Отрочество

Василий Панфилов, 2020

Жизнь не балует Егора, и приключений у героя больше, чем хотелось бы, подчас очень невесёлых. Удары судьбы, способные искалечить жизнь, лишь закаляют его, выковывая из резкого уличного мальчишки – гражданина.

Первая глава

— Егор-р! — и с разбега! Только бумкнуло меня спиной о пузо дяди Гиляя, и глаза в глаза… — я скучала!

Обхватила руками за шею, и смотрит, а глаза — небо звёздное. Чёрные с синевой, да искорки светящиеся где в глубине даже не глаз, а души. И счастье — волной штормовой!

— Я скучал… — и глаза в глаза. Держу за талию и улыбаюсь глупо, но вот ей-ей… всё равно!

— Кхм! — раздалося сверху.

— Фирочка, доча, — почти одновременно.

Девочка отпрянула от меня, руки за спину, и засмущалась. Носком ботиночка булыжник ковыряет, ушки розовые. Да и сам я не лучше, ушами небось полыхаю так, что хоть прикуривай. Пусть!

— Однако! — голос опекуна задумчив и несколько даже печален.

— Сама не ожидала, — в тон отозвалась тётя Песя, — вы не подумайте дурного, Эсфирь очень воспитанная, но…

— Угу, — дядя Гиляй прижал меня к себе, придавив за плечи. Началась суета с прибежавшими соседями, знакомством и выгрузкой багажа.

Вроде и слали телеграммы, а всё равно — суетно! Ну да это Молдаванка, а не степенно-почтенная Москва. У-у! Всем до всего дело есть, даже если и нет на самом деле.

Ладно кто во дворе живёт, тут хотя бы по-соседски полюбопытствовать можно. А тут… Как же, сам Гиляровский!

Пусть он больше на Москве известен, но не только, и сильно не только. Бывает, выезжает в командировки вплоть до Крыма и Кавказа. Бывал и в Одессе, и статьи потом ух и здоровские выходили! Когда хлёсткие, с пропесочиванием, а когда и просто — этнографически-географические. Но всегда — интересные!

А тут сам, вживую, да повод есть подойти. Пощупать… м-да… Даже неловко стало почему-то. А? Вот как так? Глупости делают другие, а стыдно за них почему-то мне!

— Комнаты у Хейфицев сняли, штоб они были здоровы! — заторопилась вперёд тётя Песя, показывая дорогу, — После смерти старого Боруха по зиме… ну вы помните, мальчики? Такой себе престарелый шлемазл, вечно то в истории влезал, то в говно.

— Ага, — закивал Санька, живо влившийся в реалии Молдаванки.

— Ну и с наследством так же — перезапутанно до того, что и целый кагал раввинов сходу не разберёт, — продолжила тётя Песя, на ходу доставая ключи, — потому наследники и решили сдавать пока комнаты, штоб никому.

— А делёжка? — живо поинтересовался Владимир Алексеевич подробностями здешнего быта.

— Вот! — женщина подняла палец, поворотившись на ходу и отирая плечом штукатурку, — Видно умного человека! Деньги пока на синагогу, а потом уже делить будут — по справедливости, или на кого попало.

— Две комнаты, — она отворила дверь, — ну то есть две свободны! Борух, он же всякий хлам… ну и вот, две комнаты освободили, а остальное утрамбовали.

— А не…?

— Сильно не! — поняла меня тётя Песя, — Уговор такой, што совсем жёстко! Если да, то таки да до осени, а не пусти ещё раз барахло пересмотреть и переделить!

Две большие комнаты, с изрядно отсыревшей и местами облупившейся штукатуркой. Обставлены такой же старой и сырой даже на вид, разнокалиберной мебелью, требующей починки. Из-под ног порскнули тараканы, забившись в щели трухлявого, погрызенного кем-то пола.

— Зато дёшево! — вздёрнула подбородок тётя Песя, — Вот, спальня для мальчиков и большая гостиная. Рувимчик… ой, то есть Санечка, всё свои мольберты сможет расставить, и ещё место останется. И солнце!

Опять какие-то непонятные переглядки взрослых…

— Если для пожить, — тётя Песя ещё выше задрала подбородок, — то можно и получше найти, хотя сильно не у нас и сильно дороже. А для работы — вот! Много солнца…

— Я таки понимаю, — спохватилась она, — что пока сырость, но это не потому, што вообще, а потому што шлемазл жил! Проветрить как следует, вот оно и сразу хорошо!

— Ничево так, — отзываюсь одобрительно, — тараканов травили?

— А как же! — всплеснула руками тётя Песя, — И клопов!

— То-то я гляжу, мало их. Ну што, располагаемся?

Владимир Алексеевич кивнул, и как мне показалось, с толикой некоторого сомнения. Не то штобы и сильно понравилось, значица.

