Возвращение

Василиса Романова (2025)

Российская Империя, начало 20 века. Она пережила много потерь за свою недолгую жизнь: сначала родители, потом любовь, ребенок, память, себя… Что из этого ей удастся вернуть?

Глава 3

— Замечательно! Просто замечательно! Вы, право, с каждым днём всё больше удивляете меня, Нина Сергеевна. — Видно было, что доктор искренне поражён и обрадован моими успехами. — Ну, это ж надо: два дня назад и глаз открыть не могли, а сейчас по палате расхаживаете, как ни в чём не бывало! Ваша воля к жизни поистине несокрушима!

— Благодарю, Владислав Иванович, за добрые слова. — Улыбнулась я, переполненная гордостью за свои достижения.

— Вы тот редкий пример пациента, историю болезни коих надо в энциклопедии вносить! — не унимался с похвалами Владислав Иванович. — Я не припомню такого за свою многолетнюю практику. Да, были, конечно, те, кто после тяжёлой болезни выздоравливал, постепенно, но верно шёл на поправку, но, чтобы так быстро! Поразительно! Восхитительно!

— Это всё ваша Лада — её заслуга. У неё и правда — способности, не знаю, дар какой-то необыкновенный. Одно её присутствие лечит любые раны, и телесные, и душевные.

— Вот тут я с вами согласен, Нина Сергеевна. Есть в этой девочке что-то особенное, потому и взял её после некоторых раздумий. — Доктор пригладил свою острую бородку. — Но без вашего стремления жить и у Лады бы не получилось вернуть вас с того света, уж поверьте. Но, как говорится, если больной желает жить — медицина тут бессильна.

Доктор громко рассмеялся, но, увидев мой серьёзный и строгий вид, изменился в лице. Он тяжко вздохнул, и, слегка наклонив на бок голову, спросил:

— Я полагаю, вам не даёт покоя ваша амнезия? То есть, потеря памяти?

— Вы верно полагаете, Владислав Иванович, — всё с тем же серьёзным видом подтвердила я. — Я знаю, что за кровотечение у меня было, и хотелось бы знать причину.

Владислав Иванович внимательно осмотрел меня с головы до ног, снова тяжело вздохнул и произнёс, глядя куда-то в пространство палаты:

— Знаете, значит… — он почесал затылок, — Ну что ж, да — было маточное кровотечение, и весьма сильное, да ещё и травма, которая возможно, всё это и спровоцировала.

Я вся превратилась в слух, жадно пытаясь ловить каждое слово, сказанное доктором.

— Вас сбила повозка на мосту, — продолжил он, совершенно не обращая на меня никакого внимания, будто рассказывал всё постороннему человеку, находившемуся в тот момент в палате вместе со мной и доктором. — И этому есть свидетели. Как это всё произошло — не известно, но… — Доктор замолчал.

А я стояла и не смела проронить ни слова, дожидаясь, пока Владислав Иванович сам не расскажет всё, как было, как он знает.

— Было одно обстоятельство… — доктор отвернулся, и в который раз сделал глубокий-преглубокий вдох. — Вы были в положении…

Что он сказал? В положении? Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног, вся моя волшебная сила мгновенно улетучилась. Я не верила своим ушам. Такого просто не могло быть! Больше не имея возможности так же крепко стоять, я рухнула на кровать. Перед глазами всё поплыло, я стала задыхаться, тщетно ловя воздух ртом. Я полностью утратила ощущение реальности.

Резкая боль и жжение от пощёчины нежданно вернули мне способность слышать, видеть и дышать.

— Спасибо, — едва шевеля губами, проговорила я.

— Вот потому, вам и не рассказывали всей правды, милая моя, — держа меня одной рукой за подбородок, а второй делая непонятные движения перед моим лицом, сказал Владислав Иванович.

— Да, спасибо, — повторила я.

— Как вы себя чувствуете?

— Не знаю…

— Голова не кружится? — Владислав Иванович поочерёдно широко открыл пальцами мои веки, наклонил мою голову влево, потом — вправо. — Шума в ушах нет? Звёзды перед глазами не мерцают?

