Русские своих не бросают. Четвертая книга о Серой Мышке

Василий Иванович Лягоскин

Афганистан, 2001 год… Для советских офицеров, попавших в плен, но не изменивших Родине, эта война еще не закончилась. А их пытаются вовлечь в другую, тайную – грязную и кровавую, – в которой нет никаких правил, кроме одного: «Убей врага, или он убьет тебя». Главная цель, которую ставят заокеанские нелюди, не жалеющие даже своих сограждан, – очернить Россию. – Ну что ж, господа, – решает Серая Мышка, вступая в новый бой, – вы сами предложили это правило…

Глава 3. Бат-Ям. Ночь на первое июня

Ирина Рувимчик. Гости по-одесски

Теперь у Натальи было два телефона. Со своим — три. И все три она отключила, потому что вести разговор по двум первым можно было, только отгородившись от всего мира плотной завесой, не пропускавшей ни единого звука. Она даже улыбнулась, отчего еврейчик рядом разулыбался в ответ, приняв это на свой счет. А Мышка просто представила себе, как сейчас зазвонил бы самый навороченный на вид мобильник, которые недавно принадлежал афганскому моджахеду, и она — с виду опять самая обычная израильтянка — принялась бы скромно, как и полагается правоверной мусульманке, напрашиваться на встречу с живым террористом на неведомом для окружающих языке пушту.

— Пока живым, — поправила она себя, — и ведь не прервешь такой разговор; не скажешь — перезвони попозже. Потому что тогда телефон можно будет выбрасывать — никто больше не перезвонит.

Она ловко шмыгнула на освободившееся место и закрыла глаза. Картинку за большим, чуть запыленным стеклом она знала наизусть. Не то, чтобы у нее не хватало денег на бензин, или так нравилось ездить в автобусной толчее. Нет — это тоже входило в комплекс превентивных мероприятий, которые были направлены теперь уже не только на ее собственную безопасность. Она могла сейчас вот так, не открывая глаз, посекундно расписать весь маршрут «десятки» — если только ничего не случится. Но что могло случиться в обыкновенном маршрутном автобусе? В таких обычно ни шпионы, ни миллиардеры не ездят.

— Кроме меня, — опять улыбнулась Мышка, — а кто я сейчас в глазах израильских спецслужб — шпион и есть.

Про миллиарды она даже не стала вспоминать. Не захотела, или не успела — как раз пришла пора уступить сидячее место и покинуть эту душегубку. Наталья, которую жизнь приучила спокойно воспринимать самые жестокие условия существования, нынешнюю комфортабельную жизнь ценила. Потому и спрыгнула с высокой ступени автобуса с облегчением — за одну остановку до той, что была ближайшей от ее дома. Казалось бы — никаких признаков того, что ее мог засечь чей-то заинтересованный взгляд, не было. Еще вчера она спрыгнула бы поближе к особняку — если вообще бы села в автобус. Теперь же агент три нуля один была на тропе войны, неизвестно кем и зачем развязанной.

Мышка прошлась с физиономией погруженной в глубокие думы женщины вокруг дома трижды, с каждым кругом сжимая зону осмотра. На ходу она вытащила один из телефонов — свой, на вид самый скромный, но с огромным количеством дополнительных функций, за которые пришлось платить немалые деньги. Одна из них показывала, кто «соскучился» по ней — даже при том, что к сети мобильник не был подключен. Таких было немного; трое — Николай с Лидой и Инесса Яковлевна — скорее всего ждали ее дома, и свои вопросы могли задать уже через десять минут. Четвертый, и самый настойчивый, абонент, был незнаком — он звонил методично, каждые пять минут. Только последние двадцать минут этот незнакомец (а может, и знакомый, поменявший телефон) перестал терзать свой мобильник.

Наконец Серая Мышка убедилась, что ни злые «кошки», ни другие звери, а тем более люди, ее «норку» не обложили. Она отворила калитку ключом и легко взбежала по ступеням, еще раз обернувшись на крыльце. Скорее его можно было назвать верандой, или лоджией — на тридцать с лишним квадратных метров. Так же бесшумно открылась железная дверь, ведущая в дом. Наталья улыбнулась, потому что услышала спокойный, даже веселый гомон из столовой, размеры которой чуть превышали лоджию. Все голоса были знакомы, но один из них Мышка никак не ожидала услышать в своем доме. Тоже веселый, чуть надтреснутый, он очень органично вписывался в другие звуки — голоса ее близких, чуть слышное звяканье ложек и вилок; наконец, звон фужеров, приглушенный налитой жидкостью. Тех фужеров, определила Наталья, еще не видя их, которые Инесса Яковлевна привезла с родины, из Одессы, и доставала в исключительных случаях.