А мне так и ничего! Запущенная комнатка, это да! Но кому сейчас легко? По осени и зиме если, то провонялась бы сыростью, плесенью и трухой, а сейчас и ничего. Проветрилось, солнцем прожарится быстро, от насекомых рецепты от Чижовской бабки есть, самолично проверенные. Нормально! И место знакомое.

С дороги сразу в баню — благо, извозчика и не отпускали. Восседающих на козлах грек, пропотевший не хуже своих лошадей, подрёмывал с потухшей трубочкой, разнежившись под майским солнцем.

— К «Султанской» на Греческую, — скомандовал дядя Гиляй, и возчик, зевнув протяжно, тронул вожжами лошадей. На ходу он выколотил трубку об облучок и заново набил, обмотав в это время вожжи вокруг запястий.

— Лучшая баня России, — важно сказал он, раскурив наконец трубку с дорогим, и потому наверняка контрабандным, табаком, — Роскошь!

— Ну положим… — дядя Гиляй, большой фанат Сандунов, завёлся моментально. Минуту спустя он пересел напротив, и вывернулся вполоборота, жарко споря с то и дело оглядывающимся греком.

Одесско-греческий патриотизм столкнулся с опытом человека, намотавшего по России не один десяток тысяч километров. Мы слушали этот спор, весело переглядываясь, и фыркая то и дело при особо удачных оборотах.

Шансов и извозчика изначально не было, так што к «Султанской» бане Владимир Алексеевич подъехал с видом римского триумфатора колеснице. Наверное, подсознание его решило так же, и поэтому в бане он завернулся в простыню ну точь-в-точь патриций с музейных статуй!

Столы накрыли во дворе, потому как событие! Соседи, вросли в самолично притащенные лавки и стулья, пустив корни и закаменев. Чуть не полсотни человек!

— Ну а шо ты будешь делать? — Развела руками тётя Песя на мою приподнятую бровь. Ну да… зная Молдаванку, оно иначе и никак! Справедливости ради, народ пришёл не с пустыми руками на поесть и выпить, а со своей снедью на общий стол. Потому как культурное мероприятие и первое впечатление! Потом уже да, по всякому.

— Ты не переживай, — тихонечко наклонилась тётя Песя к Мишке, — кошерное православным можно.

— Грех не то, что в уста, а что из уст, — спокойно ответил тот, — я больше переживаю, как воспримет живот непривычную еду.

— А… — тётя Песя озадачилась, встав на миг столбом, и тут же почти отмерла, захлопотав вокруг Пономарёнка, и щедро обсуждая с соседками проблему.

— Таки да! — Всплеснула руками тётя Хая, которая Рубин, — Што они там едят на этой Москве? Никаких продуктов нормальных! Ни пэрцу нет, ни синеньких!

Гвалт поднялся неимоверный. Мишка аж голову в плечи вжал, а дядя Гиляй только головой завертел по сторонам, ловя сценки.

Всё сразу заобсуждали! Разом! И как это принято у молдаванских жидов, каждый имел свою, единственно верную точку зрения, которую требовалось донести до собеседника путём переора.

Мишке под нос стали пхать разное на попробовать, и у него, непривычного к такому обращению, ажно глаза вылазить начали.

— Нет, ты попробуй и скажи мине — тётя Роза, вот настоящий форшмак! Не то што у старой прошмандовки Файги! — и суёт в самое лицо этот самый форшмак!

— Ты куда ему в самое лицо! Пусть мальчик поесть сперва нормально, шакшука, а потом уже будешь со своими обидами на Файгу с ребёнком делиться!

И это полминуты не прошло!

— Ша! — я к Мишке шагнул, отодвинул тёток, и сам ему наложил разного, — успеет ещё попробовать и оценить, кто тут прошмандовка, и у кого лучший форшмак и самая вкусная хала! Человек из России приехал, и непривычен к одесскому, дайте ему подышать и отойти!

И опять у меня, будто сам собой, идиш вылез! Я ж не зря немецкий учу, да и Львом Лазаревичем тоже. Мишка на меня глазами только луп-луп!

Поворотился я к нему, и только руками развёл.

— Не я такой, жизнь такая!

Ели-пили, веселились, и дядя Гиляй как бы не больше всех. Но с нотками. Не пойму чего, но такое што-то, што есть. Ну… о том потом думать буду, а пока — праздник!

Настроение-то ого! Сразу несколько всего совпало. Проблемы с опекой хотя бы. И Фира, да… А ещё сама Одесса, солёный запах моря, долгожданный отдых от напряжённой учёбы, и предвкушение самостоятельности.

Настоящей! Штоб не таясь, как Егор Панкратов, а не Шломо. Оказывается, давило! Вроде и легко казалось, ан нет! Разница, значица.