— Нет, всё в порядке, — еле слышно произнесла я, хотя о каком порядке могла идти речь после всего услышанного?

— Вы готовы слушать дальше, или мы отложим разговор на следующий раз? — спросил Владислав Иванович, наконец, убедившись, что я правильно реагирую на внешние раздражители.

Я утвердительно кивнула и выдавила из себя:

— Сейчас!

— Что же. — Владислав Иванович проникновенно заглянул мне в глаза, и этот взгляд не сулил ничего хорошего. Он набрал в грудь побольше воздуха, будто без этого не было совершенно никакой возможности говорить страшную правду. — Должен вас огорчить, Нина Сергеевна, всё закончилось весьма и весьма печально… срок был немаленький… в общем, вы потеряли ребенка.

В комнате повисла гнетущая тишина, и я услышала, как моё сердце бьётся, как раненная пташка, о мои виски. Невыносимая тоска паутиной опутала душу, поглотила разум. Меня снова сбили с ног, как в ту несчастную ночь на несущейся с огромной скоростью колеснице, только уже здесь, в больничной палате, на глазах у седого врача, который и помочь-то ничем не сумеет. Разве так бывает в жизни? Разве могло такое произойти со мной? Я с ужасом в глазах взглянула на Владислава Ивановича, и мне нестерпимо захотелось ударить его за то, что своими словами он причинил мне боль. Но я, конечно, не посмела. Хотела правду — вот она: горькая, убивающая, но такая, какая есть; сухо, без эмоций рассказанная, как вполне обыденная история.

— Сам плод, к сожалению, найти не удалось… — Изрёк доктор и внимательно посмотрел на меня, нахмурив белые брови. — Вы понимаете, как вам повезло, что вы сами живы остались?

Нет! Я ничего не понимаю и совершенно не хочу понимать! Я думала, эта беседа позволит найти ответы на мучающие меня вопросы, а получилось наоборот — вопросов стало ещё больше. В голове был полный туман.

— Вы слышите меня, Нина Сергеевна? — строгим тоном спросил доктор.

— Да…

— Я сказал, что вам невероятнейшим образом повезло выжить после всех этих… трагических событий.

— Повезло… — безропотно повторила я.

— Именно — повезло! Вы просто в рубашке родились.

Да уж… В рубашке… Я — родилась, и выжила, и живу сейчас, а мой несчастный ребёнок — что с ним? Куда он исчез? Он умер? Он умер…

— Вам по-прежнему никакие образы, имена, в голову не приходят? — Прервал мои размышления Владислав Иванович.

— Мне? Нет…

— И нечего не вспомнилось? Ночь, мост, удар? Какие-нибудь яркие события из жизни до этого несчастья?

— Нет, ничего… — проговорила я растерянно.

— Что же, — озадаченно произнёс доктор, — Приходили из полиции на днях, интересовались вами и событиями, с вами произошедшими.

— Из полиции? — А я думала, меня уж больше нечем удивить. — Зачем?

— Затем, Нина Сергеевна, что совершено преступление: вас сбили, в результате вы получили серьёзное угрожающее жизни состояние и потеряли ребенка. И неизвестно, как дальше сложится ваша судьба.

— Не понимаю. — Я схватилась руками за голову. — При чём здесь моя судьба?

— Ах! Нина Сергеевна, Нина Сергеевна! Вы думаете, подобные события могут пройти бесследно?

— Нет, я решительно ничего не понимаю.

— Что же, это нормально. У вас шок. Сейчас дам вам успокоительное — полежите, отдохните. Осмыслите всё услышанное. Возможно, что-то начнёт вспоминаться.

— Этот полицейский ещё придёт, я правильно поняла? — спросила я, сама, не понимая, зачем. Ведь мне не особо был интересен ответ.

— Уверен, что обязательно посетит вас в ближайшем будущем. Как только вам будет, о чем ему поведать, а пока… пока — ложитесь отдохните. Остальное, с вашего позволения, обсудим завтра. — Доктор засобирался дальше на обход.