Таким могло стать сегодняшнее чудесное избавление от гибели двух Николаев.

— Но каким боком тут притерся Соломон, один из семерки американских олигархов, — именно его голос Мышка слышала сейчас, — и почему я перед домом не видела автомобиля, на котором его привезли? Или он, как и я, на «десятке» сюда…

Вопрос: «Как Соломон ее нашел, и что ему тут надо?», — она задавать себе не стала, резонно сообразив, что старый еврей сам все объяснит.

— Иначе зачем он здесь появился — не для того же, чтобы его еще раз по спинке погладили?

Она шагнула вперед вместе с негромким боем напольных часов, сработанных вручную известным мастером еще двести лет назад. Часы пробили шесть часов вечера, и Наталья, потянув носом воздух, остановилась на пороге, только теперь вспомнив, что целый день ничего не ела. А перед ней, между прочим, был в самом разгаре праздничный пир. Огромный овальный стол, ничуть не меньше того, за которым ее в образе японской гейши принимали в подземном бункере американского ранчо, был заставлен яствами, как никогда раньше. То, что остроглазая Мышка некоторые из них увидела впервые, она отметила раньше, чем со своего места сорвалась раскрасневшаяся Инесса Яковлевна.

— Ой, Наташенька! А мы тут без тебя.., — она явно растерянно оглянулась на остальных.

Только Соломон сейчас не выглядел растерянным; но и в его взгляде Мышка не увидела той бесшабашной веселости, которую он старался демонстрировать своим бодрым голосом. Скорее эта была не бодрость, а глубокий внутренний надлом.

— С такой улыбкой шагают в пропасть, — подумала отчего-то Наталья, останавливаясь перед гостем; она улыбнулась в ответ совсем открыто и спросила, теперь уже вслух, — я так понимаю, что это для вас Инесса Яковлевна так расстаралась. Ну и кто мне представит гостя?

— Бросьте, Наталья Юрьевна, — перестал улыбаться Соломон, — мы ведь уже давно знакомы.

— Знакомы, — не стала отказываться от прошлого — от мисс Рини — Крупина, — только вот не припомню, чтобы приглашала вас к себе в гости. А незваный гость… Сами знаете хуже кого.

— Хуже старого одесского еврея не может быть никого, — теперь совсем искренне расхохотался Соломон, — а он — то есть я — никак не мог пройти мимо дома, в котором так вкусно готовят.

За спиной Натальи шумно засопела Инесса Яковлевна; она явно была польщена, но под грозные очи хозяйки дома появляться не спешила. Хотя и знала, что Наталья на нее ни сердиться, ни обижаться никогда не будет.

Наталья еще раз шумно потянула носом воздух (это специально для нее, для домоправительницы) и заявила неожиданно жалобным голосом:

— А я голодная, как… С утра ничего не ела!

— Ой! — Инесса Яковлевна убежала, мелко семеня ножками в туфельках с каблучками.

Обычно она дома носила мягкие лопоухие тапочки-зайчики; даже во время их общих трапез. Значит, визит Соломона для нее что-то значил.

— Ну, правильно, — озвучил ее мысль американец, бывший советский одессит, — мы же земляки. У нас с Инессой Яковлевной общих знакомых… не пересчитать!

— Я так понимаю, вы этим сейчас и занимались? — опять добавила яду в голос Наталья, усаживаясь на свое любимое место за столом.

Место это было примечательно тем, что с него были прекрасно видны и дверь, и огромное панорамное окно. А еще — кувырком назад можно было оказаться у другой, совсем неприметной двери, что открывалась к лестнице, ведущей в подвал. Точнее это в России, или в той же Одессе был бы подвал. А здесь, как и в каждом уважающем себя израильском жилище, за дверью скрывался настоящий бункер, в котором можно было надежно укрыться от нападения. Больше того — из этого бомбоубежища на соседнюю улицу вел подземный ход; неширокий, но вполне проходимый — до неприметного особнячка, записанного совсем на другое физическое лицо. Наталья улыбнулась еще раз — вспомнила, с каким трудом и предосторожностям доставляла сюда небольшую горнопроходческую машину, а обратно — на поверхность — кубометры грунта. А еще — с каким ошарашенным видом впервые нырнул в этот бункер подполковник Емельянов. Это потом он, гуляя с супругой и ребенком по улицам Тель-Авива, привык, что все новостройки начинаются на немыслимой глубине — с учетом обязательного строительства подземного убежища.

