Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых

Василий Песков (1983)

Василий Михайлович Песков (1930–2013) — журналист, фото-граф, путешественник и ведущий одной из самых любимых программ советского телевидения — «В мире животных». Его очерки о природе родной страны снискали ему любовь миллионов читателей. Путевым заметкам и репортажам В. М. Пескова свойственна трогательная поэтизация окружающего пространства, будь то деревенский или таежный быт, жизнь лесных обитателей или ледяные просторы Арктики. Когда в 1978 году геологи случайно обнаружили на реке Абакан заимку отшельников Лыковых, Василий Михайлович Песков был первым репортером, осветившим эту историю, и с тех пор не оставлял таежных «робинзонов» своим вниманием, сделавшись летописцем семьи. Его очерки вызвали огромный резонанс в советской прессе и принесли автору мировую известность. Удивительная история старообрядцев Лыковых и их младшей дочери Агафьи стала своеобразным документом эпохи, который вскрыл огромный пласт народной ис-тории страны. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Карп Осипович

В «миру» он, несомненно, достиг бы немалых высот. На селе был бы не менее как председатель колхоза и в городе шел бы в гору. По характеру от рождения — лидер. И можно почувствовать даже теперь, когда годы человека смиряют, место «начальника» (не в смысле должности, а в смысле «начала», возглавления чего-либо) для натуры его необходимо. Он возглавлял на заимке лыковскую общину. Он увел людей еще дальше — на реку Каир. В драматически трудных годах принял решение удалиться от «мира» как можно глубже в тайгу. За ним безропотно последовала жена его Акулина Карповна с двумя ребятишками на руках.

В семье Карп Осипович был и отцом, и все тем же строгим «начальником». Его и только его должны были слушаться в работе, в молитвах, в еде, в отношениях между собою. Агафья зовет его «тятенька». Так же звали и трое умерших детей, хотя Савину было под шестьдесят. «Начало» свое старик поддерживал всячески. «Картошку тятенька не копал», — сказала Агафья не в осуждение отца, а с пониманием места его в делах семейной общины. Его сыновья носили на голове что-то вроде монашеских клобуков из холстины, себе же отец справил высокую шапку из камуса кабарги. Это было что-то вроде «шапки Мономаха», утверждавшей власть его в крошечном царстве, им образованном.

В свои восемьдесят лет Карп Осипович бодр, ни на что в здоровье не жалуется, кроме того лишь, что «стал глуховат».

Но глухоту, как я мог заметить, старик «регулирует». Когда вопрос ему непонятен или, может быть, неприятен — делает вид, что не слышит. И напротив, все, что ему интересно, «усекает», как сказал Ерофей, очень четко. В разговоре старик постоянно настороже. Сам вопросов не задает, только слушает или «кажет сужденье». Но один вопрос все же был. «Как там в „миру“?» — спросил он меня после очередного предания анафеме Никона и царя Алексея Михайловича. Я сказал, что в большом мире неспокойно. И почувствовал: ответ старику лег бальзамом на сердце. Неспокойствие «мира» сообщало душевное равновесие старику. Неглупого, но темного человека, несомненно, посещает иногда холодная и тревожная мысль: а правильно ли прожита жизнь?

Старик не потерял любознательности. Посещая геологов, «услаждает душу беседой» и всюду заглянет. Не испугался Карп Осипович войти в вертолет, отказавшись, однако, подняться, — «не христианское дело». Из всего, что могло его поразить, на первое место надо поставить не электричество, не самолет, у него на глазах однажды взлетевший с косы, не приемник, из которого слышался «бабий греховный глас» Пугачевой, поразил его больше всего прозрачный пакет из полиэтилена: «Господи, что измыслили — стекло, а мнется!»