— Постойте, выходит, вы ещё не всё мне рассказали? — ровным голосом задала я вопрос, словно моя способность к удивленному тону незаметно для меня самой испарилась.

— Хм… Не то чтобы не всё, говорить об этом преждевременно без дополнительных исследований и осмотров. — Озадаченный не то моим спокойным произношением, не то сутью вопроса сказал Владислав Иванович. — К великому сожалению, в нашем небольшом городе нет возможностей для этого, но у меня есть знакомый и очень талантливый профессор медицины в Москве — он может помочь в таком сложном деле.

— Я всё же не поняла, в каком именно деле?

— В обследовании вас на предмет возможности в будущем рожать детей.

— А что… с моей способностью?

— Поймите, манипуляции, к которым нам пришлось прибегнуть, чтобы остановить угрожающее вашей жизни кровотечение, как бы вам сказать… небезопасны и с высокой вероятностью приводят к бесплодию или невозможности вынашивания…

— Правда? — безразлично, вероятно, устав удивляться и шокироваться происходящему, спросила я.

— Чистейшая и не совсем приятная правда, небольшой шанс всё же остаётся, надежда есть всегда — вы должны об этом помнить.

— Я помню, доктор.

— И это замечательно, но нужно, повторюсь, обследоваться дальше, чтобы знать наверняка…

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Знать наверняка — зачем?

— Понимаете, Нина Сергеевна, вы молоды, и, вероятно, у вас есть семья. Информацию о вас мы передали в полицейский участок — возможно, вас уже ищут ваши родные.

— Никто меня не ищет, Владислав Иванович…

— Ну отчего же? Уверен — ищут, и отец вашего ребенка — прежде всего. Наберитесь терпения — память вернётся, а с ней и ваша семья. — Доктор нервничал, он явно торопился к другим пациентам, но и не мог отмахнуться от моих навязчивых вопросов, и продолжал монотонно на них отвечать, стоя в дверном проёме. И этот разговор совершенно не доставлял ему никакого удовольствия.

— Вы не знаете ничего обо мне, это всё догадки.

— Что же вы так категоричны, Нина Сергеевна?

— Вовсе нет. Я ведь даже не Нина Сергеевна. Я — сама не знаю кто.

— Вы же не могли появиться из ниоткуда в этом городе, в этом мире, так? У вас есть прошлое, настоящее, и ради вашего будущего — настоятельно рекомендую всё же посетить Московского профессора. — Владислав Иванович стал заметно раздражаться моей несговорчивости и недалёкости.

— Оставьте, Владислав Иванович. Никому я не нужна. Не нужен мне никто, и не поеду я ни к какому профессору. — Упорствовала я.

— Но, почему? — Доктор удивлённо вскинул брови.

— Пусть у меня будет хоть маленькая надежда. Ведь, если я буду знать наверняка — она исчезнет. Оставьте мне надежду, доктор.

— Что же… — растерянно развёл руками врач, — Это ваше право. Если передумаете — всегда знаете, где меня найти. Ещё несколько дней понаблюдаем вас — и вы сможете быть свободны. Поправляйтесь!

Владислав Иванович ушёл, а я ещё долго не могла собраться с мыслями. Я просто смотрела перед собой в одну точку, не шевелясь и едва дыша. А спустя несколько, показавшихся вечностью, минут, мысли стали беспорядочно и навязчиво вползать в мою голову. Я не знаю, кто я, что доподлинно произошло со мной в ту роковую ночь, стоившую жизни моему ребенку, и едва не лишившую жизни меня. Но это жуткое событие перевернуло мой мир с ног на голову. Кто же этот человек — вершитель моей судьбы — на ночной повозке, сбивший меня на том мосту? Может это ангел правосудия, а всё случившееся — наказание за мои прегрешения? Да что же такого страшного могла я натворить, за что заслужила такую кару небесную?

