Тайные грехи кроткой голубки

Вера Анатольевна Прокопчук (2024)

Яков Штольман и его супруга Анна, приехав в уездный город Бряхимов навестить отца Штольмана, вступают в конфликт с писателем Горчичниковым, который вскоре после скандала был обнаружен убитым. Местная полиция подозревает Анну Штольман в убийстве писателя. Чтобы восстановить доброе имя супруги и очистить ее от подозрений, Яков Штольман начинает собственное расследование. Сможет ли он защитить любимую жену и разоблачить настоящего преступника?

Глава 3.

Старик оказался прав. Сначала супругам пришлось пережить шквал визитов от соседей и родственников, ближних и дальних. Затем последовала череда приглашений на званые ужины, на которые набивалась толпа народу, так как Анна произвела фурор на визитеров, и теперь посмотреть на красавицу жену Штольмана стремились все, кому не лень. Ну, а как еще развлекаться прикажете?!

Наконец, пришло и приглашение от вдовы Астафьевой, которая решила убить двух зайцев одним залпом, пригласивши на свой «soirée» одновременно и Штольманов, и знаменитого писателя с супругой — чтобы два раза не тратиться.

Это было ошибкой.

Как известно всякому, кто изучал химию, некоторые субстанции, безобидные сами по себе, крайне опасно соединять вместе, ибо взрыв неминуем. Так и с людьми: порой люди, самые безобидные или кажущиеся таковыми, столкнувшись вместе, выдают нечто непредсказуемое.

Когда ужин уже завершился десертом, а приглашенные разбились на небольшие кружки, хозяйка подхватила Анну под локоток, подвела ее к стайке дам, окруживших писателя, и прощебетала:

— Ну вот и наша дорогая гостья! Позвольте вас познакомить — Никанор Никитич Горчичников, наша знаменитость! Это его супруга, Олимпиада Саввишна… А это Анна Викторовна Штольман, только намедни из столицы…

Писатель не без удовольствия осмотрел Анну Викторовну, особо акцентировав внимание на ее декольте, затем приложился к ручке и заявил, что счастлив познакомиться с такой красавицей. Анна тихонько пробормотала, что ей очень приятно, и уже приготовилась отойти в сторонку, как прозвучал голос хозяйки:

— Вы, наверное, как и все мы, в восторге от творчества нашего дорогого Никанора Никитича?

Анна мило улыбнулась, что означало ни да, ни нет, и снова попыталась улизнуть. Она уже сделала осторожный шажок куда-то вбок, как ее снова поймал и пригвоздил к месту слащаво-приторный голос хозяйки:

— Вы ведь любите литературу, душенька Анна Викторовна?

— О, разумеется, — процедила Анна сквозь зубы, и улыбнулась еще умильнее, в надежде, что от нее наконец-то отстанут. Писатель меж тем смотрел на нее снисходительно-проницательным взглядом, который Анне крайне не понравился.

— А какой из рассказов Никанора Никитича вам нравится более всего? — проскрипела пышная дама из окружения писателя. Вопрос был задан тоном строгого экзаменатора, который вознамерился завалить на экзамене студента.

Остальные дамы скульптурной группой изобразили экзаменационную комиссию.

— Мне очень жаль, но боюсь, что никакой, — тихо ответила Анна. — Мне… мне не очень нравятся его рассказы. Уж извините.

— Может, они для вас слишком серьезны? — ехидно пропел кто-то из дам.

— Нет, дело не в этом. Просто… Я бы сказала, что мне вообще не нравится его мировоззрение.

Дамы, окружавшие писателя нежным полукольцом и источавшие флюиды возвышенной литературной любви, были скандализованы. Они смотрели теперь на Анну, как на опасный гибрид кобры с гремучей змеей.

— Вы даже знаете такое слово, как мировоззрение? Приятно иметь дело с образованной дамой, — покровительственно, с тонкой усмешкой, заметил писатель, и Анна вдруг ощутила, что у нее, обычно выдержанной, внутри что-то закипает.

Наверное, все дело было в Волге, размышляла Анна Викторовна впоследствии — все дело было в том впечатлении, которое она получила во время своей поездки, и которое еще переполняло ее всю. Вся эта земная красота, и мощь, и величие, вся эта бездна зеркальной водной глади, воздуха и неба, казались ей воплощением великой милости, дарованной Богом своим детям — любуйтесь на эту красоту, милые, радуйтесь ей! И на фоне этой щедрой роскоши, которая звучала в ней и плеском воды, и свистом ветра, и колокольным звоном — необходимость мелочного притворства и заискивания расположения Горчичникова и его поклонниц показалась ей нестерпимо унизительной.