Соломон, наверное, принял последнюю улыбку на свой счет. Он приподнялся со стула и вознамерился было поухаживать за голодной Мышкой — предложить ей что-то из манящих взгляд, а более того желудок, яств, уже представленных на столе.

— Соломон Моисеевич! — с укоризной протянула домоправительница, возникая в проеме третьей двери, что вела на кухню, — сначала первое. Хотя бы пару ложек. А вы пока лучше шампанского Наталье налейте.

Увы — бутылку со строгой наклейкой на французском языке, сообщавшей, что нигде, кроме провинции Шампань, настоящего шампанского больше не делают — уже держал Николай-старший. Наталья благосклонно кивнула ему, а потом и Инессе Яковлевне — когда отправила в рот первую ложку с наваристым борщом. Мычать от удовольствия она не стала, но заработала ложкой очень быстро; много быстрее, чем пристало княгине Мышкиной. Так она стучала ложкой по дну тарелки в детском доме, а потом в училище. На мгновенье пришло ощущение, что вокруг опять собралась большая дружная семья, и что… Тут ее взгляд наткнулся на грустные, ждущие чего-то глаза Соломона, и она, помедлив, кивнула — словно сейчас, на этот вечер, пустила его в свою семью.

С этого момента вечер потек совершенно непринужденно, легко. Слова и тосты рождались сами, и смех был абсолютно искренним. До тех пор, пока Николай-младший не засопел на руках отца.

— Так, — обвела всех взглядом подполковник Крупина, решившая, что наступил тот час, когда пора приступать к делу — к тому самому, с которым тут появился Соломон, — Емельяновы, спать!

На часах только недавно пробило половину девятого, но ни Лидия, ни Николай возражать не стали. Они уже знали, что когда Мышка говорит вот таким тоном, нужно не спорить, а беспрекословно следовать каждому ее слову. Потому что это был не каприз взбаломошной княгини, она же Ирина Рувимчик, а приказ командира — трезвый и абсолютно обоснованный. Емельяновы тут же шагнули к двери, чтобы получить новый приказ:

— Не туда!

Она махнула себе за спину; этот жест означал, что два Николая и Лидия будут ночевать сегодня в другом, неприметном особняке. Кровати там были такие же мягкие; удобства… Ну что можно было придумать еще, кроме самых нужных? Золотой унитаз? Ванную, инкрустированную бриллиантами? Лидка немного капризно поджала губы — поняла, что их банально выпроваживают. Николай понял больше — Наталья сейчас ограждала его семью от вестей, и, может быть… Нет — не может быть, а определенно — от неприятностей, что принес с собой этот бойкий старичок с мудрыми и грустными глазами.

Дверь за ними практически беззвучно захлопнулась, и Наталья перевела взгляд на домоправительницу.

— Спасибо, Инесса Яковлевна…

В этом «спасибо» старушка поняла и приняла не только благодарность за действительно вкусный ужин, но и слабо замаскированное пожелание: «А не погулять ли вам, дорогуша, на сон грядущий?». Она так и ответила, совсем без обиды:

— А я, пожалуй, пойду — погуляю. Чаю вам еще принести?

— Я сама, Инесса Яковлевна.

Домоправительница ушла; аккуратно, но громко хлопнув поочередно тремя дверьми. Наталья дождалась, когда хлопнет последняя, ведущая уже на улицу, и остановила тяжелый взгляд на Соломоне. Теперь никто не решился бы назвать ее Мышкой — трудно было представить себе такое существо или предмет, на которое мелкий серый грызун мог смотреть так требовательно. Соломон Моисеевич на несколько мгновений замер; он очевидно уже забыл, когда на него смотрели так. Может быть, первая учительница — еще там, в Одессе. Наконец он сглотнул тугой ком в горле, запил его остывшим чаем и начал:

— Той семерки, уважаемая Наталья Юрьевна, с которой вы познакомились прошлой осенью, больше нет.

— Я так поняла, вы вышли из нее, — ровным голосом констатировала Мышка.

— Я — да, — кивнул старый еврей, показав кипу, практически незаметную в его на удивление густых волосах, — добровольно. Еще трое — вперед ногами. Вам интересно, кто.