Кто же я на самом деле? Страшная грешница или жертва? Я не особо верю в такие случайности, и если всё случилось со мной — значит, я достойна! Достойна остаться одинокой, истерзанной и обескровленной на волоске от смерти на каменном мосту посреди ночи, достойна испытать все муки боли и отчаянья, значит, заслужила потерять маленькую, но самую родную душу. Я получила по заслугам! Я — страшный человек!

Боже! За что ты так со мной? Что я натворила, ответь? За что ты лишил меня всего самого дорогого?

Слезы хлынули из моих глаз, и я больше не могла сдерживать рыдания. Я заревела в голос, и, испугавшись, уткнулась головой в подушку. Сердце сильно заболело, я эта боль была мне знакома. Значит, я уже теряла в этой жизни…

Это невыносимые, ни с чем несравнимые муки! Это парализующая, лишающая разума боль! Почему это произошло именно со мной? Почему я, Боже Всевышний? Чем я так разгневала тебя? Чем заслужила твою немилость? Почему ты забрал его? Почему, ответь? Чем провинилось моё дитя? Зачем оставил меня, а не его?

Я задыхалась в собственных слезах, я тонула в них, обессиленная и не понимающая ничего. «Его больше нет!» — криком повторяло эхо в моей голове, — «Моего малыша больше нет!».

Я не мама, и, скорее всего, никогда ей не стану. Да что же за наказание такое? За что? За что мне?

Погрузившись с головой в пучину внезапно свалившегося на меня горя, я не сразу почувствовала тёплые мягкие руки Лады на своих плечах. Я не видела, как она вошла, не слышала, какие слова утешения она мне говорила. Она ведь тоже знала, что мне пришлось пережить, и искренне жалела меня, несчастную.

— Лада… — я подняла на сиделку покрасневшие, мокрые от слёз глаза.

— Тише, тише, моя хорошая, — девушка ласково погладила меня по голове. — Не убивайтесь вы так, Нина.

— Лада, почему так? — всхлипывая, прохрипела я.

— На всё воля Божья… — смиренно ответила Лада.

— Почему он решает всё за нас?! — закричала я, глядя в потолок. — Кто дал ему право?!

— Тихо! — испугалась Лада, — Не нужно так говорить, нельзя так, Ниночка Сергеевна.

— Почему ему всё можно, а мне — нельзя? Ему можно отнимать невинные жизни, забирать последнее у беззащитного, а мне — нельзя и слово лишнее сказать? — не унималась я.

— Тише-тише, не гневите Всевышнего…

— Да пропади пропадом этот Всевышний! Он всё забрал у меня! Он оставил меня ни с чем, одну! Где мой малыш? Где, я тебя спрашиваю? Молчишь! Ты не знаешь! И я не знаю, вот ведь незадача! И Владислав твой Иванович — не знает! «Плод не нашли» они, понимаешь? Ты слышишь? Плод не нашли!!! — продолжала я кричать.

— Ну что же вы так, Нина… — приговаривала Лада, тихонько гладя меня по спине.

— Не нашли! Куда он пропал? Собаки утащили и растерзали? Ты представляешь? Моего ребёнка загрызла стая бродячих псов! Может он живой ещё был? А они его… — я с силой прикусила губу и ощутила во рту солоноватый вкус собственной крови.

— Всё, хватит, хватит так убиваться…

— А они — выкидыш, а он вдруг живой был ещё? — громко продолжала я свой слезливый монолог, не обращая внимания на робкие попытки сиделки утихомирить меня. — Как я попала на тот несчастный мост? Кто отпустит женщину на сносях ночью одну по мосту бродить? Никто, так ведь? Я права? Ты слышишь меня? Никто! Никогда! Не отпустит! Значит, одна я на этом свете, Лада, одна совсем, и никому не нужна, и никто не ищет меня, а Владислав Иванович это так сказал, чтоб успокоить. А то я прямо при нём бы разревелась! Вот разревелась бы — и всё!

