17 левых сапог

Вацлав Вацлавович Михальский

Роман «17 левых сапог» (1964–1966) впервые увидел свет в Дагестанском книжном издательстве в 1967 г. Это был первый роман молодого прозаика, но уже он нес в себе такие родовые черты прозы Вацлава Михальского, как богатый точный русский язык, мастерское сочетание повествовательного и изобразительного, умение воссоздавать вроде бы на малоприметном будничном материале одухотворенные характеры живых людей, выхваченных, можно сказать, из «массовки». Только в 1980 г. роман увидел свет в издательстве «Современник». «Вацлав Михальский сразу привлек внимание читателей и критики свежестью своего незаурядного таланта», – тогда же написал о нем Валентин Катаев. Многие тысячи читателей с неослабеваемым интересом читали роман «17 левых сапог», а вот критики не было вообще: ни «за», ни «против». Лишь фигура умолчания. И теперь это понятно. Как писал недавно о романе «17 левых сапог» Лев Аннинский: «Соединить вместе два „плена“, два лагеря, два варианта колючей проволоки: сталинский и гитлеровский – это для тогдашней цензуры было дерзостью запредельной, немыслимой!»

III

Подбежав к Адамовой сторожке, мальчишки остановились в нерешительности.

— Иди ты, Толян! — сказал Генка Кость.

— Мне нельзя. Я его больше всех дразнил раньше.

— Да, ты там больше! — запальчиво ответил Генка. — Боишься?

— Я — боюсь?! — коричневатые маленькие глаза Толяна сузились. — Смотри, получишь, пузан!

— Сам получишь, — неуверенно огрызнулся Генка, на всякий случай отходя за спину Феди Сморчка.

Толян Бубу был готов драться в любую минуту, его боялись все, кроме Митьки.

— Пусть Федька, Федька пусть идет!

— Федька, иди!

Застенчивый и боязливый Федька Сморчок потупился. Идти к Адаму ему совсем не хотелось.

— Иди! Иди! — подталкивали его в спину. — Иди! Иди!

Больше всех усердствовал Генка Кость.

— Иди! — приказал ему и Толян Бубу.

Федя и сам не понял, как очутился он в комнате Адама и как закрылась за ним дверь.

Косые солнечные струи падали из окошка по всей комнате, наполняя ее разноцветным сверканием и едва уловимым звоном танцующих пылинок. Только в том месте, где стояла кровать Адама, еще оставалась легкая тень.

Сощурив от яркого света глаза, Федя смотрел на спящего Адама, на сверкающие разноцветные солнечные струи, на деревянную ногу у сундука и никак не мог сдвинуться с места.

— Ну давай, да! Чего стоишь! — приоткрыв дверь, угрожающе прошептал Толян.

— Дедушка! Дедушка Адам! — еле слышно сказал Федя и сделал первый шаг.

— Ну давай, да! — снова раздалось за его спиной.

Федя сделал еще один шаг, потом еще и нечаянно зацепил деревянную ногу Адама. Нога громко стукнулась об пол, и Адам проснулся.

— Чего тебе? — ласково спросил Адам оторопевшего Федю. Он очень любил этого слабосильного беловолосого мальчишку с такими ясными, такими чистыми и такими правдивыми глазами, что всякий человек, взглянув в них, сразу вспоминал о том, что он тоже когда-то был маленьким.

— Дедушка! Там Митька, — пробормотал Федя.

— Чего с Митькой?

— Швабра трусы отнял.

— Как это так? Снял с него, что ли? — удивился Адам, присаживаясь на кровати.

— Не, не снял. Мы купались в бассейне, а он подкрался и отнял.

— А как же Митька твой теперь без трусов жить будет? — улыбнулся Адам.

— Не знаю, — пожал тонкими плечами Федя. — Мы все пришли…

— Понятно, — сказал Адам. — Подай-ка мне ногу!

— А чего же вы в бассейн лазаете, там же запрещено вам? — спросил Адам, пристегивая деревянную ногу.

— Не знаю, — потупился Федя.

— Не знаешь. А кто же знает?

— Не знаю.

— Ладно, пошли!

Взяв вишневую палку, Адам вышел из сторожки.

Мальчишки, поджидавшие его у двери, почтительно расступились.

Сильно опираясь на палку, покачиваясь вперед, Адам быстро шагал по боковой аллее, ведущей к больничной бухгалтерии. Окружив Адама тесным полукольцом, спешили за ним мальчишки. По правую руку от Адама воинственно семенил Толян, по левую — Генка, а Федю оттеснили в самый хвост.