— Интересно, — теперь кивнула Крупина, — но это потом. Сейчас главное — почему это случилось, и чем это грозит всем нам?

Она поскромничала, не сказала: «Грозит миру», — но Соломон понял именно так; он продолжил «высоким слогом»:

— Грозит новым переделом мира.

— Ну, с тобой, Соломон Моисеевич, понятно, а при чем тут я? Где мир, а где скромная израильтянка Ирина Рувимчик?

Удивительно — этот старый еврей действительно казался своим; он даже мысли ее угадывал, словно прожил в этом доме не меньше, чем сама Мышка.

— Ирина Рувимчик могла бы просто укрыться на новом острове, или еще где — укромных мест в мире много, — грустно усмехнулся еврей, — а подполковник Наталья Крупина?

Нокаутом это для агента три нуля один не стало, но уважения к собеседнику в ее глазах явно прибавилось. В том числе и потому, что Соломон, называя это имя, наверняка понимал — сейчас он, быть может, подписал себе смертный приговор. И потому, наверное, вздохнул свободнее. И заговорил увереннее, совсем на равных с хозяйкой дома. Даже с небольшим акцентом снисходительности — мол, годы и нажитой опыт позволяют. Крупина не возражала — пой, птичка; главное — по делу.

А дело, как оказалось, напрямую касалось России. Потому что планы, которые имела на нее семерка, а через нее ведущая страна мира, изменились кардинальным образом.

— Задумка была такая, — вещал Соломон голосом опытного лектора, — сосать из твоей… нашей страны соки, пока не высосут досуха. А поскольку сделать это быстро трудновато — с ее размерами и ресурсами — то никто не возражал… И я в том числе. Не скрою — заработал на русской теме немало. И грехов накопил на ее бедах — не смыть ничем. Но никогда не желал, чтобы эта страна совсем исчезла с карты.

— Вот именно — «эта», — с невозмутимым лицом подчеркнула Наталья.

— Но теперь все изменилось, — продолжил Соломон.

— Что «все»?

— Наши аналитики — а они никогда еще не ошибались — сделали прогноз. Совсем скоро Россия начнет прижигать каленым железом тех пиявок, что жиреют сейчас на ней. Новый президент недолго будет считать, что членство в «восьмерке» великих стран — это предел мечтаний для него, как для лидера мировой политики.

— Боитесь нового Сталина? — усмехнулась уголками губ Мышка.

— Я — боюсь, — не стал скрывать Соломон, — потому что не забыл еще старого. А остальные просто не допустят, чтобы Россия стала страной, которой ничего не надо от других. Которая сможет жить сама, без подачек. Это я сейчас не придумываю высокие словечки. Это такими словами мы спорили. Мы — это когда еще была семерка. Еще мы пришли к одному выводу — силой Россию не взять. Новый президент — не Ельцин, а тем более не Горбачев. Если понадобится, он нажмет на кнопку. А жить хочется всем. И тем сильнее, чем больше денег и возможностей.

— И как же вы выкрутились?

— Как обычно, — пожал плечами Соломон, — решили взять хитростью, обманом. Так замазать русских грязью, кровью и нечистотами, чтобы они сами поверили — и все они, и их президент не могут дать миру ничего, кроме боли и унижения. Чтобы он или сам ушел, или его с треском пронесли на очередных выборах — несмотря на все эти ваши «выборные» технологии.

— Термин-то ваш, — поправила его, пока только про себя, Наталья, — и сами технологии тоже. Мы только учимся — у вас, у вашей демократии, кстати.

— А на замену ему у нас уже несколько кандидатур имеется — одна другой лучше.

— Продажней, — опять-таки мысленно, чтобы не сбивать собеседника с мысли, уточнила Мышка.

— В принципе, такой вариант очень даже устроил и меня, и Джонни, и… Только вот в выборе методов и средств мы не сошлись.

— Ага, — догадалась Наталья, давая злое и жесткое определение «благородному» порыву нескольких олигархов, — сейчас начнется чистоплюйство и игра в «добрых дяденек».

Старый еврей опять прочувствовал настроение Крупиной; словно читал ее мысли. Он упрямо мотнул головой, и все же закончил.

— Можете думать о нас что угодно, Наталья Юрьевна, но лично я считаю, что есть предел, за который переступать нельзя. Убивать тысячи, а может миллионы людей — быть может, собственных граждан — а потом свалить это на другого… Такой грех ничем не искупить. А мне уже и не успеть.

— Я поняла вас, Соломон Моисеевич. И даже готова поверить. Только что вам от меня надо?