— Нина…вот выпейте, пожалуйста…

— И ни одна живая душа не побеспокоилась о нём, оставили там лежать, на мосту, ночью, голенького… Он же кричал, наверное? Лада, он же кричал? Он меня звал, да? А я сама… — слезы лились рекой из моих опухших глаз, — А его — псы…

Лада не выдержала, она обняла меня и тихонько заплакала вместе со мной.

— Бедный мой, маленький… — протяжно выла я, глотая слёзы.

Лада лишь тихонько всхлипывала, уткнувшись мне в макушку. И не было на свете силы, способной остановить сию же минуту эти душевные излияния, этот выплеск боли и страданий с потоком солёной, горячей влаги.

Сколько прошло времени, пока я не начала, наконец, приходить в себя, не известно. Лада продолжала что-то говорить, но смысла её слов я долго не могла разобрать. Потом несколько минут сидели в полной тишине, изредка поочерёдно всхлипывая.

— Давно мы так сидим с вами? — вытирая рукой слезинки со щеки, спросила я.

— Ой! Не знаю, Нина, больше получаса, наверное. — Растерянно произнесла Лада.

— Простите меня, я как во сне была, наговорила всякого… — виновато заглянула я в синие Ладины глаза.

— Ничего, ничего, всё хорошо.

— Совсем ничего теперь не чувствую, опустошение только…

— Это успокоительное действовать начало. — Улыбнулась сиделка.

— Хорошо… а то я не в себе была… Стыдно как…

— Что вы, нечего стыдиться совершенно — в горе все мы равны и все беспомощны. Мы сами себе не принадлежим в такие моменты… уж я знаю…

— Не хочу больше думать о случившемся, неприятно всё это. — Вздохнула я.

— И не нужно. — Лада вскочила с кровати. — Пойдёмте, я вам воду приготовлю — смоете с себя всё плохое. Мне мама так говорила всегда, когда неприятности случались, и я сильно переживала. Она мне ванну полную набирала, потом лила тёплую воду прямо на темечко и приговаривала «водица-водица, тобою мыться, тобой лечиться, унеси, водица все беды и невзгоды…»

Я попыталась изобразить на лице подобие улыбки, но у меня плохо вышло.

— А у нас здесь, знаете, какая ванна в отделении новая? Вы в такой и не купались никогда, вот ей Богу. — Защебетала Лада и потянула меня за собой. — Увидите, Нина, как тут у нас хорошо стало. Раньше больных в большом тазу купали, столько сил у сестёр на это уходило, но я уже не застала этого. Мне повезло.

Я поднялась на ноги, превозмогая боль и усталость, и послушно поплелась за сиделкой. Она что-то без умолку рассказывала, а я согласно кивала и невпопад улыбалась, но нить разговора давно была мной утеряна.

Мы шли по скрипучему деревянному полу коридора, я и не замечала раньше, что эти выкрашенные красно-коричневой краской доски так неприятно скрипят под ногами. Наконец я увидела других людей помимо моей любезной сиделки и седовласого доктора — больные из соседних палат выстроились вдоль стен каждый рядом со своей дверью. Они провожали меня внимательными взглядами, и я чувствовала себя известной певицей или актрисой, величаво вышагивающей сквозь толпу поклонников. Мне вовсе не хотелось спрятаться, укрыться от них, напротив — я горделиво подняла подбородок, насколько позволило самочувствие — расправила спину и плечи, и шла вперёд, словно по сцене, усыпанной цветами.

Мы вошли в небольшую, светлую комнату с узким высоким окном, распахнутым настежь. До середины окно было завешено плотной белой шторой, укрывающей от посторонних глаз. Слева от входа стояла высокая чугунная ванна, наполненная прозрачной водой, а над её поверхностью, словно туман, толпились беловатые клубы пара. Рядом на маленьком металлическом столике лежал внушительных размеров кусок мыла, источающий едва уловимый цветочный аромат. Мне захотелось тотчас же погрузиться в этот омывающий сосуд с головой, и очистить, наконец, себя от всей грязи, всей боли, смыть всё прошлое, но Лада остановила меня.

