пока мы не можем. Спрошу о другом. Аркадий говорил… Ты ведь знаешь Аркадия? Он должен был к Гале заглядывать!

У меня перед глазами возникает смешной крохотный бельчонок, сидит рядом с чайным блюдцем и грызёт сахар. Сперва я думаю, что вижу повторение сцены в Васютином доме, но замечаю рядом с блюдцем большую фаянсовую кружку, такую же, из которой потчевала меня Гала, и… и знакомый портсигар. Это у неё. Это Гала угощает Аркадия, а рядом лакомится его рыжий личный полиморф. У Галы фамильяр, у Оборотника полиморф, а у меня кто?

Неважно. Я же сказала — не хочу его использовать. Ему и так досталось.

А сама чувствую нотку чужой тоски и… немножко зависти. Вот он какой, сидит, его родственник: грызёт сахарок, зубки белоснежные, сам яркий, рыжий, шёрстка настоящая, пушистая… ящерку до него ещё расти и расти, он пока даже не умеет чешую во что-то другое превращать…

— Да ты что, Рикки? — говорю ласково. — Ты погляди, насколько ты вырос, каким большим и сильным стал. Ты уже давно обогнал Аркашиного друга. А уж когда меня защищал — был ничуть не меньше тех змеищ. Понял?

Получаю мысленный вопрос: правда? Не обманываешь? Не словами он меня спрашивает, просто улавливаю… посылы, что ли, эмоциональный фон… даже сразу и не объяснить. А может, само намерение угадываю, вроде того, как Нора подхватывается, когда я ещё не открыла холодильник и даже в его сторону не направилась, а только думаю встать с табуретки.

— Мы с тобой ещё многому научимся. Надо просто работать. И будешь ты у нас хоть бельчонком, хоть совой, хоть симураном.

При последнем слове меня обдаёт волной недоумения. В ответ рисую мысленный образ крылатого пса и чувствую, как кое-кто просто млеет от восторга. В душе моей — нежность и жалость, сочувствие и любовь к этому маленькому созданию, пытающемуся быть очень грозным. Ладно, дружок, кажется, это то, что тебе сейчас нужно. Бери, сколько можешь, а уж сахарок мы для тебя с Михеля стрясём… попозже…

И неожиданно для самой себя засыпаю.

И сны мне снятся удивительные, фантастические и немного эротические. Я вижу себя в громадной комнате, на необъятной кровати под балдахином, — не кровать, а целый полигон! Но в деталях ничего не могу разглядеть и там, во сне, соображаю: это простой сон, не вещий, потому что Рикки подсовывал мне чёткие изображения, во всех подробностях, а тут всё расплывчато, лишь общее впечатление света и простора, и где-то вдалеке теряются стены, и где-то, гораздо выше балдахина — дуги сводчатого потолка. Зато хорошо прорисованы позолоченные витые столбики балдахина, причудливая резьба на изголовье. Вижу свою… или не свою руку… нет, ручку, почти не скрытую прозрачнейшим рукавом то ли ночной рубашки, то ли пеньюара, в отделке из роскошного кружева.

В жизни у меня не было такого маникюра, рук, ухоженных до такой степени, что бархатная кожа кажется прозрачной. Елы-палы, мне от рыжего, как апельсин, прадеда досталась просто фантастическая веснушчатость, и единственными местами, где этих россыпей не было, являлись по странной причуде лицо и шея, те части тела, которые под солнцем бывали чаще всех остальных. Но эти ручки, которые я вижу, идеально гладкие и без единой конопуш… простите, без единого пигментного пятнышка, почти беломраморные — они просто не могут быть моими! Тем не менее, пальцы послушно сжимаются, и я вижу то самое загадочное кольцо, что в реале так и осталось лежать в кармане, только немного иное. И в это время со спины меня жарко обнимают.

