Отрочество

Василий Панфилов, 2020

Жизнь не балует Егора, и приключений у героя больше, чем хотелось бы, подчас очень невесёлых. Удары судьбы, способные искалечить жизнь, лишь закаляют его, выковывая из резкого уличного мальчишки – гражданина.

Девятая глава

Бить не стал, хотя взгляд такой себя тяжёлый, што вот ей-ей, лучше б выпорол! А он только слушает молча. Кивает. Голова чуть наклонена, взгляд в землю, а как подымет, так мама дорогая! Одним взглядом половину урлоты Хитровской до усцачки напугать можно!

Сразу вспоминается за его бурлачество и военное прошлое. Очень непростой дядька.

— Чистое дело, говоришь? — киваю так, што мало не голова отламывается, — но сказать не можешь?

— Ну не моя это тайна! — и уже тише, — и вообще, на благотворительность.

— Н-да… — и молчание. А меня осеняет.

— Хотите, я запрошу, штоб встретились с вами? На поговорить?

— Ну… — голова чуть набок, глаза задумчиво полуприкрыты, еле заметное молчаливое согласие.

Ф-фух… и с плеч не то штобы гора, но будто куль тяжёлый тащил от самого Привоза, и бух наземь! И на пот пробило, от облегчения-то. Вроде как исповедался, но не этим… в рясах, а по-настоящему.

Ка-ак меня распёрло на поговорить! Не остановить! Раз уж сидим вот так, в настроении. За Фиру рассказал. Хмыканье в ответ, и взгляд такой себе — ехидно-сочувственный.

— Из ранних, н-да? — Подбородок небритый потёр, задумался.

— Сложная тема, — медленно начал опекун. Я вскинулся было, но дядя Гиляй даже не сбился, — С иудейкой… кхм… Но девчонка, и верно, славная. И красивая. Мда… Тот случай, когда как ни поверни, а проблемы будут. Ну или сожаление. За деяние или недеяние.

— Благословение, — усмешка прорезала сжатые губы, — давать не буду. Но и противиться — тоже. Сам.

Я закивал, нагрузившись мудростью и философией по самую макушку. Такое всё непростое стало! Вроде как и выговорился до донышка, но и новые проблемы поднялись.

— Сложная она, взрослая жизнь? — усмехнулся Владимир Алексеевич, — То-то! Ну всё, пошли наверх!

Мимоходом встрепав мне волосы, он поднялся легко, подхватывая багаж, будто шляпные пустые коробки. И двор будто разом выдохнул. Гомон! Оказывается, пока мы разговаривали, такая тишина была тишайшая. Прижуханные все, вплоть до наглых котов. А теперь и снова нормально!

Перехватил мимоходом взгляд тёти Хаи, которая Кац, в спину Гиляровскому. Такое себе уважение впополаме с неверием в увиденное, што и ого! Я сам себя даже чуточку больше зауважал, за таково-то опекуна!

Подумал немножечко, и запросил встречи не через Ёсю, который не Бляйшман, а просто так Ёся, без такого папеле. Через Самуила решил. Зашёл этак по-приятельски, на чай с печеньками, ну и озадачил заодно.

— Зажидился Ёся, — пояснил я парню своё недоверие связным, — такой стал полупоц хитропродуманный, шо карманы рядом с ним зашитыми держать хочется. В прошлом годе его, походу, дядя Фима вовремя одёргивал, а сейчас он самостоятельным резко стал, и раскрутился кубарем. Какие-то макли где надо и не надо, панамы, делишки свои проворачивает. Мутный стал.

— Думаешь? — остро глянул на меня Самуил, дымя трубочкой.

— Угу, — я отошёл от перил, штобы пропустить близнецовскую соседку с бельём, — все знаки. Не думаю, штобы совсем всё плохо и наш Ёся запродался, вот уж чего нет! Пока. Но што мутки мутит в свою пользу, да за чужой счёт, который немножечко и наш, это и к раввину не ходи. Несёт Ёсика, как кораблик по половодью, и куда занести может этого бумажного капитана, это таки не к мине!

— Так, — Самуил окутался клубами дыма и задумался.

— И што думаешь за этого полупоца? — поинтересовался он.

— Я? Либо мозги через ремень и испуг вправить, либо направляющий пинок, и плыви-ка, дорогой ты наш человек, свои путём! Таки не удивлюсь, если поплывёт он потом по канализационному коллектору в раздельном виде, но это уже вопрос его личной глупости.

— Нам же, — вздыхаю чуть, жалея чутка за хорошего знакомого и немножечко приятеля, но очень может быть, уже бывшего, — отстраниться от него, отойти. Иначе вместе можем поплыть. Не понимает пока Ёся за своё и наше, путает чужие возможности со своими. Втравит по дурной лихости и авосю жидовскому в какой-нибудь гембель, и всё! Ну или не всё, но таки ой! Оно нам надо?

— Как всё становится непросто, — выдохнул он дымом, — был Ёся наш, стал не пойми кто и чей.