— Как что? — удивился такой непонятливости еврей, — остановить их.

Мышка негромко просвистела, и Соломон ничуть не удивился этому — все-таки воспитывался в одной стране с Крупиной. Он торопливо продолжил, показывая, что досконально все продумал:

— Я сейчас к вашему патриотизму взывать не буду. Я хочу нанять вас, Наталья Юрьевна. Вы знаете — я очень богат. Ваши пятьдесят миллиардов, это… В общем, я сделаю вас своей наследницей. А вы сначала сделайте одно — нужно уничтожить эту троицу — Джона, Джереми и Майка. Вот, — он протянул маленький конвертик, в котором Наталья нащупала дискету, — здесь вся информация. Не очень много, но больше не смог бы собрать никто. Так что вы скажете, Наталья Юрьевна?

Очень глухо стукнула входная дверь. Это очень вовремя — для Натальи — вернулась Инесса Яковлевна.

— Я скажу, что теперь моя очередь погулять, Соломон Моисеевич, — встала со стула Наталья.

Она глянула на часы и несколько удивилась — такая неспешная, и вроде бы совсем короткая беседа, в которой со многими паузами говорил практически только гость, длилась до половины двенадцатого.

— Вот это прогулочка получилась у Инессы Яковлевны, — пожалела она больные ноги старушки, которая деликатно постучалась в столовую.

— Входите, — практически одновременно воскликнули хозяйка и ее поздний гость.

Они тут же рассмеялись, так что незримая струна напряженной недоговоренности — с обеих сторон — тут же лопнула; точнее растаяла, чтобы воскреснуть, как только Наталья с Соломоном останутся одни. Потому что она поняла — старый еврей не уйдет, пока не получит ответа. Причем — положительного.

— Хитрый старый черт, — почти ласково выругалась Мышка, — знает, что его никто не погонит из дома на ночь глядя. Вот и развлекайтесь тут вдвоем. А мне надо подумать. Крепко подумать. А ты молчи!

Это она прикрикнула на какого-то маленького монстрика под названием жадность, который сейчас пытался укорениться внутри нее после упоминания о наследстве старого еврея. Она повернулась к Инессе Яковлевне:

— Соломон Моисеевич останется сегодня у нас. Поставьте еще чайку, Инесса Яковлевна, да идите отдыхать, — она едва удержалась, чтобы не выпалить что-то вроде, — только в разных спальнях, ладно?

А Соломон опять угадал, потому что хитро подмигнул Мышке раньше, чем она успела выскользнуть за дверь. Улица встретила ее свежестью близкого моря, далекими сполохами огней над Тель-Авивом и… предчувствием беды. Поэтому она, только что собиравшаяся действительно прогуляться по тихим ночным улицам, тут же скользнула в тень, которая, как оказалось, уже была занята. Человек во всем черном принял ее в объятия — крепкие и усыпляющие. По крайней мере, он сам так думал, перехватывая Мышку на удушающий прием — опасный тем, что тут надо было филигранно просчитывать каждое движение. Иначе к ногам упал бы не пленник (пленница), а бездыханный труп. Агент три нуля трупом становиться не пожелала. Ее движения были еще более точными и стремительными, нежели те, которыми так и не успел воспользоваться неизвестный пока наблюдатель. Именно его тело легло на теплую до сих пор траву. Приводить «черного человека» в сознание Наталья пока не стала. Что он мог сказать интересного? Разве только назвать того, кто прислал его сюда. Так это можно было спросить у другого — того, что дернулся сейчас в тени соседнего дерева.

Серая Мышка скользнула уже сюда; со второго недвижного тела, которую в свете далекого фонаря было видно чуть лучше, она стянула маску. И кивнула — тому, что сделала правильный выбор, не свернув ни первому, ни второму наблюдателю шею — раз и навсегда. Потому что в смуглом лице она распознала отчетливые семитские черты. Прислали ли этих «рыцарей плаща и кинжала» за Соломоном, или это Ирину Рувимчик так быстро вычислили израильские спецслужбы, теперь не имело никакого значения. Этот дом, в который она возвращалась, как мышка в глубокую теплую норку, придется бросить; может быть прямо сейчас. Потому что в следующей тени она разглядела, а точнее прочувствовала какое-то суматошное движение; даже чуть слышный вскрик. Словно туда раньше ее скользнул другой хищник, не такой умелый, как Серая Мышка.