— Я набрала горячей воды, чтобы ванна согрелась. Она ледяная, несмотря на летний зной. А вам ведь нельзя пока ванну принимать, понимаете… — девушка плотно и с усилием закрыла слегка перекошенную от сырости дверь комнаты. — Вот ковш, воду я перелью в эту бочку — встанете в ванну, и будете поливать себя. Справитесь самостоятельно?

— Справлюсь, что ж тут сложного, — с лёгкой обидой в голосе сказала я.

— Может помочь вам?

— Не нужно, спасибо, Лада. Я сама. Вы идите, у вас дел много, наверное. — Я почувствовала, как слёзы снова подступили к горлу. Сейчас Лада уйдёт — и снова брошусь в омут страданий.

— Как пожелаете, Нина. Мыло, полотенце, свежая сорочка и всё, что нужно — вот, позовёте меня.

— Хорошо.

Лада скрылась за дверью, а я ещё некоторое время стояла и смотрела в пол, не решаясь сделать шаг вперёд. Чуть позже, наконец, сбросив с себя старые одежды, я перебралась через край белоснежной ванны и встала на колени. Теперь я имела возможность рассмотреть своё тело тщательно, не спеша. Кажется, я вовсе не старуха, довольно-таки стройная, даже можно сказать, худощавая, со смугловатой кожей, тёмными, слегка вьющимися на концах волосами. Ноги мои, как и руки, усыпаны царапинами и жёлто-серыми пятнами сходящих на нет синяков. Сомнительная красота…

Рядом с ванной стояла бочка, наполненная тёплой водой, и я осознала, что могу заглянуть в неё и увидеть своё лицо… Решимости сделать это не хватало, и я потянулась за ковшом, чтобы зачерпнуть воду.

Тёплые тонкие струйки медленно побежали вниз по моей коже, и для меня сейчас это было лучшим лекарством от всех болезненных переживаний. Нужно было поскорее стереть из головы картины той ночи, старательно прорисовываемые моим воображением и не дающие покоя. Если мне так плохо просто от знания о тех событиях, что же со мной будет, когда я вспомню? Мне придется снова, словно в первый раз, пережить тот ужас. Останусь ли я прежней, той Ниной Сергеевной, которой меня знают здесь? Или сойду с ума, став тем, кем была раньше?

Кем же я была? У меня были мать и отец, ведь как-то я появилась на свет. Скорее всего, их нет в живых. Разве сможет мать оставить своё дитя? Смогла бы я так поступить со своим ребенком, останься он жив? Нет…

Всё бы отдала, чтобы вернуться в ту ночь, и ни за что не пошла бы на этот злополучный мост, обходила бы его за версту. И тогда, возможно, сейчас была бы собой, а не придуманной Ниной Сергеевной без роду, без племени, держала бы на руках моего маленького, живого…

Я провела рукой по слегка выпирающему животу — здесь он жил, и что-то чувствовала я, когда носила его в своём чреве. Какие это были чувства? Любила ли я его ещё до рождения? Наверняка, любила. А может не успела… не успела понять, что это такое — любовь к своему ребёнку, к продолжению себя. Печально всё это, и больно. Переживать то, что до конца понять и принять не имеешь возможности. Жить чужой жизнью, похоронив собственную. И не иметь будущего, пряча глубоко внутри хрупкую надежду на его существование.

Что же заставило меня в ту ночь пойти навстречу смерти? Вдруг я сама бросилась под колеса, и мне жить не хотелось? В таком случае, я глупая, жестокая и эгоистичная особа. А если это всё лишь роковая случайность, стечение обстоятельств, тогда я больше не верю в высшую справедливость и праведный суд. Тогда всё, чему мы все поклоняемся, ложь. И не существует ничьей невидимой руки, направляющей нас по жизни, а мы идём сами, сами спотыкаемся, расшибаем собственные лбы, просто оттого, что не смотрим под ноги. И нет других причин.