Мы перекусили слегка, и больше разговариваем. Рахиль, подружка Фирина, до Саньки застеснялась. Хорошая она деваха, это да. Но носата!

« — Рубильник в виде паяльника» — выдало подсознание, тут же замолкнув.

Другие до Мишки. Писано было, што он подмастерье портновский, так тётки здешние его ажно щупать начали. Тринадцать годков парню, а он уже! Это же не просто так, а профессия. Уже! И в глазах у них планы, Эти… матримониальные. Ишь, хищницы! Не то што простодырая тётя Песя!

Потом подарки московские. Тёте Песя с Фирой все превсе наши открытки с рисунками. Про Хвост Трубой и мои, дурацкие, да все с автографами. Коллекция!

Другим знакомцам тоже всякое, но поскромней. А то уж больно много у меня знакомцев в Одессе! Каждому по чуть, и уже ого! Целый чемодан таких сувениров бумажных приволокли. Носильщик ажно с кряканьем на тележку грузил.

А штобы просто в руках, так наверное, только опекун и может. Ну и борцы цирковые.

Потом я на гитаре. Агитировал Саньку за скрипочку, но тот застеснялся — нет ещё особых успехов. А по мне, так и зря! Насмотрелся на Молдаванке на здешних, тут и не таким пиликаньем гордятся!

Про «Дерибасовскую» потом с Санькой представляли, про «Жидовское казачество». Орали! Всей Молдаванкой, вот ей-ей! Только птицы небо — фыр-р! И коты меховыми шариками по подворотням.

Попозжей, ближе к тёмнышку, угомонились мал-мала с весельем. Взрослые, особенно если мужчины, пьяненькие все! Местные ж не бездельники, а в основном ровно наоборот. Ну и тово… догонялись, кто с работы приходил. На голодный желудок-то што ж не догнаться-то? Особенно если невтерпёж сесть сперва, да поесть нормально.

Все ж ого! Орлы! Только жёны потом растаскивают по домам. Один в один как наша мастеровщина на нечаянном празднике гулеванит, только антураж иной.

Дядя Гиляй пейсаховки этой столько хлопнул, што и посчитать боюсь, потому как и не верится. Могуч человечище! Каждый норовит с ним выпить, а тот и не отказывает, только морда лица краснеет. И слушает, да. А те и рады! Уши свободные!

Ну а мы, кто помладше, отдельно. Отсели на веранду второго этажа, у Хейфицевых комнат, ну и о своём. Я о Москве, о неприятностях. Ёся кивал задумчиво, а Лёвка так рассочувствовался, што носом шмыгать начал.

— Чудак человек! — и кулаком его в бок слегка, — Всё обошлось!

— Всё хорошо, шо хорошо кончается, пробасил вконец заматеревший Самуил… или Товия? Они за эти месяцы так замужичали и поменялись, што ой! Можно уже и со взрослыми сидеть, но они по рюмочке выпили, вроде как што со всеми, на равных. А потом и к нам! Потому што компания.

— Как представлю, шо вдруг и не обошлось бы, — завздыхал Лёвка, — так оно и само!

О всяком потом говорили, вразнобой немножечко, но совсем чутка. Я за прошлый год приучил мал-мала! Не нравится мне здешний обычай, с переорыванием друг дружкиным.

–… Левитан…

— Шо!? — недоверчиво переспросил Ёсик, — Ты хочешь сказать, што знаешь самого?

И руками этак помывает, потому как слов подобрать не может.

— Ну да, — дружок мой ажно растерялся, — я ж хоть и вольнослушателем, но в Училище живописи, а он там преподаёт.

— И шо… вот так просто? — у Ёси сделались глаза.

— Ну да, — дёрнул плечом Санька, — и што таково? У Владимира Алексеевича интересный люд собирается, Исаак Ильич тоже бывает. Коты мои, опять же, понравились… Зовёт к себе в класс. Вот, думаю.

— Думаешь?! — Ёсик выпучился ещё сильней, отчего Мишка отчётливо хмыкнул. Он пока помалкивает, всё больше наблюдает.

— Ну… да, — застеснялся Санька, — меня не только он, вот… Говорят, талант…

… и вконец засмущался, замолк.

А до меня только сейчас дошло, как много сделал для нас Владимир Алексеевич. Саньку в Училище, мне в прогимназию помог, клуб Гимнастический. Знакомства, опять же!

Имена-то какие, божечки! Станиславский, Левитан, Серов, Маковский… а я с ними, как так и надо. А скажи кому, что сам Чехов написал с меня рассказ «Нахалёнок», так и вообще…

— Что задумался-то? — поинтересовался негромко Мишка, навалившись на плечо.

— Слишком всё хорошо! — стучу торопливо по доскам пола и сплёвываю трижды через левой плечо, — Нивроку!