— Кто вы такой, чтобы разговаривать с людьми таким тоном? — заговорила вдруг Анна неожиданно резко. Сердце колотилось у нее где-то в ушах, щеки пылали жаром, голос звенел и срывался. — Почему вы говорите об образованных женщинах с такой насмешкой? Что вообще за идея такая — насмехаться над тем, что вообще-то достойно похвалы? А, понимаю. Вы просто трус — вы боитесь, что женщина образованная вас высмеет… с малограмотными вам иметь дело проще… А сами вы, что вы-то создали, чтобы смотреть на меня свысока? Вы написали несколько гадких рассказиков, способных только испортить людям настроение… убить в них радость жизни… вы поливаете ядом и гноем все, что есть в мире доброго и чистого… Может, у вас и есть талант — только талант нужен, чтобы дарить людям радость…

— Как вы прекрасны в гневе, шер мадам, — заметил писатель, сделав изящный жест рукою, — вы, конечно, глубоко знаете жизнь. Вы выросли в розовой детской комнатке, не так ли? Вы из рук своего папеньки перешли в руки своего супруга. Ах, жалость-то какая, что ваш душевный покой нарушают рассказы, чуть более серьезные, чем рассказы детских писательниц про птичек, ромашки и мармелад… вы же именно так любите, и с хорошим концом, непременно…

И улыбнулся — ласково-снисходительно и беспощадно-проницательно.

Анна глотнула воздух, багровея, как от пощечины. И тут за ее спиной раздался, как всегда ироничный, голос мужа:

— Прошу извинить, сударь… А вот меня — судебного следователя по делам об убийствах — меня вы тоже зачислите в разряд мальчиков из розовой детской? Уж поверьте, об изнанке жизни мы, полицейские, знаем побольше писателей. И тем не менее, я, при всем моем опыте, не могу не согласиться со своей супругой. В мире и без того довольно зла, чтобы преднамеренно заражать общество бациллами уныния.

Тишина наступила тяжелая, как свинец, зловещая и предгрозовая. И в ней прозвучал полуобморочный голос Олимпиады Саввишны:

— Но мой муж стремится обличать…

— Что обличать, мадам? — Штольман улыбнулся ослепительно. — Оглянитесь вокруг. Прекрасный вечер, полный ароматов трав и цветов. Вкусный ужин, просто бесподобный, — Штольман мило поклонился хозяйке, благодарственным жестом приложив руку к груди. — Мы проживаем великолепную жизнь, как прекрасна всякая жизнь, дарованная, чтобы ее прожить. А у вашего мужа в рассказах все скучно, и люди серые, и носятся они со своей скукой и тоской неизвестно почему. А между прочим, в реальности, ваш супруг жив, здоров, сыт и процветает — но готов задушить своей тоской любого, кто не успел сбежать….

Олимпиала Саввишна застыла с приоткрытым ртом. Писатель молчал, глядя на Штольмана с убийственной иронией, с таким видом, словно прикидывал, в какой из своих рассказов вставить сей забавный персонаж.

Обернувшись к Анне, Яков Платоныч спросил негромко:

— Может, прогуляемся по саду, моя дорогая?

Анна, благодарно кивнув, просунула руку мужу под локоть, и, когда они уже отошли на приличное расстояние, пролепетала виновато:

— Сама не знаю, что не меня нашло… И ведь не хотела, правда…

— А что такого? Полноте, ему давно уже пора от кого-то получить такую отповедь. А то хорош! Ему можно портить нам настроение своим творчеством, а мы не имеем права немного подпортить ему настроения в ответ? — он рассмеялся.

Меж тем, на лужайке перед домом, покинутой нашими героями, висело неловкое молчание. Затем кто-то из дам вспомнил, что забыл в доме шаль, а ведь уже холодает. У других нашлись не менее срочные дела. Писатель, ничем не выдав своих чувств, отправился в глубину сада выкурить сигару; куда именно отправилась Олимпиада Саввишна, эта бледная тень своего мужа, вообще никому интересно не было.

— И все же у меня какое-то нехорошее предчувствие, — пробормотала Анна.

Словно отвечая на ее слова, по саду вдруг резко просвистел ветерок, затем уже не ветерок, а резкий ветер нагнул ветви с тяжелым шелестом… Анна посмотрела вверх: на небо, еще пока прозрачно-синее, со всех сторон наползали тяжелые, клубящиеся тучи; это было страшновато, но очень красиво.

— Да просто дождь собирается, — возразил ее муж.

И точно — крупные капли дождя упали на них, а затем, после минутного затишья, на сад обрушился ливень. Громыхнул гром, прозрачно-розовая ветвистая молния перечертила небо, а ливень обернулся сплошной стеной воды. Со всех сторон к дому бежали гости; и в этой суматохе, полной криков, бешеного ветра и шума дождя почти никто не услышал, как в глубине сада прозвучал выстрел.