— Вот, теперь взгляните, какая вы красавица! — широко и искренне улыбнулась Лада, ставя передо мной тяжёлое круглое зеркало.

— Как же вы сумели донести его до палаты? — удивлённо пробормотала я, крепко вцепившись в увесистый металлический предмет, но стараясь не глядеть на своё отражение. Совсем недавно я просто умирала от любопытства и желания поскорее увидеть себя, а теперь не решалась узнать уже, какая я есть на самом деле.

— Ну же, Нина. Не робейте так, вам нечего бояться.

Я медленно подняла глаза и застыла, словно в палате ударил суровый январский мороз. Из-за мутного, местами исчерченного тонкими царапинами стекла, на меня смотрели большие почти чёрные глаза молодой женщины. Изящно изогнутые густые брови, длинные пушистые ресницы, бледные, почти бескровные губы, чёткий овал лица, тёмно-русые завитки волос у лба, небрежно прикрывающие уже заживающие раны, — неужели это я, неужели это всё моё? Дрожащей рукой я медленно коснулась лица, провела по губам, и женщина в зеркале в точности повторила мои движения.

— Лада… — прошептала я, не в силах отвести завороженного взгляда от смуглой красавицы, испуганно взирающей на меня из старого зеркала.

— Это вы, Нина, я же говорила, что вы — красивая. А вы мне не верили. — Засмеялась Лада. — Уж не знаю, как такая женщина, как вы, может думать, что она одинока. Не может быть такого! Вы же настоящая красавица, художники всей Империи должны в очередь выстраиваться, чтобы ваш портрет писать!

— Это и правда — я? — мне до сих пор не верилось в реальность происходящего.

— Вы, Нина, вы самая настоящая!

— Но как…

— Вы не верите? — удивленно вскрикнула сиделка.

— Не знаю… — растерянно проговорила я.

— Вот же зеркало, и вот вы — в нём. Вы — красивая молодая женщина, настоящая, не нарисованная.

— Почему я такая?

— А какой вы себя представляли?

— Не знаю, не такой…

— Не такой привлекательной?

— Нет. Не такой…думала, я старше, и…

— Вы себя совсем не узнаёте? А вот так? — Лада собрала мне волосы на макушке.

— Не узнаю, совершенно не узнаю. Мне странно и непривычно видеть себя… такой. Будто это и не я вовсе. Не могу описать свои чувства… — я положила тяжёлое зеркало на колени, и тут же подняла и снова поставила перед собой, не обращая внимания на трясущиеся от усталости руки.

Надо же — это, в самом деле, я. Но я не помню себя такой, и, если честно, вообще никакой себя не помню. Мои представления о своей внешности ограничивались моей скудной фантазией и бесполезными попытками что-то прочесть во взглядах посторонних людей. Теперь я увидела себя, похожую на какую-то восточную женщину, или даже цыганку — смуглая, черноглазая, темноволосая. Вот такая я оказалась. И придется жить с этим дальше, с новым именем и с незнакомой, но достаточно приятной внешностью.

— Улыбнитесь уже, Нина, — радостно попросила Лада.

— Я не знаю…готова ли я улыбаться сейчас. — Внимательно рассматривая своё отражение, сказала я. — Это всё непривычно и неожиданно для меня. Видно, крепко меня ударили в ту ночь, раз я напрочь позабыла всё на свете. И не уверена, что желала бы возвращения памяти.

— Вы всё обязательно вспомните, и всё у вас будет замечательно — лучше всех. Вы этого заслуживаете больше, чем кто бы то ни было. — Лада крепко обняла меня, словно родного человека. И почему-то невозможно захотелось ей поверить, но до конца сделать это не получалось.

— Ой, а мне пора уже. — Засуетилась девушка. — Оставлю вам зеркало — любуйтесь собой и привыкайте к себе — красавице.

— Сложно будет привыкнуть.

— У вас и выбора нет, Нина Сергеевна.

— Ты права, Лада. Всё, что со мной происходит — совершенно без моего выбора, без моего согласия. Имя мне дали — без выбора. Ведь меня же по-другому зовут? И жизнь моя будущая — без выбора. — Печально вздохнула я.