— С этим полупоцем хитрожопым отдельно решать, и не мине, — сказал он после минутной паузы, — Я вопрос подниму, и скажу твоё ценное мнение. Если ты с ним таки нет через опаску, то отодвинут, ну а остальное уже не нам решать. Ну а встретиться тебе надо за дядю Фиму, или за кого побольше?

— Я таки думаю, што можно потревожить и кого побольше, — ответил ему после короткого раздумья, — Такое себе знакомство может получиться, взаимовыгодное.

— А он… — Самуил потёр пальцы.

— Не-ет! Даже не вздумайте! Принципиальный. Просто, ну… — жму плечами, — истории можно понарассказать, с колоритом. Одному — интересные сюжеты для статей, другому — возможность подать какую-то информацию в нужном ключе.

— Голова! — восхитился Самуил, — Сведу.

* * *

— Поговорили, — Владимир Алексеевич несколько красен от выпитого спиртного, да и запашок таки да, но по поведению — ни разочка! Сидит себе напротив, за столом, в пропотевшей рубахе с подвёрнутыми до локтя рукавами, задумчивый весь.

Время сильно заполночь, и хотя он тихохонько прокрадывался, но я и не спал. Ждал! Сна ни в одном глазу, ажно потряхивает от нервной ситуации.

— А ведь ты взрослый совсем, — и взгляд такой на меня, што вроде как и сожаление даже, — Мальчишка ещё совсем, и глупости делаешь нередко, но — взрослый!

— Скажи, — и глаза в глаза, — честно только! Смог бы документы достать без моей помощи?

— Ну, — жму плечами, мне почему-то отчаянно неловко от этого разговора, — канешно! Проблемней, это да! Потратиться пришлось бы мал-мала. На взятки там и на разное. С опекой или там частичной эмансипацией сложней, но тоже вполне решаемо.

— Решаемо, — эхом отозвался опекун, самую малость уйдя в себя, — в двенадцать лет решаемо, н-да… И зачем я тогда?

— А штоб был! — я как сорвался с места, да нему! Обхватил за плечи и держу накрепко, будто тот убежать куда засобирался, — Потому што! Любят же не за што-то, а так! И Санька! За себя-то да, а он?

Говорю, говорю… малосвязное такое, просто штоб не останавливаться. Нельзя останавливаться!

Молчание, и чувствую, будто он отдаляется от меня. А потом раз! И тоже за плечи. Да к себе.

— Эх ты, чижик…

Разом всё и поменялось. Сели потом чай пить, улыбаемся. На улице непогода разыгралась — да такая, што чуть не котов сносит, а вот ей-ей, один из лучших дней!

— Панамщик! — неожиданно засмеялся дядя Гиляй, негромко совсем, — Охо-хо! Слово дал — не писать, пока деньги с этой аферы на благотворительность идут!

— Не передумал? — неожиданно сменил он тему.

— Нет! Половину на больничку мою! Ну…

— Я понял, — кивнул опекун.

— Вот… четверть — на Еврейскую в Одессе. Она уже не собственно еврейская, а без разбора всех принимают, одно только название осталось. А четверть… ну, не знаю пока. Можно в Сенцово школу выстроить? А? Если по деньгам нормально будет, то и не просто школу с содержанием учителя, ну и так — вообще всё с ней, по возможности. Книжки, может обеды там бесплатные? А?

— Можно, — улыбнулся мягко дядя Гиляй, — От своего имени благотворительностью будешь заниматься?

— Да ну! Слава эта, — плечи сами передёрнулись, будто в кулачном бою, — Можно псевдоним?

— Почему нет?

— Тогда, — я задержал дыхание, и выдал тщательно лелеемое, пришедшее в голову во время контрабандистского вояжа, — Капитан Сорви Голова! А?!

— Звучит, — сдавленным голосом отозвался дядя Гиляй, — Нет, всё-таки иногда — ребёнок!

Санька с утра сонный, но довольный. Подошёл к опекуну, молча обнял, и пошёл умываться. Вот же! Мне вот такие нежности через стеснение великое, а тут вот так просто. Даже и завидно немножечко, если честно.

Думаешь себе всякое, накручиваешь-перекручиваешь, а всех сложностей на самом-то деле — в голове. И если я это понимаю умом, то Чиж — сердцем. Художник, ети!

— В Харьков уезжаю, — сообщил за завтраком опекун, наколов на вилку кусок сложносочиненного тёти Песиного омлета с овощами и сыром, — я и здесь-то, собственно, проездом. Провожать не надо!

— Не надо! — с нажимом повторил он, глядя на вскинувшихся нас, — Уехал и уехал. Срочно надо было, и точка. Иначе половина Одессы обиды будут высказывать, почему был, а не зашёл лично. Некогда! Я, собственно, и так в командировке от газеты считаюсь. Через пару недель, если возможность будет, дам к вам крюк на обратной дороге.

Не успел он толком попить чай, как приехал вызванный мальчишками извозчик, и пару минут спустя только утихающий цокот копыт напоминал мне о пребывании опекуна.

Ну и самую чуточку тётя Песя, мечтательно вздыхающая вслед. А?! Знаю ведь, што ничего не было, да и не успели бы. Просто — впечатление. Фактурный мужчина, што ни говори.