И она отступила — и от места схватки неведомых противников, и от собственного дома. Отступила к другому гнезду, тоже подобранному заранее. Это «гнездо» можно было назвать скорее птичьим; оно располагалось на самой вершине рукотворного каменного «дерева», и было посещаемым практически круглосуточно другими «птицами». Ресторан, незатейливо названный хозяином «Бат-Ям», занимал два верхних этажа самого высокого здания пригорода Тель-Авива. До него Мышке надо было пробежать не больше четырехсот метров; если точнее — триста девяносто шесть; от калитки ее дома, к которому она с трудом прилепила ярлык «бывший», до сверкающей огнями одноименной с рестораном гостиницы.

Наталья похвалила себя — за то, что не поддалась минутному желанию раздеть первого соглядатая и самой облачиться в черный облегающий костюм. Теперь же ее вечерний костюм, тоже вполне удобный, чтобы бесшумно скрадывать противника, не окинули подозрительным взглядом ни привратник у дверей, ни пара девчонок, дежуривших на рецепшене, ни… Крупина, несмотря на неопределенность ситуации, едва не расхохоталась:

— Да меня бы здесь даже голой приняли бы как английскую королеву. Пылинки бы сдували — если бы я им это позволила.

Ирина Рувимчик, истинная еврейка, конечно, не была такой безумно расточительной особой, как англичанка Стюарт, но на фоне остальных «соотечественников» выглядела все-таки сумасбродкой, которой явно некуда девать деньги. Лифт в несколько мгновений вознес Крупину на семнадцатый этаж, где, собственно и располагался сам ресторан. В его летний (читай — круглогодичный) филиал надо было подниматься ножками. И Мышка не поленилась, процокала низкими каблуками — тут можно было обойтись без конспирации — на обдуваемую всеми ветрами крышу здания. Ветер чаще всего дул со стороны Средиземного моря. Наталья, сопровождаемая хорошо знакомым, практически постоянным официантом с говорящим именем Абрам, прошла к своему столику. Он был защищен от дневного зноя и редких дождей оригинальным навесом, а от пьяного падения в пропасть, на асфальт перед отелем, надежной ажурной оградкой. С этого столика был прекрасно виден дом Ирины Рувимчик. Мышку первое время это немного напрягало — ведь отсюда, с высоты почти в пятьдесят метров — можно было «стрелять» не только из мощных телескопов, которые в основном были направлены в сторону моря, но и, к примеру, из снайперской винтовки.

Но это был неизбежный риск, к которому агент три нуля один не то чтобы привыкла, но всегда принимала во внимание. К столику прилагался и персональный телескоп, закрепленный на мощной треноге. Теперь же — к некоторому неудовольствию и гораздо большему интересу Серой Мышки, у этого аппарата появился собрат. Переносной, но, быть может, не менее мощный. Человек, который держал в руках это «оружие», оглянулся на Наталью с Абрамом — как раз, когда она начала диктовать заказ. Мышка не была голодна; Инесса Яковлевна не позволила бы этого. Но зачем еще могла прийти сюда молодая одинокая женщина? Не полюбоваться же на ночной город, или на сполохи недалекого отсюда Тель-Авива? Или подцепить кого-нибудь помоложе, да посмазливей?

— А почему бы и нет? — этот вопрос сейчас любой мог прочесть на лице пока еще Ирины Рувимчик.

Да хоть и тот молодчик, что, оказывается, держал в руках не подзорную трубу, а мощную кинокамеру. Мышка обменялась с ним взглядами. Она — поначалу равнодушным, практически сразу же заполнившимся интересом к этому образчику мужской красоты. Красавчик — сразу заинтересованым; он явно узнал женщину, во двор дома которой заглядывал только что. Больше того — фиксировал на камеру все, то там творилось.

— И что там творится? — Наталья с видимой «неохотой» оторвалась от подчеркнуто мужественного лица, словно скопированного с физиономии известного голливудского актера, и прильнула к окуляру.

И дом, и темный дворик, и еще более темные заросли, окружавшие их, резко скакнули вперед — как раз в тот момент, когда сознание, в отличие от гораздо более медленного взгляда, отметило, как в крышу дома вонзилось что-то еще более темное. Раньше, чем до Натальи донесся далекий приглушенный звук взрыва, дом вздохнул, словно живой, и начал медленно складываться внутрь, погребая под тяжелыми бетонными обломками Соломона, Инессу Яковлевну и такую счастливую в это точке земного шара жизнь Ирины Рувимчик.