— Вы снова за своё, Нина? Почему никак не можете взять в толк, что теперь ваша жизнь будет лучше прежней, что бы там ни было в вашем прошлом. — Строго отчитала меня Лада.

— Почему же… я хочу, чтобы все мои страдания остались в прошлом…

— Так там они и останутся, Нина. И теперь всё будет совершенно по-другому, все будет очень даже хорошо, вот увидите.

— Не знаю…

— Зато я — знаю. Вы такая хорошая, красивая, добрая, и вы очень сильная женщина. Иначе и быть не может! — громко рассуждала девушка, стоя в дверях, и я поняла, что в который раз отрываю Ладу от важных дел.

— Прости, я снова веду себя, как эгоистка. Мне очень одиноко, и столько всего навалилось…прости, прошу.

— Не стоит, Нина, прощения должны просить виновные, а вы ведь ни в чём не виноваты. Отдохните, насмотритесь на себя хорошенько. — Сочувственно глядя на меня, сказала сиделка.

— Виновата, я не даю тебе работать, мешаю, как…

— Вовсе не мешаете, мне нравится проводить с вами время, но нужно идти, меня ждут. А завтра снова увидимся, и поболтаем. Завтра принесу вам что-нибудь из одежды — у меня есть парочка совсем новых платьев, вам должны быть в пору. Сделаем вам прическу, и тогда вы точно не будете больше сомневаться в своей привлекательности и в своём светлом будущем. Вот увидите!

— Спасибо тебе. За всё спасибо. — Я подошла к Ладе, крепко сжала её руку, и поцеловала запястье.

— Что вы, не нужно, — девушка испуганно отшатнулась и выдернула руку.

— Ты столько для меня делаешь, и не только то, что предписано твоими обязанностями. Почему? — я внимательно заглянула в глубокие, словно море, глаза сиделки.

— Ах, Нина. — Девушка слегка смутилась. — Понимаете, я в вас будто родную душу почувствовала, и кажется, давно знаю вас, много-много лет. Не могу этого объяснить. Я вас сердцем чувствую, и очень привязалась к вам…ой, я пойду, пора мне к тётушке — лекарство нужно ей давать, да и ужин скоро. Я завтра приду к вам. И не думайте больше, что вы одиноки. Теперь у вас есть я.

Лада ушла, а я сидела ошарашенная её последними словами. Она словно дала мне пощёчину, но так ласково и нежно, что я, не почувствовав боли, пришла в чувства. В самом деле, эта юная и не по годам мудрая девушка, все эти дни поддерживала меня, была рядом не только как сиделка, но и как друг. Она радовалась моим успехам и оплакивала моё горе вместе со мной. А я, неблагодарная, не замечала этого, принимая как должное её особое отношение ко мне.

И до той жуткой трагедии я не была на самом деле одинока. У меня был ребёнок… мог бы быть… И где-то должен быть его отец, я же не дева Мария. Какой он, тот мужчина? Интересно, любила ли я его, и какие чувства он испытывал ко мне? Почему-то трудно поверить, что он любил, судя по произошедшим позже событиям. Ведь его нет рядом, он даже не искал меня. Наверное, я не была нужна ему совсем, как и был не нужен мой ребёнок. Мой! Не его, а только мой! Хотя, теперь он только Богу принадлежит…

Я, наверное, всё же заслужила возможность начать жизнь заново. Уж не знаю, почему, может, за все страдания и испытания, что выпали на мою долю. И небеса послали мне Ладу. Как поддержку, как друга, как близкого человека, как ангела, способного вытащить из лап самой смерти, вдохнуть жизненную силу в истерзанное, опустошенное тело, подать руку вовремя и не дать скатиться на самое дно. И она перечеркнула, разорвала в клочья моё неверие в себя, путы одиночества и страх жить новой жизнью. Я больше не боюсь ничего, теперь я не одна. Теперь у меня есть Лада.