Смерив закрасневшуюся почти што родственницу подозрительным взглядом, пошёл одеваться в редакцию.

— А, молодой человек! — Навроцкий встретил меня ещё в вестибюле, где только што распрощался с каким особенно дорогим его сердцу и кошельку представителем купечества, — Как же, ждали! Чем порадуете на этот раз?

— Фельетон не писался, — виноватюсь я, — стихами возьмёте?

— Стихами? — в глазах редактора мелькнули опасливые огоньки, но он быстро вспомнил за мою биографию и не самые плохое творчество, — Беру!

— Кхм! — откашлялся я, принимая позу декламатора. Настроение не так штобы и да, на дурашливость не тянет, но хорошему репортёру важно не только уметь писать о других, но и сделать при необходимости так, штобы о нём самом если и не писали, то хотя бы говорили.

Владимир Алексеевич вроде как и познакомил меня со здешними гиенами пера и шакалами клавиатуры, но вот ей-ей! Воспринимают меня не иначе, как через самого дядю Гиляя. Несамостоятельной фигурой.

Это жуткая работа^[10]!

Ветер воет и гремит,

два еврея тянут шкоты,

как один антисемит.

Начались хохотки, слушают со всем вниманием. Делаю максимально пафосный вид и театральный надрыв, как та козьемордая Лиза из Бутово.

А на море, а на море!

Волны ходят за кормой,

жарко Леве, потно Боре,

очень хочется домой.

Пафос зашёл на ура, оценили завывания и томный вид.

Но летит из урагана

черный флаг и паруса:

восемь Шмулей, два Натана,

у форштевня Исаак.

И ни Бога нет, ни черта!

Сшиты снасти из портьер;

яркий сурик вдоль по борту:

«ФИМА БЛЯЙШМАН,

ФЛИБУСТЬЕР».

Выступаем! Выступаем!

Вся команда на ногах,

и написано «ЛЕ ХАИМ»

на спасательных кругах.

К нападенью все готово!

На борту ажиотаж:

— Это ж Берчик! Это ж Лева!

— Отмените абордаж!

— Боже, Лева! Боже, Боря!

— Зай гезунд^[11]! — кричит фрегат;

а над лодкой в пене моря

ослепительный плакат:

«Наименьшие затраты!

Можно каждому везде!

Страхование пиратов

от пожара на воде».

И опять летят, как пули,

сами дуют в паруса

застрахованные Шмули,

обнадеженный Исаак.

А струя — светлей лазури!

Дует ветер. И какой!

Это Берчик ищет бури,

будто в буре есть покой.

Раскланялся на аплодисменты с гордым видом, великосветски шаркая ножкой и посылая воздушные поцелуи, да отдал текст редактору.

— Могём! — отвечаю гордо на комплименты, пожимая руки, — Могём!

— Кофе, и што-нибудь из выпечки, — коротко бросаю официанту, падая на стул в кафе. Не выспался ночью, с этими жданками, вот и догнала усталость.

— Ваш билет^[12]! — нарисовался у стола гимназический педель, рослый мужчина лет шестидесяти. На красноватом полном лице праведный гнев, рыжеватые тараканьи усы встопорщены.

— Ступайте, голубчик, — отмахиваюсь от него, — к вашим поднадзорным я не имею ни малейшего отношения.

— Максим Исаич, — подскочил официант к педелю, — это действительно не ваш…

И шепоток с выразительными взглядами в мою сторону. Хмыкнув, педель смерил меня на прощание нехорошим взглядом, и удалился, выпрямившись ещё больше.

Выбросив из головы мелкое происшествие, разворачиваю газету, отданную вместе с гонораром, и принимаюсь за кофе. Крепченный!

Пролистываю газету, похмыкивая над коммерческими объявлениями — моим неистощимым источником карикатур и анекдотов. Да и статьи некоторые, ну откровенно заказные!

« — Джинса!» — всплыло в подсознании. Ну да, она самая.

Вот неплохой образчик такой статьи, про небезызвестного сахарозаводчика Бродского. Сиропа не жалеют! И между строк — упор на качество продукции и условия труда.

В общем-то и не врут. Действительно, по сравнению с прочими…

— Хм… а если сравнить?

Отложив газету, пытаюсь взвесить за и против.

За. Серьёзный, социально значимый, полностью самостоятельный репортаж сделает мне имя.

Против. На завод меня никто не пустит, а значит, придётся немножечко поиграть в проникновение.

Хм… это будет интересно!

Примечания

10

Губерман.

11

Будь здоров!

12

В то время ученики прогимназий и гимназий обязаны были носить с собой ученический билет, предъявляя его по первому требованию «начальства». Список запретов (в том числе и на каникулах) для учеников был достаточно велик. Форма одежды, причёски, комендантский час, посещение определённых мест только с родителями (опекунами) или даже с личного разрешения директора (инспектора), каждый раз отдельно. Гимназического возраста ГГ, находящийся в кафе без взрослых — разрыв шаблона.