Собачий век

Василий Михайлович Зюбин

У книги детективный сюжет. Но главное здесь не поиск разгадки преступления. Это, пожалуй, первая попытка осмыслить положение человека в погонах в сложное, по-настоящему трагическое время конца ХХ века, когда рухнул Союз Советских Социалистических Республик. Автор передал атмосферу, которая царила в центральном аппарате Министерства обороны России во времена предательской политики Бориса Ельцина и его приспешников.

2

Невлезай советует: «Не влезай!»

У памятника Пушкину на этот раз никого не было. Дождь усилился, и традиционное место встреч временно опустело. Корнеев сначала подставил лицо холодным струям дождя, затем раскрыл зонт и заступил на брошенный всей армией влюбленных москвичей «пост номер один». Свежий осенний воздух выгнал часть водочных паров, голова немного просветлела. Однако по-прежнему неоновая реклама светила неестественно ярко, а звуки улицы были особенно резкими. Корнеев знал: это верный признак опьянения.

Шагая по мокрым листьям, устилавших мостовую, он невольно вспомнил своего училищного «Невлезая». Курсантом, когда приходилось нести службу в карауле, охранять склад ГСМ, было у него одно развлечение. Чтобы как-то скоротать время, он мысленно разговаривал со… столбом. Точнее сказать, с табличкой, которая висела на нем. Черный череп, перекрещенные кости и внизу надпись: «Не влезай, убьет!» Табличку эту рисовал какой-то курсант, не лишенный чувства юмора, и черепушка получилась у него совсем не страшная, скорее даже трогательная, с каким-то хитрым прищуром. Вот её-то и назвал Корнеев «Невлезаем». С ним и вел свои мысленные диалоги.

«Привет, Невлезай!» — здоровался Корнеев со своим виртуальным другом при заступлении на пост и так же прощался с ним, когда приходила смена. За разговором, как известно, время летит незаметно. «Беседовали» они в основном о будущей лейтенантской жизни. Невлезай был замечательным собеседником: он в отличие от большинства товарищей Корнеева умел слушать.

— Представь, старина, просторную комнату, свет льется из окна, и я затаскиваю свой дембельский чемодан, ставлю его по центру, сажусь покурить. Курю долго, не спеша, в свое удовольствие. Эта комната — мой остров. Это часть моей суши, окруженной со всех сторон стенами. И уже туда никто не сунется без стука! Там никто не сможет устраивать шмоны, искать «гражданку» и другие «недозволенные курсанту вещи». Что захочу — то и прилеплю на стену. Хоть сто голых баб, хоть — «Битлов». Никто не посмеет сорвать! А если я положу на подоконник пачку сигарет, она там может лежать бесконечно долго и не испарится. Представляешь, какой это кайф!

— А как же Она?

— Замечание дельное, Невлезай. Может быть, и Она будет где-то рядом. Светлая, тихая, как лесной ручеек. Подойдет сзади, обнимет за плечи и спросит: «Ты не устал?» Да, именно это спросит. Вопрос, уж ты мне поверь, который никто никогда мне в жизни не задавал.

…Нади все не было. Корнеев посмотрел на часы: без четверти девять. Они договаривались встретиться в восемь. Николай чувствовал, что топчется здесь напрасно, но уходить не хотелось. Его ждала комната с традиционным холостяцким бардаком и пустым холодильником. После бурного разговора с генералом Скорняжным идти в свою холодную берлогу было особенно противно. Нет, он никогда не делился с Надей своими служебными делами, просто хотелось поговорить с кем-нибудь, заглушить эту ноющую боль одиночества.

В Москву он приехал уже холостяком. «Семейная лодка разбилась о быт», и как ни странно, после получения их первой офицерской квартиры. Её ждали, о ней мечтали, думали, что она принесет счастье в семью, но получилось наоборот. На какой-то период, правда, действительно все устроилось: обживали квартиру, жена нашла работу. А когда как снег на голову свалилось новое назначение (теперь ему предстояло служить на Кавказе), оказалось, что на этот раз ехать ему придется одному. Жена, уставшая от переездов по дальневосточным гарнизонам и вокзальной жизни, тихо, но решительно сказала: «Хватит».

Развелись они так же тихо и спокойно. Делить им было нечего: ни детей, ни богатства офицерская жизнь не принесла. Единственное, что было нажито, — просторная, светлая, хотя и однокомнатная квартира с окнами в тихий дворик. Затевать размен и дележ у Корнеева даже в мыслях не было. Он оставил жилье теперь уже бывшей жене, покидал рубашки в свой старенький «тревожный» чемодан и уехал на Северный Кавказ.

Заметим попутно, что перевод в Москву произошел гораздо позднее, когда, говоря газетными штампами того времени, «задули ветры перемен». Вот его «сквознячком» случайно и затянуло в Москву. Тогда, на стыке эпох, кадровики какое-то время с испугу притаились и перестали брать взятки. Одним словом, повезло. Ведь Корнеев принадлежал к тому очень редкому при всех режимах, а ныне и вовсе вымирающему «подвиду» управленцев, которые взяток не дают и не берут.

Он еще несколько раз, не торопясь, обошел свой пост у памятника классику, мысленно съехидничал: «Александр Сергеевич, облом сегодня вышел насчет «чудного мгновения». Затем скомкал и выкинул теперь уже ненужные билеты в кино и направился в метро.

Забыться хотя бы на время с Надей не удалось, и тяжелые мысли, которые он так усиленно гнал от себя весь день, вернулись. Предчувствие беды полоснуло по сердцу. Сам себе тихо сказал: «Коля, прислушайся к совету своего старого виртуального друга Невлезая. Не влезай в это дело!»