— Ива-а, — слышится вкрадчивый мурлычущий шёпот, и мой кулачок накрывается сверху мужской ладонью. Рука изящна, но сильна, покрытая мужественной растительностью ровно настолько, чтобы и эту самую мужественность подчеркнуть, и дать рассмотреть скульптурную выпуклость суховатых мышц. Я оказываюсь в сильных объятьях, чувствую жар прижавшегося тела, не стеснённого одеждой, и сама себе кажусь такой маленькой, хрупкой… и защищённой. Что бы ни случилось — в этих объятьях ничего не страшно.

— Ива-а, — вновь шепчет некто, но почему-то я твёрдо знаю, что это не Мага. Хотя кроме него меня никто так не называет. Но не могу узнать голос. И этот запах… горьких трав, освежающей мяты и совсем немного — дорогого табака, мне совершенно нов. Я никак не могу понять: бояться мне или ещё рано, вроде бы это обычное сновидение…

Рука незнакомца скользит к моему плечу, поглаживает, затем накрывает грудь, и вообще, кажется, намерена позволить себе всяческие вольности, и я к своему удивлению не возражаю, потому что во сне дозволено всё себе вообразить и разрешить, и никто не осудит, а на самом-то деле в реальной жизни я другая… А здесь и сейчас можно закрыть глаза, застонать от удовольствия и разрешить себя ласкать неневинно…

Что-то не так. Декорации расплываются и тают, а вот телесные ощущения становятся всё более явственны. Да что там, ещё немного — и меня подставит собственное тело, отдавшись неизвестно кому… Это уже переходит все границы! Да плевать, что во сне, не позволю!

Я пытаюсь вывернуться из чужих объятий. Кручусь веретеном. И уношусь куда-то в пустоту, успев услышать напоследок чей-то раздосадованный возглас.

***

Когда открываю глаза, солнце уже садится. Ну, вот, разоспалась, а что буду ночью делать? Но голова на удивление ясная. Должно быть, мне всё-таки этого не хватало — выспаться, как следует, и теперь, когда я самой себе разрешила целые сутки отдыха, организм, подсуетившись, урвал своё. Вот и отлично.

Лениво слежу за передвижками света на потолке. Там прыгают зайчики от оконного стекла: во время уборки номер проветривали, а я так и не удосужилась закрыть окно. Снаружи тихо. Поразъехались все, что ли, в одночасье? Ни во дворе не слышно, чтобы кто-то шевелился, ни в зале — а ведь он прямо подо мной, и там тоже окна нараспах, Михель любит вольный воздух, я заметила… Лишь в отдалении — видать, на кухне — постукивают о разделочные доски ножи, стук характерный, его ни с чем не перепутать. Вставать лениво. И никаких снов не было, что интересно, просто словно ухнула в какую-то мягкую и уютную светонепроницаемую перину и зависла там в тепле и неге.

А кто-то меня опять накрыл одеялом. Сэр Джон, вы умеете проходить сквозь запертые двери? Забота заботой, но чувство такта тоже надо иметь!

И, кстати, как это вы сумели исхитриться вытащить из-под меня это одеяло, что я даже не почувствовала?

Осердившись, сажусь в постели. Поспешно осматриваюсь: всё ли в порядке? Не хватало ещё, чтобы застали меня тут спящей во фривольно расстёгнутой и задравшейся рубашке и какой-нибудь соблазнительной позе. Машинально потираю отлёжанную руку. Привет Рикки. Мне чудится, или ты за это время немного подр…

И замираю, оцепенев.

Кольцо. Кольцо у меня на пальце. То самое, с чёрным камнем. Только сейчас камушек как бы на подложке из тонкого малахитового диска, чёрный на ярко-зелёном.

Красиво. Ничего не скажешь. Подарочек со смыслом: не понравилось первый раз? А как тебе вот это?

И главное — оно не снимается.

Это не сэр Джон ко мне заходил. И, кажется, этот не-сэр не заходил, а проник сюда иным способом, я это точно знаю. Потому что, решившись запахнуть окно, вижу на широком подоконнике совсем свежие глубокие борозды, как будто от когтей громадной птицы.

И ещё мне кажется, что это злосчастное колечко я видела совсем недавно. И тоже — на собственной ручке. Только немного иной, слишком ухоженной.