Марьяна

Верона Шумилова

Повесть о Великой Отечественной войне. Это трудные и грозные дни, месяцы и годы оккупации Отечества фашистскими захватчиками, это героическая борьба защитников с сильным и коварным врагом. Голод, холод, пожарища, погромы, потери – всё на страницах повести. Жители села Масловка храбро дрались, уходили в партизанские отряды на борьбу до победы над врагом. Все вели трудную борьбу и победили. Яркие события встречи родных освободителей и горечь от многих потерь. Это война! Верона Шумилова, член СПР.

Глава 5

Вилька не спал. В окно заглядывал щербатый месяц, уронив на пол светло-лимонные квадраты окна. Вилька разглядывал этот рисунок и думал о матери: она лежала на кровати с противоположной от него стороны.

Душная ночь цедила в распахнутое окно еле ощутимую прохладу. Вилька то и дело поглядывал на маму. Он знал, что она не спит, но не хотел ее тревожить.

В который раз задребезжали оконные стекла и тут же задрожала изба.

Марьяна подняла голову.

— Мама, — зашептал Вилька, — не бойся. Это гром. К утру гроза будет.

— Нет, сыночек, это злодеи. Это их работа. Бомбят, окаянные… — Она поправила подушку, вздохнула и снова легла. — Ты спи, Вилен, спи.

— Я, мама, спать не хочу. Да и не уснуть теперь. Где-то там, — он показал рукой на распахнутые окна, — война, гибнут люди. Сейчас, сию минуту… — Он замолчал, затаился, вслушиваясь в тяжелый грохот, доносившийся с запада. — Вот в этот момент кто-то кричит, кто-то стонет, а многие уже мертвые. Какой ужас, мама!

— Сыночек, не надо об этом. Ночь ведь. А злодеев отобьют, прогонят.

— Обязательно, мама. Танков и самолетов у нас много… — и запнулся: он забыл, что не должен был напоминать матери о самолетах, чтобы лишний раз не травмировать ее.

— Разобьют эту нечисть не сегодня так завтра. Красная Армия сильная… Она докажет это… — Марьяна подавляла в себе поднимавшуюся тревогу. — По-другому не может быть.

— И я, мамочка, верю в это, — шелестел в ночи голос Вильки. — Прогонят фрицев непременно. Даже отец об этом говорил, когда прощался со мною. И Клим с Санькой их лупить будут.

— И-и-и-их!.. — всхлипнула Марьяна и тут же затихла.

Вилька вскочил с кровати, подбежал к матери и обнял ее:

— Не плачь, мама, может, и неправда о Саньке. Он жив или ранен… Дождемся от него письма. Некогда ему писать.

Марьяна отняла от лица натруженные руки, наклонила голову сына к груди и поцеловала его горячий лоб.

Над верхушками молодых яблонек, посаженных вместо старых после постройки новой просторной избы, по темному небу расплывалось зловещее зарево.

Марьяна поднялась с кровати, подошла к окну.

— Иди, сыночек, сюда. Смотри на это зарево и запомни: это горит наша Родина… Кусочек нашей земли… Такое прощать нельзя! Запомни эти слова.

— А где же наши, мама? Фашисты совсем рядом.

— Еще далеко, сынок… — Марьяна взяла две табуретки, придвинула к окну, присела на одну из них. — Вилечка, садись со мной. Не уснуть ведь нам.

Вилька сел рядом с матерью.

— Силен враг, Вилечка. Гитлер захватил много стран и подчинил себе. На свете нет более великого зла, чем война. С ней надо бороться всем миром.

— И откуда ты все знаешь? Что ни спроси, на все у тебя есть ответ.

Вилька прижался к матери и так ему стало тепло и спокойно, будто на свете не было ни войны, ни беды.

— От папы, конечно. Он же командир Красной Армии и рассказывал о Гитлере и его планах еще до войны.

— Ты так говоришь «еще до войны», словно это было давным-давно. — Вилька поднял голову и посмотрел на мать: — И ты, мама, всегда была на высоте: то в школьном родительском комитете, то в женсовете. Люди вокруг тебя, люди, а в доме — книги, журналы, газеты и ты читаешь, читаешь…

Запели первые петухи, а Марьяна и Вилен, склонившись друг к другу, еще долго беседовали, пытаясь докопаться до многих истин. Так и притихли, склонившись на подоконник. Первым уснул Вилька, положив голову на мамину теплую руку. Марьяна не посмела ее убрать, чтобы не потревожить сына, Какое-то время сидела над ним в дреме, а затем и сама склонила голову рядом и забылась коротким тревожным сном.

А утром, когда солнце только-только взбиралось на небо, обещая снова жару, в Масловку вошли немцы. Шумно трещали по улицам села мотоциклы, но еще шумнее галдели во дворах их хозяева.

Раскатистый гул моторов будил всех: через село шли на восток тяжелые немецкие танки с черными крестами на броне. Дрожали в окнах стекла, а на старых стенах изб трескались и отваливались куски глины.

Гитлеровцы шли на восток несколько дней и ночей, оставив в Масловке небольшой гарнизон. Во дворах кудахтали куры, а в сараях визжали свиньи: новые хозяева наводили в селе свои порядки.

В подворье нового дома Вильчуков появился мотоцикл с двумя немцами. Они зашли в избу и стали располагаться в большой комнате, как у себя дома. Тут же подошла грузовая машина, и солдаты вносили в избу чемоданы и коробки.

Через некоторое время дверь комнаты распахнулась, и толстый рыжий офицер обратился к Марьяне:

— Матка, давай кушат… Яйка ест? Курка? Давай. Шнель!

Вилька все понял, поднял синие глаза и показал рукой в открытую дверь во двор:

— Там куры и яйка… Там…

Марьяна замерла, но рыжий немец, ничего не поняв, снова потребовал:

— Дай кушат… Шнель, шнель! Яйки… Млеко…

Дрожа всем телом и жутко боясь непредвиденных действий сына, Марьяна откинула под печкой занавеску, достала полный горшок яиц и поставила на стол.

— О, я-я! — радостно потирал руки упитанный гитлеровец, усаживаясь на табуретку. — Гут, матка, гут!

А во дворе дико визжала свинья: ее фашисты готовили себе на ужин.

— Я — Кюнге, — ткнув толстым в рыжих волосах пальцем в свою мощную грудь, сказал немец, открыв в улыбке сверкающие золотом крупные зубы.